731 / Акимова_Феномен Зеленой гвоздики

Может быть, обсудим последний роман? К сожалению, я его не читала. Мне сказали, что в нем куча непристойных афоризмов и нет никакого намека на сюжет. Совсем как в жизни!

Кто–то на днях сказал мне, что жизнь похожа на французскую комедию. Она также полна сюрпризов.

Беседа всегда имеет обыкновение вестись в каком– либо русле.

Добродетельные женщины любят читать проповеди тем, кто им нравится.

Быть прекрасным значит быть совершенством. Быть умным достаточно просто. Так трудно быть прекрасным. Даже Байрон имел изъян, несмотря на свою гениальность. И потом, умным можно стать. Сотни глупцов овладевают способностью мыслить. Именно потому общество так утомляет. Везде на приемах то и дело встречаешь людей, демонстрирующих свои умственные способности, щеголяющих своей ловкостью. Истинный художник никогда не будет выпячивать свой дар.

Без мужчин трудно поддерживать идиллию. — Это все равно, что принимать ванну, насыпав в нее простую соль вместо морской.

Облагораживающее влияние истинно добродетельной женщины разъедает так же, как кислота.

131

Роберт Хиченз

Речь мистера Амаринта перед школьниками

Во все времена душа человека, так или иначе, стремилась к безрассудству, как природа стремится подражать искусству, а старость и опыт черпают вдохновение у молодости, чье удивительное легкомыслие таится в греховной книге страсти. Испокон веков существовали искренние поборники безрассудства, одержимые священным желанием достигнуть высших его форм, и которые с невероятным упорством продолжают проявлять желание проникнуть в океан человеческих чувств и достучаться до вечно мятущихся душ избранных. Однако, несмотря на то что на заре цивилизации уже существовали одержимые искатели безумств, их поиски никогда не проходили с такой беззаветной преданностью и такой очаровательной самоотверженностью, как это происходит сегодня. Мы только сейчас начинаем осваивать азы прекрасного искусства безрассудства.

Здесь Эсме переложил свою трость в другую руку и взглянул на лорда Реджи с нежной, самодовольной улыбкой, и даже не откашлявшись, продолжил:

— Человеческий разум, однако, склонен к некоторым заблуждениям, которые очень мешают надлежащему развитию безрассудства и ужасно тормозит эволюцию традиционного в нетрадиционное, разумного в абсурдное. Приведу только несколько примеров. Из века в век непросвещенные существа — философы, мудрецы и мыслители, — говорят нам, что дети должны слушаться родителей, старики должны направлять молодых, что красота — это творение природы, а разум правит миром. Из века в век нам внушают мысль о том, что в самоотречении мы находим покой, а в отказе от пищи — удовольствие.

Мужчины и женщины, вместо того чтобы услышать друг друга, остаются глухи к соблазнительным призывам безрассудства. Они так и сходят в могилу со всеми своими

132

высокими представлениями о жизни, не успев ни высказаться, ни выразиться, ни оставить следа среди тех одержимых здравомыслящих людей, которые их окружали. Искусство безрассудства большинством из них затаптывается в пыли, а они сами — несчастные благоразумные существа — приносятся в жертву приличиям, респектабельности, здравому смыслу и еще тысячам абсурдных идолов, названия которых так же раздражают слух, как и монотонные соловьиные трели, звучащие диссонансом в последние дни мая, и чьи имена, будь они написаны на бумаге или, как раньше, нацарапаны слоновой костью на вощеных табличках, неприятны глазу так же, как кричащие краски Атлантического океана или невообразимое уродство ясного летнего дня в центральных графствах Англии.

Но, наконец, кажется, появилась надежда на лучшее — на вспышку зари в доселе мрачном небе. Малиновая звезда взошла на востоке, указывая всем благоразумным людям — и мужчинам, и женщинам — выход из узкой, прямой колеи, по которой они так долго брели, спотыкаясь. Я с трепетом осмеливаюсь верить в то, что грядет яркая эпоха расцвета безудержного безрассудства, и поэтому я обращаюсь к вам, прелестные юные создания, и призываю вас ценить вашу молодость. Будьте изысканно безрассудны. Поскольку только в молодости, в нежной, восхитительной молодости, вы можете приобрести начатки прекрасного искусства безрассудства. Старея, мы настолько обрастаем отвратительным лишайником мудрости и опыта, покрываемся наростами знаний и сгибаемся под их тяжестью, что нам остается только учить. Мы теряем способность учиться, и с нами происходит то, что неизбежно происходит со всеми учителями.

В этом месте выступления Эсме лицо директора школы, невзрачной личности, выдававшей собственное чванство за здравомыслие, начало меняться — как проектор меняет картинки на экране — и каждое выражение лица имело оттенок тревоги и негодования. Оглядываясь украдкой, он смотрел на детей, переминаясь с ноги на ногу, как мальчик, которому читают нравоучения. Эсме отметил его беспокойство с большим удовольствием.

133

— Одни поучают других для того, чтобы скрыть свое невежество, другие улыбаются, чтобы скрыть свои слезы или грех, или чтобы отвлечь внимание любопытных от размаха и непоколебимой стойкости собственной добродетели. Прекрасное молодое поколение учится жить для своего удовольствия, а не в угоду общественному мнению, и не ради условной морали Миссис Гранди, которая очень скоро останется сидеть в одиночестве в своих старомодных нарядах, неряшливая, беспомощная, без своей debutante, — некая предводительница провалившегося и снискавшего дурную славу мероприятия. Да, благоразумию приходит конец, и звезды уже начинают сверкать на лиловом небосклоне безрассудства.

Увы! Не всем нам дано быть истинно легкомысленными. Обычай стареть превращает благоразумие в привычку, передаваемую из поколения в поколение тысячами из нас, и все попытки нарушить эту традицию, и мои, и лорда Реджи,

— здесь он указал белой пухлой рукой на Реджи, — и еще лишь нескольких, совсем немногих людей, среди которых я могу выделить мистера Оскара Уайльда, пока не увенчались успехом — нам не удалось вырвать с корнем это ядовитое растение из цепких рук человеческой природы. То, что считалось тлетворным для наших ограниченных предков, по-прежнему остается безнравственным для многих из нас. Мы до сих пор руководствуемся старыми добродетелями, и все еще пугаемся новых грехов. Мы по–прежнему боимся оказаться в ласковых объятиях безрассудства и потопить наши нравственные порывы в глубине его прекрасных очей. Однако многие из нас уже в достаточно почтенном возрасте, и поверьте мне, пожилые люди быстро теряют божественную способность к неповиновению. Главное, к чему я вас призываю, дети, — учитесь непослушанию. Познать, что такое неповиновение, — познать жизнь.

Услышав эти слова, директор школы встал в первую позицию и неожиданно резко выдохнул «гм», что выдавало сильные, хоть и невысказанные эмоции. Эсме отреагировал на этот звук легким повышением голоса:

— Учитесь, — продолжал он, — не повиноваться холодному велению разума, поскольку разум действует на

134

жизнь, как мороз на воду и превращает живые потоки незаурядного в застывшую реку заурядного. А все, что обыденно необходимо старательно избегать. Вот чему современный ученик в будущем научит своего отсталого учителя. Это то, что вы сможете, если у вас хватит смелости, внушить своим священникам и учителям, которые придут к вам за наставлениями.

О чрезвычайном смятении в умах присутствующих учителей свидетельствовали немыслимые позы, какие они принимали: кто-то начал что-то выделывать ногами, кто-то — строить невероятные конфигурации из пальцев

ивсевозможными жестами демонстрировать ужас людей, предчувствующих, что их время уходит. Эсме тем временем продолжал:

—До сих пор было так, что привилегия править миром принадлежала старикам. В славную эпоху безрассудства это право станет привилегией молодости. Поэтому, да здравствует молодость и еще раз молодость! Пока вы молоды постарайтесь сознательно оставаться легкомысленными!

При этих словах лица детей выразили молчаливое согласие, а лицо Эсме осветила спокойная улыбка.

—Очень трудно сохранить молодость, особенно к тридцати годам, — продолжал он, — и крайне непросто оставаться поистине легкомысленным в любом возрасте. Но мы не должны отчаиваться. Гениальность заключается в том, чтобы никогда и ни к чему не прикладывать усилий,

икак ни странно, она довольно распространенное явление. Если мы не станем прикладывать усилий, не будет повода спрашивать, почему даже самый умный из нас не сумел в свое время научиться владеть прекрасным искусством безрассудства. Всегда следует переходить на личности, и, поскольку эгоизм едва ли менее эстетичен, чем его родной брат тщеславие, мне не стоит извиняться за то, что сейчас я ссылаюсь, и достаточно откровенно, на себя. Я, — здесь он сделал особый акцент, — я неординарен, и долгие годы я тщетно пытался это не скрывать. Я всегда старался привлечь внимание общества к моему изысканному дару, внедрить его в бездушный мир, заявить о нем, заклеймить им бессердечный, жестокий мир, возвысить этот дар так,

135

чтобы все могли заметить его, но все мои попытки были напрасны. Я потерпел неудачу, но не отчаиваюсь. Все не так безнадежно. Я верю, что моя неординарность начинает получать, наконец, заслуженное признание. Я верю, что несколько утонченных душ начинают понимать, что творческая неординарность, совершенство безрассудства имеют яркое и славное будущее. Я нетрадиционен, и таковым являюсь уже много лет. Я эстет. Лежа на каминном ковре, я упиваюсь страстоцветами, я ношу бриджи из белой парчи, а друзьям своим вместо вечернего чая предлагаю нарцисс

— жонкиль. Однако, когда эстетизм получил признание в Бейсуотере — квартале Лондона, выстроенном для утех бедствующей знати, я потерял к нему всякий интерес и переключился на другое. Это произошло в один из удивительных дней во время прогулки по цветущим садам Ричмонда, когда я изобрел новое искусство — искусство парадоксальной беседы.

Наша буржуазная страна не дала мне возможности запатентовать мое изысканное изобретение, которому подражают дюжины людей намного старше и глупее меня, но еще никто не осмелился соперничать со мной в моем искусстве беседы. Мне нет равных, особенно в искусстве парадоксальной беседы. Мое присутствие на вечеринках, ужинах, приемах неизменно вызывает восторг, а приглашения на мои обеды всегда встречают аплодисментами, которые обременительны и вряд ли необходимы для такого восхитительно тщеславного человека, как я.

В этом месте Эсме Амаринт, лицо которого постепенно приобретало гневно-страдальческое выражение, остановился, и, глядя на запад, окрашенный золотисто зелеными полосками с россыпью розоватых облачков, воскликнул голосом, выражавшим скорбь:

— Небеса так отчаянно стремятся к подражанию, что я не в силах продолжать. Почему эти закаты так невыносимо, до боли, копируют Тёрнера? — Он огляделся в поисках ответа, но поскольку никто не изъявил желания что-либо сказать, он одной рукой прикрыл глаза, как бы стараясь отстраниться от некоего жуткого зрелища, и продолжил уже не так оживленно:

136

— Для истинного художника тщеславие так же естественно, как для истинного филистимлянина посещение Королевской академии. Я довел искусство парадоксальной беседы до совершенства, но мне ужасно мешала вопиющая вселенская мудрость, которая настаивала на том, чтобы воспринимать меня серьезно. Ничто не следует воспринимать всерьез, за исключением дохода и театров. Я же не являюсь ни тем, ни другим, хотя я непостижимым образом утончен. Мою карьеру, однако, восприняли всерьез. Мои лекции серьезно обсуждались, мои пьесы критикуют со всей ответственностью неучи от литературы, которые любят называть себя «людьми прессы». Мои стихи бойкотируются похотливыми издателями, а мой роман «Душа Берти Браун» разрушил репутацию журнала, который считался преуспевающим среди нечестивцев эпохи. Священники объявили меня монстром, а монстры считают, что я должен стать священником, и все это происходит со мной оттого, что я — творец парадоксальности, человек, который осмелился быть абсурдным. Я проповедую изысканное искусство безрассудства, искусство, которое в скором времени займет достойное место рядом с живописью, музыкой, литературой. Я родился неординарным. Я живу неординарно. И я умру неординарно, поскольку нет ничего нелепее смерти человека, прожившего грешником, а не страдальцем-праведником.

Моя женитьба — абсурд, поскольку брак — одна из наиболее восхитительных глупостей когда-либо придуманных богатым воображением. Мы все абсурдны, но не все мы творцы, потому как не все мы осознаем это. Художник же обязан понимать это. Если мы серьезно относимся к браку, если мы серьезно воспринимаем жизнь и если мы умираем с подобающей важностью, мы выглядим глупо, но мы этого не замечаем, и, таким образом, наша глупость бессмысленна. Я же — творец, потому что сознательно легкомыслен, и сегодня хочу внушить вам мысль о том, что, если вы хотите жить непристойно, вы тоже должны быть осознанно легкомысленны. Вы должны делать глупости, но у вас не должно возникать ощущения, что вы делаете что-то разумное, иначе вы пополните ряды здравомысля-

137

щих людей, которые неизменно, безнадежно и навсегда останутся средним классом.

В этом месте он прервал свою речь, потому что какой-то малыш, который стоял впереди всей группы, собравшейся под кедром, вдруг разразился потоком слез, и его, пронзительно кричащего, пришлось отвести в дальний угол сада. Эсме проследил взглядом за вздрагивающей от рыданий фигуркой и заметил:

—Этот малыш ведет себя глупо. Но он не художник, потому что он не осознает нелепость своего поведения. Запомните! Будьте сонательны, пренебрегайте условностями, будьте молоды и всегда легкомысленны. Ничто не воспринимайте всерьез, кроме самих себя, не позволяйте вводить себя в заблуждение, думая, что ум важнее лица, или что душа главнее тела. Забудьте такие слова, как добродетель или порок. Не существует таких понятий, как добро и зло. Есть только искусство. Презирайте все традиционное, бегите от всего общепринятого, как если бы вы бежали от семи смертных добродетелей. Стремитесь

кнетрадиционному. Избегайте холодного прикосновения Природы. Одно лишь это способно сделать весь мир обыкновенным. Забудьте свой катехизис и помните, что говорили Флобер и Уолтер Пейтер, а также то, что единственной истиной является осмысленное легкомыслие сознательных глупцов! А теперь спойте ваш гимн, спойте его осознанно, стоя под этим кедром, а мы будем слушать вас осознанно, как Улисс слушал…

Но в этот миг с губ миссис Виндзор сорвалось тихое и проникновенное «тсс–с», и Эсме сделал паузу.

—Спойте нам, повторил он, — И мы будем слушать вас так, как старики слушают молодые голоса, как соловей слушает хорошо подготовленного вокалиста, как

Природа прислушивается к искусству. Пойте нам, прекрасные создания, пойте до тех пор, пока мы не забудем о том, что вы поете церковный гимн, и не запомним только то, что вы молоды и что когда-нибудь, в отдаленном будущем, вы уже не будете больше невинными созданиями.

Последние слова, нежные и сладкие, как мед в сотах, прозвучали маняще, а сам он при этом стоял и мечтатель-

138

но взирал на детей, которые прямо на глазах заливались румянцем и начинали суетиться, поскольку не привыкли к тому, чтобы к ним обращались вот так, напрямую, да еще в такой причудливой манере. Когда Амаринт остановился, все учителя испытали облегчение, о чем свидетельствовало резкое оживление на лужайке. Они снова встали в первую позицию, с их лиц исчезло мученическое выражение, а пальцы рук прекратили хаотично кривиться. Директор школы, наконец, придя в себя, выступил вперед и объявил о том, что будет исполняться гимн. В тихом вечернем воздухе полилась, как фимиам, хорошо знакомая мелодия, исчезая в сумеречном небе. Пронзительно взлетали и опускались детские голоса, пока не прозвучало «Аминь».

139

Библиография

Аграф М. Уайльд Оскар. Письма (символы времени). — М., 1997. Аксельрод Л.И. Мораль и красота в произведениях Оскара Уай-

льда. — Иваново–Вознесенск: Основа, 1923.

Алексеев М.П. Русско–английские литературные связи. — Л., 1982.

Арнольд И.В. Значение сильной позиции для интерпретации художественного текста / И.В. Арнольд // Иностранные языки в школе. — 1978. — № 4.

Арнольд И.В. Проблемы интертекстуальности. СПб., 2002. Аристотель. Риторика. — М., 1978.

Бахтин М.М. Из предыстории романного слова, 1940.

Бахтин М.М. Слово о романе // Бахтин М..М. Вопросы литературы и эстетики. — М., 1975.

Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе // Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

Валгина Н.С. Теория текста / учебное пособие. М.: Логос, 2003. Венгерова З. Бодлер // Литературные Заметки. — СПб., 1910. Венгерова З. Оскар Уайльд и английский эстетизм // Литератур-

ные характеристики. — СПб., 1897.

Вербицкая М.В., Тыналиева В.К. Вторичный текст и вторичные элементы в составе развернутого произведения речи. Фрунзе, 1984.

Вербицкая М.В. Литературная пародия как объект филологического исследования. Тбилиси: Издание Тбилисского университета, 1987.

Вербицкая М.В. Филологические основы литературной пародии и пародирования. Диссертация на соискание уч. степени кандидата филологических наук. М.: МГУ, 1980.

Волынский А. О статье Оскара Уайльда “The Decay of Lying” // Северный Вестник. Вып. № 12. отдел I. — СПб., 1895.

Габитов Р. М. Философия немецкого романтизма. — М., 1978. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследова-

ния. — М., 1981.

Ганеев Б.Г. Парадокс. Парадоксальные высказывания. — Уфа, 2001.

Голев Н.Д. К основаниям деривационной интерпретации вторичных текстов // Труды по лингвистике (с сайта lingvo.asu.ru. от 11. 09. 2009.)

140