Givishvili_G_V_Ot_tiranii_k_demokratii_Evolyutsia_politicheskikh_institutov

4.3. Ричард Львиное Сердце — король Англии	213

—Дева вполне могла бы и не состояться, если бы Вы и потомки Вашего брата Джона не пренебрегали своими первостепенными обязательствами. Если бы Вы исполняли их хотя бы с половиной доли той энергии, с которой правил ваш отец Генрих II, или как часто его называли на французский лад — Анри II, — парировал его слова Черчилль.

—Вспомните, как много он делал для искоренения хаоса, наведения порядка и установления мира в своих владениях по обе стороны от Канала или, как говорят французы — Ла-Манша. Он восстановил и упорядочил деятельность Шахматной палаты (центрального казначейства), учрежденной Вильгельмом Завоевателем. Распустил иностранных наемников. Велел срыть многочисленные укрепленные замки, которые знать незаконно возвела в предшествующее царствование. Незаконно отчужденные от домена земли были вновь возвращены короне. Шотландский король Малькольм IV принес ему присягу верности. Нортумберленд и Кумберленд вернулись под его власть. Стремясь унифицировать деятельность судов, он настоял на отмене судов церковных. Из-за чего у него возникла сильная распря с архиепископом Кентерберийским Томасом Бекетом, своим давним другом и помощником. Ибо тот, приняв сан, принялся неистово отстаивать пагубную для государства независимость и автономию церкви. Столь же решительно Генрих II действовал на континенте. В сущности, из 35 лет своего царствования он провел в Англии только 13, все остальное время посвящая своим французским владениям. Собственно говоря, и Вы, хоть и назывались королем Англии, но лишь родились и короновались в ней, пробыв в ней в общей сложности около года.

—Да, но при этом отец сделал все, чтобы внушить мне если не отвращение, то определенно — неприязнь к той бюрократической возне, которую Вы именуете государственными делами — прервал Ричард речь Черчилля, восхвалявшую деяния Генриха II. — Вам кажется, что короли создавали историю, тогда как, напротив, именно она создавала и их, и обстоятельства, которые благоприятствовали либо препятствовали тому, к чему она же их толкала. Вспомните, как жалко кончил мой отец. Постоянно натравливая нас, своих сыновей — старшего Генриха, младшего Джона и меня друг на друга, он добился того, что столкнул нас лбами. А затем, после смерти Генриха приготовился противоправно завещать трон своему любимцу Джону, чем побудил меня отправиться во Францию и присягнуть на верность Филиппу II. (Вы знаете, что феодальные отношения допускали такие на первый взгляд противоестественные отношения). Филипп объявил, что отнимает французские лены у отца и передает их мне. Тогда отец переправился на континент и начал войну со мной и с Филиппом. Потерпев в ней

214	Глава 4. Вариации на заданную тему

поражение, он был покинут почти всеми своими баронами, которые перешли на мою сторону. Ему изменил даже Джон. Не имея средств обороняться, он запросил мира, признав Филиппа сюзереном своих континентальных владений, а меня — своим наследником, да еще обязался заплатить Филиппу 20 тысяч серебром. Опасно заболев, он, подобный загнанному в логово смертельно раненному зверю, перебрался в Шинон, где и умер, проклиная нас, своих сыновей, и испытывая унизительное чувство бессмысленности борьбы, которую он вел в течение всей своей царственной жизни.

А возьмите второго из Тюдоров — Генриха VIII. Что он как король являл собой? Не успев взойти на престол, он стал устраивать при дворе пышные балы, маскарады и турниры. Покупки бархата, драгоценных камней, лошадей и театральных машин опустошали казну. Сооружались роскошные резиденции (к концу его правления их насчитывалось 55). Государственными же делами пренебрегал, все их передоверяя своим любимцам. Правда, время от времени обстоятельства заставляли его принимать определенные решения. Например, когда интриги императора Максимилиана вовлекли его в войну с Францией. Но и здесь он проявил себя скорее посредственным и часто вероломным политиком, чем победоносным воином. Он не придерживался никаких принципов кроме единственного — удовлетворять все свои капризы. То же и в вопросах веры. Сначала он послал папе свой памфлет, направленный против реформаторов, за что получил от папы титул «Защитника веры», а со стороны Лютера был осыпан оскорблениями. Позже, под влиянием похоти, желая развестись с первой женой Екатериной, он рассорился с Римом. Тот довод, который приводился им в оправдание причины развода с Екатериной, а именно

—ее неспособность родить сына-наследника престола, гроша ломанного не стоит. Она родила ему вполне здоровую девочку Марию. Английская же традиция не запрещала короновать женщину. Так, Генрих I

—младший сын Вильгельма завоевателя объявил наследницей престола свою дочь Матильду — мою бабку. Согласно завещанию самого Генриха VIII его старшая дочь Мария была объявлена второй претенденткой на трон после своего младшего брата Эдуарда и его потомков. Когда же Эдуард VI умер в юном возрасте, она благополучно сменила на троне брата. Младшей дочери Генриха VIII от Анны Болейн Елизавете ее пол также не помешал взойти на трон. Так что разрыв с католицизмом состоялся не вследствие каких-то важных государственных соображений, а из-за пустой прихоти жеребца на троне. Впрочем, возможно я ошибаюсь, и за ним стояло еще одна характерная для его деспотической натуры черта — стремление к всеобъемлющей и неогра-

4.3. Ричард Львиное Сердце — король Англии	215

ниченной власти, включая церковную. А как недостойно он кончил свои дни — став чудовищно жирен, не мог передвигаться самостоятельно: его возили в креслах на колесах.

—Но пример царствования Генриха VIII прямо противоречит Вашим словам о ничтожности роли правителей в судьбах их подданных, — подал реплику Черчилль.

—Вовсе нет. Судите сами: если Генриха II политика поглощала с головой, он видел в ней высшую цель, то для Генриха VIII политика была средством утоления его личных притязаний. Однако первого считают деятельным, но заурядным государем, второго — великим, оставившим глубокий след в истории. Разве не видна в том злая ирония судьбы? Тем не менее, я готов признать, что Ваш личный пример диссонирует со сказанным мною. Ваши стратегия и целеустремленность действительно сыграли одну из ключевых ролей в исходе 2-й Мировой войны. Я, со своей стороны, жил как мне было интересно, потому что, выражаясь современным языком, я был спортсменом и джентльменом,

ане крючкотвором и лукавым чиновником. Меня привлекала открытая, честная борьба на поле брани, а не закулисные сделки и компромиссы с совестью ради якобы блага государства, а на самом деле ради собственных интересов. И поверьте, мое честолюбие удовлетворено: многих правителей называют «Великими», но лишь меня — «Львиным Сердцем», — сказал Ричард, безмятежно улыбаясь.

—Говорят, Генрих VIII не церемонился с преступниками. Насколько это соответствует действительности? — спросил Сталин.

—От 70 до 90 тысяч бродяг было обвинено в воровстве и повешено в годы его правления при общей численности населения в 4,5 миллиона человек, — был ответ.

—Это составляет около 2 % всего населения страны. При Иване IV в России проживало, кажется, 12 миллионов. И если численность казненных им достигала 4 тысяч человек, то, следовательно, она составила примерно 0,03 % от общей численности населения. Отсюда легко видеть, что разница в процентном соотношении казненных к общей численности населения между Англией и Россией достигала, чуть ли не двух порядков величины, причем не в пользу Англии и Европы вообще. Я имею в виду «шалости» и французских королей, и Карла V, и инквизиции, и Контрреформации. Не правда ли, господин Черчилль? — сказал Сталин, усмехаясь в усы.

—Что касается эпохи Ивана IV и Средневековья вообще, то в количественном отношении, Вы, вероятно, правы. Но уже говорилось, что наказание тогда достигает своей цели, когда оно оправдано законом. Беззаконие и произвол, вот что пагубнее всего влияет на само-

216	Глава 4. Вариации на заданную тему

ощущение нации и на ее коллективное сознание. Вот что до сих пор плохо осознается в России, — возразил Черчилль.

—Коль скоро я, надеюсь, удовлетворил вашу любознательность, я считаю возможным для себя откланяться и удалиться, — сказал Ричард, вмешиваясь в полемику Сталина с Черчиллем, и покидая присутствовавших под их рукоплескания.

—Если позволите, я прокомментирую сказанное Вами, — сказал Гроций, обращаясь к Черчиллю и одновременно переводя взгляд вслед Ричарду.

—Господа, Гуго Гроций, замечательный юрист и правовед Средневековья, — возвестил Черчилль, представляя Гроция.

Тот, кивнув головой, продолжал. — Правовой нигилизм всегда был бичом российской внутренней политики. Во многом это объясняется тем, что право никогда не было в России обезличенно, но если не всегда, то очень часто применялось в зависимости от обстоятельств и конкретных персоналий, подпадавших под действие закона. Отчасти по этой причине так разительно различаются судьбы норманнских завоевателей на Востоке, и на Западе. И там и тут они были поглощены и ассимилированы численно значительно превосходящим автохтонным населением. Но если в преимущественно славянских землях они смогли сыграть роль катализатора целой новой нации, то среди германцев, галлов, латинцев они растворились, вызвав в их политической жизни лишь легкую рябь. Потому что в первом случае они столкнулись с девственными представлениями о праве. Напомню, составителем первой «Русской правды» 1016 г. был Ярослав Мудрый — праправнук Рюрика. Она, отражавшая древние обычаи славян и варягов, была еще так далека от цивилизованных стандартов, что ее первый пункт предусматривал кровную месть. И лишь как возможность свершения правосудия

вней предусматривалась альтернатива в виде выплаты денежного штрафа: 80 гривен за убийство князя и его приближенного, 40 гривен

— за убийство «русина, или грида (горожанина), купца, боярского слуги, медника, изгоя или словенина». Варварские Правды за Западе, мало того, что были составлены тремя–пятью веками ранее, но еще и имели более развитый характер. Например «Правда Этельберта» (560– 616 гг.), «Саксонская правда» (802–803 гг.), или «Правда короля Альфреда» (890 г.) не допускали кровной мести. О Кодексе Юстиниана я уже и не говорю. Иначе говоря, на западе норманны столкнулись с более развитыми в правовом отношении сообществами, на востоке — с более отсталыми. Что в значительной степени предопределило разницу в дальнейшей эволюции права и внутренней политики в целом там и тут.

4.4. Карл V под руинами империи	217

Разумеется, в течение трех почти столетий (с VIII по XI вв.) терзая и наводя ужас на население побережий Англии и Шотландии, Ирландии, Франции и Южной Италии, викинги не могли не оставить в их памяти следов о своих бесчинствах. Мы знаем, что некогда едва ли не большая часть Англии находилась в руках датчан, и почти все ее восточные и северные земли входили в «Область датского права». И что одно время в державу Кнута Великого образовывали не только собственно Дания, но и Англия, и Шлезвиг, и южная часть Скандинавии. А также, что, атаковав в 895 г. Париж, норманны добились от франков права осесть в устье Сены, а их предводитель Роллон получил в 912 г. титул герцога Норманнского, как и то, что его потомок, победив Гарольда Уэссекского в битве при Гастингсе, стал английским королем. Тем не менее, повторюсь, присутствие викингов почти ничего позитивного не дало западным аборигенам в смысле государственного строительства, поскольку культура завоевателей вообще и правовая культура, в частности, была ниже культуры завоеванных. А на востоке между теми и другими наблюдалось примерное равенство, что и наложило на развитие государственности славян чрезвычайно плодотворный отпечаток.

— Слова Ричарда Львиное Сердце навели меня на две мысли. — Продолжил течение дискуссии Черчилль. — С одной стороны, то своеобразное понимание высших целей, к которым он должен был стремиться как верховный правитель, наложило особый отпечаток на историю Англии, лишив ее аристократию иллюзий относительно сущности монархии. Что, в конечном итоге и много позже, способствовало росту симпатий к республиканским институтам и настроениям в обществе. С другой стороны, он дал нам понять, что далеко не все даже самые энергичные, рациональные и последовательные усилия по укреплению основ государства завершаются благополучно. Будучи победоносным и неустрашимым воином, блестящим организатором и великим тактиком, Ричард, действительно имел все основания сказать: делай то, к чему лежит душа, и судьба сама даст оценку того, чего ты достиг. Это представляется мне тем более справедливым, чем больше я думаю об опыте правления Карла V Габсбурга. Я предлагаю заслушать исповедь человека, так мажорно начавшего свою карьеру, и так минорно ее завершив. Если нет возражений, пригласите, пожалуйста, его Величество Карла V Габсбурга, императора Священной Римской империи и короля Испании.

218Глава 4. Вариации на заданную тему

4.4.Карл V под руинами империи

Сэтими словами перед присутствующими предстал худощавый, невысокого роста и болезненного вида старик с бледным и изможденным, наполовину скрытым седеющей бородой лицом.

— Ваше Величество, для нас представляют крайний интерес Ваши мысли, касающиеся существа верховной власти. Кому как не Вам, полных 40 лет находившемуся на ее вершине, лучше, чем кому бы то ни было, знать о ее сильных и слабых сторонах, — обратился к нему Черчилль после знаков внимания, оказанных высокому гостю.

— Что именно вам угодно было бы выслушать? — спросил Карл V.

— Если Вас не затруднит, то Ваше мнение, касающееся ее роли в аспекте создания «Единой Европы». Достаточно ли ее потенции при наличии соответствующей воли? В свое время Вам выпал редкий шанс «одному пастырю объединить весь мир», как выражался Ваш верховный канцлер Меркурино Гаттинара. Теребить старые раны больно, понимаю и сочувствую, но ради интересов дела все же не откажитесь предложить свою версию того, в чем Вы видите причину неудачи предпринятых Вами действий по возрождению империи Карла Великого или, иными словами, «monarchia universalis», которая бы возводила «общую крышу» над всей Европой. (Незадолго то того открытые земли Нового света оставляем за скобками). Ведь идея политического единства Запада давно носилась в воздухе, и Вы, как император Священной Римской империи держали в своих руках ключ к ее реализации, — отвечал Черчилль.

— Увы, мне тоже казалось, что эта идея близка всем европейцам. Поэтому в девятнадцать лет я отважился притязать на императорскую корону не для того, чтобы расширить свои владения, но чтобы иметь возможность действовать еще эффективнее на благо всех христианских народов в надежде сохранить между ними мир и объединить их вооруженные силы для защиты католической веры от турок. Но я заблуждался. Националистические предрассудки оказались сильнее здравого смысла. Даже не столько националистические, сколько племенные. Простой пример: так как моя матушка Иоанна была королевой Кастилии по бабушке Изабелле Кастильской и Арагона по деду Фердинанду Арагонскому, то после их смерти, и смерти моего отца Фи-

липпа из императорского дома Габсбургов, кардинал Хименес де Сиснерос предупреждал меня о том, что я не имею никаких прав на Кастилию. Так как за исключением института инквизиции не существовало ни одного органа власти, который бы объединял две главные

4.4. Карл V под руинами империи	219

испанские провинции. Посему, дескать, мои притязания (как непосредственного наследника Арагона) на Кастилию могут вызвать восстание в стране, ибо оскорбят чувства тех, кто, хотя поневоле и признали мою матушку — здравствующую королеву неспособной к управлению в силу умственного расстройства, тем не менее, не решались лишать ее прав. К тому же их кортесы, дерзая ограничить власть монархии и оградить свои привилегии, вручили мне свои требования, изложенные в 88 статьях государственного, религиозного и имущественного толка, вплоть до обращенного ко мне пожелания поскорее жениться и не покидать страну до рождения инфанта.

Но все испанские трудности и недоразумения померкли перед теми проблемами, которые поставила передо мной Германия — мой «камень преткновения». Я называю ее одной страной, поскольку это так и есть сегодня. Но в мои дни Германия представляла собой поистине лоскутное одеяло, расползающееся по всем швам на сотни фрагментов, и с упрямством известного животного решительно не желавшее слиться воедино ни политически, ни вероисповедально. То, что высокопарно именовалось империей, на деле представляло собой насмешку над государством, ибо не обладало едиными законодательными и исполнительными органами (будь то в единственном лице или множестве лиц). У него отсутствовало правительство, которое бы контролировало деятельность единой армии, единых фискальных, финансовых и судебных органов. Созданное при мне в 1521 г. якобы правительство из четырех моих и 18 представителей от рейхстага было обязано представлять имперские интересы в Германии лишь во время моего отсутствия в стране. Просуществовало оно всего 10 лет. В ведении общегерманского суда, учрежденного моим дедом Максимилианом на рейхстаге в Аугсбурге в 1500 г., входили вопросы обеспечения мира и предупреждения войн между германскими землями «на вечные времена». Этот суд состоял из 16 асессоров, назначаемых независимо от воли императора из числа кандидатов от курфюрстов (шесть), гамбургских наследственных земель (два) и имперских городов (восемь). В компетенцию императора входило одно — назначение президента суда. Источники финансовых поступлений в общегерманскую казну зависели от одобрения сословных ландтагов. Наконец, апофеоз тожества императора — его при всеобщем ликовании избирают семь наиболее могущественных курфюрстов-электоров. Скажите, кто из этих сверхвлиятельных персон (одновременно являющихся вассалами их общего верховного сюзерена), если он не сошел с ума, добровольно согласился бы поступиться этой своей прерогативой? Иначе говоря, полномочия императора как общегерманского источника верховной

220	Глава 4. Вариации на заданную тему

власти ограничивались скорее представительскими, нежели реально властными функциями. Император должен был быть, как сейчас принято выражаться, конституционным монархом без каких-либо законодательных, исполнительных или судебных прав и полномочий.

Между тем последние сосредотачивались в руках не только семи самых могущественных, но и во множестве рук прочих средних и мелких курфюрстов. Если и существовали примеры «эталонной» феодальной раздробленности, то как на наиболее впечатляющий из них можно было указать на Священную Римскую империю германской нации. Процессы концентрации власти в ней, конечно же, происходили, но не вокруг единого центра — верховного правителя, как то было во Франции или Англии, а вокруг курфюрстов — Саксонского, Баварского, Гессенского и иных правителей своих территориальных владений. Они округляли свои земли за счет друг друга, сильные за счет слабых, богатые за счет бедных, но прибегая не к военным действиям, а к различного рода материальным и судебным рычагам. Они укрепляли свой суверенитет, создавая собственные системы административного управления, финансов, налогового обложения, армии, полицейского аппарата, уголовного права. Довершила падение авторитета императора Реформация. Ибо она позволила протестантским курфюрстам бросить вызов имперской власти и даже воевать против нее — неслыханное дело в истории всех империй. Пассауский мир, заключенный на Аугсбургском рейхстаге в 1555 г., наделил курфюрстов правом руководить церковью согласно принципу «Чья власть, того и вера». Придание курфюрстам духовной власти в дополнение к сильной светской сделало их еще более высокомерными, непокорными и несговорчивыми, чем прежде. Если прежде я имел одного противника в лице светского сепаратизма, то теперь я имел к нему в придачу еще и религиозные противоречия. Меньше, чем через столетие эта вакханалия местничества вылилась в Тридцатилетнюю гражданскую войну. Одним словом, мне фатально не повезло с подданными. В отличие от женолюбивого Карла Великого, который располагал крепким тылом, выражающимся

вединодушии и единомыслии всех подданных-франков.

—Как Вы считаете, повезло ли ему также и с противниками? — спросил Черчилль.

—Несомненно. В его пользу, казалось бы, говорит то, что он лично возглавлял 27 боевых походов франков. Но с кем он имел дело? С варварскими племенами, не обладавшими атрибутами государственности, далекими от цивилизации и воевавшими хаотичными, необузданными толпами — с аквитанами, аварами, лангобардами, баварцами, лютичами. А с дикарями саксами он промучился целых 33 года, истре-

4.4. Карл V под руинами империи	221

бив добрую половину племени. К тому же в силу язычества многих своих противников, он, как защитник христианства, пользовался всемерной поддержкой еще целостной, не расколотой надвое церкви, — отвечал Карл V.

—И все-таки, на Ваш взгляд, шанс объединить Европу заново все еще не потерян? — продолжал вопрошать Черчилль.

—Я не знаю, чем закончатся предпринимаемые в настоящее время усилия в этом направлении. Возможно, уже поздно рассчитывать на благополучный исход дела. Англичане, французы, немцы слишком амбициозны, чтобы жертвовать хотя бы частью завоеванного ими своего культурного, политического или экономического суверенитета. Ах, если бы не распался наш союз с Генрихом VIII Английским или брак моего сына Филиппа с Марией Английской не оказался столь скоротечен, или, наконец, если бы мы сумели сговориться с Франциском. Тогда Европа могла бы объединиться под эгидой домов Габсбургов и Валуа. Но мне катастрофически не везло. За каждым моим достижением неизменно следовал провал. Судите сами. В войнах с мусульманами мне сначала сопутствовала удача — при вторжении их трехсоттысячного войска в Венгрию, а также при походе в Тунис в 1535 г. Однако за ней последовало поражение в Алжире в 1541 г., хоть и принесшее мне несколько сомнительную славу стойкого солдата, но, фактически, перечеркнувшее прошлые достижения. В контактах с Генрихом VIII началось все как нельзя лучше, завершилось — его изменой в пользу союза с Францией. Отношения с нею вообще напоминали качели: за войной следовал мир, за поражениями — победы, вновь сменявшиеся поражениями, и так без конца.

Папа Климент сначала был моим противником в союзе с Францией, затем мне удалось его «приручить», и он вынужден был меня короновать сначала итальянским королем, после чего — императором. Но как только его сменил Павел III, отношения с Римом испортились бесповоротно. Вместо того, чтобы искать мира с протестантами, этот упрямый старик настаивал на войне — на расправе с ними как с еретиками. Шмалькальденская война с ними началась очень удачно: среди протестантских князей царил раскол, а самый могущественный среди них, герцог Саксонский Мориц перешел на мою сторону. Это помогло мне привести к покорности многих, не уважавших ни суда, ни законов, ни моего императорского сана князей, под прикрытием веры добивавшихся полной от меня независимости. Одно время все складывалось как нельзя лучше: мне сдались вожди протестантов — курфюрст Иоанн Фридрих и пфальцграф Гессенский. Казалось еще одна пусть скромная победа, и я восстановлю древнюю императорскую власть во

222	Глава 4. Вариации на заданную тему

всей ее полноте. Вместо этого я получил страшный удар. Стоило французскому королю Генриху возобновить войну со мной, как Мориц вероломно изменил мне. Я оказался в ловушке, едва не попав к нему в плен, и был вынужден бежать через покрытые снегом Тирольские горы в Каринтию. Тем самым он свел на нет все мои прежние успехи. К тому же меня постоянно мучила подагра. Вообразите себе мое состояние! — воскликнул Карл V, розовея от нахлынувших на него чувств и воспоминаний.

—Тщета моих усилий привела меня неутешительному заключению, что меня преследует рок, и мне следует отойти от дел. В самом деле, как я мог мечтать согласовать многие народы, живущие под разным небом и говорящие на разных языках, когда мне не удалось всегото согласовать ход двух часов, которые изготовил однажды на досуге, удалившись на покой, — горестно усмехнулся он. Но тут же воспрянул. — Только Испания, встретившая меня восстанием комунерос, расположилась ко мне, и осталась мне верна до конца. Я завоевал ее, но и она меня покорила так необратимо, что я, рожденный в Нидерландах, закончил свои дни в Испании, став испанцем, — сказал он в завершение, сникая и печально вздыхая.

—Вашему Величеству не следует расстраиваться. В памяти потомков Вы остались правителем, хоть и неудачливым, но последовательным и твердым, а главное, не склонным к фанатизму. В отличие от Вашего сына Филиппа, который как-то заметил, что предпочитает вовсе не иметь подданных, чем иметь в качестве таковых еретиков, — сказал Черчилль.

—Увы. Он действительно не знал меры в своей вере. Но ведь и протестанты были фанатиками, — заметил Карл V.

—Я полагаю, что фанатизм протестантов был рожден вовсе не религиозными, а скорее материальными соображениями. Точнее говоря, ими двигали чувства, имевшие отношение к собственности, и в них преобладало стремление иметь полную свободу рук в области хозяйственных и торговых, то есть рыночных отношений. Вы совершенно справедливо заметили, что ваши противники — протестантские вожди лишь прикрывались верой, преследуя цели, уходящие далеко в сторону от тонкостей дел церковных. Этими целями были, прежде всего, политический суверенитет, и лишь затем хозяйственно-экономическая независимость. А шедшие вслед за ними массы подданных, мало заботясь о политических аспектах войны с Римом, на первое место выдвигали требования как раз экономической свободы. Она была им важна не менее, если не более, чем свобода вероисповедания. Прибегать же к решительным действиям, вплоть до вооруженного противостояния с