ством. Они работают в тишине. Они хвастаются досугом, покоем, в котором они занимаются литературой — otium античной аристократии.

Не стесняйся той замечательной и славной лени, которой всегда наслаждались великие умы, — пишет Николя де Кламанж Жану де Монтрей.

Возвращение за город

Для человека, изысканного и предающегося на досуге свободным штудиям, нет лучшего места, чем за городом. Так завершается движение, которое уводитинтеллектуала за городские стены. Оно целиком и полностью соответствует экономической и социальной эволюции. Разбогатевшие буржуа и князья вкладывают свои капиталы в землю, возводят виллы или дворцы, скромность или роскошь которых зависит от их достатка. Академия флорентийских неоплатоников собирается на вилле Медичи в Кареджи.

Жан де Монтрей, Николя де Кламанж, Гонтье Коль владеют виллами, куда они удаляются для обретения досуга гуманиста. Жан де Монтрей хвалит тишину аббатства Шали, Николя де Кламанж — покой приорства Фонтэн-о-Буа. Здесь они вновь находят внутреннего человека св. Бернарда, но теперь с помощью Цицерона и Горация. Покидая помпезность двора и шум городов, тыпоселишьсявдеревне, итывозлюбишьодиночество, — пишет Жан де Монтрей.

А вот начало Пира религии Эразма:

Евсевий: Теперь, когдавсезеленеетирадуетсявполях, ядивлюсь тому, чтоестьлюди, наслаждающиесякопотьюгородов.

Тимофей: Не все любят вид цветов и зеленеющих полей, ручьев и рек, а если и любят, то предпочитают им другое. Одно желаниегонит другое, какклин клином вышибают.

Тимофей: Да, но не они одни, друг мой, и я думаю о бесчисленной толпе, вплоть до священников и монахов, которые, несомненно, из любви к барышам предпочитают жить в городах, да еще в самых многолюдных, следуя в этом мнению не Пифагора или Платона, но какого-то слепого нищего, коему сладостно находиться сдавленным в толпе, ибо, как он говорит, там, гдеестьнарод, таместьчемпоживиться.

Евсевий: Кчертуслепцовсихбарышами: мы-тофилософы.

150

Тимофей: А ведь Сократ, хотя и был Философом, но предпочитал полям города, поскольку жадно стремился к знанию, а города суть места, где можно научиться. В полях, говорил он, есть деревья, сады, источники, реки, дающие пищу глазу, но они ничего не говорят, а потому ничему не учат.

Евсевий: Сказанное Сократом имеет смысл лишь в том случае, если ты ходишь по полям в одиночестве. Да и природа, на мой взгляд, не является немой. Она со всех сторон обращается к нам, она способна научить созерцающего ее, если обращается к внимательному и терпеливому. Разве столь сладостный облик весенней природы, не говорит нам непрестанно о мудрости божественногодемиурга, сопоставимойсблагом? ИразвеСократ, удалившись из города, не научил многому своего Федра, да и не научился сам?

Тимофей: Если найдешь несколько себе подобных, то нет ничего приятнее пребывания за городом.

Евсевий: Не хочешь ли рискнуть? У меня есть неподалеку небольшое поместье, оно невелико, но славно ухожено; я вас приглашаю там отобедать.

Тимофей: Нас ведь немало, в твой дом не поместимся. Евсевий: Не важно! Пировать будем по-деревенски; устроим

праздник, который, как говорит Гораций, не был куплен. Вино на месте; растения сами нам протягивают дыни, арбузы, фиги, груши, яблоки, орехи, словно на Островах Блаженных, если верить Лукиану. Добавим к ним, разве что, курицу.

Тимофей: Хорошо, мы принимаем приглашение.

Разрыв между наукой и преподаванием

Так, гуманисты оставляют одну из основных обязанностей интеллектуала — контакт с народной массой, связь науки и образования. Безусловно, в перспективе Возрождение принесет человечеству жатву горделивого и одинокого труда. Его наука, его идеи, его шедевры будут питать прогресс человечества. Но поначалу это было свертыванием, отходом. Пока не получила широкого распространения культура письменности, даже типография поначалу способствовала сужению поля мысли. Она осыпала дарами тех, кто умел читать, небольшую элиту счастливцев. Другие уже не питались даже крохами со стола схоластики, которые

151

доносились до них проповедниками и артистами Средних веков, получившими университетское образование. Нужно было дождаться Контрреформации, чтобы получило распространение искусство, которое — пусть в не бесспорной форме, но с дидактическими и апостолическими целями — попыталось найти способ участия народа в культурной жизни.

Ничто так не поражает, как контраст между образами, в которых предстает труд средневекового интеллектуала и гуманиста.

Один изображается как профессор, с головой ушедший в преподавание, окруженный учениками, сидящими на скамьях или теснящимися в аудитории. Другой — как одинокий ученый в тиши кабинета, посреди богато убранной комнаты, где ничто не мешает потоку его мыслей. Там — шум школы, пыль залов, безразличный к убранству коллективный труд.

Здесь все — порядок, красота, Покой, богатство, нега.

152