5курс / Проблемы правоведения / Юоидические лица / Суворов Н

Книп, который не видит в юридическом лице ничего, кроме отдельных людей с сособственностью и с непосредственным представительством и кроме единого имущественного управления, приводит следующий пример. Из 100 членов корпорации на собрание, в котором обсуждается вопрос о заключении купли-продажи, явилось 80; из них 45 членов высказались в пользу заключения договора, 35 против, в том числе три члена правления; на основании решения большинства договор заключается правлением. Тут, как говорит Книп, правление есть представитель корпорации в двояком виде: представитель 45 членов в таком виде, что приводит в исполнение их волю, представитель остальных (считая в числе их не только 35 членов, подававших голоса против, а и отсутствовавших, и будущих членов) в таком виде, что на волю их не обращает никакого внимания[381]. Хорош представитель! Ясно, что тут мы имеем дело не с представительством, а с организацией, в которой волевое решение вырабатывается и приводится в исполнение на особых основаниях, а не началах представительства. Что процесс образования воли, пока он не дойдет до окончательного решения, может пройти различные стадии, причем различные воленосители могут высказываться в различных смыслах, это может свидетельствовать только о сложности общественной организации, а может быть и о несовершенстве ее, и ничего не говорит против <догмата воли>. Иногда и при заключении сделок между естественными лицами окончательному изъявлению воли предшествуют разные стадии, напр., при аукционной купле-продаже или при заключении договоров между отсутствующими.

Что касается <сособственности> Книпа, то она замечательным образом опровергается там, где ее, по-видимому, всего скорее можно бы было ожидать найти, - в области отношений между отдельными государствами, входящими в состав германской империи: империя имеет имперский фиск, которому принадлежат разные движимые и недвижимые вещи, почтовые здания и казармы, корабли и железные дороги, лошади, запасы оружия и провианта и проч., и ни к одному из этих предметов неприменимы цивильные принципы о сособственности. Имперский фиск заключает бесчисленные договоры купли, найма и займа, и ни по одному из этих договоров отдельные государства не управомочиваются и не обязываются pro ratа. Имперский фиск ведет бесчисленные гражданские и уголовные процессы, из которых для отдельных государств не вытекает ни прав, ни обязанностей[382]. Оказывается, таким образом, что не только индивиды, составляющие государство, не суть сособственники государственного имущества, а и самые государства, как скоро они входят в качестве членов в высшее целое, не могут претендовать на сособственность. <Единое имущественное управление>, которое Книп ставит на место юридического лица в поправку построения Иеринга и которое чуждо каких-либо органических отношений к индивидам - <сособственникам>, представляет мудреную юридическую загадку. Почему, наприм., государство не могло бы для каждой совокупности индивидов, которую принято называть корпорацией, установить единое имущественное управление, состоящее из государственных чиновников как законных представителей этих индивидов? A как скоро Книп чувствует себя вынужденным признаться, что в общине из 1000 членов он имеет дело не с тысячей только отдельных людей, а с союзом, состоящим из тысячи людей, в котором есть повелевающие и есть повинующиеся и проч., то тем самым впускает в дверь ту самую общественную организацию, которую он с достойными лучшего дела усилиями выпроваживал в окно. Ссылка на <аккорд>, которую он имел неосторожность сделать, обращается также против него. Аккорд, рассуждает Книп, не есть самостоятельный тон, а только связь тонов; но тоны или звуки, в отдельности взятые и связанные лишь внешним образом без гармонического сочетания, дадут в результате не музыкальный аккорд, а галиматью.

Германистов было бы несправедливо упрекать в том, будто бы волю юридического лица они понимают как сшивок из отдельных воль членов, составляющих это юридическое лицо. Не сшивок и не сумма отдельных воль отстаиваются ими, а новая и особая воля, порождаемая союзным целым. Для многих членов эта новая воля может не совпадать с их индивидуальной волей; возможно даже, что благодаря взаимным уступкам и компромиссам боровшихся желаний окончательное волевое решение не будет совпадать ни с одной из индивидуальных воль. Спрашивается, не лучше ли было бы отказаться от искания воли как от занятия праздного с точки зрения цивилиста, и не достаточно ли ограничиться <центром интересов>, <самоцелью>, <разумной формацией>, <опорным пунктом> и т. п.? Едва ли достаточно. Искание воли проистекает не из праздной метафизики и не из теоретических увлечений соблазнительной параллелью между естественным и юридическим лицом, а из практически важного желания поставить волевые решения, управляющие жизнью юридического лица, во внутреннюю связь с организацией его, видеть в этих волевых решениях продукт деятельности самой организации, хотя бы и ограничиваемой, в большей или меньшей мере, высшей волей. С <цивильной> точки зрения <центра интересов> и т. п. едва ли бы можно было возразить что-либо против превращения всех союзов в центры интересов с единым управлением из государственных чиновников, в особенности же против превращения всех самоуправляющихся союзов на территориальной основе в географические округа с центром интересов в каждом округе и с приуроченным к этому центру, поставленным на служение ему <разумным действованием> государственных или церковных должностных лиц. Напр., для церковных приходов как юридических лиц разница будет немалая, смотреть ли на приход как на географический округ с приходским храмом как центром интересов и с поставленным на служение этому центру священником или как на церковно-общественную организацию, в которой волевые решения (конечно, в меру предоставленного приходам самоуправления) составляются при участии церковно-общественных элементов. <Центр интересов> и потому не избавляет нас от труда отыскивать волю, что и в имущественных отношениях естественного лица - человека может оказаться несколько <центров>, напр., у коммерсанта, имеющего несколько предприятий, фабрик и заводов в разных местах с особым управлением в каждом, или у землевладельца, имеющего несколько <экономий> в разных местах с <конторой> в каждой. Наконец, довольствуясь <центром интересов> и устраняя вопрос о воле, мы едва ли могли бы выставить серьезные возражения против олицетворения вещей, а напротив, должны бы были согласиться с тем, что нет таких субстратов, которые сами по себе требовали бы признания, или напротив, сами по себе исключали бы признание их юридическими лицами.

Заявивший себя горячим противником <догмата воли>, Бернатцик своим сочетанием волевого и целевого моментов, как он выражается, не сказал ничего нового в том отношении, что и защитники догмата воли никогда не отрицали, что юридические лица существуют и действуют в <пользу известных целей. Сказать, что <юридический субъект есть носитель всякой человеческой цели, которую господствующий юридический порядок признает самоцелью через предоставление юридической силы той волe, которая требуется для достижения цели>, может, пожалуй, и любой защитник догмата воли. Напротив, конечно, он не согласится с Бернатциком в том, что, <если попечение о вещи или о животном служит человеческим интересам, то эти интересы могут сделаться субстратом института, как скоро государство находит в осуществлении их публичный интерес, но тогда лицом будет не вещь и не животное, а указанная учредителем и государством одобренная цель>, - но последнее положение едва ли вяжется и с собственными рассуждениями Бернатцика.

Не лишено интереса то отношение, в которое стало новое германское уложение к вопросу о природе юридических лиц. Теория ли фикции положена в основу его ферейнового права или теория корпорации (Ge-nossenschaft) как реального образования, хотя не телесного, однако духовного, созданного человеческою волею и исполненного таковой, следовательно волеспособного, спрашиваеть Эк в своих <VORTRÄGE des Recht das über Gesetzbuchs bürgerl.>[383]. Первый проект, говорит Эк, склонялся к теории фикции. Второй проект и окончательная редакция избегают занять определенную позицию. Любопытно в § 26 выражение: <правление имеет положение законного представителя> (Vorstand hat die Stellung eines gesetzlichen Vertreters), а в первом проекте было сказано: <правление есть законный представитель корпорации> (Der Vorstand ist der geset-zliche Vertreter der Körperschaft)[384]. Разные детали и в уложении все еще говорят в пользу теории фикции: правоспособность ферейна возникает лишь благодаря содействию государства и при известных обстоятельствах, но распоряжение государственной власти прекращается, так что, следовательно, проистекает от государства; для совершения действий ферейн нуждается в представителе, как и недееспособный субъект; при ответственности ферейна за вредоносные и законопротивные действия виновником их признается не ферейн, а правление или общее собрание членов. С другой стороны, перевешивают признаки противоположного воззрения, что ферейн не фингируется, а в действительности существует как лицо, что люди служат ему в качестве органов, и через посредство этих органов он действует. В § 104, где перечисляются недееспособные лица, о ферейнах не упоминается; поэтому ферейны не имеют никаких привилегий в отношении погасительной и приобретательной давности. В § 45 представители ферейна прямо называются органами его и, следовательно, понимаются не в том смысле, как опекун или попечитель недееспособного. В особенности же ферейны ответствуют за вред, причиненный их представителями, в большем объеме, чем другие лица за действия своих представителей. Таким образом, говорить Эк, материально и в практически важнейших положениях перевешивает теория реальной личности ферейна, которая поэтому и должна быть положена в вид научной основы для уложения, так что выражение <представитель> (Vertreter) для обозначения органа ферейна, строго говоря, неудачно, - нужно бы было везде говорить о . - Признаки теории фикции в уложении, как кажется, еще более слабы, чем думает Эк. Ведь даже сам Гирке не говорит, что всякий ферейн непременно есть юридическое лицо и что одобрение государства есть признак фикции. А то, что говорится в уложении о <неправоспособных ферейнах>, сильно сближает последние с <правоспособными>[385], т. е. одобренными государством, так что сама собой является мысль: возможно ли, чтобы ферейн, фактически действовавший в виде союзной организации, после того, как получил надлежащее одобрение, превратился бы в призрак?[386]

Выше было объяснено, что и институты, наравне с корпорациями, суть организованные соединения индивидуальных сил для достижения известных общих целей, и что в этом именно и состоит та положительная черта сходства, благодаря которой корпорации и институты подводятся под одну категорию юридических лиц в отличие от категорий индивидуальных людей или естественных лиц. Насколько корпоративная организация рассчитывается на продолжающееся и непрерывающееся достижение цели, можно сказать, что и корпорация усвояет себе институтные черты как учреждение для общественных целей. Но с этого же пункта начинается и различие между корпорациями и институтами.

Всякий институт всегда учреждается для преследования постоянной цели, требующей непрерывающегося достижения, т. е. такой цели, о которой никогда нельзя сказать, что она достигнута и исчерпана, и которая во все будущие времена должна достигаться точно так же, как она достигалась в прошедшем и достигается в настоящем, если только не последует перемены в фактических предположениях, при которых учрежден институт; например, может случиться, что цель, которая казалась полезною при учреждении института, впоследствии может утратить этот свой характер, или, напр., институтное имущество будет уничтожено вследствие каких-нибудь событий.

Из корпораций такое постоянное существование имеют только те, которые имеют публичное значение, которые занимают определенное место в строе государственных учреждений и которые, следовательно, должны иметь столь же постоянное существование, как постоянна вверенная им функция государственного управления, причем само собою разумеется, что при изменении в государственном строе и при замене одних органов другими под другими названиями место прежней организации должна занять новая, которая будет продолжать деятельность прежней, поскольку функция осталась та же самая. Таковы городские, земские, сословные корпорации, которые, будучи корпорациями, в то же время занимают определенное место в строе государственном. Другие общественные союзы могут задаваться целями, достижимыми в течение более или менее продолжительного периода времени, напр., осуществлением какого-нибудь общеполезного предприятия, и с достижением этой цели прекращают свое существование, а равным образом возможно и то, что общества, возникшие свободно, по собственному почину, даже и не достигнув цели, или, находя свои средства недостаточными для достижения хотя бы и не преходящей, а постоянной цели, могут свободно же и по собственному почину прекратить свое существование.

Другая черта различия между корпорациями и институтами заключается в том, что в корпорациях, кроме органов администрации, есть члены общества, из которых каждый имеет право и возможность проявить свои корпоративные права, по крайней мере в избрании администраторов, в выслушании их отчетов и в обсуждении на общих собраниях более важных дел, касающихся общества. В институтах, кроме администраторов, нет никаких членов [387]; контроль за действиями администраторов принадлежит, смотря по различию устава, тем или другим правительственным органам, в том числе и органам самоуправления, напр., городским. Корпорации публичного права и в этом отношении занимают середину между корпорациями чистого типа и институтами чистого же типа. В отличие от институтов, корпорации публичного права имеют не только администраторов, но и членов; в отличие от корпораций в собственном смысле, не каждому члену общества принадлежит осуществление корпоративных прав, даже и в той форме, в какой оно возможно для каждого члена общественных союзов непубличного характера; масса, например, городского населения остается, как выше было замечено, в положении дестинатаров городского управления. Здесь не принадлежность к обществу в качестве члена, а известный ценз дает корпоративные права: ценз этот по положительному праву разных государств определяется различно, то более высокий, то пониженный, тем не менее он существует везде.

Таким образом, институты и корпорации имеют различную организацию, и даже эти последние различаются между собою относительно организации, так как в некоторых из них всем членам принадлежат корпоративные права, в других - не всем. Органы могут получать свои полномочия или от правительства, или от общества, или из того и другого источника вместе, и самая организация может получить различный вид: в обществах, не имеющих публичного характера, и в так называемых universitates inordinatae каждый член до известной степени является деятельным членом организации; в корпорациях публичного права, кроме членов, участвующих в организации, есть уже дестинатары, причем и сами члены, поскольку они в качестве лиц, принадлежащих к корпорации, могут пользоваться выгодами корпоративного управления, оказываются дестинатарами того же управления; в институтах совсем нет таких членов, которые, участвуя в организации, в то же время пользовались бы выгодами управления. Выгоды институтного управления обращаются исключительно в пользу дестинатаров, не причастных организации, члены же организации суть должностные лица, деятельность которых обращена на интересы этих самых дестинатаров.

Отсюда, по-видимому, должен возникать вопрос, можно ли принимать за субъект гражданских прав наличную организацию общества или института без явной опасности для общественного и институтного имущества? Можно, как кажется, отвечать на этот вопрос утвердительно, если мы только отрешимся от представления о собственности как о дискреционной власти собственника распоряжаться имуществом по его усмотрению. Русскому гражданскому праву известен институт ограниченной собственности в так называемых заповедных и майоратных имуществах и отчасти в родовых имениях, поскольку владелец родового имения ограничивается в распоряжении родовым имением. Едва ли можно отказывать владельцу заповедного имения в правах собственности, и однако отсюда не следует, чтобы владелец мог распоряжаться как ему угодно заповедным имением: он должен распоряжаться им в сообразность закону, которым учреждено это имение и которым определены те границы, в которых может свободно двигаться наличный владелец имения. Наличный владелец имеет в виду, что имение в целости должно перейти к его правопреемнику, причем нет надобности конструировать <мыслимое единство> наличного владельца со всеми его будущими правопреемниками для того, чтобы отыскать какой-либо идеальный субъект прав, отличный от наличного владельца. Собственность этого последнего не есть собственность фиктивного лица, а есть собственность в действительности существующего лица, но ограниченная законом в интересах правопреемников, которые будут такими же реальными лицами, как и наличный владелец. В своде законов российской империи[388] говорится, правда, что <заповедное имение признается собственностью не одного настоящего владельца, но всего рода, для коего оно учреждено, т. е. всех принадлежащих к тому роду лиц, как уже родившихся, так и имеющих впредь родиться>; но отсюда не следует заключать, что закон признает собственником заповедного имущества род как юридическое лицо, именно как олицетворенную мыслимую совокупность всех членов рода, постоянных и будущих. Если бы это было так, то закон не назвал бы наличного владельца собственником, потому что собственность юридического лица не есть собствен-ность отдельных членов, его составляющих. Мысль закона не более и не менее как в том состоит, что наличный владелец есть собственник, но собственник, ограничиваемый в осуществлении своей собственности интересами будущих правопреемников. А в последнее время, с изданием закона 25 мая 1899 г. о временно заповедных имениях, эта мысль выступила еще яснее.

Из сказанного нет надобности делать непременно тот вывод, что имущество юридических лиц есть имущество заповедное или тождественно с заповедным[389], но проведение параллели между тем и другим вполне естественно. Для нас важно именно знать, что гражданским правом допускается возможность существования такой собственности, собственник которой ограничивается в распоряжении ею ввиду интересов будущих правопреемников. Общественные власти и органы, администраторы заведений и должностные лица, занимающие в данный момент известную должность, с которой связана известная имущественная масса, в качестве именно таковых органов, администраторов, должностных лиц, а не в качестве частных лиц, преследующих свои частные интересы, владеют корпоративным, институтным и должностным имуществом в сообразность государственным или церковным законам, статутам или уставам, ограничиваемые в своих распоряжениях интересами настоящих и будущих членов общества, настоящих и будущих дестинатаров, будущих преемников в должности, вообще же в тех видах, чтобы данный публичный или общественный орган действовал, не прерывая указанной ему объективным правом публичной или общественной функции. Римские юристы находили же возможным называть наследником не только то лицо, которому по намерению наследодателя должно было достаться наследство (heres fideicommissarius), но и то лицо, которое должно было получить наследство лишь затем, чтобы вручить его кому следует, и на добросовестность которого рассчитывал наследодатель (heres fiduciarius). Организация юридического лица, состоящая в данный момент из таких-то и таких-то физических лиц, точно так же может быть рассматриваема как субъект - фидуциар, имеющий в виду интересы позднейших организаций и поколений. Опасности для общественных интересов эта конструкция не представляет, так как всякая общественная организация, получившая юридическое олицетворение, не бесконтрольно распоряжается имуществом, в корпорациях же непубличного характера даже и все общество в полном составе имеет возможность до известной степени быть активным членом организации. Об опасности здесь можно говорить не более, чем по поводу прохождения любой должности любым должностным лицом. Злоупотребления возможны всегда и везде, но источник едва ли в теоретической конструкции. А между тем указанная конструкция избавляет от необходимости прибегать к неестественным построениям, каково олицетворение цели или имущества, признание юридических лиц, в противность опыту и здравому смыслу, недееспособными, неправильное игнорирование других сторон в жизни и деятельности юридических лиц, кроме имущественной.

Любопытно, что теория фиктивного олицетворения цели, созданная в средние века, разрабатывалась только в немецкой литературе. Французская юриспруденция, напротив, никогда не обнаруживала склонности углубляться в тонкости этой теории: допуская олицетворение в римском смысле разных союзов и учреждений, французские юристы (а равно и бельгийские) принимают эти союзы и учреждения за субъекты прав, отличные от лица физического, и в общем, конечно, стоят на почве фикции, называют юридические лица "PERSONNES purement fictives" (Демоломб), или <êtres fictifs> (Лоран), но воздерживаются от всякого анализа их природы и ограничиваются исследованием и интерпретацией относящихся к ним постановлений положительного права[390].

Не менее любопытно также то обстоятельство, что около пятнадцати лет тому назад Серман, француз (швейцарский)[391], предпринявший исследование об юридических лицах, по ознакомлении с теориями всех выдающихся германских ученых пришел к тому выводу, что истинный субъект прав в лице юридическом суть те лица, волю которых мы видим постоянно действующею и определяющею всякий раз, как дело идет о помещении капиталов, об отчуждениях, о приобретениях и т. д., одним словом, органы или администраторы. Не значит ли это, спрашивает Серман, отдать имущество на произвол этих лиц? Исход не неизбежный, отвечает он. При таком взгляде администраторам не предоставляется больших прав, чем по большей части других теорий. Право есть власть, но не беспредельная. Обыкновенные права, предоставляемые индивидам ввиду их интересов, находят свой предел в сосуществовании других прав, предназначенных для удовлетворения других интересов. Даже самое право собственности, наиболее полное из всех, отдает вещь в распоряжение того, кто обладает ею, лишь постольку, поскольку он, делая из нее употребление, не затрагивает прав других. Права же, которые мы считаем возможным рассматривать как принадлежащие администраторам, находят еще более тесный предел не только в сосуществовании других прав, но и в том факте, что самые эти права должны осуществляться не в интересе самих субъектов их, но в интересе более или менее им чуждом. В области права имущественного, продолжает Серман, всякие права, как вещные, так и обязательственные, имеют своим последствием доставление нам известных выгод, экономических или материальных, поставление нас с вещами внешнего мира, с имуществами в отношение прямое или непрямое, которое дозволяло бы нам пользоваться ими для осуществления наших интересов. Этими имуществами субъект прав может пользоваться для удовлетворения своих собственных нужд (это обыкновенный случай) или употреблять их ввиду внешней цели.

В юридическом лице это исключение становится правилом, так что администраторы, субъекты прав обязаны посвящать корпоративной или институтной цели те имущества, в отношении к которым воля их имеет определяющее значение. Возьмем, напр., собственника земли. Он может обращать доходы с имения на собственное потребление, но может тратить их и на внешнюю какую-либо цель, напр., на раздачу бедным. Допустим теперь, что последнее не есть добровольно взятое на себя землевладельцем дело, от которого он мог бы отказаться, а обязанность, признанная и возложенная законом: мы получим здесь институт. Право на землю в этом случае не есть право собственности, потому что обладатель его не имеет jus utendi et abutendi, тем не менее он остается субъектом права на эту вещь. Его воля рассматривается всегда, как определяющая в отношении к данной вещи, в противоположность другим волям, - только власть, предоставленная этой воле, не есть власть абсолютная, а ограничена в осуществлении известным направлением: лицом к лицу с нею стоит обязанность употреблять вещь и доходы с нее на преследование определенной цели. Таким образом, истинный отличительный характер прав администраторов состоял бы в том, что они ограничиваются обязанностью употреблять так или иначе вещи, находящиеся в обладании их субъектов. Обязанность эта не устанавливает цивильного обязательства, она не соответствует какому-либо праву, которое бы принадлежало третьему. Это есть долг моральный, но признанный правом, которое требует исполнения его. Это есть факт, имеющий сингулярную природу, но не невозможность и не аномалия; из сингулярной природы вытекал бы тот вывод, что в области вещных прав право собственности, как право употреблять и злоупотреблять, не принадлежит администраторам, которые могут употреблять имущество юридического лица только ввиду его цели, а не распоряжаться по собственному усмотрению. В этом смысле можно сказать, говорит Серман, что имущества юридических лиц суть имущества без собственников или что администраторы имеют собственность формальную и номинальную, т. е. в отношении к третьим, но не собственность материальную и экономическую. В отношении к правам обязательственным администраторов можно бы было считать истинными кредиторами в том смысле, что они одни могут приобретать права требования для юридического лица и требовать экзекуции, но эти права имеют особую природу, ибо субъекты их должны употреблять сумму, на которую простирается требование, в пользу корпорации. В пассивных обязательствах юридического лица точно так же можно бы было представлять администраторов должниками в том смысле, что к ним одним лично обращается экзекуция; но так [как] долги эти заключены не в их интересе, а исключительно в интересе внешней цели, они не обязаны уплачивать их из собственного имущества.

Окончательный вывод, к которому приходит Серман, заключается в том, что истинный субъект прав в лице юридическом - не определенное какое-либо раз навсегда лицо, но индивиды, определяемые тем фактом, что они находятся в тот или другой момент в таком или другом положении, по аналогии с тем, что мы видим в сервитутах, т. е. субъекты не суть определенные раз навсегда лица, а суть лица, определяемые устройством: эти лица пользуются, ввиду цели, известными правами, которые можно назвать правами администрации, в фикции же нет никакой надобности. В подкрепление своего воззрения Серман ссылается еще на то обстоятельство, что англичане и американцы не знакомы ни с олицетворением цели, ни с олицетворением имущества, а просто-напросто олицетворяют орган института или кураторов[392].

Последнее обстоятельство и в самом деле любопытно и служит к подтверждению выше сделанного замечания, что теория фикции, возникшая в средние века, нашла себе прием и защиту только в немецкой литературе, да и то, как выше было разъяснено, весьма многие из немецких юристов стараются изгнать фикцию из учения об юридических лицах. Впрочем, собственную аргументацию Сермана нельзя признать ни ясной, ни последовательной, ни убедительной. Справедливо, что собственность не необходимо понимать, как безграничное jus utendi et abutendi. Напротив, неверен взгляд, будто обязанность администраторов по управлению имуществом юридического лица есть долг моральный. Не говоря о тех ассоциациях, которые германистами называются Genossenschaften, где с интересами корпорации как целого тесно связываются интересы отдельных членов, даже и в отношении к администраторам общеполезных институтов нельзя было бы сказать, что интересы заведений суть нечто чуждое администраторам их. Правда, интересы эти не суть интересы эгоистические, но это не мешает администраторам вкладывать в администрацию весь запас разумения и сил, так сказать, всю душу. Серман незнаком с идеей юридических лиц как общественных организаций: отдельные администраторы, вступая в ту или другую общественную организацию в качестве членов проникаются интересами этой организации как своими собственными, и исполнение ими обязанностей административных есть не только нравственный долг, но и обязанность должностная, общественная или государственная, которая в том же смысле и в той же мере носит на себе юридический характер, как и обязанности всех лиц, состоящих на всякого рода государственной и общественной службе.