d_dzhumaylo

341

упоминанием о том, что они «крохотные». До конца своей жизни Томми рисует фантастических животных так, чтобы из фрагментов создавался их целостный образ: «Не сразу даже понятно было, что это живые существа. Первое впечатление – как если убрать заднюю стенку у радиоприемника: крохотные канальцы, переплетающиеся сухожильица, миниатюрные ―винтики и колесики‖ были нарисованы с тщательностью, доходящей до одержимости, и только отодвинув страницу подальше, можно было увидеть, что это, скажем, птица или подобие броненосца» 781 . Трогательное достоинство в попытке поиска и демонстрации уникального и целостного «Я» поразительно человечны, но нисколько не романтизированы. Томми ищет «Я» в уникальной сочлененности всех фрагментов тела, а не в идеализированной духовной субстанции. Именно поэтому более всего его пугает тотальная разборка на части, утрата целостности: «после четвертой выемки, даже если ты завершил в техническом смысле, какой-то элемент сознания в тебе, может быть, все равно сохраняется, и там, по другую сторону черты, – новые выемки, одна за другой, множество, но никаких уже помощников, реабилитационных центров, приятелей, и тебе только и остается,

что смотреть на эти выемки до конца, до полного отключения»782.

И все же на вопрос о том, из чего он состоит, Томми ответил бы – из

«фрагментов» тела. Деградация и разрушение телесной целостности – удел, о

котором он никогда не забывает.

Принципиально иначе видит возможность для самоидентификации Рут. Для нее это, прежде всего, нахождение некоего идеального человеческого «Я».

Идеалистичность и иллюзорность грез Рут показана через ситуационные мотивы,

связанные с рядом условных сентиментальных сюжетов. Иначе говоря, Рут

«выдумывает» свою судьбу, полагаясь на готовые мелодраматические конструкции: сюжет о спасении от похищения в молочном фургоне любимой опекунши мисс Джеральдин; сюжет о «настоящей любви», разрушающей барьеры

(история с пеналом, якобы подаренным ей лично мисс Джеральдин; вера в

781Там же. С. 251.

782Там же. С. 271.

342

отсрочку донорства при доказательстве настоящей любви); сюжет об идеальной дружбе (копирование дружеских жестов у героев телесериалов) и пр. Вспоминая ее, Томми скажет Кэти: «Мы с тобой с самого начала, даже в детстве, вечно пытались до чего-то дойти, до какой-то правды <…>. Но Рут – она была другая.

Ей все время верить хотелось, так она была устроена»783. Подчеркнем также и то,

что в своем придуманном идеальном «Я» Рут, как и Томми, видит целостность.

Эта иллюзия трагически разрушается.

Центральный мотивный ряд, связанный с Рут, – одержимость поисками

«возможного Я», человека, гены которого были использованы для создания индивидуального клона. Рут с друзьями отправляется в Норфолк, где в современном офисе якобы работает поразительно похожая на нее женщина,

годящаяся Рут в матери. Примечательно, что поездке предшествует любопытный эпизод с «сигнальным» мотивом деградации. Кэти вспоминает о походе с Рут за топливом в соседнюю деревню: «Земля была усеяна замерзшими коровьими лепешками»784, но романтичная Рут видит на земле только кем-то выброшенный рекламный журнал с изображением счастливых людей в «восхитительном офисе»785. Но когда мечты Рут оказываются разрушенными, в ее словах возникает уже знакомый нам мотив «фрагментов-отбросов-дерьма», но уже в другом семантическом ореоле: «Мы скопированы с отбросов. С наркоманов,

проституток, пьяниц, бродяг. Кое-кто, может быть, с заключенных – с тех,

которые не психи. Вот от кого мы произошли. <…> Хотите искать ―возможные Я‖, всерьез хотите – так ищите на помойке. В сточной канаве. В толчке ищите – вот откуда мы все вышли»786. Идеальный проект «Я» разрушен, как разрушена и всякая надежда на идеал. Любопытно и то, что понимание ошибки в отношении женщины, похожей на Рут, происходит в художественном салоне, на стенах и

783Там же. С. 377.

784Там же. С. 191.

785Там же.

786Там же. С. 222-223.

343

потолке которого «там и тут высоко были развешаны куски рыболовных сетей и изъеденные временем части лодок»787.

Тот же мотивный кластер «отбросы – фрагменты – идеальная иллюзия»,

возникнет в конце романа, когда слабая после операции Рут вместе с Томми и Кэти поедет посмотреть на лодку, чудом появившуюся в лесной топи: «Теперь было видно, что краска на ней сильно облупилась, что деревянный каркас кабинки рушится. Когда-то лодка была выкрашена в небесно-голубой цвет, но сейчас казалась под этим небом почти белой»788. Показательно, что Рут соотносит крах иллюзий о возможности чуда с закрытием Хейлшема, места ее девичьих грез, и фрагментацией действительности. Она рассказывает своим друзьям о сне: «Я знаю, что Хейлшем уже закрыли, но зачем-то нахожусь в классе четырнадцать,

смотрю в окно – а там снаружи все затоплено. Огромнейшее озеро. А под окнами плавает мусор – пустые пакеты из-под сока, всякое такое»789. Мотивную цепочку завершает рекламный дорожный щит, на котором изображены «офис с открытой планировкой, динамичные сотрудники, улыбки на лицах»790, на который уже не пожелает смотреть Рут.

Рут – самый трагичный персонаж романа. Питаемые ею надежды на личное счастье рушатся, но парадоксальным образом, как и Томми, она остается верна своему «Я»: зная о смерти надежд, она продолжает верить в то, что «настоящая любовь» (между Томми и Кэти, на пути которой долгие годы была сама Рут)

должна стать основанием для отсрочки донорства (смерти). Из чего состоит «Я» Рут? Из фрагментов разрушенных надежд и иллюзий, «облупившихся лодок» посреди «топей».

Таким образом, разъятие на части – донорский сюжет – есть сюжет о неизбежности смерти – физической (Томми) и смерти надежд (Рут). Но он же

787Там же. С. 217. Исигуро не принадлежит к авторам, активно использующим христианские шифры. Однако здесь, как и в романе «Безутешные», трудно не увидеть игру с христианскими мотивами жертвенности, происхождения по образу и подобию, богооставленности и пр. Возможно, неслучайно дирижера в романе «Безутешные» зовут Кристоф (Christ-off), а в рассматриваемом нами романе возникают фрагменты «рыболовных сетей».

788Там же. С. 298.

789Там же. С. 299.

790Там же. С. 305.

344

знаменует и логику нахождения идентичности «Я» посредством понимания своей миссии – знать о физической деградации и пережить ее как неизбежный удел

(Томми); верить и знать о смерти надежд (Рут)791. Именно это сближает идейных антагонистов Томми и Рут в конце романа. Вот почему «завершить», романный эвфемизм для «умереть» (причем умереть в сознании своей жизненной миссии),

вызывает плотные ассоциации с завершенностью текста, завершенностью жизни,

с целостностью «Я».

Проект идентичности и миссия Кэти иная, именно поэтому она пока не донор. Проследим реализацию семантики мотива «фрагментации – разъятия на части» в случае Кэти.

Вновь вопрос связан с обнаружением полноты «Я», потенциально разрушаемой донорством (смертью). Частотный мотив четырех романов Исигуро

– мотив коробки, сундучка, ящика для личных вещей 792 . Как правило, мотив

потерянной коробки с личными вещами, всякого рода пустяками, вводит у Исигуро тему детства, навсегда утраченного счастливого прошлого и понимания целостности опыта «Я». Появление пустых коробок, упоминание о потере части личных вещей из «сундучка» (чемодана, личной коллекции и пр.) в

художественном мире писателя свидетельствует о травматическом опыте утраты наиболее значимых человеческих связей 793 . Специфичность положения рассказчицы Кэти в том, что ее коллекция личных вещей, собранных в счастливом хейлшемском детстве, не потеряна. Обращаясь к очередному донору,

Кэти подчеркивает: «у меня в однокомнатной квартире есть сосновый ящик, где я

791 Иронический пафос в связи с трактовкой «отсрочки» как извечной человеческой надежды на «спасение» проговаривается в конце романа бывшей опекуншей мисс Эмили: « <…> этот слух не индивидуальное явление. То есть я полагаю, что он раз за разом зарождается с чистого листа. Добираешься до источника, искореняешь, но не можешь помешать тому, чтобы слух опять возник в другом месте» (Там же. С. 341).

792 См. об этом мотиве: Dzhumailo O. ―Never-Let-Me-Go‖ Wounds: Leitmotifs in Kazuo Ishiguro‘s Novels /

O. Dzhumailo; eds. by Ch. Bimberg, I. Volkov // Textual Intricacies: Essays on Structure and Intertextuality in Nineteenth and Twentieth Century Fiction in English. Trier: WVT Wissenschaftlicher Verlag Trier, 2009. Pp. 73-103.

793 Подчеркнем, что в большинстве романов Исигуро – это связи между ребенком и его родителями / матерью. Так, в романах автора подробно разрабатывается тема сиротства (в особенности в романах «Смутные очертания холмов», «Безутешные», «Когда мы были сиротами»), в данном романе нашедшая свое крайнее воплощение: персонажи романа – клоны, не знающие своих биологических родителей.

345

до сих пор храню большую часть вещей из моего старого хейлшемского коллекционного сундучка»794.

Выбор вещей для личной коллекции подчеркивает индивидуальность ребенка-клона, метафорически именующего его: «мы принялись украшать стены над кроватями, индивидуализировать письменные столы. И, конечно, нас заботили наши ―коллекции‖. <…> У каждого под кроватью стоял именной

деревянный сундучок, где хранилось личное достояние, приобретенное на Распродажах и Ярмарках» 795 . Но особо подчеркнем другое: вещи из личных коллекций устанавливают и особый порядок личных душевных привязанностей,

своего рода эмпатийную связь с «Другим».

Личные коллекции складывались из двух источников. Во время так называемых Ярмарок воспитанники выставляли на «продажу» художественные предметы, сделанные ими самими. Быть оцененным «Другими» представлялось большой честью. Разрываемые между «стихами Сюзи К.» и «жирафами Джеки»,

воспитанники учились ценить и восхищаться инаковостью «Другого», разделять с ним его «опыт» и, конечно, имели шанс и сами быть оцененными 796 . Вещи,

купленные на Распродаже, – те, что привозили в Хейлшем в «больших картонных коробках» извне. Отсутствие акцента на практической значимости вещи подчеркивает ее сентиментальный ореол. Неслучайно с этими вещами в жизнь героев входит ощущение гордости, чувство волнения и надежда: «каждый из нас в прошлом находил на Распродаже такое, что становилось милой, любимой вещью,

– жакетку, часы, какие-нибудь особые ножницы, которые никогда не использовались, но хранились у кровати и были предметом гордости. Такие приобретения когда-то случались у всех, поэтому, как мы не изображали безразличие, нас помимо воли охватывали былые надежды и волнение»797.

Любопытно и то, что глава, в которой Кэти рассказывает о Распродажах,

завершается упоминанием о «лучшем жеребце» Рут Громе и «любимой опекунше»

794Исигуро К. Не отпускай меня. И.: Эксмо; Спб.: Домино, 2010. С. 173.

795Там же. С. 56.

796Там же. С. 215. Данный сюжет входит в связь с главным сюжетом романа – сюжетом о «донорстве». Напомним, что в будущем всех воспитанников ждет сначала работа «помощником донора», а затем переход в статус «донора».

797Там же. С. 60.

346

Рут мисс Джеральдин. Уже упомянутый нами пенал девочки, кстати, хранимый в сундучке, – вещь, знаменующая особую привязанность Рут к мисс Джеральдин.

Подобным образом потерянная кассета с любимыми записями – особый травматический сюжет в воспоминаниях Кэти – значима не только сама по себе,

но и как воспоминание об особой привязанности к подруге, организовавшей тайные поиски пропажи и таким образом проявившей особую душевную чуткость. Вот почему годы спустя, говоря о до сих пор хранимой копии кассеты,

Кэти замечает: «Я не часто ее слушаю, потому что сама музыка тут не причем.

Эта кассета – такая же вещица, как брошь или кольцо, и особенно сейчас, когда Рут уже нет, вещица из самых для меня ценных»798.

Так, коллекция личных вещей становится вместилищем памяти не о событиях, а о личном опыте эмпатии, памяти о целостности «Я», возможной только в воспоминаниях, разделенных с «Другим» 799 . Эта идея неоднократно подчеркивается через противопоставление опыта Кэти, выросшей в сентиментальной атмосфере со-бытия с «Другими» в Хейлшеме, и опыта других клонов: «мы вместе выросли в Хейлшеме <…> мы знали и помнили такое, чего не знал и не помнил больше никто. <…> Он (донор не из Хейшлема) расспрашивал обо всем – о большом и малом. Об опекунах, о личных сундучках для коллекций у каждого из нас под кроватью, о футболе, о раундерз, о тропинке, которая шла в обход главного корпуса. <…> Он хотел не просто слушать про Хейлшем, но вспоминать его, точно свое собственное детство. <…> у него стиралась граница между моими и его воспоминаниями. Тогда-то я и поняла, по-настоящему поняла, как нам повезло – Томми, Рут, мне и всем остальным, кто с нами был»800. Данный пассаж заостряет внимание на трагической неполноте «Я» без личных воспоминаний и разделенности опыта. Фрагменты воспоминаний – разъятое на части «Я», нередко манифестируемое посредством вещей из «личной коллекции»,

согласно логике Исигуро, оказываются залогом его нерушимой целостности.

798Там же. С. 101.

799О связях между памятью и идентичностью у Исигуро см. работу: Petry M. Narratives of Memory and Identity: The Novels of Kazuo Ishiguro. Frankfurt: Peter Lang, 1999. 174 p.

800Исигуро К. Не отпускай меня. И.: Эксмо; Спб.: Домино, 2010. С. 11-13.

347

Как мы видим, мотив разъятия на части варьируется, вступая в связь то с мотивом «отбросов», то с мотивом «личных вещей». Исигуро намеренно сводит обе трактовки в следующих друг за другом главах романа, противопоставляя,

таким образом, Рут и Кэти. Покинув Хейлшем, Рут выбрасывает «личную коллекцию». Много лет спустя, рассказывая об этом Кэти, она вынуждена ответить на вопрос удивленной подруги: «Ты выкинула коллекцию на помойку?»801. Однако этот сюжет с мотивом «отбросов» косвенно заставляет Кэти вспомнить и то, как сама она, утратив былую веру в нерушимость представлений о собственном «Я», ищет сходство собственного лица с лицами моделей из порнографических журналов. И уже в следующей главе Рут с горечью провозгласит тайные сомнения героини: «Мы скопированы с отбросов. С

наркоманов, проституток <…>»802.

Но значимо и другое, Кэти, сохраняющая себя благодаря осколкам воспоминаний, позволяет себе помнить и о боли, разочаровании, утрате.

Незыблемость «Я», проходящего через жизненный опыт потерь, диктуется ею как память, хранящая тепло человеческих связей, неколебимых разочарованием от несбывшихся надежд: «воспоминания, которые я ценю больше всего, остаются такими же яркими, какими были. Я потеряла Рут, потом Томми, но воспоминания о них храню»803. Кэти не боится воспоминаний, так как знает, что только из них и состоит. Для Рут же они – болезненное напоминание о навсегда утраченных надеждах. Именно поэтому она якобы не помнит любимую опекуншу мисс Джеральдин804 или считает неважным упоминание о заросшей ревенем тропинке к пруду805, ведь она «ведет» ее к той, по которой Рут шла на церковный погост, где узнала от Томми об отсрочке донорства, то есть обрела новую иллюзорную надежду и т.д.

В тексте моделируется и специфическая система пространственных топосов, входящих в связи с выявленными мотивными рядами.

801Там же. С. 174.

802Там же. С. 222.

803Там же. С. 379-380.

804Там же. С. 254.

805Там же. С. 255.

348

Противопоставляются открытые пространства (поле), ассоциируемые с крайней незащищенностью героев (сопровождающие мотивы утопания в грязи и сопротивления ветру, мотив «фрагментов-отбросов»), пространства навсегда утраченного «рая» (Хейлшем, коттеджи на картинках в детских книжках,

воображаемый Белый особняк, где мечтают оказаться герои после того, как получат «отсрочку») и амбивалентное пространство «возврата потерь» (Норфолк,

особая комната в Хейлшеме, где можно было найти потерянные вещи)806.

Примечательно и то, что Кэти, по долгу службы находящаяся в постоянном перемещении, признается, что время от времени видит какую-то часть Хейлшема: «может быть, подспудно я все-таки ищу Хейлшем»807. Память о потерянном рае самым любопытным образом проникает в настоящее героев, при этом Хейлшем не раз связывается в сознании героини с «убежищем», «укрытием», местом беззаботного семейного счастья808. В сущности, Хейлшем предстает местом грез,

детской веры в неразлученность с миром близких людей. Поэтому потеря кассеты Кэти с песней «Не отпускай меня», давшей название роману, становится первым опытом утраты, столь значимой для концепции всего текста.

Отдельный этап взросления – попадание героев в Коттеджи – связан с деградацией образа Хейлшема: «Мы видели дальние холмы, которые напоминали нам дальние холмы Хейлшема, но казались странно искривленными, как если ты нарисуешь портрет друга и он выйдет похожим, но не совсем, и от лица на бумаге у тебя поползут мурашки» 809 . Подобным образом и «край потерь» Норфолк,

город, с которым у воспитанников Хейлшема была связана сентиментальная история о возможности найти все ранее потерянное, показывает свою амбивалентную суть: именно там Рут ищет свое «возможное Я», там же она разочаровывается в увиденном; в магазинах Норфолка герои обнаруживают большие картонные коробки (подобные тем, что были на хейлшемских

806Развернутая система подобных мотивов наблюдается и в «Безутешных». В данном романе пространственные образы имеют дополнительные смысловые коннотации, связанные с образами веры: к примеру, уже упомянутый «церковный погост» связывается с верой в рай, спасением, «отсрочкой» и счастьем любви в «Белом особняке».

807Там же. С. 380.

808Там же. С. 291.

809Там же. С. 158.

349

Распродажах), в одной из которых находят потерянную кассету Кэти, но все же сомневаются в том, действительно ли это «та самая» кассета810 и т.д. Норфолк знаменует собой невозможность возвращения в грезы.

Роман пронизывают многочисленные значимые детали. К примеру,

упоминание о закрытии Хейлшема дается в монтажном стыке с образом клоуна с

чемоданчиком в руке, держащего на ветру шарики с нарисованными на них лицами. Летящие шарики и, возможно, уносимые куда-то «детские» личные коллекции в чемоданчике – вызывают ассоциации с разлученностью друзей,

разъятием на части, невозвратной потерей. Немаловажно и то, что Кэти видит клоуна на дороге возле поля 811 . Поле (пустырь, пашня, прогалина в лесу)

неоднократно возникнет в романе. И каждый раз оно будет связано с тяжелым признанием правды. Уже в самом конце романа, перед последней «выемкой» Томми, герои выйдут на пустырь, который доноры называют «полем». Этот

«заросший высокой травой и чертополохом прямоугольник, огороженный проволочной сеткой»812, увенчает историю так и не получивших «отсрочки» Кэти и Томми.

Последний эпизод романа во многом демонстрирует парадигматический статус выявленных нами мотивных рядов: «От дороги вдоль простиралась обширная пашня. Меня отделял от нее забор из двух ниток колючей проволоки, и я видела, что этот забор да три-четыре дерева надо мной – единственные препятствия для ветра на мили вокруг. По всей длине забора, особенно вдоль нижней проволоки, застрял всевозможный летучий мусор. Похоже было на

обломки, которые волны выбрасывают на морской берег <…>. Наверху, в ветвях деревьев, тоже хлопали на ветру куски пластиковой пленки и обрывки пакетов.

Первый и последний раз тогда, стоя там и глядя на весь этот посторонний мусор,

чувствуя ветер, пролетающий над пустыми полями, я начала немножко

фантазировать, потому что это все-таки был Норфолк и только две недели прошло с тех пор, как я потеряла Томми. Я думала про мусор, про хлопающие

810Там же. С. 231.

811Там же. С. 284-285.

812Там же. С. 372.

350

пакеты на ветках, про ―береговую линию‖ из всякой всячины, застрявшей в колючей проволоке, и, прикрыв глаза, представила себе, что сюда выброшено все потерянное мной, начиная с детства, и теперь я стою как раз там, где нужно, и

если терпеливо подождать, то на горизонте над полем появится крохотная

фигурка, начнет постепенно расти, пока не окажется, что это Томми, и тогда он помашет мне, может быть, даже прокричит что-нибудь. Дальше фантазия не пошла, потому что я ей не позволила, и, хотя по моим щекам катились слезы, я не рыдала и, в общем, держала себя в руках. Просто постояла еще немного, потом повернулась к машине и села за руль, чтобы ехать туда, где мне положено быть»813.

Нетрудно заметить, что лишь финальное «положено быть», занимающее сильную позицию текста, не нашло пока своей экспликации. Как представляется,

здесь-то и пролегает магистральная идея романа-исповеди, о которой «говорит и не говорит» Кэти. Напомним, что Кэти – помощник доноров. Ей положено быть с ними, вселять в них веру в жизнь (пока не наступит очередь последней,

четвертой, выемки) и примирять с неминуемым финалом. Мы знаем, что она хорошо делает «свое дело»814, но в чем оно состоит? Кэти восстанавливает из фрагментов память-идентичность «Другого», проговаривая чужой и свой опыт в слове и даруя надежду, благодаря слову815. Это миссия писателя: знать о смерти,

говорить о ней, сочувствовать человеку, разделять свой опыт с «Другим» и верить в проект «завершения» в Слове. «Завершить» – здесь, собрать воедино бессмысленное «разъятое на части» человеческое «Я» и наделить его, пусть иллюзорным, смыслом816. Пребывание Кэти на дороге, ее постоянное «кружение» по дорогам воспоминаний, своих и чужих 817 , повествовательный металепсис

813Там же. С. 382.

814Там же. С. 9.

815Показательно, что Кэти читает Томми «Одиссею» и «Тысячу и одну ночь». Потенциально многозначна и трактовка реплики Кэти: «От помощника очень сильно зависит, какая у донора будет жизнь» (Там же. С. 375), в которой прочитывается и возвышенная тема искусства, дарующего надежду, вносящего в мир и человеческую жизнь смыслы и связи, и ироническая тема искусства «подделки» и «симуляции».

816Роман обнаруживает ряд примет саморефлексивного повествования, включая «ненадежного рассказчика» и тематизацию процесса творчества. Есть основания думать и о сознательной автоцитации Исигуро – роман «складывается» из мотивов и фрагментов его ранних романов.

817«Чужое» присутствует в романе в возможных заимствованиях из известных литературных текстов.