Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

4.4. Карл V под руинами империи	223

традиционной церковью заставляла их неуступчивость пап. Впрочем, таково мое личное мнение, — подчеркнул Черчилль и, обращаясь к присутствующим, спросил, — есть ли у кого-либо желание задать вопросы нашему высокочтимому гостю?

—Если мне не изменяет память, Карл Великий полностью уничтожил племя авар, так что в Паннонии, где они проживали, не осталось

вживых ни одного ее обитателя, а место, на котором находилась резиденция их кагана, не сохранило и следов человеческой деятельности. Кроме того, одну половину племени саксов он уничтожил на полях сражений и в качестве пленных и заложников, другую половину переместил во Францию, расселив в самой Саксонии своих франков. Вы согласны с тем, что эти действия следует квалифицировать как геноцид и насильственная ассимиляция? — спросил Сталин.

—Таково было время, — отвечал Карл V.

—Допустим, мы можем списать их на жестокость нравов, царивших в раннем средневековье. Но давайте обратимся к средневековью позднему, цивилизованному, например, к такому его ключевому событию, как 30-летняя война. Вы, кажется, имели возможность наблюдать за нею. Не напомните ли мне, сколько одних только немцев было загублено в ней? — продолжал допытываться Сталин,

—Точные цифры мне не известны, — сказал Карл V.

—Не обязательно — точные. Приведите примерные, — не отступал Сталин.

—Не берусь судить, — упорствовал Карл V.

—Я согласен с тем, что точные цифры по Германии отсутствуют, но для соседней Чехии, которая была втянута в эту войну, известно следующее. В 1618 г. ее население составляло 2,5 ÷ 3 миллионов. К концу войны — только 700 ÷ 780 тысяч. Следовательно, убыль составила 72 ÷ 74 % населения. Еще страшнее цифры для Германии. Согласно вышедшему еще в ГДР «Учебнику для политшкол» до войны в

Германии проживало 20 млн человек, к концу войны осталось лишь 4 млн. Таким образом, убыль составила 80 %. Если это не форменный геноцид, или не классический холокост, то что это? С другой стороны, чем измерить глубину нравственного падения всех участников этой мясорубки? Особенно — среди непосредственных ее участников, большинство которых составляли наемники? Офицерами и солдатами двигали не патриотизм и религиозное воодушевление, а чисто шкурные интересы. Потерпев поражение, они не гнушались подыскивать себе место службы хотя бы у неприятеля. В отдельные годы в шведских войсках в Германии было не более 600 настоящих шведов, во французской армии служили тысячи немцев, в войсках германского

224	Глава 4. Вариации на заданную тему

императора итальянцев и славян было не меньше, чем немцев. Протестанты служили в католических войсках, католики — в протестантских. Войска мародерствовали, грабя и уничтожая последнее, попавшее на глаза достояние жителей, которые прятали от них все, что могли. Изголодавшие и одичавшие люди ели траву и листья, крыс и кошек, мышей и лягушек, подбирали падаль, нередки были случаи людоедства. Удивительно, что после всего того опустошения, которое произвела эта бойня, Германия и Чехия нашли в себе силы возродиться.

Не кажется ли Вам, что те идеалы частной собственности и рыночных отношений, о которых упоминал господин Черчилль, и которые явились подлинной причиной этой войны, слишком дорогого стоили. Заварив эту кашу якобы из-за противоречий в нюансах толкования догматов всемилостивейшего христианского учения, упрямые немцы дали повод своим соседям воспользоваться случаем: одним — урвать кусок их территории покрупнее, другим — обрести суверенитет, третьим — просто пограбить. Гибель 70 ÷ 80 % нации — такого размаха не знала ни одна гражданская война (а она таковой, фактически, и являлась), за всю историю цивилизации. Если я ошибаюсь, поправьте меня, — сказал Сталин, усмехаясь в усы.

—Я, как свидетель этой войны, подтверждаю: такого безобразия между христианами, которое позорно даже для варваров, трудно было вообразить. Сплошь и рядом брались за оружие по ничтожным поводам, а то и без всякого повода, а раз начав войну, не соблюдали даже божеских, не говоря уж о человеческих законах, как если бы в силу общего закона разнузданное неистовство вступило на путь всевозможных злодеяний, — подтвердил Гроций сказанное Сталиным.

—Не будем злоупотреблять терпением нашего высокого гостя. Не будем терзать его вопросами, тем более, что он оказал нам снисхождение, поделившись с нами своими воспоминаниями, но напротив того, выкажем ему свою благодарность — сказал Черчилль, хлопая в ладоши и обращаясь к Карлу V, церемониально откланивающемуся и удаляющемуся с видом оскорбленного достоинства.

4.5.Резюме

—Кто хотел бы прокомментировать выше сказанное? — обратился Черчилль к присутствующим.

—Мои сомнения в том, что опыт средневековья может помочь пониманию механизмов образования первичных цивилизаций, оправдались, — сказал Геродот. — Как я и предполагал, примеры, по кото-

4.5. Резюме	225

рым можно было бы проследить оригинальные, независимые от внешнего воздействия закономерности генезиса и становления цивилизаций, были подобраны не вполне удачно. Но не потому, что есть другие, более информативные, а потому лишь, что они вообще отсутствуют как таковые. У монголов при строительстве своей империи было с кого брать пример: Китай являл им прекрасный образец. Турки-османы создавали и совершенствовали свои институты так же не на необитаемом острове, а в контактах с Хорезмом и Византией. Средневековье прочих стран Востока продолжало их древнюю историю, не развиваясь и не порождая ничего принципиально нового ни в области структур власти и материального производства, ни в социальном смысле, ни в культурном отношении. Арабы в Египте и Месопотамии изменили язык и верование народов, но не затронули основы их образа жизни, физического, духовного и интеллектуального существования. Собственные правители и доевропейские завоеватели Индии и Китая оказали на их цивилизации самое незначительное влияние. Еще меньше оригинального следовало ожидать от европейского средневековья, восстававшего на руинах античности. Но как раз это последнее обстоятельство позволило Европе стать единственным исключением для своего времени в том смысле, что она оказалась способной эволюционировать и совершенствоваться. Уникальность европейского средневековья состоит, прежде всего, в восприятии и последующем творческом развитии им уникального же наследия Афин и Рима.

—Что именно под их наследием Вы имеете в виду? — задал вопрос Черчилль.

—Я имею в виду: a) частную собственность и ее детище — рыночные отношения; b) иерархическую структуру христианской церкви;

c)философию и навеянное ею гуманистическое Просвещение, — отвечал Геродот. — Они породили, они же и похоронили то, что было присуще одной лишь Европе и что мы называем феодализмом. Его мы толкуем как социально-политическое оформление следствий перенесения понятий, механизмов и отношений, присущих зрелой грекоримской цивилизации на доцивилизованные формы существования, прежде всего, германских племен.

—Следовательно, по Вашему мнению, феодализм как явление был присущ только Западу. Как же, в таком случае, именовать то, что имело место на средневековом Востоке? — спросил Сталин.

—Я думаю, к выяснению этой проблемы имеет смысл вернуться чуть позже, прежде решив вопрос о том, что радикально отличало отношения в пирамиде властной иерархии на Востоке и на Западе, — сказал Геродот. — В руках у меня несколько документов, которые мо-

226	Глава 4. Вариации на заданную тему

гут создать представление о связях, характерных только для европейского средневековья, но немыслимых на Востоке. Вы поймете их особенность, когда я зачту некоторые выдержки из них. Вот письмо Фульбера, епископа Шартрского, к Гильому, герцогу Аквитании, о взаимных обязательствах вассала и сеньора от 1020 г. «Кто клянется в верности своему сеньору, неизменно должен помнить о следующих шести обязательствах: incolume, tutum, honestum, utile, fasile и possibile. Incolume — то есть не наносить вреда телу сеньора; tutum — не выдавать его тайн и не вредить безопасности его укреплений; honestum — не насосить вреда его праву суда и всему другому, что касается его положения и прав; utile — не наносить ущерба его владениям; fasile и possibile — не мешать ему достигать тех выгод, коих он легко может достигнуть, а также не делать для него невозможным то, что возможно. Если верный вассал остережется от этого вреда, то того требует справедливость, и еще не заслуживает он за это феода, ибо недостаточно воздержаться от зла, если не сотворить блага. Остается посему, чтобы при соблюдении упомянутых шести обязательств он давал совет и помощь своему сеньору без обмана, если хочет быть достойным награждения феодом».

Затем я представлю другой пример, из юридического трактата Жана Ибелина, составленного в XI в. по образцу типичного французского феодального права. В его главе CXCV говорится о том, как надлежит вступать в вассальную зависимость, и чем обязан вассал своему сеньору: «Когда кто — мужчина или женщина — вступает в вассальную зависимость от верховного сеньора королевства, он должен встать перед ним на колени, соединить свои руки и, вложив их в руки сеньора, сказать ему: „Сир, вот я становлюсь вашим ближним вассалом за такой-то феод, — и назвать феод, за который он признает свою вассальную зависимость, — и вот я обещаю вам защищать и оберегать вас против всех людей, какие только будут жить и умрут“. А сеньор в ответ ему должен сказать: „Принимаю вас в вассальную зависимость с соблюдением верности богу и мне, при условии ненарушения прав моих“… Но если тот, кто делается вассалом верховного сеньора, раньше признал свою вассальную зависимость от другого сеньора — вассала или не вассала верховного сеньора — он должен при вступлении в новую вассальную зависимость оговорить свою верность ему. Ибо никто, вступив уже раз в вассальную зависимость, не может потом стать вассалом другого, не оговорив верности своему первому сеньору и не испросивши на то разрешения… Но так как все вассалы вассалов верховного сеньора королевства должны в силу ассизы быть ему ближними вассалами…, нельзя, не нарушая верности ему, признавать

4.5. Резюме	227

ближнюю вассальную зависимость еще от кого-либо другого». Данный фрагмент — пример осуществления принципа «Вассал моего вассала

— мой вассал». Но известно, что весьма популярен был среди феодалов и другой, более независимый от верховной власти принцип: «Вассал моего вассала — не мой вассал».

Далее, еще один документ, в котором оговариваются обязанности сеньора по отношению к своему вассалу. Это из главы CXCVI вышеупомянутого трактата. «Сеньор не должен ни лично, ни через других налагать руку на особу и на феод своего вассала иначе, как по разбирательству и с ведома курии. И обязан он… соблюдать по отношению к своему вассалу, в силу верности между ними, все то вышеизложенное, что вассал обязан соблюдать по отношению к сеньору; ибо между сеньором и вассалом нет ничего, кроме верности».

Наконец, еще одна любопытная выдержка из того же трактата: «Если кто состоит в вассальной зависимости от многих сеньоров, можно ему, не нарушая верности, при всяких обстоятельствах и всякими способами помогать первому своему сеньору против всех этих других, ибо он стал вассалом других с сохранением верности первому. Точно таким же образом может он помогать и каждому из прочих сеньоров. Не затрагивая, однако, тех, чьим вассалом он стал раньше того, кому желает оказать помощь».

Я спрашиваю, мыслимо ли, чтобы прошедшие перед нами правители Востока признали подобные условия служения им их подданных? Чтобы Чингисхан или Сулейман Великолепный, Ашшурбанапал, Дарий или инка воспринимали сию дерзость подданных за норму? Ответ очевиден. Поэтому я считаю бессмыслицей модель пятичленной мировой истории, которая получила распространения у ряда историков марксистского направления, согласно которой феодализм есть третья ступень развития человеческого сообщества после доклассового состояния и рабовладельческой формации.

—Вы человек именно этой, рабовладельческой формации, и Вам не дано познать простые истины исторического материализма, — сказал Сталин, хмуря брови.

—К сожалению, они слишком просты, до примитивности, — возразил Геродот. — Например, они совершенно не считаются с реалиями Востока не только средних веков, но и древности. Ибо там нигде, ни в Египте, ни в Месопотамии, ни в Индии, ни в Китае никогда не было не только феодализма, но и рабство, не играло сколько-нибудь заметной роли в общественном производстве (в отличие от Греции и Рима строго определенного периода). А всегда и всюду оно носило преимущест-

228	Глава 4. Вариации на заданную тему

венно патриархальный или вспомогательный характер домашней прислуги.

—Вы держитесь мнения только буржуазных фальсификаторов истории, и отвергаете аргументы истинных историков, — сказал Сталин, скрывая раздражение.

—Я слишком стар во всех смыслах, чтобы страдать субъективизмом, — заметил Геродот едко.

—Господа, не вижу причин для повышения тонуса дискуссии, — вмешался в их полемику Черчилль, — наши мнения в нашем нынешнем состоянии не имеют никакого реального значения и никого, кроме нас самих не интересуют. Поэтому предлагаю ограничить диспут констатацией факта расхождения во взглядах на марксистскую модель всемирной истории среди уважаемых персон.

—Допустим, особенно в начальный период становления, феодализм действительно представлял собой специфически европейское явление. Однако, в конечном счете, он вылился в тривиальный абсолютизм всюду: в Англии Генриха VIII, во Франции Людовика XIV, в Испании Филиппа II, в России Петра I, в Пруссии Фридриха II. Никто не станет отрицать, что стиль правления этих монархов мало, чем отличался от образа правления древних и современных им деспотов Востока. Как Вы объясните этот парадокс? — спросил Рузвельт Геродота.

—Ваше утверждение относительно тривиальности образа правления при абсолютизме не вполне корректно, — вмешался Черчилль.

—Между ним и восточной деспотией существовали серьезные различия, о которых поведал нам господин Макиавелли. «Тривиальный», как Вы утверждаете, европейский абсолютизм не только просуществовал несравненно меньше времени, чем восточные деспотии (всего ка- ких-то два–три столетия), но и отличался от них своим «содержанием». Именно, он обладал весьма относительным характером, если уместно так сказать. В Европе даже самые могущественные монархи не могли пренебрегать законами, общественным мнением и подданными в лице, по крайней мере, ближайшего окружения, городов, духовенства, аристократии и даже третьего сословия. Мало того, от последних они находились в определенной финансовой зависимости, постоянно нуждаясь в средствах на ведение войн, содержание двора и так далее.

—Тем не менее, абсолютизм явился последним звеном эволюционирующего феодализма, отрицающим сам феодализм, как выразился бы почтенный Гегель. Чем была вызвана эта эволюция, — вновь обратился с вопросом к Геродоту Рузвельт.

—По-видимому, необходимостью преодоления тенденций сепаратизма, присущих всем вновь создающимся цивилизациям, — был от-

4.5. Резюме	229

вет. — Французская нация сложилась из галльских и германских племен, латинских поселенцев и норманнов. Трудно вообразить, как могло произойти их слияние, если бы не воля королей Франции династий Капетингов, Валуа и Бурбонов, насильственно принуждавшая их к этому. Невозможно себе представить, чтобы синтез кельтов, германцев (англов, саксов и ютов), датчан и офранцуженных норманнов в единую английскую нацию происходил добровольно и бескровно. Испанцы лишь при Филиппе II разрушили своего рода «Берлинскую стену» между Кастилией, Арагоном, Гранадой и Наваррой. Чтобы пресечь взаимные распри восточнославянским племенам пришлось призвать на правление тех же норманнов-варягов. Тем не менее, для образования единой русской нации потребовался железный кулак московских князей — потомков Рюрика. Среди моих соотечественников — современников не нашлось никого, кто смог бы преодолеть взаимную вражду афинян и спартиатов с их союзниками. Мешала полисная демократия. Александру удалась его затея лишь потому, что греки, верные своим полисным традициям, истощили свои силы в междоусобицах. А среди немцев вплоть до 1871 г. не нашлось никого, кто справился бы с миссией объединителя нации. Поэтому я склонен думать, что деспотия не всегда противоречит интересам общества.

— Более того, я настаиваю на необходимости быть одному, если желаешь преобразовать существующий порядок вещей, — заметил Макиавелли. — Надо принять за общее правило, что никогда или почти никогда ни одна республика и ни одно царство не было хорошо устроено или преобразовано, если основателем его не было одно лицо. Необходимо, чтобы воля одного давала государству его порядок, и чтобы единичный ум одного распоряжался всеми его учреждениями. Вот почему мудрый учредитель республики, одушевленный одним желанием служить не лично себе, а общественной пользе, заботящийся не о наследниках своих, а об общем отечестве, должен всеми силами стараться достигнуть единовластия. Ни один умный человек не будет упрекать его, если при устроении государства или при учреждении республики он прибегнет к каким-нибудь чрезвычайным мерам. Пусть обвиняют его поступки, лишь бы оправдывали результаты их, и он всегда будет оправдан, если результаты окажутся хороши. С другой сто-

роны, если один человек может устроить государство, оно будет недолговечно, если порядок, учрежденный в нем таков, что всегда требует одного правителя. Государственный порядок хорош только тогда, когда представлен попечению большинства и когда охранение его вверено большинству. На Востоке одни династии с легкостью сменяли другие, в частности, потому, что за ними стояли интересы не всего об-

230	Глава 4. Вариации на заданную тему

щества в целом, а лишь их приближенных и зависимых от них вооруженных сил.

—То есть, Вы хотите сказать, что стремление к абсолютизму европейских монархов было оправдано, но только в течение того времени, как их устремления способствовали образованию европейских наций? А, исполнив свою миссию, они стали создавать помехи для дальнейшего развития тех же наций? — спросил Геродот.

—Именно так, — отвечал Макиавелли.

—Но тогда чем объяснить тот факт, что те же династии, в конечном счете, перестали удовлетворять своему предназначению. Что их погубило? — задал вопрос Рузвельт.

—Полагаю, объяснение состоит в уже упоминавшейся мною триаде: частной собственности, философии и церкви, — сказал Геродот.

—Но каким образом собственность сыграла роль гробовщика абсолютизма?

—На этот вопрос, я думаю, ответ лучше всего искать у Локка. Может быть, прислушаемся к его мнению? — обратился к Локку Геродот.

—Я, если Вы помните, тоже уже имел возможность заметить, что главной целью гражданского общества является сохранение жизни, свободы и собственности граждан, — согласился взяться за объяснение Локк. — Что касается их жизней, то в их сохранении заинтересовано любое государство, так как чем больше подданных, тем больше самых разнообразных возможностей ими манипулировать у власти. Свобода подданных — понятие для власти рискованное, если не сказать — опасное. Но к рабству, рано или поздно, привыкают. Остается собственность, участвующая в рыночных отношениях, и в силу этого

—единственная субстанция, остающаяся непокорной тирании. Поскольку каждый участник рыночных отношений, вынужденный «играть» сам за себя, не может не требовать строгого соблюдения законов рынка и честной конкуренции, основанных на признании полного равноправия всех «игроков». Требовать от кого? Разумеется, от власти. И если она не соглашается на выполнение этого условия, он предпринимает все, что в его силах, для ее смещения и установления той власти, которая готова считаться с его нуждами. Когда подобных ему набирается множество, последнее становится силой, способствующей замене монархии олигархией, и олигархии — демократией. Поэтому

частную собственность и рыночные отношения можно считать движущими силами политического развития цивилизованного общества в его дальнейшем поступательном движении к гражданскому

4.5. Резюме	231

обществу. Таким образом, то, что является началом всякого политического общества и фактически его составляет, — это всего лишь согласие любого числа свободных людей, способных образовать большинство, на объединение и вступление в подобное общество. И именно это, и только это дало или могло дать начало любому законному правлению в мире. Как только европейское третье сословие, объединенное стремлением вкушать плоды частной собственности, приобрело достаточный вес, оно сместило монархии, противившиеся их намерениям, с их тронов. Свобода, не ставящая себе целью свободу частной собст-

венности, отказывающаяся видеть в ней свою союзницу, в условиях цивилизации не способна защитить себя в качестве политической свободы.

—Иначе говоря, в действиях Тюдоров и Габсбургов, Рюриковичей

иРомановых, Капетингов, Валуа и Бурбонов мы можем видеть проявление усиления либо самого социального инстинкта, либо его влияния, происходившего параллельно увеличению численности населения Европы. С другой стороны, если индивидуальный инстинкт самосохранения не сдает своих позиций, и также усиливается благодаря развитию чувства частной собственности, то он должен, в конце концов, смять своего противника, если тот не желает уступать. Так или в таком случае в огне революции рождается демократия — вставил свое замечание Юнг.

—Доктор Юнг оседлал своего боевого коня, пряча улыбку, сказал Черчилль. — Но возможно он опять прав, и все что происходит с нами, имеет основание в глубинах подсознательного, инстинктов и рефлексов не менее, а даже более, чем в рефлексии.

—А каким образом психология может быть связана с ролью церкви в крушении европейских абсолютизмов, как утверждал Геродот? — спросил его Рузвельт.

—У меня нет ответа, — сказал Юнг.

—Пожалуй, я могу пояснить мысль Геродота ссылкой на историю Италии, — сказал Макиавелли. — Мы, итальянцы, обязаны были, прежде всего, нашей церкви и нашему духовенству тем, что так долго не могли соединиться в единую нацию. Церковь держала нашу страну в несогласии. А ведь опыт показывает, что ни одна страна никогда не бывала согласна и благополучна, если не соединялась вся под властью одной республики или одной монархии, как Франция и Испания. Церковь приобрела у нас и сохранила временную власть, но никогда не была настолько могущественна и достойна, чтобы занять всю Италию

исделаться в ней единодержавной. С другой стороны, она была так слаба, что из страха лишиться временной власти постоянно призывала

232	Глава 4. Вариации на заданную тему

на помощь себе всех, кто мог ее защитить ее против другой, слишком усиливавшейся в Италии власти. Что и было причиной, почему она всегда разделялась между множеством князей и владетелей, подвергалась таким раздорам и была так обессилена, что готова была сделаться добычей не только могущественных варваров, но и первого нападающего. Поэтому церковь в Италии не то, чтобы способствовала устранению абсолютизма, но даже не позволила ему утвердиться в ней. Церковные же раздоры и злоупотребления Рима спровоцировали тридцатилетнюю войну в Германии, более, чем на два века отсрочив ее политическое объединение. А дурные примеры, показываемые народу католическим духовенством во Франции и православной церковью в России, в очень большой степени способствовали умалению авторитета монархии в них. Результатом чего явились и падение Бастилии и баррикады на улицах Петербурга. Кстати, я думаю, что та легкость, с которой Генрих VIII «поменял веру» ради решения своих династических проблем, в значительной степени поколебала статус верховной власти даже в Англии, чем и воспользовался Кромвель. Гнилой дух нравственной нечистоплотности рано или поздно поражает даже самый здоровый и крепкий государственный организм.

—Трудно не признать справедливость Ваших слов. Остается теперь понять роль философии в возрождении демократии в Европе, начавшем происходить спустя 22 века после ее гибели в IV в до н. э., — сказал Рузвельт. — Но кто мог бы взять на себя труд осветить нам этот вопрос?

—Я попробую предложить свое толкование, — вызвался Руссо.

—Но прежде позвольте мне выразить свою солидарность с идеей господина Локка. Несомненно, что право собственности — это самое священное право из прав граждан и даже более важное в некоторых отношениях, чем свобода, хотя бы потому, что она есть истинное основание гражданского общества и истинная порука в обязательствах граждан. Именно поэтому власть, посягающая на право граждан владеть собственностью и преумножать ее, не может быть терпима свободными людьми. Теперь — о философии.

Я не открою секрета, заметив, что в Европе очень большое значение всегда придавалось общественному мнению. В Средние века его формировали, прежде всего, церковь, а также, и в этом состоит уникальная особенность Европы, — философия и естествознание. Так как церковь, как было сказано, во многом дискредитировала собственные идеалы, и поскольку философия своей приверженностью строго критическому и рациональному мышлению привлекала на свою сторону лучшие умы эпохи, она-то и стала со временем определяющим факто-