В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ

стики Зиновия Прокофьевича так или иначе перекликаются с молвой, исходившей от недоброжелателей Белинского (упреки в желании попасть в высшее общество, играть роль), или с ругательствами в его адрес

(«мальчишка»), ср.: «потом еще был один Зиновий Прокофьевич, имевший непременною целью попасть в в ы с ш е е о б щ е с т в о » (241); «увлеченный своим молодоумием...» (243); «потом распознали, будто Семен Иванович предсказывает, что Зиновий Прокофьич ни за что не попадет в в ы с ш е е о б щ е с т в о... и что, "наконец, ты,м а л ь ч и ш к а ,

...а что вот тебя,	м а л ь ч и ш к у , как начальство узнает про все, возь-
мут да в писаря отдадут; вот мол как, слышь ты,		м а л ь ч и ш к а ! " »
(243), ср. далее	(243, 244): «дерзкий человек»,	«буйный человек»,

«мальчишка», а также:«... а шутки делать по твоему, сударь, приказу не буду; слышь, м а л ь ч и ш к а , не твой, сударь, слуга!» (253). При всем том Зиновий Прокофьевич восторжен169, у него доброе сердце: «он рыдал и заливался слезами, раскаиваясь, что пугал Семена Ивановича разными небылицами, и, вникнув в последние слова больного, что он совсем бедный и чтоб его покормили, пустился созидать подписку» (257). «Замашка» Белинского, удостоверяемая многими примерами, видна и в восклицаниях обоих сожителей, обращенных в адрес Прохарчина. Ср.: «— Да ведь, Семен Иванович! — закричал вне себя ЗиновийПрокофьевич... — такой вы, сякой, ...простой человек, шутки тут, что ли, с вами шутят теперь... так оно, что ли? Этак выдумаете?» (253); «— Как! — закричал Марк Иванович, — да чего ж вы боитесь-то? ...Кто об вас думает, сударь вы мой? ...Так, что ли, сударь? Так ли, батюшка? так ли?» (255); «— Да что ж вы? — прогремел наконец Марк Иванович... — что ж вы?

...Что вы один, что ли, на свете? для вас свет, что ли, сделан? Наполеон вы, что ли, какой? ...Говорите же, сударь, Наполеон или нет?...» (256257)17° и др. — при таких примерах из речи Белинского в передаче Достоевского, как: «Да вы понимаете ль сами-то, — повторил он мне несколько раз и вскрикиваяпо своему обыкновению,— что это вы такое написали!»...; «... но осмыслили ли вы сами-то всю эту страшную правду...? Да ведь этот ваш несчастный чиновник...» («Дневник писателя» 1877, январь, III); «— Да знаете ли вы, что...; — Да поверьте же, наивный вы человек, — он набросился опять на меня, — поверьте же> что...» (там же, 1873, «Старые люди») и т.п.

Разумеется, слишкоммногое в этих предположениях нуждается в дополнительной аргументации, которая едва ли может обнаружиться в силу именно такого характера рассказа Достоевского. Тем не менее, сама мысль о слое Белинского в «Господине Прохарчине», кажется, заслуживает внимания. При положительном решении вопроса это было бы первое у Достоевского обращение к образу Белинского171, хотя и в весьма специфической форме.

Если история отношений Пррхарчина и его сожителей, действительно, допускает истолкование и на уровне биографических ассоциаций, а сожители так или иначе соотносятся с кругом Белинского, — то, естественно, возникает вопрос о возможности интерпретации тех или иных

6 Зап. 733

161

черт Прохарчина в плане биографии Достоевского. Каким бы кощунственным ни показалось это сопоставление с первого взгляда и какие бы различия между образом Прохарчина и молодым Достоевским ни существовали, нет оснований отвергать мысль о возможности именно такого соотнесения. Здесь достаточно привести слова И.Ф.Анненского из его проницательной, но мало оцененной статьи о «Господине Прохарчине»:

«Достоевский 1846 г. и его Прохарчин, да разве же можно найти контраст великолепнее? ...Но как ни резок был контраст между поэтом и его созданием, а все же, по-видимому, и поэт в те ранние годы не раз испытывал приступы того же страха, от которого умер и Прохарчин.

И на самого Достоевского, как на его Прохарчина, напирала жизнь, требуя ответа и грозя пыткой в случае, если онне сумеет ответить: только у Прохарчина это были горячешные призраки: извозчика, когда-то им обсчитанного, и где-то виденной им бедной, грешной бабы, и эти призраки прикрывали в нем лишь скорбь от безысходности несчастия, да, может быть, вспышку неизбежного бунта; а для Достоевского это были творческие сны, преображавшие действительность, и эти сны требовали от него, которому они открылись, чтобы он воплотил их в слова.

Мы знаем, что в те годы Достоевский был по временам близок к душевной болезни. Может быть, он уже и тогда, в 1846 г., провидел, что так или иначе, но столкновение между Демидом Васильевичем и фаланстерой неизбежно, и что при этом удар уже никак не минует той головы, где они чуть было не столкнулисьнад трупом Прохарчина.

Кто знает: не было ли у поэта и таких минут, когда, видя все несоответствие своих творческих замыслов с условиями для их воплощения — он, Достоевский,во всеоружии мечт1^ и слова, чувствовал себя не менее беспомощным, чем'его Прохарчин.

Да разве и точно не пришлось ему через какие-нибудь три года после Прохарчина целовать холодный крест на Семеновском плацу в возмездие за свой "Прохарчинский" бунт? »^2

П Р И Л О Ж Е Н И Е II: «Господин Прохарчин» и «Двойник» (к вопросу о перекличках)

Переклички между разными произведениямиДостоевского (т.е. наличие в них о б щ и х элементов), если отбросить частности, относятсяк двум категориям случаев. В о - п е р в ы х , речь идет о принципиальной повторяемости основных характеров и ситуаций, создающей ряд (см. выше); в этом случае можно говорить о том, что за всеми (или, по крайней мере, многими) произведениямиДостоевского стоит некий е д и н ы й текст, вариантами которого и являются отдельные произведения; именно в них и специализируется, углубляется, отрабатывается инвариантное ядро. Во - в т о р ы х, сгущение перекличек (иногда более или менее

162

непосредственных перенесений элементов из текста в текст) наблюдается в с м е ж н ы х по времени написания произведениях Достоевского (или — тем более — таких, которые писались одновременно)173. В этом втором случае понятие переклички уместно толковать и в расширительном смысле, имея в виду такие ситуации, когда общее относится к целому, которое в каждом из соседних по времени произведений разрабатывается особо, sub specie изменяющихся условий.

«Двойник» и «Господин Прохарчин» относятся как раз и к той, и к другой категории случаев. Перекличкипервого рода связаны с тем, что в обоих этих произведениях трактуется проблема «устойчивости», «онтологической прочности "этического бытия" индивидуума»174, которая и там и здесь реализуется как страх потери своего места чиновником и — шире — человеком, «ибо всякийдолженбыть доволен своим соб- с т в е н н ы м местом» («Двойник»,гл. IX)175.НесчастьяПрохарчина начались именноиз-за того, что возникла угроза потери своего места; но смерть опередила то, чего он так боялся. У Голядкина, в сознаниикоторого мотив своего места повторяется с такой регулярностью и навязчивостью176, потеря места предшествует окончательной катастрофе (кстати, такие смещения, мена причины и следствия и т.п. в трактовке общих мест в двух произведениях могут пониматься как разные экспериментальные возможностиреализации целой ситуации; в некоторых же случаях, о чем см. ниже, две разные или смещенные трактовки, представленные в двух разных текстах, могут образовать некий новый «сверхтекст», построенный на двух данных)177. Потерять место — значит «пострадать за правду» или «пострадать безвинно»; именно это страшит как возможность Прохарчина, перед глазами которого стоит пример Зимовейкина, «пострадавшего за правду»178, и Голядкина, уже испытавшего эту участь: «Я... я человек здесь затерянный, ...бедный, п о с т р а д а л весьма много... п о с т р а д а л совершенно безвинно...» (гл. VII)179. Путь Прохарчина к катастрофе начался с того, что он поверилрассказам своих сожителей «о материях лживых и совершенно неправдоподобных», о предстоящих изменениях:

«То, например, что будто бы слышал кто-то сегодня, как его превосходительство сказали самому Демиду Васильевичу, что, по их мнению, ж е н а т ы е чиновники"выйдут" посолиднее н е ж е н а т ы х и к повышению чином удобнее, ибо с м и р н ы е ив браке значительно более приобретают способностей, и что потому он, то есть рассказчик, чтоб удобнее отличиться и приобрести, стремится как можно скорее сочетаться б р а к о м с какой-нибудь Февроньей Прокофьевной. То, например, что будто бы неоднократно замечено про разных иных из братьи, что лишены онивсякой с в е т с к о с т и и хороших приятных м а н е р ...» (244) «О.

Оказывается, что этот портрет «анти-Прохарчина» вполне соответствует автоонисаниям Голядкина:

«— Я, Крестьян Иванович, люблю тишину... Я, Крестьян Иванович,

хоть и с м и р н ы й	человек... Извините меня, Крестьян Иванович, я н е
б*	163

м а с т е р к р а с н о г о в о р и т ь... и многоговоритьнеумею, придавать слогу красоту не учился... я, Крестьян Иванович, люблю спокойствие, а не с в е т с к и й шум. Там у них, я говорю, в большом свете, Крестьян Иванович, нужно уметь паркеты лощить сапогами... там это спрашива- ют-с и каламбур тоже спрашивают... комплимент раздушенный нужно уметь составлять-с... А я этому не учился... некогда было. Я человек

пр о с т о й , н е з а т е й л и в ы й , и блеска наружного нет вомне...» Сходства этих двух персонажей легко продолжить, хотя здесь и нет

необходимости выявлять их полностью181. Ноне менее важны и различия, которые — применительно к более глубоким уровням, чем тот, где они появляются, — также удостоверяют элементы тождества. Так, сходства Прохарчина и Голядкина станут очевиднее, если учесть их разный modus vivendi. Прохарчин неподвижен, он лежит у себя дома, в своем углу.за ширмами, которые служат для у к р ы т и я от нескромных взглядов, и ничего не предпринимает, тогда как Голядкин активен, для него характерны именно выходы из дома182, своего рода разведка, попытки как-то изменить свое положение. Голядкин не столько боится, чтобы его увидели, сколько нуждается сам в наблюдении за другими. Эта разница в позициях четко отражена в различной роли ш и р м : Прохарчин «все время последнего житья своего на Песках л е ж а л на кровати за ш и р м а м и , молчал и сношенийнедержал никаких» (246), охраняя свое богатство от чужих глаз; Голядкинже, придяв логово «вра-

гов», «стоит в уголку..., закрывшисьотчасти огромнымшкафом и старыми ш и р м а м и между всяким д р я з г о м , х л а м о м и рухлядью183,

скрываясь до в р е м е н и и покамест только н а б л ю д а я за ходом общего дела в качестве постороннего зрителя» (гл.1У). «Подвижность» Голядкина позволяет ему надеяться на успешныйисход егоматримониальных планов как попытку компенсации именно той ущербности («недостачи») у чиновника,о которой якобы говорил его превосходительство в «Господине Прохарчине» («женатые чиновники "выйдут" посолиднее неженатых»), «Неподвижный» же Прохарчин не использует (и даже не пытается этого делать) даже тех шансов, которые открывает ему его фаворитизм у Устиньи Федоровны184.

Само имя Прохарчина — Семен Иванович1*5 (Сеня, Сенька) — както откликаетсяи в «Двойнике»:«А на место С е м е н а И в а н о в и ч а покойника, на вакантное место... Ведь вот, право, сердечный этот С е- м е н - т о И в а н о в и ч покойник, троих детей,говорят,оставил — мал-мала меньше186. Вдова падала к ногам... Говорят, впрочем, она таит: у ней есть деньжонки,да она их таит...»187 Иначе говоря, в некоем «сверхтексте» указанныйфрагмент может трактоваться как своего рода

продолжение «Господина Прохарчина» — сцена в канцелярии, куда в поисках места приходит Голядкин и узнает о смерти Семена Ивановича (Прохарчина). Ср. также в «Двойнике» Иван Семенович (: Семен Иванович) , построенноепо принципусимметричности,зеркальности, усвоенному Достоевским от Гоголя и иногда используемомув пределах одного и того же произведения. Вообще имя Семен у Достоевского обладает

164

устойчивой семантикой и особым эмоциональным ореолом; эта особен-

ность названного именибыла подмечена и обыграна не раз позже188. Наконец, оба эти произведения объединяет в значительной степени

сходная ориентированность языка, более или менее близкая речевая «замашка»189 (в частности, «набивная» речь Прохарчина и Голядкина, отражающая, между прочим, далеко зашедшую у них вербигерацию как проявление общей имдушевной болезни). Помимо уже отмеченного выше исхарчился («Двойник»): Прохарчин, ср. баран-голова («Двойник», гл. VII) при баран, бараний ты лоб («Господин Прохарчин», 256); Голядка ты этакой и другие виды самообращения в «Двойнике» при прохарчинский ты человек!* устах Зимовейкина, пародирующего Прохарчина (254), и др. Нечего и говорить о многочисленных общих речевых ходах190, полнее всего реализованных в этих двух текстах Достоевского. Ср., например, конструкцию со схемой (А & В) & (В & С) & (С & D)...: «питать подобные мысли..., во-первых, бесполезно, во-вторых, не только б е с п о л е з н о , нодаже и вредно; наконец, не столько вредно, сколькодаже совсем безнравственно...» (254) или: «Спор, наконец, дошел до н е т е р п е н и я , н е т е р п е н и е до к р и к о в , к р и к и даже до слез...» (254-255)191; примеры такого ступенчатого расположения (с возвратом) из «Двойника» отмечены В.В.Виноградовым192. Близки указанным конструкциям цепи нанизанных слов, ср.: «человек недостойный, назойливый, подлый, буйный, льстивый» (247); «...и Семен Иванович очень удобно мог слышать, как они бранили погоду, хотели есть, как шумели, курили, бранились, дружились, играли в карты и стучали чашками...» (249); «чтоб простили ему добрые люди, сберегли, защитили, накормили б, напоили его, в беде не оставили...» (257) и очень многие другие.

Все это полезно иметь в виду при решении вопроса о том, что можно извлечь из смежных по времени произведений Достоевского для уяснения тех или иных особенностей текста «Господина Прохарчина».

ПР И Л О Ж Е Н ИЕ III:

О«пугачевском» слое в образе Зимовейкина и «наполеоновском» слое Прохарчина

В.А.Туниманов в одном месте своей статьи (205)пишет: «Вообще "пушкинское" явно преобладает над "гоголевским" в "Господине Прохарчине"»; так,в картине пожара чувствуются с т и х и й н о - б у н т а р с к и е и п у г а ч е в с к и е мотивы «Дубровского» и «Капитанской дочки». Если с утверждением о преобладании «пушкинского» начала над «гоголевским» согласиться трудно (по крайней мере, в том виде, как об этом сказано), то эпитет «пугачевский» оказывается весьма к месту. И дело здесь не только и даже не столько в том, что бредовое видение толпыи пожара (онем см. выше), действительно, дано как опи-

165

сание стихийного бунта, народного мятежа, с выделением даже вождя его (мужик в разорванном, без пояса, армяке, с опаленными волосами

ибородой, подымающий весь Божий народ), сколько в образе смутьяна

и«разбойника» З и м о в е й к и н а . Весьма чувствительная к разнообразным ассоциациям структура текста «Господина Прохарчина» делает в высокой степени правдоподобным соотнесение Зимовейкина с Пугачевым, казаком Зимовейской станицы. И.И.Дмитриев и Пушкин в одних и тех же словах приводят ответ Пугачева перед казнью: «...Обер-

полицмейстер спрашивал его громко: "ты ли донской казак Емелька Пугачев?" Он ответствовал столь же громко: "так, государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелько Пугачев"»193. Связь Зимовейкина с казаком Зимовейской станицы Пугачевым, по меньшей мере ономастически, весьма вероятна194. Более изощренным было бы предположение о контаминации в фамилии Зимовейкин двух элементов — Зи- мов(ейск-) и (Ем)ельк-. Но подобие не исчерпывается именем или даже именами195. С Зимовейкиным, помимо его общей функции «разбойника» и «вора» (ср. 254) и частного назначения — п у г а т ь Прохарчина то рассказом об упраздненнойканцелярии, то угрозой доноса196, связан ряд сигнатур, традиционноотносимых к Пугачеву. В тех же источниках описывается прощание Пугачева с народом: «Пугачев, пока его везли, к л а н я л с я на обе стороны... Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько з е м н ы х п о к л о н о в..., потом с уторопленным

видом стал прощаться с народом: к л а н я л с я во	в с е
с т о р о н ы , говоря прерывающимся голосом: "прости,	н а р о д
п р а в о с л а в н ы й ; отпусти мне, в чем я с о г р у б и л	пред то-

бою; прости, народ православный"»197, с чем в деталях можно сопоставить сцену покаяния Зимовейкина в «Господине Прохарчине»: «Кончив историю, в продолжение которой господин Зимовейкин неоднократно лобызал своего сурового и небритого друга Ремнева, он поочередно п о к л о н и л с я всем бывшим в комнате в ножки..., назвал их всех благодетелями и объяснил, что он человек недостойный,назойливый,

подлый, буйный и глупый, а чтоб не взыскали д о б р ы е		л ю д и на
его горемычной доле и простоте» (247); «...	вот им и хозяйке спасибо;
видишь ты, вот и п о к л о н з е м н о й	правлю... Тут действительно
Зимовейкин ...исполнил к р у г о м свой п о к л о н д о		з е м л и »

(256) и прохарчинское «а потом и не смирный, с г р у б и л » (256), адресованное Зимовейкину. «Вор» Зимовейкин, конечно, отсылает нас к Пугачеву, с именем которого так срослось это определение198, а мужик в р а з о р в а н н о м а р м я к е , подымающий народ, — к тому же Пугачеву при первой встрече с Петрушей Гриневым: «Как не прозябнуть в одном х у д е н ь к о м а р м я к е » . «Пугачевские» ассоциации вынуждают и некоторые другие факты интерпретировать в этом ключе (или, во всяком случае, допускать такую возможность). Совершенно неожиданное сравнение, относящееся к умирающему Прохарчину («...но моргал глазами совершенно подобным образом, как, говорят, моргает вся еще т,е п л а я, з- а л и т а я к р о в ь ю и ж и в у щ а я

166

г о л о в а , т о л ь к о ч т о о т с к о ч и в ш а я о т п а л а ч о в а топора», 258), приобретает особый смысл в описаниях именно такой, как в сравнении, казни другого «бунтовщика» — Пугачева1". И даже «суровый и небритый»200 друг Зимовейкина Ремнев (кстати, тоже названный «разбойником») перекликается с образом любимца и друга Пугачева — Перфильева, «немалого роста, сутулого, рябого и свиреповидного» («История Пугачева», гл. 8)201. И Сенька\ ...буян... в устах Зимовейкина в длинном ряду ассоциаций возвращает читателя к другому не менее известному разбойнику — Стеньке. При гипотетичности отдельных параллелей этого типа в целом они заслуживают внимания, особенно учитывая специфику шифра Достоевского202.

«Наполеоновский» слой в Прохарчине попытался оформить (хотя бы в виде вопроса, предположения, гипотезы) домашний «философ» Марк Иванович, возмущенный «вольнодумными» речами героя:

«— Да что ж вы? '— прогремел наконец Марк Иванович, вскочив со стула, на котором было сел отдохнуть, и подбежав к кровати весь в волнении, в исступлении, весь дрожа от досады и бешенства, — что ж вы? баран вы! никола, ни двора. Что вы, один, что ли, на свете? для вас свет,

что ли, сделан?	Н а п о л е о н вы, что ли, какой? что вы? кто вы?
Н а п о л е о н	вы, а? Н а п о л е о н или нет?! Говорите же, сударь,

Н а п о л е о н или нет?...» (256-257)203.

На языке Марка Ивановича Наполеон — символ вольнодумства и бунта, ниспровержения устоявшегося, законного порядка, самозванства и, следовательно, во многомдолжен быть сближен с более русским вариантом разбойника пугачевского типа, так или иначе соотнесенным с Зимовейкиным. Универсальность «наполеоновской» идеи (Мы все глядим в Наполеоны^®*', I Двуногих тварей миллионы I Для. нас орудие одно...),

тезис, согласно которому во всех нас живет Наполеон, никак не противоречит тому, что в каждом отмеченном человеке видели сходство с Наполеоном или даже подозревали его именно в том, что он сам Наполеон205. При всем комическом эффекте сопоставления Прохарчина с Наполеоном в нем есть свой резон, объединяющийМарка Ивановича с Достоевским, обращающимся к этому образу в «Преступлении и наказании», в частности, в теоретических построениях Раскольникова. Отмеченное выше сходство Прохарчина с Раскольниковымподтверждает и их параллелизм в отношении «наполеоновской» темы, в частности, и то; что оба не выдержали испытания на Наполеона (несостоявшиеся Наполеоны). Более того, нельзя исключать возможности, что эта тема, впервые появившаяся у Достоевского именно в «Господине Прохарчине», была тем источником, из которого вырос историософский образ Наполеона поздних произведений Достоевского206. Тем самым еще раз была бы подтверждена мысль 6 «Господине Прохарчине» как источникецелого ряда тем и образов в творчестве писателя.

167

	Ср., впрочем, в письме Ф.М.Достоевского к брату: «"Прохарчина" очень хвалят. Мне
2	рассказывали много суждений...» (17 октября 1846 г.).
	Ср.: «В десятой книжке "Отечественных		записок" появилось третье произведение
	г. Достоевского, повесть "Господин Прохарчин", которая всех почитателей			таланта
	г. Достоевского привела в неприятное изумление. В ней сверкают яркие искры большо-
	го таланта, но они сверкают в такой густой темноте, что их свет ничего не дает рассмот-
	реть читателю... Сколько нам кажется, не вдохновение, не свободное и наивное творче-
	ство породило эту странную повесть, а что-то вроде... как бы это сказать? — не то ум-
	ничанья, не то претензии... Может быть, мы ошибаемся, но почему ж бы в таком случае
	быть ей такою вычурною, манерною, не понятною, как будто бы это было какое-нибудь
	истинное, но странное и запутанное происшествие, а не поэтическое создание? ... Ко-
	нечно, мы не вправе требовать от произведении г. Достоевского совершенства			произве-
	дений Гоголя, но тем не менее думаем, что большому таланту весьма полезно пользо-
	ваться примером еще большего», — «Взгляд на русскую литературу 1846 года».
Ч	-		:
	Отсюда	— впервые несколько пренебрежительный и даже отчасти издевательский тон

критики. Ср. также стиль пересказывания «Господина Прохарчина» в статье Добролюбова «Забитые люди» (1861), не говоря о ряде фактических неточностей (напр., Океаниев как гибрид Океанова и Оплеваниева и др.). Впрочем, и Аполлон Григорьев называл Оплеваниева — Оплевенко-жижц.

Ср.: «Почти все единогласно нашли в "Бедных людях" г. Достоевского способность утомлять читателя, даже восхищая его,и приписали это свойство одни — растянутости, другие — неумеренной плодовитости. Действительно, нельзя не согласиться, что если бы "Бедные люди" явились хотя десятою долею в меньшем объеме.и.автор имел бы предусмотрительность поочистить свой роман от излишних повторений одних и тех же фраз и слов, — это произведение явилось бы безукоризненно художественным », — «Взгляд на русскую литературу 1846 года».

Впрочем, уже раньше было обращено внимание на весьма существенную разницу между высказываниями Белинского о «Бедных людях» в интимных беседах (о чем см. в воспоминаниях Григоровича, Анненкова, Панаева и прежде всего, конечно, у самого Достоевского — в январском выпуске «Дневника писателя» за 1877год, ср. также письма к брату'от 8 октябряи 16 ноября 1845г. и 1 февраля 1846г.) и в его печатных статьях. См. подробнее Ашевский С. Достоевский и Белинский // Мир Божий, 1904, кн. 1; ср. также Истомин. К.К. Из жизни и творчества Достоевского в молодости. Введение в изучение Достоевского // Творческий путь Достоевского: Сб. ст./Под ред.Н.Л.Бродского. Л., 1924, 22-24, и комментарии к «Бедным людям» в кн.:Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 1. Л., 1972, 464 и след. (Г.М.Фридлендер), далее — ПСС. Из последних исследований см. Кирпотин В.Я. Достоевский и Белинский. М., 1976 (изд. 2-е, доп.).

Ср.: «Мы не говорим уже о замашке автора часто повторять какое-нибудь особенно удавшееся ему выражение (как например: "Прохарчин мудрец!") и тем ослаблять силу его впечатления...» (Белинский, — «Взгляд на русскую литературу 1846 года»); «... что было сперва однообразно, потом сделалось скучно до утомления, и только немногие прилежные читатели, да и те по обязанности, прочитали до конца... "Прохарчина"» (Губер Э.И., — Санкт-Петербургские Ведомости, 1847, 3 января, № 4, 14); «...видно, что г. Достоевский не без таланта, но талант этот, по признаниюдаже самых жарких поклонников его,принял какое-то утомительное для читателя направление, юмор автора большею частию не в мысли, а в словах, в беспрерывном и несносном повторении одних и тех же выражений,сплошь и рядом скопированныхс манеры гоголевского рассказа...» (П.П. Русская словесность в 1846году. М., 1847, № 1, отд. IV, 152) и др. Даже В.Н.Майков (Нечто о русской литературе в 1846 году, — Отечественные записки, 1847, № 1, отд. V, 5) возвращается к читательским «жалобам на растянутость» произведений Достоевского и объясняет«неясности идеи рассказа» жертвой автора в пользу той «драгоценнойкраткости», которой ждал читатель. ИАполлон Григорьев сетует на то, что Достоевскийи Бутков «до того углубилисьв мелочные проявления рассматрива-

168

емого ими нравственного недуга, что умышленно или неумышленно отложиливсякую заботливость о художественности своих описаний...» (А.Г. Обозрение журналов за апрель// Московскийгородской листок 1847, 30 мая, № 116, 465). Впрочем, такого рода упреки были уже хорошо знакомы Достоевскому. Ср. в письме М.М.Достоевскому от 1 апреля 1846 г.: «...все, все с общего говору, т.е. наши и всяпублика, нашли, что до того Голядкин скучен и вял, до того растянут, что читать кет возможности... всесердятся на меня за растянутость, и все до одного читают напропалуюи перечитывают напропалую...» Вместе с тем в начале 50-х годов Иван Захарович Крылов, с которым, возможно, Достоевский был знаком, написал рассказ «Тюфяк», представляющий собой фактическое переложение «Господина Прохарчина».

Между прочим, реакция на длинноты и повторения у Достоевского (т.е. на все случаи сюжетно не оправданной ретардации и обращения текста на самого себя) доказывает, что русская литературно-критическая мысль 40-х годов не усвоила ни уроков Гоголя (ср. отрывок о табакерке Петровича в «Шинели», который, в частности, не раз имел в виду Достоевский, не говоря о пародистах гоголевского стиля), ни всей идущей от Стерна линии борьбы за углубление художественного пространства произведения, за увеличение его мерности, за конструирование метапоэтического уровня текста. Впрочем, характерна реакция самого Гоголя в письме к Анне Михайловне Вьелгорской от 14 мая 1846 г.: «"Бедные люди" я только начал, прочел страницы три... В авторе... виден талант; выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных, но видно также, что он молод. М н о г о еще г о в о р л и в о с т и и мало сосредоточенности в себе; все бы сказалось гораздо живее и сильнее, если бы был о боле е сжато . Впрочем, я это говорю не прочитавши, а перелиставши...» (Поли. собр. соч., т. XIII, Письма, 1957,

о66), «И ведь прав Океаниев: действительно, Прохарчин оттого и погиб, что с пути здравой

философии сбился» («Забитые люди»); ср. здесь же: «Господин Прохарчин, как забитый, запуганный человек, ясен; о нем и распространяться нечего. О его внезапной тоске и страхе отставки тоже нечего много рассуждать. Привести разве мнение его сожителей...»

Ср. предисловие автора к «Кроткой». Подробнее о роли эксперимента в творчестве Достоевского см. в другом месте.

Ср., например, позднейшее высказываниео «Двойнике»: «Повесть эта мне положительно не удалась^ но идея ее была довольносветлая, и серьезнее этой идеи я.никогда ничего в литературе не проводил. Но форма этой повести мне не удалась совершенно...

если б я теперь принялся за эту идею и изложил ее вновь, то взял бы совсем другую форму; но в" 46 г. этой формы я не нашел и повести не осилил», — «Дневник писателя», 1877, ноябрь, гл. I, § II. Уместно вспомнить, что сходного рода ситуация мучила Достоевского и в связи с «Идиотом». -

Сама задача экспликации естественно возникает уже в силу принципиальной невозможности выразитьсебя до конца как следствиеструктуры самогобытиятрансцендентной субъективности (ср. об анонимности интенциональности у Гуссерля), о чем так хорошо писал Достоевский («всегда остается нечто, что ни за что не захочет выйти изпод вашего черепа и останется при вас навеки; с тем вы и умрете, не передав никому, может быть, самого-то главного из вашей идеи», — «Идиот»). Но в данном случае речь идет о тех экспликациях, которые связаныс очевидным несовершенствомвоплощения, со снижением того уровня, которыйхарактеризует данный текст в целом.

12Белинский же, как и его последователи и продолжатели,никогда не доверял художественному тексту, не признавал его имманентности, первичности; напротив,он судил

текст по некоей вне текста находящейся мерке. «Тем хуже для текста», — был не сформулированный эксплицитно принципБелинского в тех случаях, когда между текстом и

1 я его мнимой меркой обнаруживался разрыв.

Само написание «Господина Прохарчина» далось Достоевскому нелегко. Работа над ним разрушила два творческих замысла — «Сбритые бакенбарды» и «Повесть обуничтоженных канцеляриях», окоторых писательсообщает брату в письмеот 1апреля 1846 г.: «Я пишу ему (scil. Белинский) две повести: 1-я) "Сбритые бакенбарды", 2-я) "Повесть об уничтоженных канцеляриях", обес п о т р я с а ю щ и м т р а г и ч е с к и м

169

и н т е р е с о м и — уже отвечаю — с ж а т ы е д о н е л ь з я . Публика ждет моего с нетерпением. Обе повести небольшие... "Сбритые бакенбарды" я кончаю» (разрядка здесь и далее — автора статьи) [ПСС 28, кн. 1,120]. Этим двум повестям Достоевский придавал большое значение, много над ними работал (особенно над «Сбритымибакенбардами») , но потерпел неудачу: ни одна из них не была написана, и даже «Господин Прохарчин», оформившийся на основе периферийных мотивов этих двух повестей, впитал в себя их лишь как нечто второстепенное. См. Бем А.Л. У истоков творчества Достоевского: Грибоедов, Пушкин, Гоголь, Толстой и Достоевский. Прага, 1936, 8890; ПСС 1,1972, 460-461, 502 и др. Ср. также письмо от 20 октября 1846 г., вкотором отражено разочарование в замысле «Сбритых бакенбард» (Письма I, 1928, 99-100, ПСС 28, кн.1, 131), а также условно датируемое письмо к брату (видимо, январь-фев- раль 1847 г.). Из последнего письма можно понять, почему так тяжело создавался «Господин Прохарчин» (ср.: «Я пишу мою "Хозяйку"... Пером моим водит родник вдохновения, выбивающийся прямо издуши. Не так к а к в П р о х а р ч и н е, которымя с т р а д а л вселето». Письма 1,108-ПСС 28, кн. 1,139—140): «Господин Прохарчин», как и «Сбритые бакенбарды», видимо, осознавались автором как продолжение старого круга тем и, возможно, старой манеры письма. «Я все бросил, ибо все это есть ничто иное как повторение старого, давно уже мною сказанного... В моем положении однообразие — гибель» (Письма I, 99-100-ПСС 28, кн. 1,131). «Хозяйка» и была выходом к «более оригинальным, живым и светлым мыслям». См. Бем А.Л. Драматизация бреда («Хозяйка» Достоевского). // О Достоевском: Сб.статей. I, Прага, 1929, 97.

Ср.: Туниманов Б.А. Некоторые особенности повествования в «Господине Прохарчине» Ф.М.Достоевского // Поэтика и стилистика русской литературы. Памяти акад. В.В.Виноградова. Л., 1971, 211-212 (ср. отчасти — о следующем в творчестве Достоевского периоде: Туниманов В,А. Творчество Достоевского. 1854—1862. Л., 1980 г.). Другой аспект той же темы — перекличка «Господина Прохарчина» с образами мировойлитературы, о чем, в частности, см. работы А.Л.Бема.

Кстати, уже давно было подмечено, что слово чиновник, вычеркнутое,по словам Достоевского, «во всех местах», неоднократно встречается в рассказе. См. Анненский И.Ф. Книга отражений. СПб., 1906, 44.

Тем самым он приобрел более тесные и очевидные связи как с более или менее постоянной газетной темой «богатый нищий» (ср., например, заметку «Необыкновенная скупость» в «Северной Пчеле», 1844, 9 июня, № 129, 513, о которой см.:-Нечаева B.C. К истории рассказа Достоевского «Господин Прохарчин»// Русская литература, 1965, № 1,157-158), так и с более поздними обработкамиподобногоматериала самимДостоевским (ср., например, образы «нового Гарпагона» и «новогоПлюшкина»в фельетоне «Петербургские сновиденияв стихах и прозе» или в «Подростке», ч. I, гл. 5).

17 Terras V. The Young Dostoevsky (1846-1849). A Critical Study. The Hague — Paris, 1969; Schmid W. Der Textaufbau in den Erzahlungen Dostoevskijs. Munchen. 1973; ср. отчасти и вышеупомянутую статью В.А.Туниманова. Лишь отдельные детали «Господина Прохарчина» отмечены в статье: Краг Э. Несколько замечаний по поводу стиля Достоев-

ского // ScandO-Slavica 9, 1963, 22-36. Ср. также Нечаева B.C. Ранний Достоевский. 1821—1849. М., 1979, 163—173 и др.

1Я Разработка этих вопросов, особенно в книге В.Шмида, в значительной степени освобождает автора этой работы от необходимости возвращаться к этому аспекту поэтики «Господина Прохарчина».

19 Истомин К.К. Указ. соч., 27, 33.

20 «...Жить — значит сделать художественное произведение из самого себя», — напишет вскоре Достоевский (фельетон от 27 апреля 1847 г. в «Санкт-Петербургских Ведомостях») , см. Фельетоны сороковых годов. М.—Л., Academia, 1930,132.

21 Сходная ситуация возникает и в связи с некоторымидругими произведениямиДостоевского. «Не по отсутствию ли правильногоподхода к таким, несколькоособняком стоящим произведениям в творчестве Достоевского, как "Хозяйка" и "Вечный муж", они обходятся и современной критикой, не знающей с каким критерием к ним подойти?» — писал в свое время А.Л.Бем (см.: О Достоевском, I, 94) о типологическисходных случаях.

170