5курс / Проблемы правоведения / Юоидические лица / Суворов Н

Что касается правоспособности Божества, то Бернатцик, допуская, что взгляд на богов как на юридических лиц не противоречит языческому антропоморфизму, в применении к христианству считает подобный взгляд, согласно с Гюблером и Шульте, наивным богохульством: ведь если Бог или Христос суть собственники - носители эгоистических имущественных интересов, то наряду с ними существуют и другие, равно управомоченные субъекты, а над всеми субъектами должна стоять высшая власть, способная и призванная приводить в согласование разные интересы, чтобы сделать возможным общежитие! Ангелы же и святые имеют бестелесное существование и не могут иметь никаких целей, похожих на человеческие цели[326].

Принадлежит ли признанная юридическим порядком воля самому субъекту защищаемого интереса, или не принадлежит, для понятия субъективного права несущественно. Этой волей может быть и воля другого субъекта, как скоро юридическими императивами обеспечивается проявление ее в интересе целевого субъекта. Право есть не Wollendürfen, а человеческий интерес, осуществление которого обеспечивается через Wоllendürfen, - другими словами, право есть человеческая цель, для осуществления которой юридический порядок признает возможность волевого господства, связывая с волей юридические последствия, все равно, кому бы эта воля ни принадлежала. Поэтому, если защищающая интерес воля есть воля самого государства, то отличного от него юридического субъекта нет. Этим права отличаются от юридически защищаемых интересов, как таких, защита которых не вверяется самостоятельной воле, отличной от государственной воли. В сказанном можно, следовательно, усматривать критерий юридической личности публичного установления, в особенности разных фондов, которыми так богато современное публичное хозяйство. Не всяким посвящением имущественного комплекса или капитала определенной цели создается юридическое лицо: пока данная цель рассматривается как совпадающая с целью данного союза, мы имеем пред собою точно такое же отношение, как если бы индивид часть своего имущества посвящал той или другой цели. Подобно тому, как индивид таким целеназначением не создает никакого института, оставаясь собственником имущества, так и там общение остается собственником фондов, - и только тогда, когда цель ответвляется, в качестве самостоятельной по отношению к цели общения, и когда призывается особый носитель для ее осуществления, мы имеем пред собою юридическое лицо. Впрочем, при институтных формациях этого рода возможны многоразличные переходы к правительственным установлениям или к присутственным местам, смотря по степени влияния государственной воли на обособленную институтную волю, и институт в самом деле становится правительственным установлением, как скоро управление им ведется постоянно государственными должностными лицами[327].

Из того, что сказано о волевом моменте, выясняется, каким образом множественность целей юридического лица может примиряться с его единством. Несомненно, что если бы делать ударение исключительно на целевом моменте, мы пришли бы к допущению стольких юридических лиц, сколько целей поставлено. Для индивида, как и для союзной личности, могут быть поставлены многие цели без возникновения отсюда многих личностей, если эти цели связаны между собою единою реализующею волею, - в таком случае единая воля и есть объединяющая связь для множества целей[328].

Ввиду того, что в установленном выше понятии <общения> приняты в соображение все принципиальные элементы, которые считаются существенными на взгляд приверженцев т. н. органического учения о государстве, поскольку <органисты> не запутываются в поэтических мечтаниях и в мистических образах, Бернатцик находит, что, пожалуй, общение можно называть и организмом, а процесс реализации общей цели - жизнью союзного организма, по аналогии с жизнью физического организма, состоящею в достижении целей, которые он ставит себе или которые ему ставятся. Но единство цели и достигающей ее воли и есть единственный признак, общий обоим родам организмов, которые существенно различаются между собою тем, что в физическом организме единство воли дается природой, а в союзном организме оно должно быть порождаемо из множества воль, - различаются, следовательно, тем моментом, который мы обыкновенно называем волевой организацией в т. см. Таким образом, в естественном организме существует психическое единство, а в союзном организме - психическое множество отдельных воль, которое становится единством лишь через medium добровольного или вынужденного признания господствующей воли, следовательно, путем множества волевых операций. Но как ни глубоко это различие, оно не дает права исключать последний род из понятия организмов, ибо различие уравновешивается сходством тех частей физического организма, которые мы называем членами, с носителями воли в союзном организме. Сходство в том, что через посредство тех и других организм вступает в соприкосновение с внешним миром. Но члены физического организма только по-видимому действуют, так как действие их условливается единым психическим процессом, в союзном же организме носители господствующей воли действуют самостоятельно, и действия их отличаются от индивидуальных действий тех же людей только целями, которым они служат: носители господствующей воли, как скоро действуют в качестве ее органов, преследуют не свои индивидуальные, а общие интересы. Следовательно органы нужно приписывать и физическому, и союзному организму, только самостоятельность органов первого есть не более, как кажущаяся видимость, в союзном же организме она есть реальная действительность. Это не мешает обоим организмам быть опять сходными в том, что не всякая составная часть организма есть орган. Как в физическом организме основные элементы (молекулы, клеточки, ткани), различаются от органов, как таких частей, которые выступают во внешнем мире, действуя, наблюдая, соображая, так и в союзном организме роль некоторых частей состоит в том только, что они жертвы приносят, способствуя собирательному интересу, но не принимая участия в волеобразовании[329].

, как мы видели выше, одно и то же лицо может осуществлять разные цели, то и наоборот, один и тот же интерес, признанный юридическим порядком в качестве <самоцели>, может иметь нескольких субъектов. Юридический объект может различным образом служить целям многих субъектов. Во-первых, сюда относятся случаи общения с чисто эгоистическим характером, где каждый преследует свои цели, и, как бы интенсивно ни был образован волевой союз, соединения целей нет (jura in re aliena, condominium, societas, разные формы общения германского права)[330]. Возможен далее такой способ соединения, что путем удовлетворения права одного удовлетворяется вполне или отчасти и право другого: подобная форма общения требует особого распределения диспозиционного правомочия между участниками, так что один при осуществлении своего права вполне или почти вполне свободен, тогда как другой в своем диспозиционном правомочии вполне или отчасти ограничен. Такое распределение власти (Machtvertheilung) имеет сходство с отношением представительства, потому что и при представительстве право субъекта осуществляет другой, но разница в том, что кажущийся представитель сам есть субъект этого права, и следовательно право тут осуществляется как собственное, но в то же время осуществляется и право другого. Рассматриваемый тип общения возможен только там, где эгоистический интерес одного в силу более глубокого мотива связан с интересом другого (напр., собственное право известных лиц из фамильного круга на законное представительство нуждающихся в помощи членов фамилии, право отца на управление и узуфрукт в имуществе детей, право известных родственников на опеку, право мужа на управление имуществом жены, в особенности же разные формации германского права, как собственность, делимая между сюзереном и вассалом, помещиком и крестьянином). Все это понадобилось Бернатцику затем, чтобы сказать, что последний тип воспроизводится и в таких случаях, когда на месте индивида оказывается союз, так что получается, напр., собственность, делимая между высшим церковным союзом и отдельными церковными институтами, между телами самоуправления и государством, между монархом и государством, между отдельным государством и союзным государством (Bundеsstaat)[331]. А это последнее нужно было сказать для того, чтобы удовлетворительно, как он надеется, разъяснить темный для других вопрос о разделе прав или власти между государством и конституционным монархом, а также между государством и органами, или, как выражается Бернатцик, телами самоуправления (Selbstverwaltungskörper). Но господствующему воззрению на право как на господство воли нельзя в одно и то же время осуществлять право и в качестве органа, и в силу собственного права[332], между тем как, по мнению Бернатцика, наука тут имеет дело с делимым правом: монарх или тело самоуправления, осуществляя государственные права, осуществляют в то же время и свои собственные права, так как имеют право на свое <органное> положение, т. е. на образование государственной воли, или на содействие ее образованию. Напр., права общин, уездов, провинций, учебных, церковных и других установлений и обществ суть их собственные права, признанные законом за таковые, так как ими обеспечивается возможность собственного, хотя и ограниченного, распоряжения в преследовании целей; перед государственным правительством они выступают в отношении их компетенции как сторона[333]. В то же время тела самоуправления суть органы государства, через которые выражается воля государства и достигаются государственные цели. Отсюда своеобразный раздел волевой власти между государством и телами caмoyпpaвлeния, в силу чего правительственные органы имеют право наблюдения и контроля, аннулляции законопротивных актов, более или менее интенсивного влияния на определение и увольнение должностных лиц, принуждения их к исполнению должностных обязанностей.

С тех пор, как средневековую раздельную собственность изгнали в угоду римским понятиям, говорит Бернатцик, не достает общепонятного и вместе приличного слова для обозначения таких прав в имуществе, которые принадлежат двум субъектам, о чем тем более следует сожалеть, что означенная форма общения представляет собою тип, выxoдящий далеко за пределы применения понятия собственности и распространяющийся на всевозможные права, не исключая и области международного права[334]. Окончательный вывод, к которому приходит Бернатцик, состоит в том, что т. н. <органы> общения или института суть их воленосители, но не субъекты тех прав, которые осуществляются их волею, и что поэтому государственные должности и присутственные места не могут рассматриваться как юpидичecкие лица, за исключением таких воленосителей, которые имеют собственные права на свою компетенцию и в то же время суть органы, следовательно осуществляют и собственные, и в то же время чужие права. Помимо же этих случаев остается правилом, что <органы> не суть правоносители, а только воленосители, напр., не такой-то суд имеет право судить и наказывать, а государство. Если же бы называть юридическим субъектом и того, кто осуществляет право от чужого имени, то понятия <права> и <юридического субъекта> затерялись бы или сделались бы негодными для научного употребления: куратор, опекун, законные представители, органы общения осуществляли бы собственные права, осуществляя чужие, т. е. понятие юридического субъекта исчезло бы в понятии волевого субъекта, между тем как нам не придет и в голову сомневаться, напр., в том, что опекаемый остается субъектом права собственности, хотя правомочие распоряжаться вещью принадлежит опекуну, и таким образом диспозиция может принадлежать и другому лицу, кроме субъекта данного права. Бернатцик уверен, что если защищаемому им воззрению будет доставлено господство в юриспруденции, если <догмат воли>, - эта, по выражении француза, , отойдет в ряд ниспровергнутых заблуждений, тогда и основные проблемы публичного права представятся в правильном освещении, и воссияет полный день в науке, в области которой теперь бродят привидения[335].

Против фикции и бессубъектного имущества высказались и некоторые цивилисты и романисты в своих учебниках и руководствах. Так, Зродловский, определив сначала существо юридического лица отрицательно (т. е. что оно есть лицо без человеческой индивидуальности), продолжает: <положительное определение этого существа берется из опыта, который учит, что существуют жизненные силы, жизненные цели и жизненные явления, которые не составляют собою жизненного круга опредленного индивида, но, переходя за границы индивида, принадлежат к жизненному кругу, обнимающему множество индивидов, - такой союзный жизненный круг мы называем корпорацией>[336]. Штоббе говорит, что лица, обыкновенно называемые, в противоположность физическим, идеальными, мистическими или моральными, <не суть фикции, не суть создание положительного права, но право признает лишь наличность субъекта - лица, имеющего волеспособность и имущественную правоспособность подобную же, но более ограниченную сравнительно с человеком>. <Такого рода не телесные, не физические лица, - продолжает Штоббе, - принадлежат как публичному, так и частному праву; без сомнения, государство, политические общины, церковные общины возникли не благодаря фикции, не фикции обязаны своим существованием, не суть создание права, но суть действительные юридические субъекты, - существа, обладающие волею и могущие приобретать права>[337]. Дернбург oпределяет юридические лица, как имеющие самостоятельную правоспособность организации, принадлежащие человеческим обществам, или, иначе, общественные организации, - о юридических лицах нельзя сказать, чтобы они были чем-то телесным, но нельзя сказать и того, чтобы они были чем-то нереальным, - они суть представления, но это еще не значит, что они - фикция[338].

Еще решительнее примкнул к германистам Регельсбергер в своих <Пандектах>. Цель прав, говорит он, есть обеспечение и споспешествование человеческих интересов. Явление, прежде всего представляющееся нашему наблюдению, это - преследование интересов индивидуальными людьми; но это лишь одна из форм, а не единственная форма преследования. Многочисленные человеческие интересы или вообще, или по крайней мере наилучшим образом могут быть достигаемы только путем соединения индивидуальных сил. Чувством недостаточности индивидуальных сил, с одной стороны, сознанием общности цели - с другой, вызываются многочисленные человеческие союзы, которые, подобно сети, растянуты над человеческим обществом и в стороне от которых мог бы остаться лишь какой-нибудь Робинзон на пустынном острове. Между человеческими союзами существует величайшее разнообразие в отношении цели, состава, крепости союза и т. д. Юридический интерес преимущественно представляет одна группа, особенности которой наглядным образом наблюдаются нами в государстве. Государство есть союз лиц для целой совокупности целей, рассчитанный не на определенных, в наличности существующих людей, а на неопределенное число настоящих и будущих членов. Государство есть носитель разнообразнейших интересов, не всегда совпадающих, часто даже сталкивающихся с интересами отдельных членов. Для удовлетворения этих интересов государство становится исходным, центральным и целевым пунктом обширнейшей деятельности. В нем развивается власть, действующая и внутри, и вовне. Кратко сказать, государство представляется нам существом с собственными интересами, с собственной жизнедеятельностью, с собственной волей. - Те же приблизительно признаки, в большей или меньшей мере, находим мы в общинах, в религиозных союзах, в многочисленных ферейнах для целей науки, искусства, общей и эгоистической пользы, развлечения, хозяйства. везде, во всех таких союзах, материальные и духовные индивидуальные силы соединяются для общего действования, так что возникает существо, решительно отличное от суммы отдельных членов. Собственные интересы, собственная жизнедеятельность, собственная воля - все это признаки существа как личности. Такая личность, правда, создается из индивидуальных лиц и работает исключительно их силами; но из постоянного, на твердой организации покоящегося, взаимодействия отдельных воль в видах достижения общей цели возникает новая воля, общая воля, как из многих ручейков образуется река. Такие собирательные личности не суть произведения природы, как люди, а суть общественные образования. Мы не можем видеть их нашими телесными глазами или осязать руками, но это не значит, что они - ничто, призрак, фикция. Многие из таких собирательных личностей доказывают нам иногда свою реальность очень чувствительным образом, как, напр., государство и общины. Не одно только телесное реально (а поэты и философы утверждают даже иногда, что призрак есть то, что мы называем реальным миром, и что истинно реально только невидимое). Для кого телесное и реальное - синонимы, тот должен оспаривать и реальность самого права. Обыкновенно эти социальные формации не положительным правом создаются; положительное право находит их как порождения общежития и облекает их правоспособностью соответственно потребности и своей задаче. Так, наряду с людьми как юридическими субъектами возникают совокупности лиц или корпораций.

Соединение людей в одно собирательное целое возвышает человека из индивидуальной сферы в социальную. Но социальные цели преследуются не в одной только форме корпоративного соединения. На благо большего или меньшего круга индивидуально неопределенных лиц действуют Anstalten с религиозными, просветительными, благотворительными целями, епископские кафедры, капитулы, университеты, больницы, дома призрения бедных, сирот, художественные учреждения, кредитные и проч. Если такие учреждения основываются государством, общиной или другой корпорацией, то они входят в юридическую сферу государства, общины и проч.; самостоятельного юридического субъекта тут нет. Нет его и тогда, когда государству или общине частными лицами предоставляются имущественные средства sub modo с наказом позаботиться об осуществлении определенной цели заведения или капитала. Но Anstalt или Stiftung могут вступить в жизнь и без включения их в сферу какого-либо существующего юридического субъекта, т. е. могут быть поставлены юридически самостоятельно: епископии, другие церковные институты, университеты, многие госпитали, дома для призрения бедных, банки и т. д. Самостоятельные Anstalten и Stiftungen - суть центры многообразной деятельности в юридической области по управлению имуществом, равно как по достижению институтной цели. В пользу этой цели покупают и продают, берут и дают в заем капиталы, определяют и увольняют служащих и т. д. Значит и здесь наблюдаются нами признаки существа, вторгающегося в общежитие, с собственным кругом интересов и с собственной жизнедеятельностью. Давным-давно и сложился взгляд на институты как на юридические субъекты, и не только в народных воззрениях, которые заходят в персонификации даже и дальше, чем юрист мог бы последовать за ними, олицетворяя, напр., торговлю, оборот, общественное мнение, публику, но и в юридической теории и практике.

В противоположность приверженцам фикции и бессубъектного имущества, а также и рассуждениям Бернатцика, Регельсбергер ставит положение: лицо есть субъект воли. В корпорации этот субъект воли есть множество лиц, соединенных в одно целое, организованная совокупность лиц. Но и институт есть также организация человеческих сил для постоянного служения социальной цели. Соединившись, эти силы обнаруживают себя вовне волеизъявлениями и эффектами, для которых индивидуальные воли людей, сидящих за ткацким станком организации, служат лишь элементами. Этот общественно-правовой организм и есть субъект воли и права в самостоятельных институтах. Вывод из всего сказанного тот, что юридические лица наравне с физическими - суть центры жизнедеятельности и виновники волевых актов. Юридические лица суть действительные, реальные юридические субъекты, хотя и не имеющие телесной индивидуальности; основу их образуют общественные организмы, и оживляющие их элементы - суть люди, и поскольку эти люди как члены организма действуют на служение ему, в пользу его целей, они порождают союзную жизнь, отличную от их индивидуальной жизни[339].

Из новейших конструкций юридического лица заслуживают нашего внимания конструкции Бирлинга и Книпа; обе они могут рассматриваться как попытка (по-видимому, запоздалая) отстоять во что бы то ни стало то фикцию, то построение Иеринга в известной модификации.

Бирлинг, как уже замечено было выше[340], решительный противник бессубъектного имущества: по его словам, мыслить имущество, которое никому бы не должно было принадлежать, или права и обязанности, которых никто не должен иметь, столь же невозможно, как невозможно мыслить удовольствие, надежду, счастье, которых никто не должен и не может иметь[341]. Но он столь же решительный защитник фикции. Взгляд его на юридические лица стоит в тесной связи с его воззрениями на объективное и субъективное право.

Как известно, Бирлинг отрицает понятие объективного права как такого, которое существовало бы само по себе, возвышаясь над теми, кто пользуется его благами. Даже и приняв форму писанного права в виде кодекса или свода, оно остается в сущности формою нашего воззрения на право и существует лишь в умах тех, кто пользуется его благами, проявляя свое существование в правоотношениях (Rehtsverhältnisse), т. е. в соответственных юридических притязаниях (Rechtsansprüche) и юридических обязанностях (Rechtspflichten). Поэтому субъектом правоотношений (т. е. и прав, и обязанностей), иначе юридическим субъектом, может быть только тот, кто в состоянии признать норму, т. е. правоотношение как нормальное. Значит тут требуется человек, обладающий разумом, ибо без разума нечего и говорить о признании. Только такой, обладающий разумом и способный признать юридические нормы, член общения и есть действительный юридический субъект. Все остальные возможные юридические субъекты суть уже то наполовину, то целиком фиктивные. Наполовину фиктивны дети, безумные, иностранцы, безвестно отсутствующие. В силу самой природы правоотношений как коррелятивных отношений юридических притязаний и юридических обязанностей мы, напр., будучи обязаны в отношении к воленеспособному, исполняем нашу обязанность, так как для нас практически безразлично, волеспособен субъект притязания или нет. Затем, когда волеспособный субъект, против которого мы имели притязание, умирает, и универсальным преемником его оказывается малолетний, следовательно воленеспособный субъект, мы опять-таки считаем его обязанным, так как наши имущественные притязания не отмечены обыкновенно личным характером и с одинаковым успехом могут быть удовлетворяемы и другими, кроме обязанного. Таким образом, понятие универсального преемства мы применяем и к воленеспособному, возможные же при этом практические сомнения устраняем дальнейшим требованием представительства. А затем мы приходим и к признанию за воленеспособным всяких родов имущественных обязательств, предполагая, что исполнение возможно через других волеспособных лиц, т. е. через представителей. И при всем том остается факт, что воленеспособный никогда не считается юридическим субъектом сам по себе, т. е. как истинный сопризнающий член юридического общения, но всегда лишь в представлении других, главным образом другой противной стороны. Поэтому-то он и правоспособен не сам по себе, т. е. не просто в силу обладания естественными качествами, от которых нормальным образом зависит обладание правами и обязанностями, а всегда более или менее фиктивным образом[342]. Вполнe фиктивны юридические лица, так как тут фикция личности связывается уже не с естественным субстратом, каков ребенок или душевнобольной человек, а с простым понятием. Напрасно, говорит Бирлинг, боятся фикций в науке. Фикция, конечно, не есть самоцель, но как вспомогательное средство мышления, научной работы и доктрины она и полезна, и неизбежна, - неизбежна уже потому, что фикции приняты и в положительном законодательстве, стало быть относятся к положительному материалу, подлежащему научной разработке, а искажение материала никогда не может быть научно. Древнейшим эпохам истории, а также современному праву бесчисленных диких народов фикция несомненно чужда, а поэтому и юридическое лицо можно считать в известной степени историческим понятием; но разве и древнейшее право не оперировало с помощью разных наивных фикций, рассматривая, напр., в качестве юридических субъектов не только людей, но и сверхземные существа, - в языческое время - богов, в христианское время - Христа и святых[343]?

Фикция юридических лиц, по Бирлингу, оказывается не одинакового содержания, смотря потому, о корпорациях или об институтах идет дело. В применении к корпорации фикция состоит, во-первых, в том, что на место совокупности или множества индивидуально определенных лиц, в данный момент существующих, ставится другое множество, всегда остающееся равным себе, несмотря на последовательные изменения в его составе, следовательно совокупность лишь генерально-определенных, с течением времени сменяющихся лиц. Во-вторых, это множество принимается за единый субъект и таким путем получается особый, отличный от всех отдельных членов и всегда лишь идеальный, т. е. в представлениях лишь людей существующий, субъект[344]. Но если, рассматривая корпорацию, как некоторое единство, в противопоставлении ее всем третьим мы не можем обойтись без фикции, то еще более неизбежными оказываются фикции, как скоро будем иметь в виду отношение корпорации к ее членам. Истинное, нефиктивное отношение между частью и целым просто-напросто невозможно. Всякое правоотношение есть взаимность притязания и обязанности, противопоставление одного другой. Но часть как таковая стоит внутри целого, а не против него. Затем, противопоставляя часть целому, мы должны бы были, строго говоря, под этим целым понимать просто совокупность всех других членов за исключением того члена, который противопоставляется, а между тем на самом деле мы смешиваем совокупность в вышеразъясненном смысле (т. е. в противопоставлении ее третьим) и совокупность в последнем смысле (т. е. в смысле целого, которому противополагается часть) и вдобавок приписываем той и другой совокупности, или тому и другому множеству, волю, отличную от воли тех, из кого это множество составляется. К фикции, наконец, прибегаем мы всякий раз, когда говорим о деятельности общения через известные органы общения. Орган, по самому его понятию, не может иметь воли, а может быть только исполнительным орудием. И когда мы говорим об органах союза или государства, то знаем очень хорошо, что деятельность его основывается на волерешениях тех живых людей, которых мы называем органами. Органами они представляются нам всегда только потому, что мы в то же время смотрим на их волю не как на таковую, но как на волю данного союза или государства, следовательно приписываем последнему нечто такое, чего оно не имеет, т. е. фингируем. Все это, очевидно, говорится по адресу Гирке[345]. Во всяком случае все указанные приемы фикции в применении к корпорации имеют своим базисом множество или совокупность. Напротив, при так называемых universitates bonorum содержание фикции состоит в том, что за неимением всякого базиса субъект просто-напросто придумывается там, где в нем нуждаются и где его нет в действительности, для того, чтобы иметь возможность применить понятие имущества[346].