стных владений, они сдавали и покупали дома — сначала в окрестностях, а затем и в соседних деревнях и селениях, коммерчески используя недвижимость. Им принадлежало право юрисдикции на находящиеся в их владении кварталы, они регулировали движение на прилегающих к ним улицах, селили

всвоих домах семьи магистратов, например членов парламента

вПариже. Квартал Сорбонны сделался в Париже «прибежищем судейских». Коллежи по своему стилю возвращались к древним аббатствам. Они кристаллизируют аристократическое перерождение университетов; подчеркнутая закрытость способствовала сделке университетских мэтров и системы образования в целом с олигархией — в первую очередь с олигархией мантии.

Так университеты, становясь собственниками, чьи экономические интересы выходили за пределы управления корпоративными делами, но распространялись на поместья, сами делались силой, укорененной в мирской власти. Печати, бывшие ранее атрибутами корпорации, превратились в орудия власти.

Эволюция схоластики

Социальной эволюции соответствует эволюция самой схоластики, которая пришла к отрицанию собственных фундаментальных требований. Попробуем вычленить на чрезвычайно сложной картине философии и теологии XIV-XV веков несколько основных линий развития, которые отклонялись от позиций схоластики XIII века: критическое и скептическое течение, берущее начало у Дунса Скота и Оккама; научный экспериментализм, который вел к эмпиризму в оксфордском колледже Мертон и у парижских докторов (Отрекура, Буридана, Орема); аверроизм, который, начиная с Марсилия Падуанского и Жана Жанданского, переходит в политическую сферу и, как мы увидим, ведет к великим ересиархам — Виклифу и Гусу; наконец, антиинтеллектуализм, окрашивающий всю схоластику времен заката средневековья, вскормленный мистицизмом Мейстера Экхарта и популяризируемый в XV веке Пьером д'Айи, Жерсоном и Николаем Кузанским.

120

Раскол между разумом и верой

Вместе с великими докторами-францисканцами Иоанном Дунсом Скотом (1266-1308) и Уильямом Оккамом (примерно 13001350) теология начинает атаку на главную проблему схоластики

— равновесие между разумом и верой. Начиная примерно с 1320 года, как отметил Гордон Лефф1, происходит отказ как от традиции, идущей от Ансельма (вера в поисках разума), так и от попыток найти единство тварного и божественного, что было, при всех различиях в подходе, общим стремлением августинианцев и томистов. К тому же августинианство в XIV-XV веках вновь начинает преобладать над духом томизма, против которого ополчаются мыслители того времени.

Именно Дуне Скот первым попытался отделить разум от веры. Бог настолько свободен, что ускользает от человеческого разума. Божественная свобода, ставшая центром богословия, недоступна для разума. Уильям Оккам следует за Дунсом Скотом и доходит до окончательного разрыва между практическим и теоретическим познанием, применяя следствия из учения Скота к отношениям человека и Бога. Он различает абстрактное и интуитивное познание. В противоположность интуитивному абстрактное познание не позволяет нам. знать, существует ли вещь, которая существует, или что вещь несуществующая не существует... Интуитивное познание есть такое познание, посредством которого мы знаем, что вещь существует, когда она существует, и что она не существует, когда она не существует.

Конечно, как показал Поль Виньё, оккамистская логика не обязательно ведет к скептицизму. Процесс познания не предполагает необходимого существования познаваемого объекта. Истина достигается двумя совершенно обособленными путями: доказуемо лишь то, что может быть подтверждено опытом; все остальное — дело умозрения, которое не дает не то что достоверного, но даже вероятного. Но применение этих принципов к теологии самим Оккамом ведет к скептицизму. Определяемый лишь как всемогущий, Бог делается синонимом неопределенности, он уже не является мерой всех вещей...

Вследствие этого разум уже не может более подкреплять или подтверждать верование. Верова-

1 Past and Present, Avril 1956.

121

ние должно покинуть поле дискуссии, освобождая место факту; либо оно подлежит сомнению, которое распространяется на все сверхчувственное.

К. Мишальский хорошо показал, как оккамисты, отталкиваясь от этих предпосылок, развивали философию и теологию в сторону критицизма и скептицизма. Это развитие наложило глубокий отпечаток даже на университетское образование. Все более пренебрегают комментариями на Сентенции Петра Ломбардского, которые ранее были краеугольным камнем богословского образования. После Оккама уменьшается число проблем, они все более сосредоточиваются на всемогуществе и свободе воли. Одновременно нарушается всякое равновесие между природой и благодатью. Человек может совершить все требуемое от него Богом даже без помощи благодати. Все догматическое обучение не имеет никакого значения. Подрывается вся система ценностей. Добро и зло уже не исключают друг друга со всей непреложностью. Способности человека теперь можно обсуждать лишь в естественных терминах, сопоставимых с данными опыта.

Противники оккамизма, вроде оксфордца Томаса Брадвардина, согласны рассматривать вопросы в той же плоскости, они ставят те же самые проблемы. Их ссылки на авторитет, делающие из догмы центр всякой истины и всякого дознания, ведут к столь же радикальному исключению разума. Как проницательно заметил Гордон Лефф, без разрушительной работы скептического богословия не смогли бы появиться ни Возрождение, ни Реформация. Отныне открыт путь для волюнтаризма, который в вырожденной и извращенной форме станет узаконивать волю к власти, сделается оправданием тирании государя. Будут отброшены последние угрызения совести — вроде тех, что были у Габриеля Билл, который, защищая своего мэтра Оккама, утверждал, что тот все же не предавал своего ремесла интеллектуала: Было бы постыдно, если бы богослов не мог дать каких-то разумных оснований для веры;

либо у Пьера д'Айи, со всей осторожностью говорившего: При истинности и спасительности нашей веры было бы недопустимо не защищать и не поддерживать ее вероятностными аргументами.

122