5курс / Проблемы правоведения / Юоидические лица / Суворов Н

Частью сближается, частью резко расходится с Бирлингом, сходясь, напротив, с Иерингом, Книп в своей ценной исторической работе о товариществах публиканов, далеко не столь ценной в тех ее частях, в которых он делает экскурсии в область общего учения о юридических лицах. Он, так сказать, не может говорить спокойно о юридических лицах и отзывается о них в не менее резких выражениях, чем Бринц и Больце. Поставить юридическое лицо на место действительности, это, по мнению Книпа, похоже на то, как если бы кто захотел облегчить себе уразумение трудночитаемого текста, посадив на нем кляксу[347]. Или, как в другом месте он выразился, шляпу можно повесить только на действительный гвоздь, а не на фиктивный[348]. Что же в действительности находится? Только отдельные члены корпорации, настоящие и будущие, с сособственностью и с непосредственным представительством. Даже в fr. 1 § 1 D. III, 4, в котором говорится об arca communis и об actor'е как о признаках corpus habendi и которое приверженцами юридических лиц приводится в виде аргумента, Книп, как указано было выше[349], не видит никакого другого субъекта, кроме настоящих и будущих членов. Только сособственность их не есть обыкновенное condominium, а сособственность, не допускающая иска о разделе, actor же есть непосредственный представитель, действиями которого создаются юридические последствия непосредственно для самих представляемых, в отличие от обыкновенного товарищества, в котором непосредственное представительство не могло иметь места. Книп уверен даже, что если государственная власть обращает собственность корпорации в собственность государства, то тут сособственность немногих индивидов превращается в сособственность всех граждан. Другими словами, и в государстве Книп не видит ничего, кроме множества людей-индивидов и их сособственности, ибо хотя управление находится в руках немногих, но оно ведется в пользу всех сособственников, как и законы издаются для всех подданных; сособственности соответствует юридическая защита, на которую, по словам Книпа, могут претендовать все подданные[350]. Из этих слов можно заключить, что напрасно выставлялась наивной и осмеивалась теория, по которой церковное государство папы рассматривалось как собственность всех католиков!

Против Гирке и Регельсбергера Книп выставляет обычные у противников германизма доводы. Во-первых, лицо не есть субъект, одаренный волей, ибо, напр., ребенок признается юридическим субъектом, а воли не имеет. Во-вторых, под органами мы должны бы были, строго говоря, понимать только орудия, через которые проявляется волеопределение, составившееся путем внутреннего процесса, т. е. корпорация должна бы действовать через корпоративные органы, как естественный человек действует через свои уста или руки. Между тем оказывается, говорит Книп, что эти т. н. органы не только проявляют, а и образуют волю, т. е. они же являются и носителями того процесса, которым вырабатывается волеопределение. Вдобавок деятельность корпоративных органов не ограничивается даже и волеобразованием для корпорации: в своих индивидуальных сферах они преследуют свои интересы и действуют как самостоятельные носители воли и следовательно юридические субъекты, - новое возражение против <органной природы> (Organnatur) тех, кто действует в пользу корпорации[351]. Иеринг считал нужным сохранить юридическое лицо для внешних отношений, но то, что он выдавал в этом случае за юридическое лицо, сводится в сущности, по мнению Книпа, к единому имущественному управлению, лежащему на представителях корпорации, - к этому единому имуществу и сами отдельные члены могут становиться в юридические отношения. Представим себе общину из тысячи членов, говорит Книп. В глазах приверженцев юридического лица население этой общины состоит из 1001 субъекта (т. е. 1000 индивидов + 1 юридич. лицо - община). Для Книпа же тут всего одна тысяча субъектов, которую он представляет себе как нечто единое[352].

Чувствуя, что тут он подвергается сильной опасности <повесить свою шляпу на фиктивный гвоздь> и <посадить кляксу> на своей конструкции, Книп довольно неожиданно начинает рассуждать на ту тему, что нельзя-де сказать, чтобы употребление фикций было всегда и везде непрактично, не следует лишь смотреть на них, как на твердыню юридического порядка. Всякое коллективное обозначение есть фикция (стало быть и стадо?), скорее бессознательная, чем сознательная, и римляне, с одной стороны, говорившие о munisipes, coloni, с другой - об universitas и municipium и проч., подражали лишь словоупотреблению обыденной жизни, в которой нельзя обойтись без фикций. Если, напр., говорят, что на таком-то земельном участке лежит такая-то тягость или такому-то поземельному участку принадлежит такое-то право, то тут прибегают к фикции: о земельном участке говорят с тем, чтобы обозначить неопределенный ряд лиц, сводимых к единству, поскольку права и обязанности относятся к одному и тому же участку, хотя управомоченные и обязанные субъекты образуют множество. И в корпорации также существует единство, но его нужно искать не в лицах, а в единой имущественной администрации: имущество, принадлежащее многим лицам, управляется как единое. Говорят: участок принадлежит общине. Точнее было бы сказать: участок принадлежит отдельным лицам не как таковым, а как членам (!) общины. В общине из 1000 членов я имею дело не с тысячей только отдельных людей, а с союзом, состоящим из 1000 людей (!). В отношении к союзу сейчас же возникает вопрос, подчинены ли отдельные члены один другому или все равны. В общине есть родители и дети, господа и слуги, есть повелевающие и повинующиеся. Для членов предполагается необходимым территориальное пространство - земельная собственность; но не каждый может делать на своем участке все, что ему вздумалось бы. Остается известное пространство, не считающееся в частной собственности, а служащее на пользу всем: земля сдается в аренду, и на вырученный доход приобретаются противопожарные орудия; часть земли употребляется на дороги и на площади, причем право пользования одного лица находит свой предел в праве пользования другого. Итак, мы имеем перед собой не тысячу индивидуальных субъектов, а союз из тысячи индивидов, который, однако, не есть лицо: аккорд не есть самостоятельный звук, а только (!) связь звуков[353]. Собирательное понятие, заключает Книп, нельзя вытеснить из языка, и против правильного употребления фикций нельзя возражать; но юридическое лицо нужно выбросить, потому что оно действительных субъектов выпроводило вон и осталось с бессубъектным имуществом. Что же поставить на его место? Да ничего не нужно. Поскольку дело идет о союзах, достаточно выражения <корпорация>, причем дóлжно помнить, что только человек есть юридический субъект, и термин <правоспособный союз> должен быть изгнан. Институты (Anstalten и Stiftun-gen) должны быть выделены, но какова должна быть их конструкция, Книп не обясняет, довольствуясь замечанием, что мысль Иеринга насчет дестинатаров была не особенно счастливой идеей[354], что в римском праве Stiftungen были наказами и что римлянам даже и в позднейшую христианскую эпоху была не известна какая-либо персонификация, которая не связывалась бы с человеческим союзом. Первый, кто ввел различие между корпорациями и институтами, был Гейзе, а мы, может быть, и не нуждаемся в этом двойственном делении, заключает Книп[355].

Попробуем теперь резюмировать вышеизложенные взгляды и путем критической их оценки прийти к определенному суждению о природе юридических лиц. Трудно не согласиться с Гирке, Бернатциком и др., что понятие юридического субъекта не может быть ограничиваемо областью имущественных отношений гражданского права и что всякая цивилистическая теория юридической личности должна быть проверяема ее пригодностью для области публичного права, хотя отождествление <юридического субъекта> с <лицом> не может быть желательным, равно как и подведение под понятие юридического лица всяких субъектов прав, не исключая и естественного лица - человека. А став на указанную почву, мы должны прежде всего отказаться от мысли о юридическом лице как о чем-то фиктивном. К этому выводу пришел и Pегельсбергер в своих <Пандектах>: <:для правильного понимания существа юридических лиц, - говорит он, - оказалось роковым то обстоятельство, что оно рассматривалось почти исключительно с частноправовой точки зрения. Тот, кто наблюдает государство, общину, многие другие союзы в области публичного права, сразу же признает несостоятельность мнения о фингированном субъекте. Нет, правда, недостатка в голосах, которые вовлечение публично-правового явления союзов в конструкцию частноправовой личности называют тяжким заблуждением. Заблуждение действительно предлежит, да только спрашивается, на какой оно стороне>[356]. Едва ли есть надобность добавлять, что еще менее состоятельной оказывается теория бессубъектных прав для того, кто поддерживает единство понятия юридического субъекта для обеих областей публичного и частного права. Право судить, наказывать, собирать подати и проч., не имеющее субъекта, - это, без сомнения, верх нелепости, как справедливо замечает Бернатцик. В самом деле, едва ли можно сомневаться в том, что жизнь корпораций и институтов не замыкается пределами имущественного права. Не видим ли мы в действительности, что корпоративные и институтные органы, кроме обладания имущественными правами, заключения гражданских сделок и защиты гражданских интересов перед судом, осуществляют разные другие функции административного (а в государстве и законодательного) характера и, кроме того, еще входят с петициями, обращаются с верноподданейшими адресами, делают пожертвования под влиянием патриотических и религиозных чувств, держат дисциплинарный суд, выражают признательность своим должностным лицам и т. п. Почему, например, правление университета, в одном и том же заседании решающее хозяйственные и дисциплинарные дела, для одних дел нуждалось бы в фикции, а для других обходилось бы без ее помощи, в одних делах действовало бы principaliter как компетентный публичный орган, в других - как представитель какого-то фиктивного существа?

Бесспорно, что наука гражданского права имеет в виду только частноправовую сторону жизни корпораций и институтов и делает неизбежную абстракцию, обособляет в мышлении эту сторону жизни от других сторон. , - так выразился Моммзен о римском республиканском государстве[357]. Отвлечение частноправовой стороны от других сторон государственной и корпоративной жизни было действительно великой и глубокой мыслью, громадным прогрессом в области гражданского оборота. Но отвлечение это нельзя понимать так, чтобы путем абстракции создавалось существо, отличное от того существа, из полноты жизни которого сделано технически необходимое отвлечение. Государство не перестает быть государством, хотя и отказывается от своего величества, по выражению Гирке, для гражданских своих отношений с частными лицами; строго говоря, оно даже не разоблачается и от величества, так как суверенитет государства представляется государственным же судом, на рассмотрение которого восходят взаимные претензии фискальных чиновников и частных лиц. Если бы считать государство фиктивным на том основании, что для гражданских отношений оно сравняло себя с частными лицами, в таком случае нужно бы было видеть фикцию и в том, что, напр., министр в гражданских его отношениях рассматривается наравне с частными лицами. Тем менее можно бы было затрудняться обособлением частноправовой стороны во всех корпорациях, не облеченных суверенитетом. Справедливо замечено было Лассоном, что юридическое понятие лица, даже и в применении к отдельному естественному человеку, есть абстракция, в том смысле, что из полноты качеств и сторон жизни человеческого существа берутся только те качества и стороны, которые необходимы для сферы гражданских отношений, точно так же, как государственное право оперирует над понятиями гражданина и подданного. Но отсюда не следует, чтобы путем абстракции в том и другом случае создавалось какое-то искусственное, фиктивное существо отличное по природе от естественного человека. А равным образом нет никакой надобности вдаваться в туманные и скользкие рассуждения о <собственных> и <чужих> правах, как это сделал Бернатцик, чтобы понять, что правительственные установления, не имеющие своего имущества, не суть юридические лица.

Из упомянутых в предшествующем очерке ученых сначала Иеринг, потом Гирке, за ним Карлова и другие вышли из границ частного права при разъяснении понятия юридических лиц и стали на точку зрения публичного или общественного права, различив в человеке индивида и общественное существо. Эту точку зрения нужно признать правильной; к сожалению, названные ученые или ограничиваются недоказанными положениями, как Иеринг, или не делают надлежащих выводов из своих твердо поставленных положений, как Гирке и Карлова, и все вместе не раз впадают в самопротиворечие. Иеринг желает включить все союзы и институты в публичное право на том основании, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, и что природа всех общественных союзов, со включением государства и церкви, одинакова, а если и есть различие, то различие только в цели - функциональное. Эти соображения подкрепляются еще указанием на исторический факт, что дело призрения и первоначальное обучение были сначала частным делом, затем делом союзов и, наконец, стали государственным делом: это обстоятельство дает Иерингу возможность предсказывать, что поглощение государством всех общеполезных союзов есть лишь вопрос времени. Затем, однако, оказывается, что и государство, поглощающее в себе все общеполезные союзы (в том числе, следовательно, и церковь), само обнимается обществом и, следовательно, является членом или частью высшего целого. Справедливо, что общество в теоретическом смысле принадлежит к категории человеческих союзов и представляет собой одну из форм человеческого общежития, которое является, таким образом, высшим понятием сравнительно с понятием государства, но отсюда никаких юридических выводов не вытекает.

Справедливо далее, что публичное есть все то, что касается целей всех и всех вызывает к соединенной деятельности, но несправедливо было бы утверждать, что всеми человеческими союзами преследуются такие всеобщие цели. Ограниченные местным районом и небольшим числом членов, не включенные в высший организм, в котором бы они исполняли органические функции объединяющего их целого, союзы не могут быть ставимы на одну линию с государством и церковью. Государство стремится к устроению земного благополучия не отдельных каких-либо групп и союзов, а всех вообще граждан; церковь стремится сделать доступным спасение для всех людей, даже и за пределами государственной территории, причем насколько она сама составляет часть государственного порядка в данной территории и исполняет государственные функции, содействуя государственному порядку, о ней можно сказать, что и она обнимается государством, а напротив, невозможно сказать, что цель церкви будет когда-либо поглощена государством. Этого невозможно сказать даже и о прочих человеческих союзах в том смысле, чтобы преследование их целей стало исключительным достоянием органов государственного правительства и чтобы не оставалось места для общественной самодеятельности. Дело призрения и дело первоначального обучения сделались для современного государства предметом правительственных попечений, и если поглощение государством всех общеполезных союзов понимать в том смысле, что государство признает цели их важными для себя, то такое поглощение уже и в настоящее время наступило с расширением и разъяснением культурных задач государства[358]. Это, однако, не делает излишними усилия более или менее значительных общественных групп или отдельных людей стремиться к тем же самым целям, таким образом, и к призрению ближнего, и к первоначальному обучению, и если Иеринг предсказывает поглощение государством не только всех общеполезных целей, но и всех общеполезных союзов, следовательно наступление такого времени, когда все общеполезные цели будут достигаться исключительно органами правительства, то позволительно усомниться в исполнении этого пророчества. В минувшем прошлом действительно была такая эпоха, когда государство (т. н. полицейское) брало на себя, т. е. на правительственных органов своих, не только всеобъемлющее представительство всех интересов управляемого народа, но и монополию знать и исключительно своими средствами проводить то, что требуется для всеобщего благополучия. Полицейское эвдемоническое государство было в свое время прогрессом сравнительно с предшествующим, которое ограничивало свою задачу защитой права; полицейское государство обняло все культурные задачи, - и в этом его хорошая сторона; но чтобы в будущем повторилась та же ошибка, в которую оно впало, монополизировав правительственным органам достижение всякого человеческого благополучия, этого, нужно надеяться, никогда не случится. Впрочем, Иеринг во всяком случае прав в том отношении, что общественные союзы и институты выходят за пределы частного права.

Иначе относятся к вопросу об юридических лицах Гирке и Карлова. В возникновении корпораций и институтов они видят <акты общественной автономии>, <процессы социального права>, справедливо рассуждая, что индивидуальная воля лица как субъекта гражданского права не может сама по себе породить ни корпорации, ни института, и проводят различие между органами юридических лиц и представителями или поверенными гражданского права, действующими на основании мандата[359]. В развитии своих мыслей Гирке, однако, впадает в заметное самопротиворечие. Он различает, как мы видели, индивидуальное, социальное и публичное право, относя в то же время социальное право, как скоро оно не возведено на степень публичного (в союзных лицах публичного права)[360], к частному праву.

Социальное право частных корпораций, говорит Гирке, имеет для государства значение не публичного, а частного права, хотя тем самым их общественные и членные отношения к сочленам и другим корпорациям частного права <отнюдь не лишаются своей социально-правовой своеобразности>. Это социальное право имеет для государства то же значение, как и индивидуальное право, и образует, подобно этому последнему, составную часть частного права. Союз как целое и члены как индивиды являются перед государственным судом, как носители равноценных интересов. Обширная область <частноправового социального права>, по своей внутренней структуре сходна с публичным правом, но по своему действию стоит на равной ступени с индивидуальным правом, составляя <своеобразную и самостоятельную часть частного права>[361].

Все это малоубедительно. Каким образом индивид, преследующий свои собственные цели, и союз людей, преследующий общеполезные цели, хотя и в ограниченной географическим районом и числом членов сфере, могут оказаться носителями равноценных интересов, - понять довольно трудно: не было ли бы логичнее считать социальное право на самом деле своеобразной ветвью права, занимающею середину между публичным и частным правом? Римляне, как нам известно, строго различали jus publicum и jus privatum и чего-либо среднего между этими двумя областями не знали, так что даже и вольные союзы старались прикрепляться, так сказать, к публичной почве, приняв на себя вид союзов, преследующих публичные цели государства в области культа или ремесла. Но современное государство тем именно и отличается от римского государства, что в этом последнем общественная жизнь была неразвита сравнительно с нынешним временем, и для какого-либо общественного права, которое стояло бы наряду с публичным и частным правом, не было места в Риме. Полицейское государство также не давало места общественному праву не потому, чтобы оно так же узко понимало свои задачи, как римское государство, а потому, что, исходя из широкого принципа достижения всеобщего благополучия, оно принципиально возлагало на органы государственного правительства осуществление этого принципа. Характерным памятником этой эпохи служит общий прусский ландрехт, который знает только двоякую альтернативу: или договорное соединение частных лиц, не имеющее юридической личности, или существование союза, облеченного юридическою личностью, в качестве публичной корпорации, т. е. государственного учреждения, или части государства[362]. Если позднейшее т. н. правовое государство отказалось от монопольного достижения общественного благополучия органами правительства и предоставило достижение многих задач органам общественным, получающим юридическую личность, то отсюда никак не следует, что указанная двоякая альтернатива должна быть поддерживаема в прежней силе[363]; напротив, более естественный вывод будет тот, что в середине между публичным и частным правом должно находиться <своеобразное общественное право>. Уже то одно обстоятельство, что некогда государство осуществляло те задачи, которые в настоящее время достигаются общественными органами, говорит против частноправовой природы этих органов.

Рассматривая корпорации и институты с точки зрения общественного права, мы не будем поставлены в непременную необходимость отрицать государственное содействие при возникновении юридических лиц. Гирке, как и предшествующие германисты, за ним Карлова, но также и некоторые романисты[364] отрицают необходимость дарования государством юридической личности каждому союзу в каждом отдельном случае. Но если бы даже союз возникал без специальной концессии на основании общих правил, установленных государством, так что государство довольствовалось бы лишь получением сведений о возникшем союзе и контролем, хотя бы отрицательным только, за его деятельностью, нельзя было бы сказать ни того, что союз возник не по воле государства, ни того, что общественная автономия означает нечто независимое от государства. Следовало бы сказать только, что государство установило свободные условия возникновения и широкие границы деятельности общественных союзов, но что в принципе государство дает свое молчаливое одобрение возникающему союзу и молчаливо же допускает свободную деятельность в более или менее широкой сфере.

Напротив, с точки зрения общественного права легко оправдать то различие между органами и представителями, которое делают Гирке и Карлова. В самом деле, как бы ни была установлена теоретическая граница между публичными и частными корпорациями, положительное право разных государств в действительности отличает такие корпорации, которые являются частью государственного правительства в разных инстанциях, хотя бы и с участием общественных сил, каковы городские и сельские общины, избирающие своих излюбленных людей для ведения администрации, вместо того, чтобы получать должностных лиц по назначению от правительства, и такие корпорации, которые не находятся ни в каком соотношении с правительственными инстанциями, возникают по собственному почину и по собственному же почину могут прекратить свое существование, которые, наконец, в достижении своих задач состоят лишь под общим надзором правительства. В отношении к первым легко усмотреть, что их органы, из которых некоторые получают утверждение правительства, отчасти даже назначаются правительством, действуя в корпоративном управлении, осуществляют предоставленное им полномочие не в качестве мандатаров гражданского права, а в качестве должностных лиц или делегатов публичного или общественного права, заимствующих свои полномочия из самой должности, к которой они призваны. Но этого мало. Сами избиратели, подавая голоса на выборах в пользу тех или других кандидатов, осуществляют не правомочие гражданского права, а полномочие публичного или общественного характера, предоставленное законами государства, и по мере этих законов.

Избранные должностные лица избираются затем не для заключения только гражданских сделок или для ведения процессов как поверенные гражданского права, а для целой совокупности дел общественной администрации, чем не исключается, конечно, возможность и даже необходимость обращаться к услугам поверенных как процессуальных представителей для защиты корпоративных интересов на суде. Отсюда следует, что как во всей массе остальных дел, так и в имущественных отношениях гражданского права должностные лица корпораций действуют не потому, чтобы корпорация была нечто фиктивное и недееспособное, нуждающееся в представителе или даже в опекуне, а потому что они имеют законное полномочие на свои должностные действия. Было бы нелегко указать основание, почему, напр., городская дума, устраивая школу в городе или издавая разные обязательные постановления для горожан, действовала бы на основании полномочия без всякой помощи фикции, а вступая в договор подряда и поставки с частным контрагентом, становилась бы представителем фиктивного и недееспособного существа. Но то же самое нужно сказать и о всех вообще союзных образованиях, облеченных качеством юридического лица, хотя бы не имеющих, по положительному праву, характера публичных корпораций. Общее собрание членов, избирая администраторов на основании статутов или устава, - все равно получил ли этот устав специальное утверждение государственного правительства, или пользуется молчаливым его признанием, - осуществляет правомочие не частноправового характера, а общественного; частное право ничего не знает о подобных избирательных правомочиях, которые не могут быть подведены ни под одну категорию субъективных прав в цивильном смысле. А равным образом и избранные администраторы осуществляют правомочие не гражданского, а общественного характера, проходя общественную должность, к которой они признаны доверием общества. Через них действует общество, между прочим, и при заключении сделок гражданского права, и при защите его имущественных интересов не как фиктивное и недееспособное само по себе существо, которое бы нуждалось в опекуне, а потому, что ведение дел всей массой членов общества есть нечто нецелесообразное, и чем многочисленнее и сложнее состав общества, тем с большей ясностью выступает необходимость сосредоточения деталей управления в руках сравнительно немногих лиц, которые, будучи избраны обществом на основании статутов или устава, облекаются должностными полномочиями и принимают на себя должностную обязанность думать за общество и действовать в пользу общества, которое тем самым не отказывается от контроля за ними, и в случае каких-либо особо важных дел может само войти в обсуждение их и вновь уполномочить администраторов действовать в том или другом направлении. В так называемых universitates inordinatae, т. е. в обществах наименее сложных и с наименьшим составом членов, в которых нет даже особой выборной администрации для заведывания делами, где следовательно дела обсуживаются и решаются каждый раз всем обществом, еще труднее было бы усмотреть фактивное существо и указать представляющего его интересы опекуна. И эти общества, конечно, не лишены организации, потому что без организации была бы толпа людей, а не общество, но организация в universitates inordinatae ограничивается тем, что существует орган, которому принадлежит право созвания членов на собрание (напр., на сельский сход).

То же самое, наконец, и даже в большей степени, нужно сказать об институтах. Прежде всего следует указать на часто встречающуюся между юристами неточность в определении значения учредительной воли. Многие понимают это значение так, что и дарование жизни институту есть акт учредителя, и в течение всего дальнейшего существования института в управлении его действует та же самая воля учредителя. Учредитель, хотя бы он, по выражению Иеринга и Гирке, действовал как общественное существо и совершал, по выражению Карловы, акт автономии своим учреждением, не может придать определениям своей воли значения объективного права. Пожертвование материальных средств на учреждение есть дело исключительно доброй воли учредителя, но создание нового юридического субъекта не входит в сферу прав человека, хотя бы и рассматриваемого в качестве общественного существа: юридическое вступление института в жизнь предполагает, что государство оценило общеполезность этого института и дало свою санкцию на его существование. Эта санкция и составляет ту твердую объективную почву, на которую становится учрежденный институт в своем дальнейшем существовании и в своем непрерывном действовании. Этому не противоречит то обстоятельство, что учредитель может выговорить себе или своим наследникам, или каким-либо другим лицам по его желанию известные права по отношению к институтному управлению.