Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

23

Влияние феноменологии проявилось в психосистематике Г. Гийома [1992], в трудах Пражского лингвистического кружка, заметно в теории А. А. Потебни [1976].

Ученый мир тщетно ждал появления программной феноменологии языка. Действительно, язык становится центральным феноменом человеческого существования и опыта, как только происходит переход от индивидуального сознания в сферу межличностного и социального, где осознание присутствия других становится частью воспринимаемого мира. Но de facto феноменологии языка так и не было создано [ср.: Wetterström 1977; Lanigan 1977].

31

Феноменология социального зиждется на идее опытного переживания интерсубъективности, осознания, ощущения того, что воспринимаемый внешний мир не принадлежит кому-либо одному, а доступен всем. Поэтому феноменология общественных отношений, как правило, использует в качестве основополагающего принцип «общих» или «разделенных» смыслов (shared meanings), принятый многими социальными науками, включая лингвистику. Гештальтисты давно провели грань между поведенческой и географической окружающей средой человека, из которых первая является феноменальной, а вторая — объективной [Giorgi 1995: 37].

Феноменологическое основание методологии социальных наук было удачно сформулировано Альфредом Шютцом: «Я излагаю смысловые акты, ожидая, что Другие проинтерпретируют их именно в этом смысле, и моя схема изложения ориентирована на учет интерпретативной схемы Других. В то же время я могу во всем, что произведено Другими и предоставлено мне для интерпретации, искать смысл, который определенный Другой, сотворивший его, мог с ним связать. Так в этих взаимных, обоюдонаправленных актах изложения и интерпретации смыслов возникает, возводится мой социальный мир повседневной интерсубъективности, который точно так же служит социальным миром Других, на чем, собственно, и основываются все социальные и культурные явления» [Schütz 1940: 468].

Феноменология идейно тесно связана с прагматикой, поскольку, всячески подчеркивая активную роль индивидуального сознания и уделяя пристальное внимание непосредственному опыту, это философское направление стимулирует изучение реального функционирования языка с точки зрения субъекта. Эта генеалогическая линия может показаться чуть ли не умозрительной или даже надуманной, но есть и прямая методологическая наследственность, связывающая феноменологию с идеями лингвистической прагматики через этнометодологическую традицию в социологии, в недрах которой зародился конверсационный анализ. Этнометодология в качестве первичного материала для исследования использует обыденную повседневную речь. Изучая ее с помощью метода редукции, выявляя в житейском хаосе универсальные «типы деятельности» (activity types), этнометодология стремится объяснить организацию социальной жизни общества.

Из сказанного выше можно сделать вывод о том, что с помощью теоретического аппарата феноменологии исследователь способен обосновать расширенное понимание научности, выявить релевантные аспекты взаимодействия психического и социального в актах языкового общения, сформировать методологию дискурс-анализа. Из современных разработок в этой

32

функции следует прежде всего отметить концепцию системомыследеятельности Г. П. Щедровицкого [1995; 1997].

1.4.ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ МОДЕЛИ КОММУНИКАЦИИ

Вдиалоге существует лишь одно-единственное преломление лучей мысли — это преломление создает собеседник, как зеркало, в котором мы хотим снова увидеть наши мысли в возможно лучшей форме.

Ф.НИЦШЕ [1990: 412]

Любое исследование языка и общения опирается на ту или иную модель коммуникации

(каковых обычно выделяют три — см.: [Schiffrin 1994: 386 — 405]),

в соответствии с которой определяются такие категории, как коммуникация и информация, их разный статус в теоретических построениях.

1.4.1 Информационно-кодовая модель коммуникации

Ярким примером теоретического подхода, отдающего приоритет информации, стала кодовая модель коммуникации. Свою реализацию она обрела в кибернетической схеме Шеннона и

Макаров М. Л. Основы теории дискурса.— М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.— 280 с.

23

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

24

Уивера

[Shannon, Weaver 1949; ср.: Богушевич 1985: 42; Каменская 1990: 17; Гойхман, Надеина 1997: 14]:

информация

сигнал

принятый сигнал

принятая

информация

ввод → кодирующееустройство → каналсвязи → декодирующееустройство

→ вывод

↑

шум, помехи

Эта модель демонстрирует возможность воспроизведения информации на другом конце цепочки благодаря процессу коммуникации, осуществляемому посредством преобразования сообщения, неспособного самостоятельно преодолеть расстояние, в сигналы кода, которые можно транслировать. Шум и помехи в канале связи могут исказить сигнал и даже перекрыть его. Если канал чист, успех коммуникации в основном зависит от эффективности работы (де)кодирующих устройств и идентичности кода на вводе и выводе.

33

Адаптированная для представления человеческой речевой коммуникации информационнокодовая модель остается в принципе той же: говорящий («отправитель») и слушающий («получатель») оба обладают языковыми (де)кодирующими устройствами и «процессорами», перерабатывающими и хранящими мысль или «информацию» [Кибрик А. E. 1987: 37; Почепцов 1986: 5]. В устной речи «сигнал» акустический, а «канал связи» — любая физическая среда, проводящая звуковые волны. Такой взгляд на речевую коммуникацию основан на двух тезисах: во-первых, каждый национальный язык (хинди, английский, русский и т. п.) является кодом; а во-вторых, эти коды соотносят мысли и звуки [ср.: Жинкин 1982; Tsui 1996].

Кибернетическая модель возникла в годы революционного развития телекоммуникационных технологий, но два основополагающих тезиса, на которых она держится, имеют куда более долгую историю в науке о языке. Эти идеи можно найти у Аристотеля [1978], авторов грамматики Пор-Рояля и др. Точка зрения на языковую коммуникацию как (де)кодирование мыслей в звуках так глубоко укоренилась в западной культуре — «entrenched in Western culture» [Sperber, Wilson 1995: 6], что стало просто невозможно относиться к ней как гипотезе, метафоре, а не как к абсолютному факту. Для иллюстрации один пример: «The speaker's message is encoded in the form of a phonetic representation of an utterance by means of the system of linguistic rules with which the speaker is equipped. This encoding then becomes a signal to the speaker's articulatory organs...» [Katz 1966: 104; ср.: Harris 1991; Bavelas, Chovil 1997]. И все же кодовая модель остается именно гипотезой

Макаров М. Л. Основы теории дискурса.— М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.— 280 с.

24

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

25

с хорошо известными преимуществами и не столь хорошо известными недостатками [см.: Schiffrin 1994: 391; Sperber, Wilson 1995: 5—6].

По мнению многих авторов [Harris 1981 ; Harris, Taylor 1989; Joseph, Taylor 1990; Davis, Taylor 1990; Gethin 1990; Schiffrin 1994; Sperber, Wilson 1995], утверждению данного взгляда на язык способствовал рост авторитета семиологического [Соссюр 1977; ср.: Волошинов 1929;

Васильев 1989] или семиотического [ср.: Сусов 1990; Peirce 1965; Morris 1971; Escudero, Corna 1984; Eco 1986; Tobin 1990; Sebeok 1991 и др.] подхода, экстраполирующего кодовую модель вербальной коммуникации на прочие формы коммуникации. Цветан Тодоров [Todorov 1977] видит истоки этой традиции в трудах Св. Августина, который вопросы грамматики, риторики, логики и герменевтики рассматривал в единой теории знаков. Данный подход воплотился в некоторых психологических течениях [см.: Выготский 1934; 1982]. Распространение кодовой модели в антропологии, филологии, социологии и других социальных науках стало воистину «общим местом», по крайней мере, в Европе и Северной Америке.

34

Но кодовая модель (в своем семиотическом обрамлении) не может адекватно описывать реальные процессы коммуникации на том или ином естественном языке. Ясно, что понимание предполагает нечто большее, чем только декодирование — само по себе декодирование локализуется там, где акустический сигнал переходит в языковой образ, однако интерпретация высказывания на этом этапе не заканчивается.

Если принять точку зрения на язык как на код, то знаковой основой определенного языка должно быть соответствие фонетических репрезентаций семантическим, что большей частью сделано в генеративных грамматиках, но между этими семантическими репрезентациями и «мыслями» или смыслами, передаваемыми высказываниями в процессе общения, «дистанции огромного размера». Кроме того, кодовая модель ограничивает сообщения только теми мыслями, которые говорящий излагает намеренно. Многие исследователи предлагают различать «коммуникативный материал» или то, что сообщается намеренно, в соответствии с интенцией автора [goal-directed — МасКау 1972], и «информативный материал» — то, что может быть воспринято независимо от того, хотел ли этого говорящий или нет [Schiffrin 1994: 392; ср.: Ekman, Freisen 1969].

Кодовая модель может быть кратко описана следующим образом: роли участников —

отправитель и получатель, сообщение содержит информацию о положении дел или «мысль»

[Кибрик 1987: 37; Почепцов 1986: 5] говорящего, которую он намеренно передает слушающему; они оба владеют кодом (знаковой системой языка), конвенционально соотносящим звуки и значения. Эта модель покоится на фундаменте примитивной интерсубъективности: цель коммуникации — общая мысль или, точнее, сообщение (shared message); процесс достижения этой цели основан на существовании общего кода (shared code). И то, и другое предполагает большую роль коллективного опыта: идентичных языковых знаний, предшествующих коммуникации.

И как научная метафора, «языковая игра», и как теория кодовая модель коммуникации принадлежит старой «онтологии Ньютона». Ее эвристическая ценность ограничена семиотическими подходами к изучению языка, а ее слабости более всего сказываются на семантико-прагматическом уровне.

1.4.2 Инференционная модель коммуникации

Проблемы семантико-прагматического характера, обнаружив неадекватность кодовой модели, стимулировали разработку инференционной модели коммуникации, идейным отцом которой стал Герберт Пол Грайс [1985; Grice 1971; 1975; 1978; 1981; тж. см.: Bach, Harnish 1979; Sperber, Wilson 1995; ср.: sequential inferential theory — Sanders 1991; 1995].

35

В этой модели и участники коммуникации, и само сообщение получают несколько иной статус. Интерсубъективность и здесь играет главную роль, но уже в другом качестве. В отличие от кодовой модели, где участники, сообщение и сигнал связаны по сути симметричным отношением кодирования и декодирования, инференционная модель в качестве своего функционального основания использует принцип выводимости знания. Если в кодовой модели говорящий намеренно отправляет слушающему некоторую мысль, то в инференционной модели говорящий S, вкладывая свой смысл, т. e. то, что он «имеет в виду» [nonnatural meaning

— Grice 1971], в высказывание х, трижды демонстрирует свои интенции: (i1) он намерен

Макаров М. Л. Основы теории дискурса.— М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.— 280 с.

25

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

26

произнесением х вызвать определенную реакцию r в аудитории A; (i2) он хочет, чтобы А распознала его намерение i1, а также (i3) чтобы это распознание намерения i1, со стороны А явилось основанием или частичным основанием для реакции r [Стросон 1986: 136—137; Strawson 1991: 293—294; Schiffrin 1994: 393; Sperber, Wilson 1995: 28]. Присутствие этих трех интенций необходимо, чтобы кто-то стал «говорящим», а их выполнение необходимо для успеха коммуникации. Но функционально единственно необходимой оказывается только i2.

Инициирует процесс общения не желание человека передать «мысль» или информацию, а его желание сделать свои интенции понятными другим. Речевые средства для выражения намерений — это высказывания. Их содержание не ограничено (в отличие от кодовой модели) репрезентативными сообщениями о положении дел, они могут выражать, например, эмоции. Интенции сами по себе совсем не пропозициональны, по своей природе они сродни установкам или мотивам. Но содержание высказываний или сообщение (message) пропозиционально. Интенции определяют, как должно пониматься данное пропозициональное содержание. Хотя не надо забывать, что инференционная модель коммуникации рассматривает и те случаи, когда в сообщении нет никакого пропозиционального «смысла» и оно вообще не использует «кода».

Вследствие того, что большинство исследователей исходит из монадного представления коммуникации (как, впрочем, и всего социального), естественным оказывается стремление к единой модели коммуникации. Кодовая модель укоренилась в научном и обыденном сознании. Инференционная модель появилась не так давно, но хорошо воспринимается на уровне «здравого смысла». В этой ситуации трудно устоять перед соблазном считать новую модель развитием старой, а не принципиально иным альтернативным подходом [Sperber, Wilson 1995: 24].

Так и случилось с логикой общения Грайса: многие представители прагматической лингвистики и философии языка, часто неосознанно, подводили его инференционную модель под привычный кодовый шаблон. Вот как моти-

36

вировал это Дж. Сёрль: «This account of meaning does not show the connection between one's meaning something by what one says, and what that which one says actually means in the language» [Searle 1969: 43].

Пытаясь показать взаимосвязь между субъективным смыслом говорящего и языковым значением, Сёрль фактически ограничил принципы Грайса сферой «буквального значения», которое он определяет через интенции говорящего (отнюдь не в духе феноменологии), включая намерение говорящего, чтобы его интенции были распознаны, но добавляет: говорящий должен стремиться к тому, чтобы слушающий узнал его интенции «in virtue of his knowledge of the rules for the sentence uttered» [Searle 1969: 48], т. e. исходя из правил определенного кода. Такое решение сводит все значение инференционной модели к дополнению кодовой с небольшой добавкой о том, что в общении людей декодированию подлежит намерение говорящего, чтобы его высказывание было понято определенным образом.

Грайс же исходит из предположения о том, что коммуникация возможна при наличии любого способа распознать интенции (это опять-таки из области здравого смысла). Если следовать его логике, то должны быть случаи коммуникации исключительно инференционной, без (де)кодирования. И такие случаи есть. Пол, например, спрашивает Линду о том, как она себя чувствует, она вместо вербального ответа показывает ему коробку с аспирином [анализ подобных примеров см.: Sperber, Wilson 1995: 25—26; 50—54]. Ее ответ не содержит кода: нет правила или конвенции, стабильно соотносящих это действие со значением «плохо себя чувствовать». Тем не менее Пол успешно распознает ее намерение. Дж. Сёрль не отрицает возможности инференционной коммуникации, но все же настаивает, что такие случаи, не использующие кода, редки, маргинальны, и человеческое вербальное общение фактически всегда опосредовано кодом [Searle 1969: 38]. Преимущественным способом коммуникации был и остается вербально-кодовый, но уже само по себе существование таких «необычных» примеров выявляет слабости кодовой модели: «They may be unimportant as examples of human interaction, but they are important as evidence for or against theories» [Sperber, Wilson 1995: 26].

Существует также «сильная» версия инференционной теории, сводящая все кодовые механизмы к инференционным, выводным. Код в этом случае трактуется как набор конвенций, общий для говорящих и слушающих, которые выводят сообщение из знания конвенций, сигнала и контекста. Этот подход хорош для анализа условных символов, но его ограниченность проявляется, как только в фокусе оказывается живой язык: языковые

Макаров М. Л. Основы теории дискурса.— М.: ИТДГК «Гнозис», 2003.— 280 с.

26