В.Н. Топоров - Миф. Ритуал. Символ. Образ

слова как знака социального самоопределения или отчуждения, отсюда — постоянная на него оглядка: «Он, бедный-то человек, он взыскателен, он и на свет-то божий иначе смотрит, и на каждого прохожего косо глядит, да вокруг себя смущенным взором поводит, да п р и с л у ш и в а - ется к к а ж д о м у слову, — д е с к а т ь , не про него ли там что говорят» («Двойник»)70.

Разобранные выше «характеристики», составляющие основу высказываний действующих лиц в «Господине Прохарчине» и обильные в речи рассказчика (по крайней мере, там, где она, как кривое зеркало, отражает мир героев рассказа) и весьма мало продвигающие сюжет, как раз и служат способом утверждения и верификации своего положения в обществе и.прощупывания, разведки «чужого» положения. «Знаковая» игра, предполагающая возможность постоянного (а иногда и быстрого) изменения системы ценностей, требует неустанной деятельности, внимания, контроля. Высказывания действующих лиц и призваны для решения этих задач. Сополагаясь одно другому, эти высказывания, часто лишенные каких-либо надежных внутренних связей (грамматических, или смысловых, или ситуационных), образуют род диалога или, вернее, псевдодиалога, который не может преодолеть монологической изолированности и даже разорванности своих частей. В этих условиях любая внешняя примета может стать предлогом для формальногообъединения этих частей:

«— Как! — закричал Марк Иванович, — да чего ж вы боитесь-то? чего ж вы ряхнулись-то? ...Дом сгорел, так и у вас голова отгорит, а? Так, что ли, сударь? Так ли, батюшка? так ли?

—Ты, ты, ты глуп!. — бормотал Семен Иванович. — Носотъедят, сам с хлебом съешь, не заметишь...

—К а б л у к , пусть к а б л у к, — кричал Марк Иванович, не вслушавшись, — каблуковый я человек, пожалуй. Да ведь мне не экзамен

держать...» (255: глуп ID каблук D каблукдвый человек и т.д.); или другой пример:

«— Да ведь, Семен Иванович! — закричал вне себя Зиновий Про-

кофьевич, перебивая хозяйку. — Семен Иванович, ...ш у т к и	тут что
ли, с вами ш у т я т т е п е р ь...
—. Ну, слышь ты т е п е р ь , — отвечал нашгерой... — ш у т	кто?

Ты шут, пес шут, ш у т о в с к о й человек, а ш у т к и делать	потво-
ему, сударь, приказу не буду...» (253: шутки... шутят теперь	D те-

перь, шут кто Dшут D пес шутЭ шутовской человек Э шутки и т.д.)71: Случаи такого рода не единичны.К ним примыкают и другие примеры «диалогов», когда составляющие их части скрепляются не столько по смыслу, сколько повнешнимзацепкам. Ср.:«— Да вот онои т о г о... — Что того?! Да вот, п о д и ты с ним!... — Что п о д и т ы с н и м ? — Да вот он вольный, я вольный; а каклежишь-лежишьи того... —

Че г о ? —- АН и в о л ь н о д у м е ц... — В о л ь - н о - д у - м е ц!..»

(256)или примеры, в которых общие для обеих частей диалога приметы могут иметь и смысловую мотивировку, ср.: «— Сеня, необидчивый ты

5'

131

человек, м и л о в и д н ы и... ты д о б р о д е т е л ь н ы й , слышал?»...

«— Да вот; оно хорошо, — сказал он, — м и л о в и д н ы й я... и добродетелен ... с л ы ш ь ты...» (256).

В примерах такого рода, во всяком случае в наиболее диагностических из них, связь между частями диалога подчеркнуто формальна и бездоказательна; части остаются изолированными друг от друга, от конкретной ситуации и возможных с ее стороны мотивировок. Повторяющиеся элементы в разных частях высказывания не в состоянии превратить псевдодиалог в подлинный диалог. «Диалог* в «Господине Прохарчине» нередко тяготеет к разложению в серию монологов72, и в этом отношении он сам знак некоей деградации, упрощения, в противоположность таким по своему происхождению монологическим жанрам, как диатриба (диалогизированная беседа с отсутствующим собеседником)

или солилоквиум	(диалогизированная беседа с самим собой).
П о в т о р я е м о с т ь	же элементов в псевдодиалогах «Господина Про-

харчина» есть знак в о з в р а т а (независимо от того, идет ли речь оповторении вторым голосом того, что сказано первым, или о повторении

одного и того	же набора характеристик по всему рассказу),
р и т у а л ь н о г о	о б м е н а с л о в а м и73 — знаками социальногоса-

моопределения, устанавливающими «цену» именно в процессе обмена ими. Однакоэтот «обмен» предстает в вырожденнойформе: ни удостоверить свое собственное положение в обществе, ни определить положение других он, строго говоря, не может, поскольку за словами не стоит ка- кая-либо реальность, даже правовая74. В этой ситуации из всех жильцов Устиньи Федоровнылишь Прохарчин проявляет трезвость: он самоопределяет себя — постоянно, последовательно, весьма изобретательно (ср. мотив золовки, немецкого замка и т.д.) — именно как б е д н я к а , т.е. н и ж е , чем то, на что он мог бы претендовать, имея чиновническое жалованье75 (не говоря уж о его накоплениях, скрытых для внешнего наблюдателя) . Такое самоопределение Прохарчина вполне целесообразно, поскольку гарантии своей социальной устойчивости и безопасности он видит не в богатстве, а как раз в сокрытииего. В отличие от Голядкина, чей козырь — открытость («Не интриган, — и этим тоже горжусь. Дей-

ствую не втихомолку, а о т к р ы т о , без х и т р о с т е и... Маску надеваю лишь в маскарад»), Прохарчин надевает маску бедняка, нобедняка тихого, смиренного, не бунтующего. Прохарчин — единственный, кто, самоопределившись, пытается предпринять какие-то действия. Для его сожителей же самоопределение словами оказывается лишь игрой ради игры.

Одним из важных показателей ситуацииобмена, как она отражается в языке рассказчика, являются как раз «именования» жильцовУстиньи Федоровны, настойчиво, почти каждый раз повторяемые в тексте при упоминании фамилий. Сам Прохарчин, если только он не Семен Иванович Прохарчин, Семен Иванович, Сенька, выступает почти всегда как

господин Прохарчин (исключение — в речи рассказчика, передающей отношение к Прохарчину жильцов: «Зла ему, конечно, никто не желал,

132

тем более что все еще в самом начале умели отдать П р о х а р ч и н у справедливость и решили, словами МаркаИвановича, что он, П р о х а р- ч и н, человек хороший и смирный...» (241); «...причем Марк Иванович... объявил..., что П р о х а р ч и н человек пожилой и солидный...» (241). Именование Прохарчина в рассказе господином назойливо и нарочито: рассказчик как бы дал себе зарок быть безукоризненно официальным, в любых обстоятельствах соблюдать этикет и тем самым заранее оградить себя от возможных упреков в необъективности. Мнимость определения Прохарчина как г о с п о д и н а , несоответствие «титула» человеку, его носящему и самоопределяющему себя вовсе не как г о с п о д и н а , особенно очевидныв контекстах, где изображается мизерность, неблагообразие Прохарчина («Мало того: хотя лишенный таким образом собственного своего воображения, господин Прохарчин фигурою своей и манерами не мог, например, никого поразить с особенно выгодной для себя точки зрения...», 241). Вместе с тем следует помнить, что никто из сожителей Прохарчина (кроме Океанова, и то однажды,см. 259) не называется господином. Господином с явной иронией называет рассказчик Зимовейкина: «...вдруг дверь в кухню скрипнула, отворилась и п ь я н ч у ж к а - п р и я т е л ь , — и н а ч е , г о с п о д и н Зимо- в е и к и н, — робко просунул голову...» (253)76, что, конечно, сильно дискредитирует употребление этого слова и в других случаях. Налет ироничности и некоторой загадочности несомненен и еще в одном месте рассказа, где речь идет о господине: «...дверь отворилась, и внезапно,

как снег на голову, появились сперва	один	г о	с п	о д и н
бл а г о р о д ной на р у ж н о с т и с	с т р о г и м ,		но	н е д о-

вольным лицом... Господин строгой, но благородной

на р у ж н о с т и подошел прямо к Семену Ивановичу, пощупал его, сделал гримасу, вскинул плечами и объявил весьма известное, именно,

что покойник уже умер... Тут г о с п о д и н с б л а г о р о д н о й , но н е д о в о л ь н о й о с а н к о й отошел от кровати, сказал, что напрасно его беспокоили,и вышел» (259).

Отмеченность «именования»такого рода очевидна уже в начале рассказа, где списком задается вся номенклатура:

«Из жильцов особенно замечательны были: Марк Иванович, умныйи начитанный человек; потом еще О п л е в а н и е в - ж и л е ц ; потом еще П р е п о л о в е н к о - ж и л е ц , тоже скромныйи хороший человек; потом еще был одинЗиновий Прокофьевич, имевшийнепременною целью попасть в высшее общество; наконец, п и с а р ь О к е а н о в...; потом е щ е другой п и с а р ь С у д ь б и н ; К а н т а р е в - р а з н о ч и н е ц; были еще и другие» (241).

Существенно, что жильцы-солисты Марк Иванович и Зиновий Прокофьевич, о которых можно сказать нечто реальное, индивидуализирующее их, лишены не только фамилий, но и номенклатурных определений. Жильцы-статисты снабжены здесь и далее именами-приложения- ми: Оплеваниев-жилец, Преполовенко-жилец, Кантарев-разночинец.

Океанов, занимающий промежуточное положение между солистами и

133

статистами, именуется (как и Судьбин, первым обнаруживший пропавшего Прохарчина) писарь Океанов (позже и: жилец Океанов)17. Трижды упоминается в рассказе Авдотья-работница, по разу Прохарчин-муд- рец (в обращении Зимовейкина; ср. там же: брат-мудрец) и Ремнев-то- варищ**. Интересно, что такого рода «именования» употребляются не только при представлении рассказчиком действующих лиц или в тех случаях, когда это оправдано сюжетно, но и в остальных случаях, образуя даже такие сочетания, как «(Марк Иванович прометал и проставил полмесячное жалованье) Преполовенке и Кантареву-жильцам» (248). Эти псевдотитулы, определяющие вид (фамилия) и род (социальное положение) , профанируют сходный тип титулатуры в устойчивых, сильно и тонко иерархизированных коллективах с выработанной этикетной традицией. Они, по сути дела, пусты, и в отношении их нет свободного выбора; они детерминированы почти с той же необходимостью, как некий обязательный грамматический элемент (например, артикль), но в отличие от последнего они лишены собственного значения, которое заменяется его имитацией. Но сама манера такого именования заразительна: она переходит за пределы своего исходного круга и захватывает почти всё пространство вплоть до стандартного капитан-исправник, ср. в рассказе: брат-мудрец, гвоздь-человек, попрошайка-пьянчужка, пьян- чужка-приятель, артист-шарманщик, ванька-извозчик, золовка-на- хлебница, попрошайка-салопница, кошка-фаворитка, вор-воробей, плебеи-четвертачки; ср. еще млад-голубчик, млад-млад, млад-Устинь- юшка. Сюда же следует отнести и ругательства с детерминативом человек: шутовский человек, тузовый человек, гвоздыревый человек, каблуковый человек, празднословный человек и даже прохарчинский человек, употребляемые предикативно: прохарчинский ты человек, каблуковый я человек и т.д. Также, видимо, сродни детерминативам-классификато- рам туз, князь, шут, каблук, задающие оценочную шкалу, ориентированную на социальную иерархию. Легко заметить, что обычные «именования» соквартирантов Прохарчина не столькодифференцируют, сколько отождествляют или с м е ш и в а ю т их носителей: естественно, не поддается установлению, какой детерминатив указывает на более высокое положение — жилец, разночинец, писарь и т.п.

Этот эффект с м е ш е н и я снова возвращает нас к отмеченной уже ранее особенности, проходящей через все уровни рассказа, а именно к хаотичности, аморфности, косности, недостаточной расчлененности элементов. Речь Семена Ивановича в наибольшей степени соответствует этим характеристикам79 и сама прежде всего усиливает их значение. Речевая манера Прохарчина играет роль магнитного фокуса, к которому устремляется всё остальное. Ее пример заразителен, и «под Прохарчина»80 начинают говорить и Марк Иванович, и Зиновий Прокофьевич, и Зимовейкин (примеры см. выше81). Причем такая перестройка происходит не только в ситуации шутки, розыгрыша, провокации, но даже и в тех случаях, когда говорящийнуждается в том, чтобы еговысказывание было сформулированократчайшимобразом и как можно скорее воспри-

134

нято. Прохарчину удается, следовательно, навязать собеседникам свою механику «вязкой» среды в отношении языка, и подобно тому, как успешное продвижение в этой среде возможно лишь при признании и принятии ее законов, так и в диалоге с Прохарчиным нельзя рассчитывать на успех, не усвоив его манеры, И не только в диалоге. Даже описание ситуации, в которой участвует Прохарчин, особенно если он говорит, имплицирует обращение к прохарчинской речевой манере то в виде совершенно корректной имитации, то в виде откровенного «сбоя» в эту манеру с нарушением грамматических правил переключения из прямой речи в авторскую. Примеры этих «креолизованных» высказываний, синтезирующих речь рассказчика и прохарчинскую «набивную» манеру, весьма показательны, и здесь достаточно привести лишь наиболее характерные из них. Ср.:

«Тут господин Прохарчин даже признался, единственно потому, что вот82 т е п е р ь оно к с л о в у пр ипГл ось, что он, б е д н ы й

человек, еще третьего дняу него, д е р з к о г о человека, занять хотел денег рубль, а что теперь не займет, чтоб не хвалился м а л ь ч и ш к а , что вот, мол, как, а жалованье у меня-де такое, чтои корму не купишь; и что, наконец, он, б е д н ы й ч е л о в е к , вот т а к о й , как вы его видите, сам каждый месяц своей золовке по пяти рублей в Тверь отсылает, и что не отсылай он в Тверь золовке по пяти рублей в месяц, так умерла бы золовка, а если б умерла бы золовка-на- хлебница, то Семен Иванович давно бы себе новую одежду состроил...» (243-244; пересказ рассказчикомречи Прохарчина с имитацией ее);

«Семен Иванович... прибавил в заключение что-то вроде того, что когда Зиновий Прокофьич вступит в гусары, так отрубят ему, д е р з к о м у ч е л о в е к у , ногу в войне и наденут ему вместо ноги деревяшку, и придет Зиновий Прокофьич и скажет: «Дай, добрый человек, Семен Иванович, хлебца!» — так не даст Семен Иванович хлебца и не посмотрит на б у й н о г о ч е л о в е к а Зиновия Прокофьевича, и что вот, д е с к а т ь , как, мол; п о д и - к а ты с ним» (244; пересказ рассказчиком речи Прохарчина с имитацией ее и с включением прямой речи Зиновия Прокофьевича, как ее представляет себе Прохарчин);

«...потом распознали, будто Семен Иванович предсказывает, что Зиновий Прокофьич ни за что не попадет в высшее общество, а что в о т портной, которому он должен за платье, его прибьет, непременно при-

бьет за то, что долго м а л ь ч и ш к а не платит, и что, "наконец,	т ы,
м а л ь ч и ш к а , — прибавил Семен Иванович, — в и ш ь ,	там

х о ч е ш ь в г у с а р с к и е ю н к е р а п е р е й т и , т а к в о т н е п е р е й д е ш ь , г р и б съешь, а что вот тебя, м а л ь ч и ш к у , как н а ч а л ь с т в о у з н а е т про всё, в о з ь м у т да в п и с а р я о т д а д у т ; вот, мол, как, с л ы ш ь ты, м а л ь ч и ш к а ! " » (243; пересказ рассказчикомречи Прохарчина с имитацией ее вплоть до перехода в неправильно присоединенную к речи рассказчика прямую речь Прохарчина);

135

«...Семен Иванович, немедленно обернувшись к оратору, с твердостью объявил..., что "ты, мальчишка, молчи! празднословный ты человек, сквернослов ты! слышь, каблук! князь ты, а? понимаешь штуку?"»

(252; пересказ рассказчиком речи Прохарчина с неправильным включением прямой речи);

«...Марк Иванович... объявил, что Семен Иванович должен знать, что он меж благородных людей и что, "милостивый государь, должны понимать, как поступают с благородным лицом"» (252-253; пересказ рассказчиком речи Марка Ивановича с неправильным включением прямой речи);

«...но Марк Иванович... начал долго и благоразумно внушать беспокойному, что "питать подобные мысли, как у него теперь в голове, вопервых, бесполезно, во-вторых, не только бесполезно, нодаже и вредно;

наконец, не столько вредно, сколькодаже совсем безнравственно; и причина тому та, что Семен Иванович всех в соблазн вводит и дурной пример подает"» (254; переход от речи рассказчика к цитате из прямойречи

Марка Ивановича); «Наконец, Марк Иванович... начал весьма ласково говорить, что Се-

мену Ивановичу нужно совсем успокоиться, что болеть скверно и стыд-

но, что так делают только дети маленькие, что нужновыздоравливать, а потом и служить... Тут уж нечего было останавливаться: Марк Иванович

не вытерпел... объявил напрямки..., что пора вставать, что лежать на двух боках нечего, что кричать днем и ночью о пожарах, золовках, пьянчужках, замках, сундуках и чорт знает обчем еще — глупо, неприлично и оскорбительно для человека, ибо если Семен Ивановичспать не желает, так чтобы другим не мешал ичтоб он, наконец, это всё изволил намо-

тать себе на ус» (252; пересказ рассказчикомречи Марка Ивановича-с имитацией ее);

«...рассказал, что страдает за правду, что прежде служил по уездам, что наехал на них ревизор, что пошатнули как-то за правду его и компанию, что явился он в Петербург и пал в ножки к Порфирию Григорьевичу, что поместили его, по ходатайству, в одну канцелярию, но что, по жесточайшему гонению судьбы, упразднили его и отсюда, затем что уничтожилась сама канцелярия, получив изменение; а в преобразовавшийся новый штат чиновников его не приняли, с к о л ь к о по п р я м о й н е с п о с о б н о с т и к с л у ж е б н о м у д е л у , с т о л ь к о и п о п р - и ч и н е с п о с о б н о с т и к о д н о м у д р у г о м у , с о в е р ш е н н о п о с т о р о н н е м у дел у, — вместе же совсем этим за любовь к правде и, наконец, по козням врагов» (247; пересказ рассказчиком речи Зимовейкина с легкой, чуть ироничнойимитацией ее ис переходом к собственной речи рассказчика);

«Все охали и ахали, всем было и жалко и горько, и все меж тем дивились, что вот как же это таким образом мог совсем заробеть человек? И из чего ж заробел? Добро бы был при месте большом, женой обладал, детей поразвел; добро б его т а м под суд к а к о й ни е с т ь притянули; а то ведь и человек совсем дрянь, с одним сундуком и с немец-

136

ким замком, лежал с лишком двадцать лет за ширмами, молчал, свету и горяне знал, скопидомничал, и вдруг вздумалось теперь человеку, спошлого, праздного слова какого-нибудь совсем перевернуть себе голову, совсем забояться о том, что на свете вдруг стало жить тяжело... А и не рассудил человек, что и всем тяжело! "Прими он в о т только это в расчет, — говорил потом Океанов, — что во т всем тяжело, так сберег бы человек свою голову, перестал бы куролесить и потянул бы свое кое-как куда следует"» (257; пересказ рассказчиком речей жильцов с имитацией их — вплоть до целых блоков, которые вполне могли бы быть прямой речью жильцов — и с плавным переходом к прямой речи Океанова);

«...причитала, что загоняли у нейжильца, как ц ы п л е н к а , ичто сгубили его «всё те же злые надсмешники», а на третий выгнала всех искать и добыть беглеца во что бы то ни стало, живого иль мертвого» (246; пересказ рассказчиком речи Устиньи Федоровны с имитацией ее и включением прямой цитаты);

«...держала у себя несколько штук таких постояльцев, которые платили даже и вдвое дороже Семена Ивановича, но, не быв смирнымии будучи, напротив того, все до единого «злыми надсмешниками» над ее бабьим делом и сиротскою беззащитностью, сильно проигрывали в добром ее мнении...» (240; пересказ рассказчиком речи Устиньи Федоровны с имитацией ее и включением прямой цитаты);

«В показании же хозяйкином значилось, что "Семен-от Иванович, млад-голубчик, согрей его душеньку, гноил у ней угол два десятка лет,

стыда не имея, ибо не только всё время земного жития своего постоянно и с упорством чуждался носков, платков и других подобных предметов,

но д а ж е с а м а У с т и н ь я Ф е д о р о в н а собственнымиглазами видела, с помощиюветхости ширм, что ему, голубчику, нечем было подчас своего белого тельца прикрыть"» (242; переход речи рассказчика в цитату, являющуюся прямой речью Устиньи Федоровны; прямая речь построена неправильно, со сбоем в речь рассказчика);

«Иль оттого, что характерный танец оказался уж слишком характер? ным, иль оттого, что онУстинью Федоровну, по с л о в а м е е83, както «опозорил, и опростоволосил, а е и к тому же сам Ярослав Ильич знаком, и если б з а х о т е л а она, тодавно бысама была обер-офи- церской женой», — только Зимовейкину пришлось уплывать•восвояси» (247; пересказ рассказчиком речи Устиньи Федоровны, с цитатой, являющейся неправильно оформленной прямой речью);

«...а Устинья Федоровна завыла совсем, причитая, что "уходит жилец и рехнулся, что умрет он, млад, без паспорта, не скажется; а онасирота, и что ее затаскают"» (255; пересказ рассказчиком речи Устиньи Федоровны снеправильным включением ее прямой речи в виде цитаты).

Естественно, что эта стихия смешения не удерживается в пределах речи рассказчика84 и захватывает и речь действующих лиц. Лучший пример (и шедевр Достоевского) прямая речь Устиньи Федоровны, подготовленная другими образцами ее речи — прямой, в пересказе рассказ-

137

чика или креолизованнои„ ОС60 — и завершающая „цепьu высказываниидействующих лиц:

«— Ох уж ты мне млад-млад! — продолжала хозяйка, — да что ломбард! принеси-ка он мне свою горсточку да скажи мне: возьми, млад-Ус- тиньюшка, вот тебе благостыня, а держи ты младого меня на своих харчах, поколе мать сыра земля меня носит, — то, вот тебе образ, кормила б его, поила б его, ходила б за ним. Ах, греховодник, обманщик такой! Обманул, надул сироту!..» (262).

Здесь в прямую речь Устиньи Федоровны включается прямая речь Прохарчина (как ее представляет себе его хозяйка, т.е. как слепок с ее собственной прямой речи), в которой эпитет млад сначала относится к хозяйке (млад-Устинъюшка), причем мужской род млад в обращении к женщине выдает первоначальный источник такого употребления (речь самой Устиньи Федоровны с ее уже известным читателю млад-голуб- чик), а во второй раз млад относится уже к Прохарчину (младого меня), причем и здесь млад перенесен из речи Устиньи Федоровны. Трудно представить себе другой пример столь глубокого «заражения» своего слова «чужим», как этот (вплоть до попрания грамматических норм), такой степени внедренности одного в другое, у к р ы т о с т и и дурной возвратности и с в я з а н н о с т и («запечатанности»), удаленности отширокого мира прямого слова, ясного взгляда, открытыхпространств.

Выше упоминалось о двух центрах кульминациив рассказе и о сугубой важности первого из них: как по существу, так и потому, что исследователи до сих пор проходили мимо него, заостряя вниманиена втором центре — обнаружение денег, — оформляющем тему богатого беднякаи задающем более или менее традиционную систему ассоциаций. С анализом этих двух центров самым непосредственнымобразом связанвопросо том, что же т а к о е П р о х а р ч и н, и — через него — о ведущей и д е е рассказа. К сожалению, пока оба эти вопроса не получили удовлетворительного решения, хотя и есть некоторые намеки на приближение к нему.

В соответствии с известной моделью русской жизни, Прохарчин видит высшую гарантию своей безопасности в у к р ы т о с т и , ставшей принципом86. Дело не только в том, чтобы ч у ж о й взгляд непроникал за его ширмы, чтобы никто не знал, где спрятано его сокровище: не менее важно, чтобы намерения, желания, интересы, мысли, планы Прохарчина сохранялись в тайне . Эта русская «Geborgenheit», если говорить языком экзистенциалистских аналогий, откровенно предпочитается им о т к р ы т о с т и . Для Прохарчина, конечно,важнее скрыть, утаить своё, нежели открыть, найти, узнать ч у ж о е , хотя э,топоследнее, вероятно, проще в силу относительной открытости окружающего Прохарчина коллектива (жильцы) и, главное, перспективнее: статус

138

бедного человека, принятый и истово разыгрываемый Семеном Ивановичем, должен был бы, казалось, направлять его на поиск шансов вовне, снаружи, в обществе, у других, т.е. там, где можно возместить недостачу. Но динамическому, хотя и связанному с риском, выходу вовне, активному движению, попыткам развить успех или хотя бы достиг-

нуть его Прохарчин предпочитает косную, инертную позицию неподвижности и укрывания87. Подобно Кащею, Прохарчин проводит большую часть времени у себя за ширмами, на своем тюфяке, у своего сундука, который обернулся для него смертью. Дом, квартира Устиньи Федоровны, угол, пространство за ширмами, постель, тюфяк, сундук задают структуру укрытия, отмечая этапы перехода извне вовнутрь, от рискованного к надежному (именно в н у т р и обитает надежность

(Verlasslichkeit)). В пределах этого узкого мира геометрическая структура определяется тем, что прохарчинский locus, его «внутри», его центр сдвинут в угол, за ширмы; остальное пространство, геометрический центр заняты соседями-жильцами, выступающими как внешний наблюдатель. Пусть от безделья, шутки ради, но они активны. Своими расска- зами-импровизациями (слухами) они нарушают стабильность ситуации88, существовавшую на старой квартире, на Песках, выдвигая воп- росы-гипотезы, провоцируя Прохарчина на ответы, чтобы затем строить новые тесты и тем самым еще более ужесточать ситуацию. В этих условиях у «неподвижного» Прохарчина против «подвижного» противника есть лишь два средства борьбы (посути, весьма русских): г р у б о с т ь , в которой он очень агрессивен (обэтом не раз говорится в рассказе и прямо и косвенно),и х и т р о с т ь , о чем также сообщает рассказчик. Эта хитрость состоит прежде всего в том, что Прохарчин ведет себя так, как будто подозрения его сожителей относительно богатств, запрятанных в сундуке, имеют некоторые основания, хотя и сильно преувеличены. Семен Иванович сам «подыгрывает» жильцам, создавая с их помощью образ сундука, хранилища наиболее утаиваемых им (и, следовательно, ценных) вещей. Для этого он выдвигает тему дорогого замка немецкой работы, который предполагается в скором времени приладить к сундуку (собственно говоря, этот замок, действительно обнаруженный впоследствии среди оставшихся пожитков, — единственная из и з в е с т н ы х ж и л ь ц а м 'относительно дорогих (не по средствам) вещей Прохарчина), и тем самым отвлекает внимание от дырявого тюфяка89, который находился вне всяких подозрений (вместе с тем разыгрывается и другая, отчасти противоположная роль — бедняка, чье тяжелое положение усугубляется непредвиденными вычетами, ср. 249). Свою роль Семен Иванович сыграл вполне успешно. Над его трупом дерутся около сундука Зимовейкин и Ремнев9^; «Устинья Федоровна тащила из-под кровати с у н д у к , обшаривала впопыхах под подушкой, под тюфяком91 и даже в сапогах Семена Ивановича...» (259); «Ярослав Ильич...

ловко овладел с у н д у к о м , которыйхозяйка уже пыталась вскрывать,

...спросил ключ от с у н д у к а , которыйоказался в кармане пьянчуж- ки-приятеля, и торжественно, при ком следует, вскрыл добро Семена

139

Ивановича» (259). Но там — «две тряпки, одна пара носков, полуплаток, старая шляпа* несколько пуговиц, старые подошвы и сапожные голенища, — одним словом, шильце, мыльце, белое белильце, то есть дрянь, ветошь, сор, мелюзга, от которой пахло залавком; хорош был один только немецкий замок» (259). Тюфяк же лежит не тронутым и не заподозренным до самого конца: лишь случай помогает обнаружить спрятанные в немденьги. Не случайно, что сожители Семена Ивановича чувствуют себя о б м а н у т ы м и тем, кого упрекали в простоте и недостатке воображения. «Ах, греховодник, о б м а н щ и к такой! О б м а н у л , н а д у л сироту!...» — воскликнет в конце Устинья Федоровна. И смерть проясняет и закрепляет то, что прошло не замеченным для соседей Прохарчина: «Впрочем, Семен Иванович смотрел скорее как старый самолюбец и вор-воробей. Он теперь притихнул, казалось, совсем притаился, как будто и не он виноват, как будто не он пускался на шутки, чтоб н а д у т ь и п р о в е с т и всех добрых людей, без стыда и без совести, неприличнейшим образом... как о п ы т н ы й , т е р т ы й капиталист, который и в гробу не желал бы потерять минуты в бездейст-

вии, казалось, весь был предан каким-то	с п е к у л я т и в н ы м
р а с ч е т а м . В лице егсхпоявилась какая-то	г л у б о к а я д у м а , а гу-

бы были стиснуты с таким значительным видом, которого никак нельзя было бы подозревать при жизни принадлежностью Семена Ивановича. Он как будто бы поумнел . Правый глазок его был как-то п л у т о в - с к и прищурен...» (262). Финал рассказа вынуждает к коррективам: упрек в простоте и недостатке воображения, в недалекости и ограниченности с неменьшим основанием может быть обращен и к сожителям Семена Ивановича. Их примитивным шуткам и хитростям противостоит, пожалуй, более сложная и патологически изощренная прохарчинская хитрость, заставляющая его разыгрывать развернутые сцены общения с жильцами (чаепитие, разговоры, тема золовки и т.п.)92. В ходе этой «псевдокоммуникации» (герой сообщает своим сожителям мнимости, то, что не соответствует действительности, а сам стремится выяснить у них то, что к этой действительности и, в частности, к нему самому относится) , благодаря ей Прохарчин своим поведением показывает и доказывает свою «простоту» и «бедность» и одновременно наталкивает простодушных и глуповатых «надсмешников» на интересующие его темы (канцелярия, Демид Васильевич и т.д.).

Подчеркивая эти особенности Прохарчина, поскольку они непривлекли внимания исследователей, все-таки нельзя забывать главного: торжество замысла (утаиванье денег, обман сожителей) достигается за счет поражения, смерти. Физическая (и психическая) устойчивость Прохарчина оказалась слабее, менее надежной, чем сам замысел, плоды которого пережили своего творца. И в этом отношении он подобен Кащею: как и сказочный богач и скупец, носящий в себе свою смерть, Прохарчин хранит богатство б е з б л а г о д а т н о , и потому оно экстенсивно, в принципе не реализуемо. В рассказе ни разу неговоритсяо том, к а к копит онденьги"3, к а к и е чувства вызывает у него его богатство, к а-

140