История ЭУ1 / Селигмен Б. Сильные мира сего / 2.10. Создание идеологии

Таковы были люди, занимавшие господствующие позиции в экономике и обществе в «золотой век». В 1861 г. существовала только горстка миллионеров, но к концу века их насчитывалось уже около четырех тысяч. Говорили, что в руках у 10% населения сосредоточено 90% всех богатств страны. Им принадлежали шахты, заводы, железные дороги и земельные участки в городах; это была новая буржуазия, давно уже вытеснившая старую плантаторскую элиту, с которой теперь уже почти не считались, Это была плутократия, но плутократия некультурная, которая не могла опираться на аристократические традиции вкуса. Поэтому ей пришлось создавать собственную культуру, ставшую вульгарной смесью позолоты и помпы.

Большинство новых богачей тянулись к Нью-Йорку и другим городам на Востоке страны, даже если они владели собственностью в Пенсильвании, Огайо или на Дальнем Западе. Жизнь в больших городах, куда эти «нувориши» спешно стекались, казалась им гораздо более привлекательной. Здесь они строили на главных улицах в подражание европейским дворцам нелепые дома в стиле барокко или в восточном стиле, заполняя их многочисленные комнаты произведениями искусства и безделушками, вывезенными из Старого Света, и тратя целые состояния на костюмированные балы и другие светские развлечения. Они стремились жить беззаботной жизнью и полностью наслаждаться роскошью и комфортом, которые подобали их новому положению в обществе. Члены старых семей могли посмеиваться над ними, прикрываясь веерами, но они не делали оскорбительных сравнений между работорговлей и биржевой игрой. Их элегантные загородные дома ни в чем не уступали городским; для ухода за их парками и конюшнями им часто приходилось нанимать огромный штат слуг. Их общественное положение зачастую определялось тем, что они командовали целыми армиями уполномоченных. Теперь уже мало было быть миллионерами: получить доступ в «закольцованный круг» могли только мультимиллионеры.

Тем не менее, разговоры их всегда были исключительно скучными: они в основном касались денег с такими интересными подробностями, как, например, стоимость драгоценностей г-жи Белмонт. Чтобы рассеять скуку, все они вступали в различные клубы: Морган был членом девятнадцати клубов, Вандербильт— пятнадцати, Гарриман — четырнадцати. Необходимо было, конечно, также иметь постоянную ложу в опере, даже если использовалась она только в вечер премьеры. Духовные качества, проявлявшиеся новыми богачами, в довольно резких выражениях описал Чарльз Фрэнсис Адамс-младший, который и сам был одним из бостонских вельмож и решил наживать деньги коммерческой деятельностью. Он жаловался, что за свои старания ему приходилось расплачиваться, общаясь с людьми «низменных инстинктов».

Один магнат, получивший счет на $450 тыс. за осуществленную по его заказу внутреннюю отделку его дома, не мог удержаться, чтобы не сказать, что эта работа «представляет собой результат изучения изящных искусств по очень высокой стоимости». Во время одного из посещений Нью-Йорка Генри Клей Фрик долго разглядывал особняк на Пятой авеню, размышляя о том, может ли он когда-либо купить себе нечто подобное. Это был дом Джорджа Вандербильта, который Фрик и приобрел в свое владение несколько лет спустя. Богачам нельзя было обойтись без путешествий в Европу; «культура» заглатывалась ими залпом, оставаясь, однако, почти непереваренной. Они импортировали художников, которые должны были писать портреты всех членов семьи. А с художниками приезжали и последние потомки европейской аристократии, которые надеялись путем брака поправить свои дела, приходившие в упадок.

Накапливавшиеся веками произведения искусства переправлялись из европейских галерей и студий художников, чтобы «украсить собой дома мыловаров». Прекрасные драгоценности украшали шеи жен и дочерей этих мыловаров, а их домашние библиотеки заполнялись коллекциями книг в кожаных переплетах, точно подгонявшихся к уготованным им местам на полках из дерева самых редких пород. Новому классу надо было иметь надлежащих предков, и они добывали себе документы официального вида и гербы, которые позволяли им вести свое происхождение от короля Артура и его рыцарей. Другие люди могли смеяться, заявляя, что «все мы происходим от своих дедов», но для плутократии это был подходящий способ изменить цвет своей крови на голубой.

Все светские нормы поведения устанавливала жена Уильяма Астора, г-жа Астор. По словам ее компаньонки, Уорд Макаллистер, она в достаточной мере обладала «светскими талантами», чтобы быть вне всякой конкуренции в качестве «королевы светского общества». Никогда не получать приглашений на званые обеды или на балы г-жи Астор означало быть обреченным на плебейское существование. Поскольку в ее бальном зале помещалось только 400 человек, это число стало предельным для высшего общества.

Самым большим достижением считалось выйти замуж за кого-либо из членов английской королевской семьи, как это сделала дочь уолл-стритовского маклера Дженни Джером, которая вышла замуж за лорда Рандольфа Черчилля. В 1907 г. уже около 500 богатых женщин взяли себе в мужья принцев и герцогов. Уильям Уолдорф Астор даже эмигрировал в Англию, купил себе титул пэра Англии и стал членом палаты лордов. Для подготовки к балу-маскараду, устроенному г-жой Вандербильт в 1883 г., потребовалось несколько недель тщательных исследований, чтобы гарантировать, что все будет «настоящим». На собак были надеты ошейники, усыпанные бриллиантами. Во время пиршеств гости набивали себе желудки на манер римских патрициев, поскольку заправилы промышленности стали «знатоками напитков, подобающих мужчинам». На одном прославившемся обеде сигары, к восторгу собравшихся, были завернуты в стодолларовые бумажки. В число развлечений входила подача гигантских тортов, из которых выпрыгивали хористки. Магнаты в своей роли покровителей искусств заказывали целые симфонические оркестры, которые должны были развлекать их друзей, даже если последние не могли отличить Баха от Бетховена. В 1897 г. в отеле Уолдорф-Астория состоялся бал, полностью имитировавший балы в Версальском дворце: то был год кризиса, когда нищета масс стала более заметной, чем раньше.

Создавая себе коллекцию произведений искусства, бизнесмен прибегал к советам таких торговцев антикварными вещами, как Жозеф Дювэн, которые обшаривали все дворцы в Англии и Франции, чтобы отправлять американцам тысячами стулья в стиле Людовика XV, старинные комоды и гобелены эпохи Возрождения. Каждому крупному дельцу необходимо было иметь свою частную коллекцию, и среди таких богачей, как Уильям Вандербильт, Морган, Фрик, Стиллмэн и другие, велась довольно острая борьба за картины и скульптуры. Эти материальные признаки древней культуры были трофеями цивилизации, а теперь они уже приобрели непреходящую ценность. И все же вкусы бизнесменов были не менее вульгарными, чем их старания заполнить вещами свои особняки. Вандербильту «нравились картины, которые что-то говорят человеку»: он покупал только картины с батальными сценами или с сельскими пейзажами. Многие из купленных им картин были просто макулатурой. Для него картины были теми же железными дорогами, но из области художественных товаров: он знал, что цены на них будут повышаться.

Бизнесмены страстно стремились заполучить все, что им могла предложить Европа, и дела торговцев подделками процветали. Однажды Моргану предложили картину Вермеера. «Кто это?» — спросил финансист. Когда ему сказали, что картина представляет собой редкостное произведение искусства и значительно увеличит стоимость уже собранной им коллекции, в которой было немало хлама, он с восторгом заплатил за нее $100 тыс. Один писатель сравнил «воду» в коллекции Моргана с водой, которую он вливал в свои промышленные объединения. С течением времени в библиотеке Моргана, помещавшейся рядом с его домом в Нью-Йорке, появились старые издания Библии, месопотамские печати, древние папирусы, средневековые книги с цветными рисунками, рисунки Блейка и рукописи литературных произведений. Понадобились долгие годы, пока такие специалисты, как Бернард Беренсоп, научили промышленников, что надо покупать. Постепенно они усвоили, что Гольбейн, Веласкес и Эль Греко ценятся выше художников Барбизонской школы. И все же невольно задумываешься иногда над тем, в какой мере их роль старьевщиков по отношению к мировым культурным ценностям отразилась на их характере. Чего стоит один лишь портрет Генри Клея Фрика, усевшегося на стуле эпохи Возрождения под картиной периода кватроченто с журналом «Сэтердей ивнинг пост» в руках!

8