2. Эмоции и мнения. Когнитивные теории эмоций

В связи с общим интересом к проблемам когнитивности в современ­ной философии, теории эмоций, в которых учитывается как один из основных или даже ведущий когнитивный компонент, в настоя­щее время разрабатываются весьма детально. В когнитивных теориях эмоции рассматриваются как относящиеся полностью или частично к когнитивной сфере или как каузально или логически зависящие от явлений этой сферы. При этом под явлениями когнитивной сферы имеются в виду или мнения, или интерпретация вещей и положений дел, но не акта познания как такового. Очевидно, когнитивными можно считать все оценочные теории. Например, С. Шахтер и Дж. Э. Зингер доказывают на основе физиологических экспериментов, что для воз­никновения эмоций одинаково важно и физиологическое возбуждение, и осознание и интерпретация ситуации. Так, встреча с вооруженным человеком в темной аллее может вызвать физиологическое возбужде­ние, но эмоция страха определяется когнитивной интерпретацией того, что может повлечь за собой данная ситуация. При этом субъект опи­рается на прошлое знание об употреблении ружья, о том, что может случиться в темноте и т. д. При отсутствии таких знаний физиоло­гическое возбуждение не становится эмоцией. Соогвегственно и при распознавании ЭС другого лица учитываются оба фактора. Так, если опасность не осознается, физические проявления страха — бледность, дрожь, учащенное дыхание могут быть восприняты как знак болез­ни (Calhoun, Salomon 1984, 10). Таким образом весьма важный для анализа ЭС оказывается связь эмоции и мнения, то есть собственно когнитивный аспект ЭС. Например, можно предположить, что если человек находится в некотором ЭС, например, в смущении, заме­шательстве, то он полагает, что ситуация является затруднительной. Если человек влюблен, то он полагает, что предмет любви имеет достоинства.

В работах когнитивного направления по проблемам эмоций связь эмоций и мнений трактуется с разных сторон. Так, предполагается, что мнения можно рассматривать как предварительные условия для воз­никновения определенных эмоций. Предполагается также, что мнение составляет логически необходимый компонент эмоций, что некоторые мнения идентичны эмоциям, а эмоции лишь вызывают определенные виды мнений (Calhoun, Salomon 1984, 4).

Ряд современных когнитивных теорий опирается на идею, в осно­ве которой лежит представление о логической связи между когницией и эмоцией. Этот подход возник в рамках философии обыденного языка и основан на изучении высказываний об эмоциях. Так, например, ста­вится вопрос: «При каких условиях высказывание Я сердит оказывается осмысленным? Можно ли сердиться на неодушевленный объект или только на одушевленный? Только ли на того, кто реально нанес вред су&ьекту или вред может быть воображаемым и т. д. Речь идет, таким образом, не о том, что субъект реально чувствует, а о том, что можно об этом сказать» (Там же, 22). Развивающий эти идеи Э. Бедфорд, на­пример, считает, что логическими пресуппозициями эмоций являются оценочные и факгивные мнения и что каждая эмоция имеет типичный набор таких мнений: слова, называющие эмоции, составляют часть словаря «одобрения и критики». В высказывании Я сердит на свою сестру говорится не только о моем ЭС, но и об отрицательной оценке сестры или ее поступка. Такое высказывание можно назвать косвен­ным оценочным суждением. Таким образом, когда говорят об эмоциях, предполагается существование оценочного мнения. На этом основании лингвистически неправильным оказывается высказывание *Я сержусь на мою сестру, но я не думаю, что ее можно в чем либо упрекнуть. Эмоци­ональные контексты предполагают также определенные соотношения с фактивностью. Так например, надежда и радость зависят от разного подхода к вероятности событий. Можно радоваться по поводу события, которое уже произошло или вероятно произойдет, но не по поводу события, осуществление которого сомнительно. Напротив, надежда ка­сается в первую очередь событий, еще не совершившихся. Ревность и зависть предполагают разные социальные отношения, смущение и стыд различаются по тому, намеренным ли был вызвавший эмоцию поступок и т. п. (Bedford 1984, 265 и след.).

Когнитивный подход позволяет выяснить обоснованность эмоций. Если ЭС не соответствует ситуации, это значит, что ее субъект не­правильно судит о ней. Таким образом, рациональными оказываются именно эмоции, которым в других концепциях приписывается ирра­циональность. Однако вопрос о том, является ли осознание ситуации каузально или логически необходимым или составляет часть эмоций, остается спорным. Существуют попытки объединить все эти подходы (Calhoun, Solomon 1984, 20-23). В этом аспекте представляют интерес взгляды современного философа И.Тальберга, который развивает ко­гнитивное направление в исследовании эмоций. Он подчеркивает, что когнитивные факторы для именования эмоций столь же существенны, как и физиологические. Необходимо в первую очередь обращать вни­мание на логические отношения между эмоцией и мнением. Так, связь между Злиться на Джо за его грубость и Считать, что Джо груб —■ это не связь причины и результата (effect), а нечто большее: мнение — это предварительное логическое условие для появления ЭС. Многие эмо­ции основаны на состояниях мнения (states of belief). Если мы слышим, что мясник огорчен падением нен на мясо, ясно, что он не только воображает, что цены на мясо надают, он уверен в этом. Хотя ясно, что такая эмоция основана на какой-то мысли, неочевидно, какова эта зависимость; чтобы ее понять, необходимо различать основания и обоснования мыслей. И. Тальберг иллюстрирует эту идею следую­щим 1гримером: мясник полагает, что цены на мясо падают и сердится на это. При этом он сердится не на то, что он считает, что цены падают, то есть не на свою мысль, а на сами цены. Объектом эмоции является цена.

Какая связь между объектом эмоции и мнением? У эмоции и мне­ния — один объект: то, что цены падают. При этом мнение, на котором основана эмоция (is grounded), это не то же, что мнение, которым эмо­ция обосновывается (is founded). Негодование мясника обосновано его мнением, что цены падают, и в то же время оно основано на мнении, что управление сельским хозяйством заявило, что цены не упадут. Такая трактовка эмоций позволяет говорить о безосновательных (groundless) надеждах, страхах и т. п. Очевидно, эмоции, имеющие объект, логи­чески привязаны к некоторой форме мысли об этом объекте. Встает вопрос, могут ли эти мысли быть догадками или предположениями. Как подчеркивает Э. Тальберг, существует определенные зависимоси между ощущениями, настроениями, стремлениями, с одной стороны, и убе­ждениями, сомнениями, догадками, с другой. Ср., например, примеры, где имеется нарушение смысловых связей:

1. Джон смущен тем, что он опоздал на обед, но он сомневается, опоздал ли он;

2. Джон восхищен тем, что на обед будет шампанское, но он только подозревает, что оно будет;

3. Джон сердит на свою хозяйку, что она сплетничает про него, но не со­всем уверен, делает ли она это. Очевидно, что в приведенных слу­чаях нарушается смысловое согласование, так как предикаты ЭС предполагают, что зависимая пропозиция указывает на реальное событие, мысль о котором также является реальной. Такого ро­да высказывания требуют «когнитивной гармонии», накладывая ограничения на сочетаемость предикатов ЭС и предикатов мысли (Thalberg 1984, 291-292).

Для того, чтобы соотнести чувства с когнитивными состояниями, их соотносят с разными видами действий — обычными и инстинк­тивными. Эмоцию можно сравнить с поведением боксера, который инстинктивно выдвигая вперед руку, становится в позу и т.д. Если эмоция включает эффективную и необходимую диспозицию к дей­ствию, ее можно считать обоснованной (reasonable); когда же речь идет о догадках, предположениях и тому подобное, то эмоция необоснована (unreasonable). Итак, определенный тип мысли — это логически необ­ходимое условие всякой эмоции, имеющей объект. При этом каждый вид эмоции свойствен определенному типу мысли. Существуют, одна­ко, мысли, которые не имеют объектов, например, эйфория, апатия. Они вызываются как бы «изнутри» субъекта, тем не менее, в их основе также лежат его мнения, сомнения и т. п. (Thalberg 1984, 298).

3. Эпистемические предикаты и ЭС

Сочетание двух состояний — эмоционального и ментального, мысли и эмоции, в один и тот же момент, при одном и том же субъекте не только вполне допустимо, но и широко встречается в текстах. Как правило, при этом описывается ЭС думающего субъекта, которое отра­жается в содержании его мысли. Ср. ряд примеров, где обстоятельство, обозначающее ЭС, сопровождает ментальный глагол: «Неужели узна­ла?» — с ужасом подумал Нехлюдов, чувствуя, как кровь приливает ему к лицу (Толстой); Через минуту он одумался и со стыдом прогнав свою нелепую мысль (Достоевский); «Может быть, он просто в обмороке?» — в смятении вздорно подума,1 Николка и ткнул полковника (Булгаков); ...печально подумал Иван (Булгаков).

Однако, существуют случаи, когда на совмещение чувствующего и думающего субъекта накладываются ограничения. Это проявляется, в частности, в сочетаниях эпистемических предикатов и пропозиций, описывающих ЭС. Очевидно, что знание не может стоять на пути между субъектом и самим ЭС. Субъект и его ЭС связаны непосредственно, без участия ментального акта. Так, вряд ли можно сказать: Я знаю, что я взволнован; Я знаю, что я успокоился. В этих случаях связь глагола и ЭС субъекга аналогична связи этого глагола с очевидными пропози­циями. Ср.: Я знаю, что я живу в Москве (пример из Иоанесян 1989, 116) и Я знаю, что я огорчен. Как подчеркивает, ссылаясь на Витген­штейна, М. А. Дмитровская, выражением я знаю, не могут, в частности, вводиться пропозиции, описывающие внутреннее состояние субъекта и носящие характер фиксации ощущений: Я знаю, где я чувствую боль; Я знаю, что я чувствую ее здесь столь же ошибочно, как и Я знаю, что мне больно (Дмитровская, 1988, 168).

Но если предикат знания соединяет субъекта-наблюдателя и чув­ствующего объекта, относящихся к разным референтам, то сочетание вполне допустимо: Я знаю, что взволнован; Я знаю, что он огорчен. Здесь эпистемический предикат знать обозначает, что сведения о внутреннем состоянии другого лица получены косвенным путем через сообщение о его ЭС или путем наблюдения со стороны. Ср. также: Я очень хоро­шо знал, что предстоявшая нам разлука давила ее сердце, что Наташа мучилась (Достоевский). Здесь также субъект знания и субъект ЭС не со­впадают, но: Я очень хорошо знал, что предстоявшая нам разлука давила мое сердце. Предикаты ЭС невозможны также в контекстах мнения или предположения, где наблюдатель и 1-е лицо — субъект ЭС — относятся к одному референту (Смирнова, 1987). Так, можно сказать: Я думаю, что ему скучно, но не: Я думаю, что мне скучно. Предикат ЭС в этих случаях не включается в интенсиональный контекст. Это показывает, что состояние двух аспектов внутренней жизни человека — ментального и эмоционального — определяется особыми закономерностями: мнение может вводить причину ЭС, но не само ЭС. Ср.: Я думаю, что мне скуч­но, оттого, что никто не пришел. Ср. еще: Я думаю, что меня развеселил приход гостей, где мнение также относится к причине. Однако, если глагол мнения сочетается с пропозицией, относящейся к будущему, то его объектом является не причина, а пропозициональное содержание в целом: Я думаю, что нам будет скучно. Здесь под сомнение ставится не имеющееся ЭС субъекта, а еще не наступившее положение вещей, где истинной может оказаться любая из альтернатив: нам будет скучно или нам не будет скучно. В то же время возможны высказывания с мо­дальными выражениями, смягчающими категоричность, где субъект ЭС и субъект модальной рамки относятся к одному референту: Я, похоже, огорчился. Представляется, что в этих случаях совмещаются два субъек­та — субъект ЭС и субъект-наблюдатель, субъект-наблюдатель смотрит на самого себя как бы со стороны.

Имеются и другие особенности эмотивных и ментальных предика­тов, которые позволяют выявить их семантические характеристики. Так, в частности, эмотивные предикаты не могут подчинять себе косвенный вопрос. Как показала Е. В. Падучева, во фразах Это поразительно, какая она ловкая; Я был потрясен, как быстро она с ним справилась, придаточ­ное с как — это не косвенный вопрос, а «косвенное восклицание», так как «переменная в пропозициональной форме связана здесь оператором очень, который входит в сферу действия предиката» (Падучева 1988, 40). Ср. следующий пример: Кит и чувствовала, как после того, что произо­шло, любезность отца была тяжела Левину (Толстой). Здесь чувствовать нельзя заменить ментальным предикатом, так как пропозиция вводится союзом как со значением интенсификации: Кит и знала (думала), как после того, что произошло, любезность отца была тяжела Левину.

Неспособность эмотивных предикатов подчинять косвенный воп­рос объясняется тем, что обязательный и центральный в этих конструк­циях компонент «знание» в эмотивных предикатах или отсутствует, или занимает периферийную позицию (Падучева, 1985, 41). Отличается от других эмотивных глаголов в этом отношении глагол удивляться, который подчиняет косвенный вопрос подобно глаголам знания. Пред­полагается, что в этих случаях он имеет ментальный смысл не может понять, или выражает иллокутивную функцию вопроса: 1) Удивляюсь, куда он пропал: 2) Удивляюсь, откуда вы знаете мое имя (Падучева 1988, 43—44).

Пропозиции, зависящие от эмотивных предикатов, по форме на­поминающие косвенный вопрос, содержат или опенку, или эллипсис: Меня возмущает, кого он пригласил на ужин; кого подразумевает — очень плохих людей. Здесь имеется оценка, согласованная с возмущать. Предположения типа Меня беспокоит, кто будет варить обед; Меня смущает, где я буду ночевать содержат эллипсис: эмоцию вызывает не сам вопрос, а незнание ответа на него (Падучева 1988, 40).