*22. Парадоксы г. Грина (на примере одного романа по выбору).

Парадоксальны не только характеры изображаемых людей, парадоксальны положения, в которых они оказываются, повороты событий, происходящих в ходе повествования, наконец, типичные финалы гриновских книг.

Трудно забыть финал замечательного романа «Суть дела» (1948), в котором служитель церкви, старый священник Рэнк, оказывается более снисходительным к грехам, совершаемым людьми, чем лицемерная ханжа Луиза Скоби, любопытствующая, будет ли подвергнут строгой каре «на том свете» ее муж, совершивший самоубийство — смертный грех, принеся в жертву Луизе (которую он не любит) не только свою совесть, но самую жизнь.

Парадокс — это не просто излюбленное гриновское средство раскрытия жизненных явлений и людских судеб. Еще в 30-х годах это средство было органически связано, прямо вытекало из парадоксальности жизневосприятия (и даже жизненного поведения) самого Грина, его огромного сочувствия человеку в его печальной доле (или, иначе, житейской ситуации). Достаточно вспомнить образ Пинки в «Брайтонском леденце» (1938) или Феррента в романе «Меня создала Англия» (1935) и конечно же Энд-рьюса — героя самого первого романа «Человек внутри».

Насыщены парадоксами «Тихий американец» и «Комедианты», «Почетный консул» и грустный гротеск — «Путешествие с моей тетушкой» (1969).

Обращается Грин очень часто также к подтексту, не прибегая, правда, к приемам Хемингуэя: меньше всего он стремится расшифровать тайники сердец своих героев.

Вспомним структуру «Почетного консула». Доктор Пларр — молодой скептик, искавший, но так и не нашедший отца, видимо, замученного в застенках Парагвая, почти случайно погибает в Аргентине от руки шефа полиции, проводящего операцию по поимке герильеров, которым он — Пларр — оказал содействие. Старый и больной Чарли Фортнум — почетный консул отдаленной провинции Аргентины, где происходит действие (уцелев исключительно благодаря врачебной помощи, вовремя оказанной ему Пларром), опровергает версию полковника, по которой Пларра убили герильеры.

Но в финале романа (финалы Грина всегда парадоксальны) лаконично сообщается и другое: женщина, которую консул недавно извлек из публичного дома, ждет ребенка от погибшего Пларра, которого она любила. И старый консул (душевное величие которого нигде прямо не подчеркнуто) объявляет Клару своей женой, а будущего ребенка своим.

Грин здесь, как и во всех своих насыщенных парадоксами книгах, ничего не подчеркивает и тем более не разъясняет, но дает ответы на все вопросы, поднятые в тексте, через подтекст своего повествования.

Уже отмечалось, что ранние книги Грина, написанные еще в довоенные годы, отличались обилием тропов разного рода, чаще всего сравнений и метафор, обычно совершенно неожиданных, но всегда необыкновенно выразительных. Они часто имеют символический смысл. Так, говоря о Ферренте (в романе «Меня создала Англия»), Грин замечает: «Его улыбка все поясняла. Он всегда носил ее с собой, как прокаженный носит свой колокольчик. Она была непрерывным предупреждением, что ему нельзя доверять...» Когда Скоби входит в спальню, где отдыхает его жена Луиза (которую он давно разлюбил), она кажется ему «мясной тушей под пологом». Это сравнение точно определяет характер холодной и бессердечной Луизы.

В романе «Человек внутри» Эндрьюс, поднимаясь в гору к замку, мысленно сравнивает замок с пожатием плеча — так ему видится его форма... Глаза мадам Экман в романе «Поезд идет в Стамбул» (1932), бегающие под широкополой шляпой, сравниваются с мышью, застрявшей в гардеробе... В книгах Грина 70—80-х годов тропы появляются много реже, хотя все же всегда превосходны и чрезвычайно выразительны.

Ни в своих выступлениях в печати, ни в бесчисленных интервью, которые брали у него самые разнообразные критики, Грин не считал нужным как-то сформулировать «программу» своего письма. Может быть, именно поэтому в столь памятных мне беседах с ним в Париже, которые положили начало нашему взаимопониманию и дружеским контактам, Грин так упрямо и долго, как я уже говорила, искал полюбившиеся ему выступления Фиделя Кастро по вопросам искусства и литературы, содержащие, по его словам, программу свободного от догм творчества. Грину, не порывавшему с реализмом, импонировал отказ от четкой эстетической программы и призыв к свободному выбору форм письма.