3. Цель терапии (семья Бастиан, часть 1)

Ситуация, в которой находится семейный терапевт, в чем-то срав­нима с ситуацией водителя такси, когда к нему садятся несколько пассажиров и каждый называет свою цель поездки. Одному нужно на вокзал, другому — в аэропорт, третий заявляет, что ему все рав­

12

но куда ехать, лишь бы прочь отсюда, а четвертый на самом деле хочет остаться там, где есть, но другие тащат его в машину. Даже в том случае, если все друг с другом согласны, как правило, все равно не ясно, куда же они хотят попасть. Поэтому, хотя бы для ориентации, в начале каждого курса терапии важно уделить до­статочно времени выяснению того, куда будет лежать путь. С кон­структивистской точки зрения, такое «выяснение цели» на самом деле является ее изобретением, поскольку зачастую клиенты за­думываются о цели терапии только тогда, когда их об этом спра­шивают. Развивающийся таким образом диалог идет с трудом, и, на первый взгляд, он посвящен второстепенным вещам, осо­бенно если учесть, о каких драматических, а порой и трагических событиях рассказывают клиенты. Но если цель терапии не фор­мулируется и терапевт сразу «влюбляется» в предложенные ему содержания, это может привести к тому, что он, забегая со своим пониманием вперед, сам дает себе поручение, которое вовсе не обязательно совпадает с тем, которое дали бы ему клиенты, если бы он подробно их расспросил.

Совместное рассмотрение вопроса о том, в чем могла бы за­ключаться цель терапии, как правило, представляет собой важный аспект терапевтического процесса, поскольку отношения между терапевтом и клиентом или клиентской системой все же несколь­ко отличаются от отношений между таксистом и его пассажирами: «пассажиры» терапевта должны ехать сами. Чтобы это было воз­можно, они должны знать, по каким признакам они определят, что оказались там, куда хотели попасть (см. рисунок 2).

Рис. 2. Направление изменений при позитивно сформулированной цели терапии

13

Эта часть терапевтического процесса не слишком увлекательна и кажется дотошно-занудной. Главная проблема в том, что боль­шинство терапевтов слишком быстро удовлетворяются какими-нибудь абстракциями или слишком скоро решают, что поняли, что имеют в виду их клиенты. Очень важно, чтобы клиенты назва­ли конкретные, доступные наблюдению нескольких лиц призна­ки, по которым можно узнать «решение». Так как чувства и мысли человеческих индивидуумов недоступны для непосредственного наблюдения извне, всегда следует спрашивать о поведении. По­скольку индивидуальное поведение почти всегда можно рассма­тривать как элемент моделей взаимодействия, то в поле зрения попадают партнеры и участники отношений, которые имеют зна­чение для успеха терапии.

Не стоит путать выяснение цели или поручения с юридическим контрактом, так как в ходе терапии цели могут меняться. Однако такое выяснение предоставляет критерий, по которому терапевт и клиенты могут вместе проверять, есть ли в терапии вообще какое-то движение. Кроме того, фокусировка на гипотетической цели, которая к тому же находится в будущем, помогает показать, что терапевтические отношения ориентированы на определенную за­дачу и ограничены во времени.

Для иллюстрации подобного процесса выяснения цели здесь приводится несколько фрагментов первичного интервью с семьей Бастиан.

На сессию пришли три члена семьи: г-жа Бастиан (64 года), ее сын Эрнст (33 года) и дочь Хельга (42 года), которая является старшим ребенком в семье. Отец и еще двое братьев об этой встре­че знали, но не пришли на нее, поскольку мать сочла, что сначала лучше прийти только с сыном и дочерью. Все трое приехали из­далека: мать и сын живут вместе с отцом в родительском доме на севере Германии. Двое не присутствующих на встрече братьев жи­вут в том же городке, неподалеку от родителей. Их сестра живет в Швейцарии с собственной семьей (у нее двое детей).

В роли направителя выступила сестра, которая работает в пси­хосоциальной сфере и некоторое время назад принимала участие в семинаре Фритца Симона по терапевтической работе с психозами. Она по телефону договорилась о встрече, поскольку ее очень бес­покоил брат. Она сообщила, что несколько лет назад он перенес операцию по трансплантации печени; так как он постоянно пьет, она опасается самого худшего и уже не знает, что делать: если он не прекратит пить, возникнет реальная угроза для его жизни — так сказали ей лечащие врачи. Эрнст, идентифицированный пациент, третий по старшинству из четырех детей.

■

Воспроизведенный здесь фрагмент интервью начинается с во­просов о цели этой беседы после того, как был выяснен контекст направления. (Что сестра рассказывала о терапевте? Какие она дала «обещания», которые теперь предстоит выполнять терапевту? Каков предыдущий опыт общения с терапевтами? Ответ: «Плохой. Обоих психологов, к которым мы обращались до сих пор, интересо­вал только гонорар» и т.д.) К этому моменту стало ясно, что из всех присутствующих самые большие надежды на беседу возлагает мать.

* * *

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): Ну, начнем с вас. Это вам за то, что вы были так активны! (Мать смеется.) Итак, если бы здесь все прошло оптимально, по каким признакам это определи­ла бы ваша мать? То есть, что для вашей матери является желаемой целью данной беседы здесь и сейчас? Как вы думаете?

Кто хочет получить информацию, должен спрашивать о разли­чиях. Только тот, кто имеет представление о том, в чем должна заключаться разница между состоянием или ситуацией до терапии и после нее или при наличии терапии и без нее, может решить — браться ему за это или нет. Это относится как к членам семьи, так и к терапевту. Кроме того, спрашивая об этой разнице, терапевт без лишних слов дает понять, что терапия — предприятие ограни­ченное. Если есть признаки, по которым можно определить, что те­рапия увенчалась успехом, то бесконечное лечение уже не грозит и обе стороны — и клиенты, и терапевты — могут вместе проверять, на­сколько они уже продвинулись на пути к этой цели. Разумеется, это возможно только в том случае, если цель конкретно описывается на доступном для наблюдения уровне, то есть, как правило, на уровне поведения, а не расплывается во всевозможных абстракциях, напри­мер, «лучше», «счастье», «зрелость». Поэтому рекомендуется зада­вать такие вопросы, как: «Если бы я сейчас включил видеокамеру и снял вашу нынешнюю ситуацию, а потом сделал бы то же самое по­сле успешной терапии, то чем отличались бы эти два фильма?», или «Если сегодня ночью к вам явится добрая фея и приведет вас к вашей цели, что завтра утром будет по-другому?»

Такая фокусировка внимания на «решении» часто сначала приво­дит в действие процесс поиска этих отличительных признаков, что нередко уже само по себе является изменением. Ведь в большинстве случаев на терапию приходят люди, которые могут более или менее точно сказать, по каким признакам они распознают свою «проблему», но не по каким признакам они смогут определить, что она «решена».

14

Еще сложнее ситуация, когда пожелания, с которыми люди при­ходят на терапию, относятся к кому-то из близких. Представления о цели терапии часто не совпадают, и в нашем примере терапевт спрашивает дочь как внешнего наблюдателя о желаниях матери. Подлинные желания и цели матери интересуют терапевта лишь во вторую очередь, на первом плане находится то, как эти желания и цели видят другие. Ведь члены семьи — это никогда нелишне повто­рить — реагируют не на чувства и мысли других, а на свои представ­ления о том, что думают и чувствуют другие...

СЕСТРА: Ну, я бы сказала, что цель сегодняшней беседы — это чтобы мы просто начали, наконец, серьезно заниматься всеми эти­ми насущными проблемами. Чтобы тогда климат в доме постепен­но стал более открытым, приветливым и сердечным и Эрнст более уверенно чувствовал себя в новых ситуациях, чтобы он меньше бо­ялся и чтобы ей меньше приходилось его подстегивать...

ФРИТЦ СИМОН: Но все это цели не только сегодняшней бе­седы, или...?

СЕСТРА: Нет, это был бы своего рода задел, шаг в этом на­правлении.

ФРИТЦ СИМОН: Да, давайте останемся в рамках сегодняш­ней беседы... Что для вашей матери было бы знаком того, что она идет в нужном направлении... По каким признакам ваша мать за­метит это в повседневной жизни? Например, завтра! Что завтра бу­дет иначе, чем вчера, если эта беседа будет иметь смысл? По чьему поведению она это увидит: по вашему (обращаясь к брату) или по чьему?

МАТЬ: Теперь мне отвечать?

ФРИТЦ СИМОН: Нет. Вас я сейчас спрошу, узнаете ли вы тут себя, правильно ли кажется вашей дочери, но сначала меня инте­ресуют внешние точки зрения!

СЕСТРА: Да, по поведению Эрнста.

ФРИТЦ СИМОН: И что это было бы за поведение? Если бы у нас здесь, сейчас состоялась самая сенсационная сессия в мире, то как он будет себя вести, с точки зрения вашей матери?

СЕСТРА: Завтра утром он бы пошел на работу. Он сказал бы: «Хоть начальник и сволочь, я с ним как-нибудь разберусь! Я сдам экзамен, да, я за это возьмусь. Ничего такого со мной теперь не случится. Я справлюсь! А на субботу я запланирую позвонить дру­гу, которому уже сто лет не звонил, и мы пойдем куда-нибудь по­гуляем, или что-нибудь в этом роде, то есть, что до меня, то я на­мечу для себя что-нибудь на выходные с другом».

МАТЬ (смеется): Она прекрасно все сказала.

14

Преимущество расспросов третьего об отношениях двух других состоит не только в том, что эти двое могут узнать, как их от­ношения воспринимаются со стороны, они еще и получают возмож­ность почувствовать себя понятыми...

ФРИТЦ СИМОН (матери): Вы просто сияете, из чего я делаю вывод, что, по вашим ощущениям, описание было очень хоро­шим.

МАТЬ: Я была бы очень и очень рада, если бы такое когда-нибудь случилось!

ФРИТЦ СИМОН (сестре): А ваш брат, что для него означает успех этой встречи? По каким признакам он поймет, что она была успешна?

СЕСТРА: Может быть, по тому, что его глаза станут не таки­ми желтыми, когда он по утрам смотрится в зеркало, по тому, что стрессовой ситуации просто больше не будет.

ФРИТЦ СИМОН (сыну): То есть вы посмотритесь утром в зер­кало и поймете, была ли это хорошая сессия?

(Брат и сестра смеются.)

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): А что еще?

СЕСТРА: Что еще? Ну, вот такое чувство: «На самом деле я могу за это взяться! Новые ситуации просто не могут выбить меня из колеи, что я могу с ними справиться...» Просто вот так: «Я могу! Да, я попробую!»

ФРИТЦ СИМОН: И что будет делать Эрнст, если у него будет ощущение, что ничто не может выбить его из колеи?

СЕСТРА: Что я буду делать? Ну, тут есть два направления. Во-первых, стоит посмотреть, в чем заключаются позитивные аспек­ты ситуации на работе, которая на самом деле действует мне на не­рвы. Что я тут на самом деле имею? Одну только нервотрепку или я могу тут еще и что-то получить? А второе — это по-настоящему посмотреть, а где друзья? Или к кому я могу обратиться? А потом так и поступить.

С грамматической точки зрения, изъявительное наклонение в во­просах терапевта, конечно, ошибка. По-хорошему, тут нужно было бы использовать условное наклонение. Но изъявительное наклонение обладает определенным эффектом внушения, оно описывает то, что могло бы быть, как уже свершившееся.

Ответы сестры показывают, что она приняла «приглашение» сме­нить перспективу. Она говорит о потенциальной точке зрения брата от первого лица, то есть занимает позицию брата и говорит за него.

15

ФРИТЦ СИМОН: В первую очередь он заметит это на работе, в общении с кем-то из коллег и начальников, или скорее в обще­нии с друзьями?

СЕСТРА: Предположу, что сейчас, на поверхностном уровне, это больше отразилось бы на работе и в семье. Что касается друзей, то я тут слишком плохо ориентируюсь. То есть в данный момент я не вижу никаких...

ФРИТЦ СИМОН: Он заметил бы это скорее по тому, что сам стал делать что-то иначе, или по тому, что другие делают что-то иначе?

СЕСТРА: Что он поступает иначе.

ФРИТЦ СИМОН: И как бы это выглядело?

СЕСТРА: Он бы видел что-то позитивное или смотрел на по­зитивные стороны...

ФРИТЦ СИМОН: То есть, чтобы не было видно желтизны в глазах, он стал бы носить розовые очки?

(Сестра смеется, брат ухмыляется.)

Обращение с физическими симптомами здесь скорее легкое и сво­бодное и, вероятно, не адекватное связанной с ними реальной угрозе для жизни. Однако боязливое желание «обойти» тему, как правило, не открывает никаких новых возможностей. Поэтому рекоменду­ется скорее непочтительно обращаться с темами, которые обычно внушают уважение.

ФРИТЦ СИМОН: То есть он стал бы более оптимистичным, позитивным...?

СЕСТРА (соглашаясь): Гм!

ФРИТЦ СИМОН: Ага. (Обращаясь к сыну.) Что касается поже­ланий на эту сессию, ваша сестра сейчас говорила о te6e или о вас? Вы узнаете себя в этом описании?

ЭРНСТ: Отчасти да.

ФРИТЦ СИМОН: В чем?

ЭРНСТ: В какой-то момент пропадает желание звонить другим. То есть я был очень деятельным в отношениях, а в ответ потом ни­чего. И потом парни женятся и сидят целый день дома. А потом как-то... вообще перестаешь куда-либо ходить. Тут, на самом деле, только один как-то раз еще зашел и сказал: «Пошли, мы идем пить пиво!» А для меня это было слишком глупо!

Ответы Эрнста и его сестры наводят на мысль, что в данный мо­мент Эрнст, похоже, находится в изоляции. Его контакты с преж­ними друзьями сократились. Спрашивая о цели, терапевт часто по­лучает указания на нынешнюю жизненную ситуацию, по отношению

15

к которой при помощи терапии должна появиться разница. Так что это хороший ответ, пусть и не на поставленный вопрос...

ФРИТЦ СИМОН: Хорошо, тогда я все-таки спрошу вас еще раз прямо. Предположим, наша беседа пройдет хорошо и дальней­шие беседы тоже, как ситуация будет выглядеть после целого ряда успешных бесед?

ЭРНСТ: Ну, если я в этом уверен, то я бы тоже сказал, что я еще раз возьму инициативу на себя.

ФРИТЦ СИМОН: В чем вы будете делать что-то по-другому? И вообще, вы — тот, кто в основном будет делать что-то по-другому?

ЭРНСТ: Я думаю, тут всегда есть две стороны. Но из-за того, что я холост и по большей части сам иду на контакт, а потом это просто не возвращается... Не знаю, сколько раз бывало, что я кому-то звоню, а мне говорят: «У меня сейчас нет времени, я тебе перезвоню!» А потом тишина. Тут, конечно, тоже начинаешь заду­мываться. Почему он или она не перезванивает?

ФРИТЦ СИМОН: Так, я хотел бы еще раз вернуть вас к моему вопросу. Вы должны простить мне мою назойливость. У вас длин­ная общая история, и вы знаете очень много того, чего не знаю я, поэтому я буду несколько настойчив. Я в принципе такой, но сейчас особенно! Итак, предположим, что к вам пришла добрая фея, знаме­нитая добрая фея из сказки, вы о ней тоже уже слышали... Предпо­ложим, она устранила бы все проблемы, которые у вас есть, которые есть у вас в семье, а не только у вас лично; она устранила бы все про­блемы, которые привели вас сюда! Что тогда было бы завтра утром? Что стало бы по-другому в жизни вашей семьи, в вашей жизни?

Некоторая въедливость при определении цели необходима, по­скольку иначе от терапевта легко могут отделаться какими-нибудь пустыми формулировками. В обычной жизни хорошо воспитанный че­ловек не стал бы расспрашивать так настойчиво, это просто непри­лично. Но для терапевта, чтобы получить представление о том, в чем же на самом деле будет заключаться его задача, это необходимо.

ЭРНСТ: Я думаю, что я тогда все-таки... Вообще-то у меня до­статочно редко бывает по-настоящему плохое настроение, но...

ФРИТЦ СИМОН: Это значит, что у вас было бы по большей части хорошее настроение?

ЭРНСТ: Ну да, хорошее, нормальное настроение.

ФРИТЦ СИМОН: Для некоторых людей нормальное означает плохое. Так скорее нормальное или хорошее? ... (Обращаясь к ма­тери.) Вы качаете головой?

3 - 1757

33

МАТЬ: Да, это «настроение» мне не нравится. Вообще-то мы из тех, кто по утрам всегда ворчат, но если день складывается хоро­шо, то он потом все равно приносит так называемое хорошее на­строение...

Здесь проявляются первые признаки того, что матери присуща склонность к «позитивному мышлению» — как бы это ни оценивалось.

ЭРНСТ: Да ничего я обычно не ворчу! Обычно... Только если что-то идет не так... На неделе бывает ужасно тяжело, я всю ночь постоянно просыпаюсь, думаю о завтрашнем дне.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, а как этот день выглядит после визита феи... этот день после того, как у вас побывала фея?

ЭРНСТ (хлопает себя обеими руками по плечам): Да пусть он тогда...!

ФРИТЦ СИМОН: Кто?

ЭРНСТ: Мой начальник!

ФРИТЦ СИМОН: Хорошо. Итак, как тогда выглядит ситуация на работе? Что изменилось?

ЭРНСТ: Ну, я бы его тогда вообще не замечал, я имею в виду...

ФРИТЦ СИМОН: А какой он, что он вообще такого делает, что он так действует вам на нервы?

ЭРНСТ: Он ничего не говорит!

ФРИТЦ СИМОН: Он ничего не говорит.

ЭРНСТ: Вообще ничего!

ФРИТЦ СИМОН: И в чем тут проблема?

ЭРНСТ: Ну, просто я такой человек, который... Все остальные люди, они со мной так любезны и внимательны: «Если тебе нужно то и если тебе нужно это...» Это абсолютно идеально!

ФРИТЦ СИМОН: На работе?

ЭРНСТ: Да, на работе! Но не могу же я целый день к ним хо­дить, им же тоже есть чем заняться. А он сидит в соседнем со мной кабинете и... он крайне своенравный мужик, а это именно то, что действует мне на нервы! Обычно, если я не справляюсь... я ведь еще прохожу обучение. То есть он мне еще нужен.

ФРИТЦ СИМОН: Сколько еще он будет вам нужен?

ЭРНСТ: До сентября.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, если у вас побывала добрая фея, то как вы себя поведете? Если у него свои причуды...?

ЭРНСТ: Ну, мне не нужно вести себя по-другому, просто тогда тут, наверху (крутит рукой у лба) будет немного другое мышление.

ФРИТЦ СИМОН: Ваши коллеги это заметят?

ЭРНСТ: Наверняка!

16

ФРИТЦ СИМОН: И по какому признаку?

ЭРНСТ: По моему поведению!

ФРИТЦ СИМОН: По какому же?

ЭРНСТ: Тогда я бы часто сиял! Я так думаю.

ФРИТЦ СИМОН: А, вы бы чаще сияли.

ЭРНСТ: То есть улыбкой, а не желтизной! Я так думаю!

ФРИТЦ СИМОН: Ага. И причуды начальника уже не выводи­ли бы вас из себя?

ЭРНСТ: Думаю, нет. Часто уже, когда он впрямую на меня на­падет, но... Просто я целый день должен учиться... И в тридцать три года это, конечно, тоже раздражает! Уже и школу закончил, и институт, и тут опять...

ФРИТЦ СИМОН: А чему вы должны сейчас учиться? На кого вы учитесь?

ЭРНСТ: Финансовый служащий.

ФРИТЦ СИМОН: Ясно. А как получилось, что вы учитесь это­му сейчас?

ЭРНСТ: Я подал заявление, и меня приняли. То есть мне пе­ресадили печень, и из-за этой операции у меня был достаточно долгий простой, ну и вот. Теперь я инвалид, и, когда учишься, приходится ужасно тяжело. Полтора года назад государственные организации еще брали на работу инвалидов, чтобы выполнить квоту, а частные предприятия предпочитают платить этот штраф, нет, этот налог, так что вот!

ФРИТЦ СИМОН (сестре): Звучит так, будто он не совсем до­волен своим профессиональным развитием. По крайней мере, я так услышал. Не знаю, может, я тут что-то домысливаю. Как вы думаете, если бы у него сейчас был идеальный начальник, он был бы доволен своим профессиональным развитием?

СЕСТРА (обращаясь к брату): Ну да, до этой истории с цирро­зом ты наверняка мечтал не об этой финансовой службе. Я даже не знаю точно, как она называется. Ты мечтал о другом!

ЭРНСТ: Конечно, я прошел практику за границей. На самом деле я хотел за границу. Я был очень мобилен, тогда это пользо­валось огромным спросом! А потом случилась эта история с пече­нью...

ФРИТЦ СИМОН: Как случилась? Как гром среди ясного неба или как?

ЭРНСТ: Ну, не совсем. Там, алкоголь и всякие такие вещи... в одной поездке я что-то подцепил, и сначала это не распознали. Потом я слишком поздно обратился к врачу, и потом тоже вел себя неразумно.

з*

35

В этом месте становится очевидно, насколько быстро мы по­зволяем увести себя от выяснения цели рассказами о — безусловно важных — событиях в прошлом. Но пара лишних петель не проблема, главное — снова вернуться к изначальному вопросу. Тут может быть полезно держать в голове своего рода перечень того, о чем вы хотите спросить на первой сессии (он приводится в конце книги).

ФРИТЦ СИМОН: Возможно, мы к этому еще вернемся, но сначала я бы хотел, чтобы мы не уходили от представлений о цели, то есть куда мы на самом деле можем или должны двигаться, потому что для меня это тоже имеет свои последствия. Мне же нужно оце­нить, могу ли я в принципе быть вам полезен в достижении этих це­лей. Итак: тогда вы не придавали бы начальнику такого значения.

Пациент может обойтись и без цели терапии, а вот терапевту она нужна. В ином случае у него не будет возможности проверить, имеет ли смысл то, что он делает.

ЭРНСТ: И не только!

ФРИТЦ СИМОН: Это как-то отразилось бы на жизни дома? ЭРНСТ (матери): Мне кажется, сейчас все не так уж плохо, или...?

ФРИТЦ СИМОН: Так в этом и состоит прелесть таких мыс­ленных экспериментов: можно покрутить любые винтики, что-то изменить и представить себе максимум желаемого. Если бы же­лание помогло — что оно, кстати, иногда и делает! — (обращаясь к матери), что бы тогда, на ваш взгляд, было? Если бы явилась до­брая фея и устранила все проблемы, как бы тогда выглядела ваша жизнь, жизнь вашего сына, всей семьи?

Мысленные эксперименты — один из самых полезных инструмен­тов человеческого мышления. Они оправдывают себя экономически (т.е. недорого стоят), они приглашают мыслить творчески, дают развернуться фантазии и активизируют чувство возможного.

МАТЬ: Как мать, я должна сказать, что на самом деле я знаю его лучше, чем кто-либо. Он был очень целеустремленным моло­дым человеком, который учился с огромным оптимизмом и усер­дием, пока не приключилась эта история с циррозом.

Хороший ответ, пусть даже опять не на вопрос терапевта. Итак, новая петля. Здесь обнаруживается, что при попытке опре­делить признаки будущего решения можно многое узнать о прошлом

17

и настоящем. Что не так уж удивительно, поскольку описать реше­ние, как правило, проще всего через разницу по отношению к состоя­нию, которое воспринимается как проблематичное.

ФРИТЦ СИМОН: Когда это было?

МАТЬ: Это было (поворачивается к сыну) в каком семестре? ЭРНСТ: В восьмом! МАТЬ: В восьмом семестре.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сыну): Сколько вам тогда было лет?

ЭРНСТ: Мне тогда было двадцать шесть лет.

МАТЬ: Потом была трансплантация, последние два семестра были уже после трансплантации и, в общем-то, это был регресс. Он утратил мужество, он утратил волю к жизни, он думал, что и так сойдет. Потом он окончил институт и начал подавать заяв­ления о приеме на работу. Все ответы были отрицательные. Как-никак у него был пересажен орган, и устроиться шансов не было. Ладно, вернемся к доброй фее. Я бы хотела, чтобы он стал таким, как был: успешным, славным, целеустремленным. И, прежде все­го, более оптимистичным. Это главное; он должен стать более уве­ренным в себе, с ббльшим оптимизмом смотреть в будущее; чтобы он действительно оставил весь этот свой пассив и больше ценил позитивные стороны.

По всей видимости, мать взяла на себя в семье роль человека, ко­торый всегда и во всем находит положительные моменты. Долж­но быть, в ее жизни это была полезная стратегия выживания. Что касается остальных членов семьи, то это может либо служить им примером, либо привести к разделению ролей, когда один или несколь­ко других членов семьи принимают другую сторону амбивалентно­сти (в конечном счете практически все имеет — как минимум — две стороны) и представляют пессимистическую позицию. Тогда баланс между оптимизмом и пессимизмом внутри семьи обеспечивается разными протагонистами.

ФРИТЦ СИМОН: Я бы хотел поточнее себе представить, что тогда было бы дальше. Итак, предположим, что сегодня ночью приходит добрая фея и делает ему большую инъекцию оптимизма, целеустремленности, успеха! Что тогда будет дальше?

МАТЬ: Дело в том... не знаю, будет ли это правильно, если я сейчас затрону эту тему... Он страдает экзаменационным страхом. И ему кажется, что он может справиться с этим страхом или со стрессовыми ситуациями, только прикладываясь к бутылке. Тогда

17

я, как добрая фея, хотела бы, чтобы у него вообще больше не было ни такого желания, ни потребности. Чтобы он сказал: «Алкоголь мне не нужен! Можно и без него! Я тот, кто я есть. Я могу! Я без него обойдусь!» Это было бы хорошо для его здоровья. Его состо­яние перестало бы все время из-за этого ухудшаться. Когда пере­сажена печень, глоток или два, или три алкоголя ухудшает данные анализов. И позитивное развитие снова оказывается прервано. Все заканчивается больницей. Это всегда определенный регресс.

ФРИТЦ СИМОН: Звучит так, будто у вас уже имеется опыт «прикладывания к бутылке»... Можно так сказать?

МАТЬ (обращаясь к сыну): Да. Я же могу так сказать?

(Сын пожимает плечами.)

ФРИТЦ СИМОН: Вашей матери сейчас немного неприятно говорить об этом. Или нет?

На семейных сессиях часто затрагиваются темы, которые в повседневной жизни из деликатности или, чтобы избежать кон­фликтов, обычно табуируются. Терапевт всегда рискует либо ста­билизировать подобные табу, если будет их соблюдать и исключит из обсуждения некоторые темы, либо он рискует «взломать» некие тайны, что всегда имеет оттенок насилия по отношению к семье. И то, и другое — не самые лучшие терапевтические стратегии, по­скольку, как правило, они лишь подтверждают семейные модели. Тот, кто раскрывает тайны, воспринимается семьей как незваный гость и рано или поздно выставляется за порог, а тот, кто согла­шается с табуированием, подтверждает правила семейной комму­никации. Поэтому ответственность за то, что обсуждать, а о чем молчать, всегда должна оставаться на семье. По этой причине здесь терапевт просит у сына разрешения затронуть «страшную» тему.

ЭРНСТ: Я все это и так уже знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Вы же, когда пьете, при этом присутствуете! МАТЬ: Вот именно!

ФРИТЦ СИМОН: Но вас это немного тревожит.

МАТЬ: Я рассматриваю это как что-то психическое. Я могу признать, что это зависимость. Да, я хочу сказать: зависимость. Это не алкоголизм в том смысле, что человек вливает в себя пиво, шнапс и прочее, но это зависимость в стрессовых ситуациях, что­бы найти в этом помощь. И я воспринимаю это как нечто психи­ческое, как болезнь, и, со своей стороны, пытаюсь ему помочь. Я с ним разговариваю, я хочу, чтобы он был со мной откровенен, что­бы он мне открылся и поговорил со мной об этом. И в прошлом этого было меньше!

18

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сыну): Кто в семье считает, что вы сами решаете, выпить вам или нет, а кто думает, что это, ну я не знаю, некая высшая сила, психическая или еще какая-то болезнь? Как вы думаете?

ЭРНСТ: Я думаю, разве только мой младший брат...

ФРИТЦ СИМОН: Что он думает? Что это зависимость? ... Ваше решение?

ЭРНСТ: Что значит зависимость? Он говорит, что это дурь. Я вообще очень часто это слышу! «Ты же умный. Ты же единствен­ный в семье с аттестатом». И от врачей я тоже постоянно слышу: «Вам же это совсем не нужно!» Но именно в этих ситуациях... Раньше такого никогда не было! Я сдал выпускные экзамены после двух дней подготовки, просто потому, что до этого хорошо учился. Я активно готовился, пошел на экзамены без всякого страха. Это был вообще не вопрос. Но как я предполагаю, этому еще и очень поспособствовали лекарства, которые мне сейчас приходится при­нимать.

ФРИТЦ СИМОН: Я бы к этому еще вернулся. Не знаю, самое ли это главное. Но, если я вас правильно понял, то эта история с экзаменами явно важна. Как вы думаете, это самое главное, или есть и другие важные моменты?

МАТЬ: Нет, я думаю, это решило бы все проблемы, если до­биться, чтобы он больше не боялся экзаменов, чтобы ему не при­ходилось преодолевать стрессовые ситуации при помощи бокала шампанского, чтобы он мог сказать: «Я справлюсь, с этим чув­ством я пойду на экзамен и точка».

ФРИТЦ СИМОН: Ну да, я спрашиваю, поскольку время у нас ограничено и, хочешь не хочешь, надо делать выбор. Поэтому я хотел бы знать, если бы мы здесь занимались только одной темой, то это была бы она? На ваш взгляд (обращаясь к сыну), это тоже са­мое важное?

Итак, непосредственной целью терапии должно стать избавление от страха перед экзаменами. Даже если сейчас на это было потра­чено много времени, подобную установку не следует рассматри­вать как обязательную. В данной фазе интервью проявляется фе­номен, который можно наблюдать практически на любом курсе терапии. Участники берут какую-то форму поведения («прикла­дываться к бутылке»), оценивают ее как «проблемную», ищут ей

* * *

18

объяснение («экзаменационный страх») и пытаются найти реше­ние. Если согласиться с такой изоляцией симптома, то естествен­нее всего было бы предложить Эрнсту пройти тренинг для преодо­ления экзаменационного страха. И во многих случаях это может быть вполне разумно. Но тут мы слышим, что раньше у Эрнста никогда не было проблем с экзаменами; поэтому объяснения, наводящие на мысль, будто у него какие-то трудности с учебой, не очень убедительны. Скорее, объяснения требует то обстоятель­ство, что он утратил свою способность отправляться на экзамены уверенно и спокойно. И, разумеется, напрашивается подозрение, что тяжелая болезнь — пересадка печени — и последующие слож­ности с поиском работы по специальности серьезно ухудшили представление Эрнста о самом себе. А еще возникает вопрос, чем объясняется тот факт, что он, по-видимому, еще до заболевания печени активно прибегал к алкоголю.

Таким образом, названную здесь цель («отсутствие экзамена­ционного страха и т.д.») следует понимать, скорее, как симптом изменения ситуации в целом. С технической точки зрения, ко­нечно, имело бы смысл еще более конкретно расспросить о по­ведении при отсутствии этого страха. Дело в том, что с позиции практической терапевтической работы подобные негативные фор­мулировки цели всегда неблагоприятны. Если в течение какого-то времени некая форма поведения больше не демонстрируется, ни­когда нельзя быть уверенным в том, что на следующий день она не появится снова. Эта проблема возникает либо, когда речь идет о любых симптомах, интерпретируемых как проявление «зависимо­сти», либо, когда речь идет об отклоняющемся поведении. В этих случаях нет позитивно сформулированного признака, по которо­му можно определить, что терапия увенчалась успехом.

Рис. 3. Направление изменений при негативно сформулированной цели терапии

19

Эту трудность можно проиллюстрировать при помощи такого сравнения: если кто-то играет на пианино и это рассматривается его окружением или даже им самим как «проблема», то тот факт, что в данный конкретный момент он не музицирует, не является доказательством успеха и гарантией того, что в следующий миг он не ударит по клавишам снова. Если же успех описывается по­зитивно, если способность сыграть на пианино «собачий вальс» расценивается как отличительный признак успешной терапии, то первое и, возможно, единственное исполнение этого великого музыкального произведения будет доказательством того, что цель достигнута.

Для терапии сложность заключается в том, что подобные не­гативные определения цели открывают бесчисленное множество вариантов и дают бесконечную степень свободы. Если не знаешь, куда хочешь попасть, то невозможно и определить, добрался ли ты до цели. Хотя, как известно, иногда целью является путь... Правда, к терапевтам, занимающимся краткосрочной терапией, это, как правило, не относится.

(Продолжение стенограммы интервью с семьей Бастиан в главе 4.)

4. Объяснения. Конструкции и деконструкция. «Позитивная сила негативного мышления» (семья Бастиан, часть 2)

Реакция членов семьи на поведение их близких во многом зави­сит от того, как они его объясняют и оценивают. Точнее говоря, то, как объясняется поведение, определяет то, как оно оценивает­ся, а то, как оно оценивается, определяет то, как оно объясняется. Поведение, которое обычно оценивается как «плохое», а иногда даже как «криминальное», радикально меняет свое значение, если оно объясняется как проявление или симптом некой «болезни». В зависимости от того, как оценивается и объясняется поведение членов семьи, к ним применяются те или иные правила. От «боль­ных» не требуют, чтобы они ходили в школу или на работу; наобо­рот, в соответствии с общепризнанными общественными ценно­стями они имеют право на заботу и повышенное внимание. Тот же, кто «по собственному произволу» решит провести день в по­стели, может рассчитывать на (порожденные завистью?) санкции со стороны близких.

19

Всякий раз, когда чье-то поведение расходится с тем, чего ждет от него семья (в семье Бастиан, например, когда Эрнст в стрессовых или связанных с экзаменами ситуациях прикладывается к бутылке), члены семьи строят гипотезы о том, как это поведение возникает. Если причиной признаются биологические механизмы, то этот член семьи превращается в «пациента», с которого во многом снимается вина и ответственность за его поведение. Так что, если нужно из­бавить кого-то от вины и ответственности, рекомендуется объявить его «больным». Тогда он — «жертва» высшей силы, болезни. Ему надлежит помогать. Если же «виновником» является он сам, то его следует наказать и соответствующим образом «воспитать».

То, что можно сказать о болезнях в принципе, можно сказать и о так называемых «психических заболеваниях». Правда, здесь гораздо больше неуверенности в том, как реагировать на этот вид болезни. В конце концов, «здоровое поведение» тоже как-то пси­хически обусловлено, поэтому граница между виной и невиновно­стью, ответственностью и безответственностью, возможностью влияния и отсутствием таковой неоднозначна.

Перед каждой семьей с идентифицированным пациентом — а впоследствии и перед каждым терапевтом — встает вопрос: кто и на что способен влиять? Сам пациент, его близкие, врачи? Речь всегда идет о возложении ответственности — как за появление «проблемы», так и за появление «решения».

От тех или иных объяснений (то есть мысленного конструиро­вания механизмов, приводящих к появлению «проблемы» или «ре­шения») зависит, где и какими средствами следует искать реше­ние. Так, мать Эрнста считает поведение сына зависимостью или, по меньшей мере, своего рода психической болезнью. Это значит, что она не возлагает или почти не возлагает на него ответственно­сти за его поведение. Это зависимость (каким-то образом) влива­ет в него алкоголь. Следовательно, ему нужна помощь в борьбе с этой высшей силой. Как ответственная мать, г-жа Бастиан счита­ет, что обязана ему помочь, и делает то, что, на ее взгляд, оказыва­ет благотворное воздействие: она старается его понять, «вникнуть» в него, говорить с ним. Ведь при психических проблемах помо­гают доверие и понимание — такова, по всей видимости, ее идея относительно решения и вытекающая отсюда стратегия решения. Остается проверить, насколько она успешна.

Однако терапевтам тоже не обойтись без построения гипотез о том, как возникает проблема, или хотя бы как может появиться решение. Им тоже приходится задумываться о том, в какой области действительности — организме, психике или системе коммуника­ции — следует попытаться вызвать перемены. В отличие от пред­

20

ставителей некоторых других терапевтических школ, системные терапевты направляют свое внимание в первую очередь на поддер­живающие проблему или способствующие решению модели взаи­модействия и коммуникации. Если удается прийти к позитивному определению цели терапии (например, новые формы поведения или коммуникации, которых не было до терапии), то рекомендуется сфокусировать внимание на тех механизмах взаимодействия и ком­муникации, которые способны привести к такому решению. Если же, как в случае семьи Бастиан, цель сформулирована негативно («Эрнст больше не должен хвататься за бутылку»), то полезнее со­средоточиться на механизмах, которые можно связать с этим пове­дением. Это скорее позволит выработать идеи по поводу того, как прервать («нарушить») эту модель и заменить ее альтернативными.

Следующий фрагмент первичного интервью с семьей Бастиан призван показать, как можно поступать с объяснениями, которые дает семья. В принципе, терапевт может исходить из того, что од­ним из важнейших эффектов объяснений является предотвраще­ние дальнейших расспросов. Если терапевт использует те же объ­яснения, что и клиент (клиенты), то и новых идей у него тоже не возникает. Тогда он «знает» ровно столько, сколько его собеседни­ки. А тот, кто знает, вопросов, как известно, не задает. Тому, кто хочет продолжить спрашивать, нельзя слишком быстро понимать предложенные ему объяснения...

* * *

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): А как они оба объясняют себе такое поведение? Ведь люди всегда ищут объяснений. Почему он это делает? Умный человек! Успешный! Почему он это делает? Если я правильно понял, по мнению вашей матери, это скорее не­что такое, за что он сам не отвечает, что-то психическое... Как она считает, он мог бы поступать по-другому, если бы захотел?

Для правил игры, регулирующих интеракцию, разница между «здо­ровым» и «больным» имеет практически то же значение, что и раз­ница между «взрослым» и «ребенком». В первом случае мы имеем дело с человеком, который способен о себе позаботиться и нести ответ­ственность за свои поступки, во втором — с нуждающимся в помо­щи существом, которого нельзя в полной мере призвать к ответу за его поведение. Соответственно, причисление к той или другой кате­гории определяет, какие ожидания партнеры по отношениям направ­ляют на снабженного таким ярлыком человека. Способен он что-то изменить или нет ?

20

СЕСТРА То, что с циррозом дело вообще зашло так далеко, было, на мой взгляд, формой медленного самоубийства. Этому предшествовал разрыв с подругой, которую он очень любил, и с этой травмой он тогда далеко еще не справился. Не знаю, справил­ся ли сейчас. Мы говорили об этом сегодня утром (обращаясь к бра­ту), и ты сказал, у тебя такое ощущение, что ты хотя бы теперь мо­жешь спокойно смотреть на вещи, которые вы вместе покупали.

Сестра пациента выдвигает новую гипотезу, объясняющую его поведение: тенденция к саморазрушению. Если посмотреть на пред­сказуемые последствия его пьянства, то проигнорировать такую ин­терпретацию никак нельзя.

ФРИТЦ СИМОН: Когда произошел разрыв с подругой? ЭРНСТ: Десять лет назад.

СЕСТРА: Да, где-то за два года до трансплантации. И у меня такое ощущение... в этой связи я все время чувствую, что это ока­зало на него настолько травмирующее и разрушительное воздей­ствие в плане его чувства собственного достоинства, что Эрнст по-настоящему так от этого и не оправился. Отчасти он отошел, но по-настоящему так и не оправился.

ФРИТЦ СИМОН: И вам по-прежнему кажется, что сейчас это все та же медленная форма самоубийства, когда он поигрывает с глоточком-другим шампанского?

СЕСТРА: Да, да!

ФРИТЦ СИМОН: Что он размышляет: «А хочу ли я вообще жить?»

ЭРНСТ: Это так!

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Эрнсту): Вы тоже так считаете? Ей правильно кажется? Она достаточно хорошо вас знает? (Эрнст кивает.)

ФРИТЦ СИМОН: Ага. (Обращаясь к матери.) Вы тоже считае­те, что это отчасти игра с...

МАТЬ: ...с огнем! Да, я тоже так считаю!

ФРИТЦ СИМОН: Больше с «огненной водой», чем с огнем, игра со смертью. Так, немного самоубийства в рассрочку...

МАТЬ: Надеюсь, тут нет такой серьезной подоплеки. Я, скорее, думаю, что алкоголь нужен ему, чтобы справляться с мелочами. Хотя он уже иногда говорил, что был бы очень рад, если бы все это когда-нибудь закончилось. Но я думаю, тут можно попробовать и другие пути, прежде чем до этого дойдет. Поэтому мы и обрати­лись за советом к психологу, чтобы найти другой путь, ведь это же не решение.

21

По мимике матери складывается впечатление, что обращение к теме несчастной любви сына ей неприятно.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): Если я правильно по­нял вашу маму, она бы предпочла, чтобы в том, что касается пси­хологической подоплеки, это не было чем-то столь опасным для жизни. Она бы не стала придавать такое значение этой истории с разрывом? Я правильно понял? (...)

Здесь в стенограмме пробел. Тут была заложена еще одна петля, по ходу которой мы говорили о том, как семья и, в частности, мать справляется с тяжелыми и стрессовыми ситуациями. Выясняется, что члены семьи предпочитают избегать агрессивных столкновений и у них быстро возникает чувство вины, если кому-то другому пло­хо. Для членов семьи важно избегать чувства вины, и это является значимой семейной ценностью. Это затрудняет разговор на темы, которые могут обидеть, задеть или огорчить других. Это относит­ся и к аутоагрессивным тенденциям сына. После такого временного смещения фокуса мы возвращаемся к объяснениям...

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Эрнсту): Как вы сейчас объяс­няете нынешнюю ситуацию? Я пока не понимаю, какое отноше­ние ваша подруга имеет к тому, что у вас сейчас проблемы. Это же было давно!

ЭРНСТ: Наверное... я думаю, если бы моя мать сейчас, напри­мер, бросила моего отца, то через 10 лет он бы тоже еще не отошел. Они так тесно связаны...

ФРИТЦ СИМОН: Как долго вы были вместе?

ЭРНСТ: Больше четырех лет!

ФРИТЦ СИМОН: А сколько лет вместе ваши родители?

ЭРНСТ: Ну, лет сорок или около того, да? Конечно, это нечто иное. У них была семья, а у меня нет.

ФРИТЦ СИМОН: И вы реализовали модель «моментального клея»: уже через четыре года связь так же прочна, как после сорока лет!

Признаем: метафора неуважительная.

ЭРНСТ: Ну да, когда со временем приобретаешь всякие вещи, строишь планы съехаться и ждешь только, пока мадам закончит институт, и вдруг тебе ни с того ни с сего говорят: «У меня есть другой!»

ФРИТЦ СИМОН: Это было полной неожиданностью?

21

ЭРНСТ: Меня это совершенно... и это за три дня до очень и очень важного экзамена!

ФРИТЦ СИМОН: Это пересекается с этими экзаменами? ЭРНСТ: Нет, нет, тогда это не имело значения.

Гипотеза о том, что экзамены могли приобрести свое травма­тичное и стрессовое значение из-за совпадения по времени с уходом подруги, оказывается для пациента неубедительной.

ФРИТЦ СИМОН: Вы сдали тот экзамен?

ЭРНСТ: Нет, сначала я вообще на него не пошел. В том состоя­нии я просто не мог. Я сдал его на семестр позже. В этом не было никакой трагедии, просто это совершенно выбило меня из колеи. Я тогда понял, насколько я за эти четыре с лишним года отгоро­дился от других. Мне вдруг снова захотелось с ними сблизиться, а они сказали: «Нет уж, так тебе и надо! Все это время мы собира­лись, куда-то ходили, а тебя никогда с нами не было!» Ну вот, так все и получилось, тогда попадаешь в какой-то идиотский замкну­тый круг.

ФРИТЦ СИМОН: А что стало с вашей бывшей подругой? ЭРНСТ: Она через полгода вышла замуж и через три или четы­ре месяца родила ребенка.

ФРИТЦ СИМОН: Быстро. Она знает, что было потом с вами?

ЭРНСТ: Не знаю!

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете?

ЭРНСТ: Знает, наверняка!

ФРИТЦ СИМОН: А раз она знает, она испытывает из-за этого чувство вины? Или она говорит... (Мать кивает.)

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Вы киваете?

МАТЬ: Я думаю, да. Но только где-то совсем на заднем плане. Я вполне могу себе это представить. Я не могу судить, счастлива она с мужем или нет. И не могу судить, была бы она счастлива с ним или нет (делает движение головой в сторону сына).

ФРИТЦ СИМОН: Есть разные варианты, как можно отреа­гировать, когда слышишь подобные вещи. Она могла бы сказать: «Хорошо, что мы с ним расстались. Я с самого начала знала, что... или...».

МАТЬ: Нет, нет, нет, у них были очень хорошие отношения. Она доверяла мне больше, чем собственной матери. Во всяком случае, я постоянно слышала это от них обоих. Она мне очень нра­вилась. Мы были точно так же поражены и потрясены этим раз­рывом, но...

21

Модель коммуникации семьи Бастиан соответствует той, кото­рая в литературе называется «обязывающей». Гармония и близость являются высшими ценностями. По своему переживанию разрыв при­равнивается к смерти. Каждому кажется, что он способен выжить только будучи частью партнерских или семейных отношений. Обыч­но подобные модели семьи очень притягательны для детей из семей, где преобладает прохладная атмосфера, а отношения между родите­лями и детьми скорее дистантные. В таком случае иногда партнера выбирают из-за его родителей, чтобы получить от них то, чего не хватало в родной семье. Возможно, так было и здесь (но, разумеется, это чистая спекуляция).

ФРИТЦ СИМОН (перебивает ее): Простите, что я вас переби­ваю. Как вы думаете, что побудило его подругу порвать отноше­ния?

МАТЬ: Порвать отношения?

ФРИТЦ СИМОН: Да! Почему она от него сбежала?

ЭРНСТ: Я могу вам сказать!

МАТЬ: Я могу только повторить ее слова. Она тогда сказала: «Он слишком сильно на меня влияет!» Он тогда не хотел, что­бы она уехала за границу. Возможно, они были слишком близки, слишком тесно связаны, чтобы предоставить друг другу некоторую свободу.

ЭРНСТ: Нуда, я хотел... Вполне понятно, что если она уедет за границу, то все расшатается. Я хотел этому помешать. ФРИТЦ СИМОН: Ага. Вы опасались полного разрыва? ЭРНСТ: Да.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): Он бы предпочел быть с ней все двадцать четыре часа в сутки? Это так? ЭРНСТ: Не обязательно!

ФРИТЦ СИМОН: Меня тут интересует вот что: это проблема близости-дистанции? Сколько близости и сколько автономии себе позволяешь, сколько позволяешь себе свободы и насколько проч­но кого-то к себе привязываешь? Для большинства людей это важ­ная тема в отношениях.

Если терапевт руководствуется теориями, которые представля­ют в том числе коллеги, отвечающие за колонки советов в бульвар­ной прессе или в интерактивных телепередачах, то их можно сразу же открыто озвучить и вместе поговорить на «узкоспециальную тему». Тем самым он как бы приглашает клиентов вместе с ним за­нять внешнюю позицию экспертов, в кругу коллег, обсуждающих

22

пациента или семью, которые случайно оказались среди участвую­щих в беседе специалистов.

ЭРНСТ: Эта женщина, она была такая, что если я собирался что-то предпринять, она сразу начинала рыдать.

ФРИТЦ СИМОН: Когда вы собирались что-то предпринять?

ЭРНСТ: Когда я собирался предпринять что-то без нее. Если я говорил: «Я иду пить пиво с тем-то!» или: «Я займусь тем-то», у нее сразу начинали течь слезы: «Я ждала тебя целый день!»

ФРИТЦ СИМОН: То есть вы были очень похожи? Вы же не хо­тели отпускать ее за границу?

ЭРНСТ: По крайней мере, не так надолго, как хотела она!

ФРИТЦ СИМОН: Вашей маме правильно кажется, что это мо­жет быть одной из причин, почему она вас бросила?

ЭРНСТ: Нет!

ФРИТЦ СИМОН: Нет? А что тогда?

ЭРНСТ: Я тоже думаю, что я тут, может быть... что я тут перегнул палку со своей заботой. Но мне кажется, скорее это был тот круг, в который она тогда вошла. Там были сплошь медики и юристы, а это в любом случае особый народ. И ей часто хотелось пойти туда на какой-нибудь праздник. Я был там с ней два раза, и меня там спра­шивали: «Ну, а ты чем занимаешься? А что ты изучаешь? — А, всего лишь организацию производства!» Задавались так, что дальше не­куда! И тогда я сказал ей: «Я больше с тобой туда не пойду! Для меня это слишком глупо!» Если ты не изучаешь юриспруденцию или ме­дицину, все — ты сразу оказываешься в изоляции. Ей все время туда хотелось, потому что там как раз были люди из этой студенческой корпорации. Тогда я сказал: «Ты можешь ходить туда одна, тогда в субботу вечером у меня своя дорога!» Ну, вот и...

ФРИТЦ СИМОН: И тогда она нашла кое-что «получше» — в кавычках.

МАТЬ: Видимо...

ЭРНСТ: Точно!

ФРИТЦ СИМОН: Я все никак не пойму — может, я слишком глуп, — как тут, когда прошло столько времени, все еще осталась какая-то взаимосвязь. Как дело обстоит сейчас?

Сознаться в собственном непонимании и, как следствие, про­должить задавать вопросы — одна из самых полезных стратегий ведения интервью. Обычно этому мешает представление о том, что терапевты проявят себя с лучшей стороны, если как можно бы­стрее — иногда даже без слов — все поймут. Но если говорить чест­но, они вовсе не понимают, они лишь делают вид...

22

ЭРНСТ: Все очень просто! Например, мы вместе обставили себе комнату. Каждый раз, когда я в нее захожу, накатывают вос­поминания. Поэтому я очень редко туда захожу.

ФРИТЦ СИМОН: Эта комната, она все еще существует?

ЭРНСТ: Ну да, и там есть вещи за пять, шесть, семь, восемь ты­сяч марок, не выкидывать же их из-за этого!

Внешний наблюдатель, конечно, сразу же задаст себе вопрос, что дороже: мебель за восемь тысяч марок или избавление от неприятных воспоминаний?Но, может быть, мебель — это только предлог, что­бы снова и снова предаваться болезненным воспоминаниям...

ФРИТЦ СИМОН: Я просто хотел знать, вы там что-нибудь из­менили или все осталось так же, как тогда?

ЭРНСТ: Много там не изменишь. Это довольно маленькая комната.

ФРИТЦ СИМОН: Где она находится? В вашей квартире (смот­рит на мать)? (Мать кивает.) ЭРНСТ: Да!

ФРИТЦ СИМОН: Это что-то вроде домашней капеллы?

Признаюсь, это снова несколько непочтительное замечание перед лицом связанных с этим местом чувств. Но чувства — это оценки. Кто относится к ним с чрезмерным пиететом и не ставит их так или иначе под вопрос, рискует эти оценки подтвердить.

ЭРНСТ: Капеллой я бы это не назвал! Капелла, где у меня сте-реоустановка, это...

Пациент принимает игру в непочтительность, «неправильно» по­нимая значение слова «капелла»"... Благодаря чему Эрнст (т.е. про­тивоположность шутке)" и пациент несколько выводятся из ситуа­ции. Тот, кто смотрит на ситуацию с юмором, эмоционально всегда несколько более дистанцирован. Это позволяет относительно спо­койно рассматривать даже очень болезненные темы.

ФРИТЦ СИМОН: Я не то имел в виду под капеллой... я имел в виду, что это алтарь, где хранятся ваши прежние, утраченные от­ношения.

Капелла (итал.) — часовня — в католичестве и англиканстве — небольшое культовое сооружение для приватных богослужений, молитв и хранения рели­гиозных реликвий, а также место в католическом храме, где помещается хор. Эрнст (нем.) — серьезность.

4-1757

49

ЭРНСТ: Да, конечно, это так. Тут я во время уборки наткнулся на всякие вещи, которые мне снова обо всем напомнили.

ФРИТЦ СИМОН: И чем вам тут помогает алкоголь? Я пока не понимаю!

Здесь непонимание терапевта снова нацелено на то, чтобы по­мочь пациенту занять позицию стороннего наблюдателя по отноше­нию к самому себе и к своим психическим механизмам. Тут беседуют два эксперта, но при этом только один из них — пациент — может непосредственно наблюдать процессы, о которых идет речь. Дру­гой — терапевт — привязан к описаниям пациента, то есть к чужим словам. Свидетель, который видит собственными глазами, слышит собственными ушами и чувствует собственной шкурой, эксперт по собственным субъективным переживаниям совещается с экспертом по общечеловеческим переживаниям.

ЭРНСТ: Тогда я об этом забываю. Тогда становится легче. Ведь алкоголь имеет такой эффект, что он снимает тормоза. Тогда по­является чувство: «Дура ты, дура!»

ФРИТЦ СИМОН: А, это скорее агрессивное чувство по отно­шению к ней?

ЭРНСТ: По отношению к ней, да.

ФРИТЦ СИМОН: Ах, вот как.

Выражение агрессивных чувств не входит в число форм поведения, разрешенных и тем более рекомендуемых правилами игры в семье Ба­стиан. Похоже, здесь функция алкоголя состоит в том, чтобы сде­лать возможным нечто, в ином случае запрещенное.

ЭРНСТ: Обычно нет...

ФРИТЦ СИМОН: Обычно, то есть без алкоголя, вы не испы­тываете к ней агрессивных чувств?

ЭРНСТ: Без алкоголя я вообще об этом не думаю. Ну, только, если вижу определенные вещи.

ФРИТЦ СИМОН: Спрошу еще раз по-другому. Предположим, у вас нет ни малейшего желания выпить, и вы хотите повысить ве­роятность того, что такое желание у вас появится, тогда вам нужно пойти в эту комнату и вспомнить о бывшей подруге?

ЭРНСТ: Нет, это чушь. Неправильная последовательность. Аб­солютно неправильная последовательность!

Тут он, конечно, прав. В нашем обыденном мышлении, где мы раз­личаем причину и следствие, причина должна быть отделена по вре-

23

мени от следствия. Поэтому одним из способов деконструировать объяснения и предоставить возможность сконструировать альтер­нативные объяснения является изменение времени и последователь­ности. Однако в заданном терапевтом вопросе содержится еще одна новая конструкция. Негативно оцениваемое поведение («пьянство») рассматривается — чисто гипотетически — как результат некое­го решения. Если бы пациент собирался..., то ему нужно было бы.... Описание из внешней перспективы приводит к правилу связи между походами в «капеллу» и выпивкой. Это правило можно использовать в разных аспектах, чтобы сделать пьянство более вероятным или менее вероятным. Выбор того или другого варианта остается за па­циентом.

ФРИТЦ СИМОН: Тут я вам верю. Но я сознательно так сказал! Это не случайно. Меня интересует, как вы можете на это влиять. Вы можете так...?

ЭРНСТ: Нет! Мне просто нужно больше...

Обсуждение вопроса о том, как можно вызвать симптом или какое-либо другое официально нежелательное состояние, просто противоречит привычным нормам мышления. Все всегда сосредото­чены только на поиске решения. Поэтому для ориентированного на решение терапевта существует риск, что все, что он будет гово­рить, уже сказал в том числе и доброжелательный сосед. Если же он развернет перспективу и посмотрит, как можно вызвать или обо­стрить симптом, это позволит увидеть незамеченные прежде или, по меньшей мере, неиспользованные возможности влияния. По этой причине терапевт прерывает попытку пациента рассказать, что ему на самом деле следовало бы делать для решения этой проблемы, и снова направляет внимание на его деструктивные возможности. Скрытое здесь послание звучит так: даже саморазрушительное по­ведение можно рассматривать как результат принятого решения.

ФРИТЦ СИМОН: Нет, меня сейчас не интересует, как вы мо­жете избавиться от пьянства. Меня интересует прямо противопо­ложное. Предположим, вы целый год не вспоминали про алкоголь, совсем... Что вы можете сделать для того, чтобы снова начать пить? Предположим, вы получили бы сто тысяч марок за то, чтобы снова начать пить — за медицинский эксперимент: пересадка печени плюс алкоголь против пересадки печени без алкоголя. Спонсором высту­пает фармакологическая промышленность. И им нужен кто-то, кто пьет, даже зная, что ему это неполезно. Вы — в одной контрольной группе, другие — в другой. Как вы можете усилить желание выпить,

4*

51

как вы можете его вызвать, если оно не появляется само по себе. Что вам нужно для этого сделать? (Эрнст пожимает плечами.)

Это обычная реакция, которую получаешь сначала в ответ на по­добные вопросы. Но это не страшно, поскольку вопросы всегда слу­жат в том числе и для того, чтобы подать идеи и предложить точки зрения, которые спонтанно в семье не возникли бы. В подобном случае показана настойчивость.

ФРИТЦ СИМОН: Пойти в эту комнату — это был бы хороший способ?

ЭРНСТ: Нет!

ФРИТЦ СИМОН: Полистать старые альбомы? ЭРНСТ: Тогда может быть... Это всегда зависит от ситуации... ФРИТЦ СИМОН: Пойти на экзамен? Какой способ будет наи­лучшим?

МАТЬ (смеется): Предстоящий экзамен! ЭРНСТ: Возможно. Или чтобы предстояло что-то такое, что мне ужасно неприятно.

Мать и сын возвращаются к гипотезе, что причиной пьянства является экзаменационный страх. Она кажется им как-то прият­нее. Возможно, она еще и более понятна с точки зрения бытовой пси­хологии. Если клиенты не принимают его собственных, скрыто или явно предлагаемых схем объяснения, терапевт должен согласиться. Достаточно подать идею. Если клиенты сочтут ее важной, она про­должит работать и в какой-то момент всплывет снова. Это один из «нарушающих» эффектов вопросов. Если отношения с терапевтом приобрели для клиентов некоторую значимость (из чего не стоит ис­ходить во время первичного интервью), они так просто не отбросят то, что он говорит. Они будут об этом размышлять, и иногда в ходе этого процесса их картина мира несколько меняется: они отказыва­ются от старых объяснений, конструируют новые и ведут себя по-другому (но, как уже было сказано, иногда).

ФРИТЦ СИМОН: А что самое неприятное вы можете себе представить?

Конфронтация с черными фантазиями — хорошее средство про­тив стратегий избегания и принятия желаемого за действительное.

ЭРНСТ: Уф-ф-ф... что было бы самым неприятным?

24

МАТЬ: Возможно, боязнь не справиться.

ЭРНСТ: Тогда просто нужно, чтобы мне приснился старый кошмар. Мне снится, что я иду на экзамен, передо мной лист бу­маги, задание, а я не в зуб ногой, при этом я знаю, что это решаю­щий экзамен и больше шансов у меня не будет. Все вконец испор­чено.

ФРИТЦ СИМОН: Но с этими кошмарами дело такое, что рас­считывать на них нельзя. Вопрос: как бы вы сами могли вызвать этот кошмар или другие подобные ситуации? У вас уже есть такой опыт?

Новая попытка наделить гипотетической возможностью влияния.

ЭРНСТ (качает головой): Возможно...

ФРИТЦ СИМОН: Конечно, у вас есть такой опыт.

ЭРНСТ: Да, конечно!

ФРИТЦ СИМОН: Итак, если бы вы хотели повысить вероят­ность увидеть этот кошмар?

ЭРНСТ: Может быть, если бы я увидел ее. ФРИТЦ СИМОН: Меня*?!

Шутка! Приглашение поиграть с терапевтом или, точнее, с те­рапевтическими отношениями.

ЭРНСТ: Нет, женщину с ее двумя детьми и мужем!

Посевы взошли явно быстрее, чем ожидалось. Бывшая подруга возвращается в фокус внимания, экзаменационный страх снова от­ходит на задний план.

ФРИТЦ СИМОН: Вы знаете, где она живет? ЭРНСТ: Да, знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Вам пришлось бы почаще проходить мимо и смотреть?

ЭРНСТ: Нет.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, я имею в виду только, если бы вы захо­тели. Я не собираюсь вам это советовать. Просто меня интересует, как вы можете на это повлиять. Это один из вариантов. Тогда у вас было бы больше шансов ее увидеть.

ЭРНСТ (качает головой и пожимает плечами): Я там еще ни разу не был!

В немецком языке местоимения «она» и «Вы» в винительном падеже произ­носятся одинаково.

24

ФРИТЦ СИМОН: Меня это удивляет. Я бы то и дело бегал мимо!

ЭРНСТ: Да? Ну это уж слишком! (Смеется.)

ФРИТЦ СИМОН: А кто-то другой в семье мог бы на это по­влиять? Я все еше развиваю тот мысленный эксперимент, что вы получили бы кучу денег, если бы стали пить больше, чем вам надо, и для этого вам была бы нужна какая-то причина. Кто-нибудь дру­гой в семье мог бы вам помочь?

(Эрнст смеется.)

ФРИТЦ СИМОН: Я признаю, что это абсурд! Но... МАТЬ: Дело-то в том, что тогда алкоголь наверняка разрушил бы всю его оставшуюся жизнь.

Использованная здесь техника базируется на вере терапевта в «позитивную силу негативного мышления». Для матери, которая, похоже, все свои надежды возложила на силу позитивного мышления, почти невыносимо мириться с такой постановкой вопроса. Тут есть риск потерять мать, поскольку за короткое время отношения, веро­ятно, еще не успели стать достаточно прочными, чтобы выдержать такую нагрузку. Этот риск существует всегда, когда терапевт представляет взгляды или демонстрирует формы поведения, к ко­торым невозможно присоединиться, которые слишком расходятся с мировоззрением и ценностями клиентов.

ФРИТЦ СИМОН: Понятно, что вы этого не хотите. Думаю, об этом нечего даже и говорить.

МАТЬ: Нет, это было бы чистое самоубийство. Не можем же мы его к этому подталкивать!

ФРИТЦ СИМОН (матери): Но многие люди делают самоубий­ственные вещи! Одни участвуют в автогонках, что крайне риско­ванно. Они получают за это много денег и говорят: «Ладно, я знаю, на что иду!» Другие прыгают на резиновом тросе в пропасть. И не только не получают за это денег, но еще и сами должны за это пла­тить. Так что для меня это не было бы достаточным основанием, почему бы ему этого не сделать. Но мне кажется, вы затронули важный момент. (Обращаясь к сыну.) Вы сказали, что когда пьешь алкоголь, забываешь, так?

ЭРНСТ: На какое-то время.

ФРИТЦ СИМОН: На какое-то время. Но вы, вероятно, знаете и то, что надолго этого не хватает. ЭРНСТ (соглашаясь): Нет!

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к сестре): Спрошу вас. Возмож­но, вы легче переносите такие несколько странные вопросы: есть

25

ли еще что-то хорошее в этой модели поведения? Снова и снова прикладываться к бутылке, прекрасно зная, что это не только не полезно, но даже опасно? Есть ли еще что-то хорошее, на что пока никто не смотрел, поскольку это не объективно хорошо, а, может быть, только под каким-нибудь очень кривым углом зрения?

Симптомы всегда можно рассматривать в том числе как прояв­ление и результат стратегий выживания. Кто упускает из виду их адаптационный аспект, рискует вызвать пресловутое и так ценимое терапевтами всех направлений «сопротивление». Большинство сим­птомов имеют для своего обладателя и творца амбивалентное содер­жание: он хочет от них как-то избавиться, но это означает также, что ему, возможно, придется отказаться от некоего функциональ­ного механизма выживания. Однако с системной точки зрения это не патологический феномен, это разумно. Зачем отбрасывать жизнен­но важный и испытанный инструмент ? И, прежде всего, пока нет замены, которая доказала бы свою функциональность.

СЕСТРА: У меня тут напрашиваются кое-какие фантазии. Это детскость, это беззаботность, это «просто не обязательно быть ра­зумным» или... Вот такие у меня на это возникают фантазии.

ФРИТЦ СИМОН: Дети.ведь часто делают опасные вещи и не заглядывают далеко в будущее. Вы думаете, что он... сейчас в сво­ем поведении или даже в отношениях с родителями хотел бы еще побыть ребенком?

СЕСТРА: Я думаю, в том, что касается отношений, это тоже еще эта детскость. (Повернувшись к матери.) Это просто моя фан­тазия.

ФРИТЦ СИМОН: Это значит, что сейчас он, возможно, доби­рает в отношениях между матерью и сыном что-то, чего у него не было раньше?

(Сестра кивает.)

ФРИТЦ СИМОН: Интересная мысль!

* * *

Не приведенный здесь фрагмент беседы показал, что правила ком­муникации в семье Бастиан, скорее всего, соответствуют «психо­соматической модели»*. Привязанность и лояльность друг к другу являются здесь высокими ценностями. Эгоизм осуждается, если что — лучше уступить. Награда за это — возможность безусловно

См.: Симон Ф. 1988/93 и 1995.

полагаться на других членов семьи. Каждый пытается понять дру­гого и максимально вжиться в его чувства. Но в то же время, чтобы не обременять других, каждый старается скрыть, что происходит в нем самом.

Возможное стремление к разделению и индивидуации пред­ставляет собой запретную тему, сепарация связана с чувством вины. Потенциальные зять или невестка принимаются с распро­стертыми объятьями, однако так просто эту семью уже не поки­нешь. Ввиду таких ценностей межличностные конфликты практи­чески никогда не решаются с проявлением агрессии. Справиться с ними можно только индивидуально. Возникновение физических симптомов обычно еще больше укрепляет эту модель.

Все это следует учитывать при выработке стратегии терапии.

5. Взаимная обусловленность. «Черные фантазии». Симптомы как средство принуждения (семья Перлах, часть 1)

Среди всех возможных объяснений того, что ежедневно с нами происходит (судьба, случай, колдовство, расположение звезд, Бо­жья воля и т.д.), на Западе особой популярностью пользуется пря­молинейная причинно-следственная схема. Она доказала свою полезность в большинстве областей неживой природы, поскольку она позволяет довольно точно предсказывать последствия наших действий. Создается впечатление, что каузальное мышление дает нам возможность подчинить себе всю Землю.

Со временем на сияющем образе этого типа мышления появи­лось несколько царапин. Насколько их появление оправдано, мо­жет и должно рассматриваться здесь лишь в той мере, в какой это касается социальных систем (например, семей). Если взять за осно­ву модель автономных самоорганизующихся систем, то от прямо­линейных каузальных объяснений придется отказаться, поскольку они просто «не подходят» для наблюдаемых феноменов. С позиции внешнего наблюдателя очевидно, что внутри семьи каждый (со) определяет условия для поведения всех остальных. Несмотря на то, что один может определять условия для другого в большей степе­ни, чем наоборот, никогда не бывает так, чтобы между действиями одного и действиями другого действительно существовала просчи­тываемая причинно-следственная связь. Люди побуждают и воз­буждают друг друга, они устанавливают друг для друга границы, от­крывают и закрывают друг для друга те или иные возможности.

26

Однако большинство приходящих на терапию пациентов опи­сывает и объясняет свое взаимодействие (неподходящим образом) так, будто действия одного являются причиной реакций другого. В соответствии с этим они возлагают вину и ответственность на того или иного «другого», снимая всякую ответственность с себя самих (разумеется, так поступают не все и уж подавно не всегда, но все же так делают довольно многие и достаточно часто).

Рис. 4. Атрибуция причины и следствия с внутренней точки зрения А

Такое объяснение не учитывает взаимность отношений, а глав­ное — оно препятствует изменениям и зачастую ведет к хронифи-кации модели взаимодействия и коммуникации. Если А считает причиной своего поведения поведение Б, а Б считает причиной своего поведения поведение А, то каждый из них находит в пове­дении другого подтверждение своей точки зрения. Оба чувству­ют себя бессильными, оба не могут ничего изменить, поскольку «причиной» является или ведает другой, она находится в его вла­сти, и виноват именно он. Он — «злодей», а я — «жертва». Однако тому, кто чувствует себя бессильным, не остается ничего иного, кроме как ждать, пока другой что-то изменит. И если другой этого не делает, то это, как правило, вызывает к нему не самые нежные чувства. А если (трагическим образом) так описывают себя и свое­го партнера оба, то модель их совместной жизни становится хро­нической.

Рис. 5. Внутренняя перспектива стабилизации модели взаимодействия (неизменение)

26

Поэтому одна из основных задач терапевта заключается в том, чтобы привести всех участников взаимодействия к такой ситуа­ции, где они снова станут хозяевами положения и где для них от­кроются новые варианты действий. Поскольку терапевт, как пра­вило, не может (или не хочет) изменить жизненную ситуацию своих клиентов, ему остается только помочь им изменить оценку этой ситуации. Он может направить свое внимание на выяснение того, где и каким образом каждый из них имеет возможность на нее повлиять.

В приведенных ниже фрагментах интервью с семьей Герлах мы представим и объясним используемые для этого техники.

Семья пришла по направлению детского психиатра, с которым было несколько встреч по поводу дочери Моники. Состав семьи: г-н Герлах (48 лет, почтовый служащий), г-жа Герлах (44 года, до­мохозяйка), их дочь Моника (15 лет, школьница) и сын Хайнц (12 лет, тоже школьник).

В сопроводительном письме детский психиатр следующим об­разом описывает симптоматику, из-за которой семья к нему об­ратилась: «(...) Моника стала испытывать отвращение к мочеиспу­сканию, перестала садиться на сидение унитаза и удерживала мочу до тех пор, пока мочеиспускание не происходило самопроизволь­но, в течение некоторого времени имело место также ночное не­держание мочи. После нескольких бесед с семьей в консультации по месту жительства энурез прошел. Но Моника стала все чаще мыть руки, небрежно относясь при этом к телу. Кроме того, она демонстрирует совершенно «ненормальное» поведение, напри­мер, прячет столовые приборы и грязное нижнее белье в книжный шкаф отца. Если отец прикасался к ручке двери или крану, она открывает их при помощи обуви. Наряду с этим, у девочки по не­понятной причине недостаточная масса тела, во время последне­го взвешивания при росте 170 см она весила около 47 кг. Только при подробном анамнезе выяснилось, что Моника еще и довольно мало ест. В остальном Моника, хотя и не без проблем, но все же успешно учится в школе (...)».

На первое интервью пришли только родители с Моникой, брат остался дома. Терапевтами являются Хельм Штирлин и Фритц Симон.

В ходе беседы выяснилось, что в семье часто возникают кон­фликты, непременной участницей которых является Моника. Однако доли распределяются неравномерно: ссоры между мате­рью и Моникой составляют 70%, между отцом и Моникой — 30%. Типичный сценарий подобных конфликтов описывается так: Мо­ника доводит мать своим «невозможным» поведением, мать зовет

27

отца и просит сказать свое веское слово. Отец ругается, Моника уходит в свою комнату, и родители остаются одни. После чего оба чувствуют себя физически плохо. На взгляд матери, Моника вы­ходит из этих конфликтов победительницей.

Из разговора явствует, что родители очень сердиты на Монику. Отца раздражают, прежде всего, огромные счета за воду, посколь­ку Моника иногда часами стоит под душем. Оба родителя под­черкивают слабость своего физического здоровья. О других упо­мянутых в сопроводительном письме симптомах говорится мало и между прочим.

На вопрос, что, по ее мнению, произошло бы в семье, если бы она отказалась от своего нынешнего вызывающего поведения, Моника отвечает, что тогда мать будет больше заниматься собой и пойдет своей дорогой. Она думает, что вероятность того, что роди­тели разойдутся, в этом случае возрастет.

Приведенный ниже фрагмент относится ко второй встрече. На ней присутствует вся семья, то есть мать, отец, Моника и Хайнц.

Тема — отношения между родителями. Если мнения родите­лей не совпадают, отец часто показывает, что ему физически пло­хо. Он испытывает боли в сердце, которые сменяются задумчивой грустью.

* * *

ФРИТЦ СИМОН: Моника, как бы ты сказала, когда твоей маме лучше: когда отец в подавленном состоянии или когда он взрыва­ется?

Мы спрашиваем дочь, чтобы узнать мнение внешнего наблюдате­ля об отношениях родителей. В этом есть (как минимум) два преи­мущества: во-первых, те двое, об отношениях которых идет речь, получают самый непосредственный отзыв о том, как их поведение воспринимается со стороны, в данном случае дочерью. Во-вторых, это позволяет не попасть в логическую ловушку и не заложить от­носящиеся к самим себе, укрепляющие модель петли. Поскольку, если спросить одного из участников отношений в присутствии другого про их модель коммуникации, то ответ тоже будет частью той са­мой модели, о которой мы хотим что-то узнать. Ведь даже попыт­ки метакоммуникации пары являются элементами характерной для их отношений модели коммуникации.

(Длительное молчание.) МОНИКА: Вообще-то без разницы.

27

ФРИТЦ СИМОН: Но ведь на человека как-то влияет то, как чувствует себя его партнер. Это же не оставляет его равнодушным. МОНИКА: Когда он больше ругается.

ФРИТЦ СИМОН: Ей лучше, когда он больше ругается? Пред­положим, он подавлен и не ругается, что тогда стала бы делать мама? Как бы она себя чувствовала? Она бы тоже впала в уныние? Она бы скорее подошла к нему или ушла от него?

МОНИКА: Ушла бы.

ФРИТЦ СИМОН: Скорее ушла бы!

Эти вопросы направлены на выяснение фактической реакции ма­тери на поведение отца. Часто существует большая разница между ожидаемой и фактической реакцией партнера. Из первичного ин­тервью нам было известно, что родители пытаются влиять друг на друга и на детей тем, что демонстрируют, насколько им физически плохо. Это широко распространенная попытка контроля, которая способна привести к очень деструктивной эскалации с образованием самых удивительных физических симптомов. Стоящую за этим инди­видуальную логику понять несложно: тот, кто считает виновником своего бедственного состояния другого, просто ведет себя последова­тельно, когда агитирует за свою картину мира и пытается внушить другому чувство вины. Однако взгляд со стороны показывает, что подобная стратегия часто воспринимается как попытка шантажа, ответной реакцией на которую является сопротивление и упрямство.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь Герлах): Я бы хотел снова

отойти от темы и еще раз вернуться к тому, что мы уже обсуждали. Предположим, ваш муж захотел бы помешать тому, чтобы Моника активизировала свои силы, отделилась, как он сказал, и покину­ла родительский дом. Как бы он мог это устроить? Что ему нужно было бы сделать, чтобы она сказала: «Уж лучше я останусь здесь!» У нее ведь очень сильное чувство долга.

МАТЬ: Что он должен сделать для того, чтобы она осталась дома?

ФРИТЦ СИМОН: Должен ли, это другой вопрос. Но предпо­ложим, чисто гипотетически, он бы хотел, чтобы она непременно осталась. Что ему нужно было бы сделать? Что он мог бы сделать?

Гипотетическое приписывание неких намерений в рамках мыслен­ного эксперимента дает возможность поменять местами причину и следствие. В идеальном случае это позволяет увидеть возможности влияния каждого. Если рассматриваемое следствие оценивается не­гативно, становится понятно, от каких действий лучше отказать­

28

ся, если не хочешь способствовать тому, чтобы произошло именно то, чего ты на самом деле не желаешь (снова «позитивная сила не­гативного мышления»).

МАТЬ: Уж это я знаю: запереть! Чтобы она вообще не могла за­ниматься никакими хобби.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Запереть себя самого?

МАТЬ: Нет, чтобы Монике ничего было нельзя: о танцеваль­ной студии не может быть и речи, это пока слишком рано.

ФРИТЦ СИМОН: Это скорее усилило бы желания Моники: «Нет, я хочу учиться танцевать!»? Или это скорее придет к тому, что она скажет: «Я останусь дома!»?

МАТЬ: Нет, я бы сказала, что сейчас она стала бы сопротив­ляться.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, по всей видимости, это был бы не слишком умный ход... МАТЬ: Абсолютно!

ФРИТЦ СИМОН: Да, но что ему нужно было бы сделать, если бы он хотел, чтобы она не уходила... чтобы она не занималась тем, что ей интересно?

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Она ведь очень чутко настроена на то, что в глубине души чувствуют ее родители.

ФРИТЦ СИМОН: Ему нужно было бы ее запереть или поймать на чувстве долга? Как он мог бы наилучшим образом это устроить? Я признаю, что все это сплошные фантазии, но...

МАТЬ: Ну, если выразиться грубо, он мог бы сказать: «Послу­шай, занимайся-ка ты лучше своей работой, если ты сейчас нач­нешь все эти вещи... Не делай этого! Это еще больше подорвет мое здоровье!» Может быть, что-то в этом духе. Что он считает себя жертвой.

ФРИТЦ СИМОН: Если, например, выглядеть подавленным, то это был бы хороший способ?

МАТЬ: Да, если бы это было причиной, то да.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Например, несколько более подавлен­ным, чем сейчас? Извините, что я так говорю!

МАТЬ: Ну да, конечно, я имею в виду в качестве средства при­нуждения, да, пожалуй.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: То есть, если бы он сейчас выглядел не­сколько более подавленным, то этого было бы достаточно, чтобы побудить Монику сказать: «Нет, в танцевальную студию я не пой­ду, лучше я останусь сейчас с ним...»

МАТЬ: Вполне возможно. (Пауза, она явно размышляет.) Будет ли она на это реагировать? Может быть... (Нерешительно.) Может быть...

28

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): А как бы это могла устро­ить ваша жена, если бы она этого захотела? Точно так же гипотети­чески, как вы. У нее тоже есть какой-то способ...?

Теперь мы спрашиваем отца о его внешней точке зрения на отно­шения между матерью и дочерью. Хотя бы нейтральности ради...

ОТЕЦ: Очень просто, она прикроется болезнью! ФРИТЦ СИМОН: Если бы мать заболела, то, что это, напри­мер...

ОТЕЦ (перебивает): У женщин вообще так. Я не хочу тут нико­го обвинять. У них триста шестьдесят пять болезней в году, они у них всегда наготове, так что...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ну, а какая из этих трехсот шестидесяти пяти стала бы той особой болезнью, к которой она бы, вероятно, прибегла?

ОТЕЦ (качает головой): Ах, тут и печень, тут невероятно мно­го...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ну, а что это была бы за болезнь, на кото­рую Моника предположительно — ведь, как уже сказал г-н Симон, все это чисто умозрительно — на которую она предположительно скорее всего бы клюнула?

ОТЕЦ: Нарушение сердечного ритма!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН, ФРИТЦ СИМОН (синхронно, перебивая друг друга): Нарушение сердечного ритма! Как же она это пока­жет...? Как она даст понять...?

ОТЕЦ: Драматично!

МАТЬ: Но оно у меня есть!

ОТЕЦ: Ну вот, тогда и видно: один, когда болеет, как-то уходит в себя, а другой устраивает тут...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Как бы это «драматично» выглядело? Вы можете пояснить, чтобы мы могли составить себе представление?

Попытка выйти на уровень описания. Схема: если снять все это на видео, что мы увидим на экране ?

ОТЕЦ: Ну, тогда мы идем — чуть не сказал к ящику с инстру­ментами — (мать на заднем плане смеется) и смотрим, что у нас тут есть. И скоро вся кухня оказывается заставлена лекарствами; у нас есть два шкафа, но кухня непременно должна быть вся заставлена лекарствами. Это любимая игрушка моей жены.

МАТЬ (на заднем плане, смеется): О, Господи!

ОТЕЦ: Медицина — любимая игрушка моей жены!

29

ФРИТЦ СИМОН: Моника пойдет на медицинский, да?! ОТЕЦ: Ну, ей уже не много нужно, она скоро уже госэкзамен сможет сдать.

МАТЬ: У нас двое детей, их нужно сначала поставить на ноги, их нужно поставить на ноги!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ну, хорошо. И что, Моника думает: «Сейчас мама разыгрывает свое медицинское шоу, свое шоу с таблетками!»? Или: «Сейчас все действительно очень серьезно! Я нужна ей, я должна помочь»?

ФРИТЦ СИМОН: «...даже если сейчас я предпочла бы занять­ся чем-нибудь другим...»

ОТЕЦ: Ну да, если все будет очень драматично — до сих пор та­кого еще не было, — то я вполне могу себе представить, что... Вот Хайнц, я не думаю, что его этим проймешь.

ФРИТЦ СИМОН: А что нужно было бы сделать матери, если бы она захотела, чтобы Хайнц, например, не брюзжал? Чтобы он через два года тоже не оторвался от дома в какой-то степени, как собирается?

Здесь мы ссылаемся на упомянутую в начале разговора ворчли­вость и планы на будущее Хайнца.

ОТЕЦ: Это очень трудно. По отношению к Хайнцу она свои болезни, страдания и все такое так не показывает.

ФРИТЦ СИМОН: Она бы просто сказала ему: «Останься!» И он так и поступит?

ОТЕЦ: Ему она скорее сказала бы: «Живи и наслаждайся жиз­нью, Хайнц, иди!»

ФРИТЦ СИМОН: А, его она бы немножко подбодрила.

ОТЕЦ: Думаю, да.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Понятно.

ФРИТЦ СИМОН (матери): У меня еще один вопрос, мне про­сто очень любопытно. Как мы уже говорили, у Моники очень сильно развито чувство долга. Но ведь чувство долга существует не только по отношению к другим, но и по отношению к самому себе. Предположим, вы выглядели бы больной, ваш муж — пода­вленным, может быть, оба сразу, и Моника испытывала бы силь­ное искушение поддаться чувству долга. В каком случае она скорее не посчиталась бы с чувством долга по отношению к вам и сказа­ла бы: «Я займусь своим собственным развитием», — если бы она считала себя здоровой или если бы решила, что у нее есть какие-то нарушения?

(Тишина, длящаяся около минуты.)

29

ФРИТЦ СИМОН: То есть когда она сама ждет от себя больше­го чувства долга, когда она здорова или когда не здорова?

(Тишина, длящаяся примерно полминуты.)

МАТЬ: О-о-ох, это сложно... (Размышляет.) Наверное, когда она думает, что здорова. Да, скорее...

ФРИТЦ СИМОН То есть тогда она предъявляет к себе более высокие требования?

МАТЬ: Да, наверное, так.

ФРИТЦ СИМОН: Тогда она предъявляет к себе больше тре­бований и тогда она меньше может думать о своем собственном развитии... (Нерешительно.) То есть — опять же чисто гипотетиче­ски — если бы она хотела иметь возможность идти собственным путем и немного отделиться, как сказал ваш муж, то с ее стороны было бы умнее казаться больной и проблемной...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Да, поскольку иначе нагрузка была бы чрезмерной,так?

ФРИТЦ СИМОН: Об этом стоит подумать!

Нужно признать, что подобные альтернативные вопросы — не что иное, как переодетые психодинамические интерпретации. Од­нако они менее взрывоопасны, поскольку в отличие от интерпрети­рующего терапевта, спрашивающий терапевт не утверждает в скрытой форме и даже не дает понять, что знает, как все обстоит на самом деле. Он просто задает более или менее безобидный вопрос, на который отвечают другие. Поэтому спрашивающий терапевт предлагает несколько иные отношения, чем интерпретирующий (это вовсе не означает, что отношения, предлагаемые интерпретирую­щим терапевтом, всегда плохи). Поскольку тому человеку, о кото­ром идет речь (в нашем случае дочери), не нужно самому занимать по отношению к этому какую-то позицию, все остается в рамках ни к чему не обязывающих спекуляций. Он может рассмотреть эту идею или от нее отказаться... Своим интервенционным и суггестивным характером эти вопросы обязаны своему построению: они предлага­ют предположения и соединяют их не случайным, а целенаправленно выбранным терапевтом образом. Поэтому терапевт под свою от­ветственность решает, какие идеи подать, а какие лучше не надо. Здесь в системной терапии проявляется (или не проявляется) эмпа-тия терапевта.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Строгое чувство долга... Мои вопросы идут в том же направлении, но немного дальше: чего матери нуж­но было бы делать больше, чем она делает сейчас, чтобы Моника действительно сказала: «Так не пойдет, я должна ограничить свое

29

развитие, уроки танцев и так далее, так не пойдет!» Что нужно было бы делать матери, чтобы Мони...

ОТЕЦ: Нужно сказать, что Монику сейчас вряд ли удержишь. Танцевальная студия и все такое, у нее уже есть своя программа. И мы рады, что она этим занимается. Не нужно понимать это так, будто я из-за этого страдаю. Совсем наоборот, я очень рад, что она всем этим занимается, учится танцевать и все такое. Так что для меня все это очень позитивно. Так что я уж точно не собираюсь удерживать Монику при себе или что-то еще. Просто всем родите­лям тяжело, когда дети уходят из дома, и я...

По-видимому, не раз подававшаяся идея о том, что все проблемы Моники могут быть как-то связаны с ее взрослением, была восприня­та отцом как упрек в том, что он удерживает свою дочь.

ФРИТЦ СИМОН: Детям тоже трудно уходить из дома. Это тоже нужно понимать.

ОТЕЦ: Я вижу тут только одиночество для себя. И это тяжело, это понятно. Тут нужно как-то перестраиваться.

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, кто в семье больше всех ве­рит в то, что вы в конце концов справитесь с этой перестройкой?

ОТЕЦ: Моя жена, она легко с этим справится.

ФРИТЦ СИМОН: О том, что ваша жена с этим справится, вы практически не беспокоитесь. Насколько обоснованно, другой вопрос. Вся эта ситуация с лекарствами, как вы ее тут описали... Ну, а как вы думаете, кто больше всех верит в то, что вы оба справитесь с этим как пара, когда дети в один прекрасный день покинут дом?

ОТЕЦ : Гм, гм, наверное, моя жена.

ФРИТЦ СИМОН: А кто меньше всех, включая детей?

Такие вопросы на «больше—меньше» служат для создания различий. Они позволяют получить информацию о сплетении отношений в семье.

ОТЕЦ: Даже не знаю. Может быть, я?

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): Моника, чего опасается папа? Что может получиться в итоге, если они с этим не справятся?

МОНИКА (молчит, смущенно улыбается, пожимает плечами): Не знаю.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): А вы как-то себе это представляете?

ОТЕЦ (с возмущением в голосе): Тогда моя жена, наверное, на­столько погрузится в работу в союзе, что ее вообще никогда не бу­дет дома.

5-1757

30

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но это будет означать, что вы с вашей склонностью к рефлексии окажетесь в еще большем одиночестве.

ОТЕЦ: Да, да, ей это все равно. Хоть она от этого и страдает и все такое, но тут, в этом отношении, она непреклонна.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Тогда скорее можно ожидать, что Мо­ника все-таки соберется с духом и скажет: «Я должна восполнить этот пробел!»?

ОТЕЦ: Я бы этого не хотел, то есть я бы не хотел так рисковать, или еще что-нибудь.

ФРИТЦ СИМОН: Хайнц, ты ведь у мамы в некотором роде до­веренное лицо. Что нужно делать отцу, если он хочет, чтобы мама как можно больше работала в союзе?

Судя по тому, как отец говорит о союзе, это в высшей степени зна­чимая тема для него и, соответственно, для семьи. Его тон — смесь злости и бессилия, а голос звучит так, будто он готов расплакаться... При таком невербальном комментарии к его словам рекомендуется по­внимательней прозондировать, какое значение имеет этот союз для се­мьи Герлах. Здесь мы снова используем технику, когда вопросы обращены к относительно далеко отстоящему наблюдателю и вдобавок возлагаем «вину» за поведение другого на того, кто на это поведение жалуется. Хотя все это, конечно, сплошные гипотезы и полный абсурд...

ХАЙНЦ: Что ему нужно делать, чтобы она чаще ходила в союз?

ФРИТЦ СИМОН: Да, предположим — признаю, что это зву­чит как полный бред — он бы хотел, чтобы она все двадцать четыре часа в сутки (или, если хотите, еще и по ночам) работала в союзе, как он тогда должен себя проявлять, как ему нужно было бы себя вести?

(Все смеются.)

ХАЙНЦ (размышляет, чешет голову): Совершенно нормально.

ФРИТЦ СИМОН: Как? Как можно определить, что он ведет себя совершенно нормально? Он должен быть скорее жизнера­достным или подавленным, активным или пассивным?

Всегда спрашивайте о конкретных, доступных для наблюдения отличительных признаках! Особенно это относится к таким форму­лам на все случаи жизни, как «нормально».

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ему нужно постоянно сидеть дома или бывать там поменьше?

ФРИТЦ СИМОН: Точно. Ну, например, если он будет больше сидеть дома, то она тогда будет чаще ходить в союз? Или, если он

30

будет уходить из дома чаще, чем раз в год, э-э, чем раз в месяц... Предположим, он бы уходил куда-нибудь через день. Тогда мама ходила бы в союз чаще или реже? ХАЙНЦ: Чаще!

Здесь гипотеза терапевта заключалась в том, что между супру­гами существует своего рода равновесие, которое создает условия для того, чтобы они виделись достаточно часто. Если бы эта гипо­теза оказалась верной, то более частые вечерние отлучки г-на Терла -ха привели бы к тому, что его жена уходила бы реже. Чтобы донести до семьи эту гипотезу, которая открыла бы для г-на Герлаха новые варианты действий, сначала мы на описательном уровне расспраши­ваем об отношениях «если, то...». Но, к сожалению, ответы Хайнца, похоже, не подтверждают эту гипотезу о равновесии, они говорят скорее в пользу модели «око за око».

ФРИТЦ СИМОН: Если бы он вообще не выходил из дома, она ходила бы в союз чаще или реже? ХАЙНЦ: Реже.

На подобное здесь отвечают подобным. Терапевт в печали...

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Ему правильно кажется? МАТЬ: Да, я бы сказала, да.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Спросим-ка мы Монику, правильно ли он думает?

Оба терапевта в печали и, по всей видимости, они не желают ми­риться с крушением своей гипотезы.

(Продолжительное молчание.) МОНИКА (очень тихо): Да.

ФРИТЦ СИМОН (Монике): Так, я пока не совсем понимаю, поэтому спрошу еще раз. Моника, если бы папа хотел, чтобы мама еще чаще ходила в свой союз и, ну не знаю, практически постоян­но отсутствовала, что ему нужно было бы делать?

МОНИКА: Ему нужно было бы поступать точно так же.

МАТЬ: Ему нужно было бы уходить так же часто.

Похоже, даже проявив упрямство, терапевтам не так легко по­колебать семейную конструкцию действительности. Если терапевт отстаивает гипотезу, которая сильно разнится с прежней карти­ной мира семьи, рекомендуется проявить некоторую настойчивость.

5;

67

Это, конечно, вовсе не означает, что нужно вступать в борьбу за по­беду своих гипотез. Но, отказавшись от них слишком быстро, мож­но их обесценить. Поэтому настойчивые расспросы (например, по причине непонимания) представляют собой хороший компромисс для «нарушения» мировоззрения семьи. В конце концов членам семьи нуж­но предпринять целый ряд перестроек и создания новых конструкций, чтобы суметь перевернуть с ног на голову представления о том, кто у кого каким поведением какую реакцию вызывает.

ФРИТЦ СИМОН: Ах вот как! Ему нужно было бы поступать точно так же. И если бы он хотел, чтобы она оставалась дома, то ему вообще нельзя было бы выходить из дома.

ОТЕЦ: Но это же не так! Я же все время тут!

ФРИТЦ СИМОН: Он же все время тут!

(Проблеск надежды!..)

МАТЬ: Тогда я все равно ухожу, но не так часто.

Г-жа Герлах по-прежнему придерживается привычной модели «подобное приводит к подобному».

ФРИТЦ СИМОН: То есть он не может помешать вам уходить. ОТЕЦ (с упреком): Нет, нет.

В рамках этой модели у г-на Герлаха нет шансов что-то изме­нить. Он уже исчерпал все свои возможности: он (почти) все время сидит дома...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но все-таки он ее притормаживает. Итак, помешать этому он не может, но если бы он сам поступал анало­гично, она испарялась бы еще чаще.

ОТЕЦ: Да, точно.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: А как кажется Монике? Так же?

МОНИКА: Да.

ХЕЛЬМ ШТИЛИН:Ясно.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, мы правильно понимаем: если бы ваш муж тоже обнаружил в себе любовь к союзам...?

МАТЬ (перебивает терапевта, решительным тоном): Ну нет, это неправда. Я ищу золотую середину. Если бы я увидела, что меня, скажем, два вечера нет дома, а мужа нет другие два вечера, что на неделе мы вообще не бываем вместе, я бы сказала: «Стоп, тут что-то не так!» Тогда нам обоим пришлось бы притормозить.

31

Ну, наконец! Свершилось. Что медленно зреет... У терапевтов счастье.

ФРИТЦ СИМОН: То есть вы исходите из того, что, если он станет несколько более активным, то вы свою активность немного умерите.

МАТЬ: Да! Да, немного умерю. Но в настоящее время ситуация такова, что я ухожу раз в неделю или, да, правильно, сейчас, перед карнавалом два раза. Но потом это кончится, и я буду уходить раз в неделю. Муж уходит где-то раз в две недели, и, на мой взгляд, это нормально и вполне уместно. И если кто-нибудь мне скажет, что я не могу на один вечер уйти из дома, то для меня это будет непри­емлемо.

ФРИТЦ СИМОН: Я вовсе не собираюсь вас ни в чем убеждать. А что это за союз?

МАТЬ: Ну, я состою в певческом союзе, и скоро у нас будет песенный вечер. Для меня это колоссальное удовольствие, у меня там даже небольшая отдельная программа. Мне это доставляет удовольствие, а мой муж делается больным из-за того, что я более активно там участвую. А мне это невероятно много дает.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Что значит: «делается из-за этого боль­ным»? Как больным?

МАТЬ: Он так не может. Он пытался прижиться в этом союзе. Он не смог туда вписаться. Я признаю, что есть люди, которые не могут жить в союзах. Они слишком педантичны, слишком щепе­тильны. Я не такая, мне кажется, я более великодушна. Если там кто-то с чем-то не согласен, я легче могу это проглотить. А он нет. Он из тех, кто скорее устроит склоку и все такое, а это вызывает раздражение. И это понятно. У людей в союзах это всегда вызы­вает раздражение. И он ушел из этого союза, а я осталась. И для нас это большая проблема. Речь идет не об одном только вечере, когда меня нет дома. Если бы это было два вечера, но он бы это приветствовал, то это тоже не было бы несправедливо по отноше­нию к нему. Но он смотрит на эту проблему так: «Мне не удалось там утвердиться, а моей жене удалось. Я оттуда ушел, и она теперь тоже должна уйти!» Вот в чем проблема!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН (обращаясь к Монике): Моника, сейчас, во время карнавала... союз твоей матери имеет какое-то отноше­ние к карнавалу?

МОНИКА: Да, они устраивают во время карнавала большой вечер и им приходится больше работать.

ФРИТЦ СИМОН: Но, Моника, если я правильно услышал, то отец довольно беспомощен перед матерью. Она знает, чего она

32

хочет. И она имеет полное право говорить: «Это доставляет мне удовольствие». А как чувствует себя при этом отец? Он, наверное, чувствует себя беспомощным, в смысле: «Я бессилен, я ничего не могу поделать»...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: ...или он мог бы сказать: «У меня есть свои, альтернативные варианты»? «У нее есть ее союз с его карна­вальными мероприятиями, а у меня есть кое-что другое или я най­ду себе кое-что другое».

МОНИКА: Нет, у него ничего нет.

ФРИТЦ СИМОН: Он может с этим согласиться? С этой бес­помощностью, ограниченностью своей власти...?

МОНИКА: Нет, он не будет с этим соглашаться.

ФРИТЦ СИМОН: Моника, предположим, ты бы хотела, чтобы мама ограничила свою деятельность в союзе...

Этот вопрос лучше было бы сначала задать не Монике, поскольку он касается отношений Моники с матерью. Полезнее узнать сначала внешнюю точку зрения и только потом внутреннюю позицию участ­ника отношений. Если об отношениях уже было что-то сказано «изнутри», то внешнему наблюдателю, если он хочет представить другую точку зрения, пришлось бы открыто дисквалифицировать вы­сказывание партнера по отношениям. Поэтому в последний момент происходит выбор другого адресата для этого вопроса, здесь — отца как (относительно) стороннего наблюдателя.

ФРИТЦ СИМОН (сам себя перебивает и обращается к отцу): Да, г-н Герлах, предположим, ваша дочь хотела бы ограничить де­ятельность вашей жены в союзе...

ОТЕЦ (быстро и взволнованно выкрикивает): Ее тут ничем не удержишь! Это как наркотик! Это невозможно! Я тут тоже... я сдал­ся. Я больше ничего на эту тему не говорю, это невозможно! Она скорее подаст на развод. Она уже не раз это говорила.

ФРИТЦ СИМОН: Можно, я произнесу вопрос до конца? Предположим, Моника хотела бы удержать вашу жену от походов в союз. Если бы Моника стала делать совершенно безумные вещи, ну, не знаю, если бы она все время ходила на голове или целый день стояла под душем или еще что-нибудь в этом духе, ей бы это удалось?

ОТЕЦ: Нет, нет! Все равно нет! Нет, это невозможно.

ФРИТЦ СИМОН: То есть ваша жена тут полностью от всех вас отмежевалась и говорит: «Это то, чего я хочу; это то, что мне нуж­но, поэтому я так и поступаю».

ОТЕЦ (кивает): Да!

32

ФРИТЦ СИМОН: Моника, тебе тоже так кажется? Или ты ду­маешь, что смогла бы...

МОНИКА (без колебаний): Если бы я захотела, я бы точно смог­ла.

ОТЕЦ (резко поворачивает голову к Монике, выглядит поражен­ным и сомневающимся): Если бы ты захотела, чтобы мама перестала ходить в союз, ты бы этого добилась?

МОНИКА: Да!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Если бы она задалась этой целью, у нее нашлись бы идеи, да?

МОНИКА (смеясь): Да, думаю, нашлись бы.

МАТЬ (с любопытством): И что бы ты тогда сделала?

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: У нее уже есть кое-что про запас. Но ей же не обязательно об этом говорить, да?! Это может быть нечто та­кое, что нам незачем обнародовать. Фритц, может быть, вот еще какой вопрос: г-н Герлах сказал, что шла речь о разводе. Может быть, спросим Монику, насколько ее родители уже бывали к это­му близки?

МОНИКА: Хоть они это и говорили, но я на самом деле никог­да в это не верила.

ФРИТЦ СИМОН: Как ситуация будет выглядеть через два года? Они будут в разводе или все еще вместе?

МОНИКА: Нет, не в разводе.

ФРИТЦ СИМОН: Как...? Не в разводе...? А что тогда будет? Мама по-прежнему будет ходить в свой союз? У отца будут пробле­мы с сердцем, а у матери с печенью? Я имею в виду, что развестись ведь можно и так, что кто-то просто умрет, например. Кто-нибудь из них решит умереть? В том смысле, что: «Уж лучше это!»

Играть тут с фантазиями на тему смерти — это, конечно, слишком. Но атмосфера на сессии была настолько напряженной, что в борьбе за союз — в непосредственном восприятии терапевта — было что-то от борьбы не на жизнь, а на смерть. Смерть — один из способов расстаться, который всегда следует учитывать, когда эскалация происходит на уровне тела, а симптомы используются как средство принуждения. Кто первым умрет, тот и победит, посколь­ку другой навсегда останется с чувством вины (по крайней мере, мно­гие так думают).

МОНИКА: О, нет!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но может же случиться, что кто-то при­мет такое решение, в том смысле, что: «У меня больше шансов нет!»

33

ОТЕЦ (с опущенной головой, подтверждая): Капитулирует! От­кажется от самого себя!

Такая реакция отца показывает, что озвученные фантазии на тему смерти совсем не так уж далеки от истины.

(Смущенное молчание.)

МОНИКА (через некоторое время бросается на помощь): Но вообще-то я не думаю, что все останется как сейчас.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но, если все останется как есть, в том числе и проблемы со здоровьем у обоих, и твой отец будет балан­сировать между тем, что либо сердце бьется слишком быстро, либо он находится в такой задумчивой печали, то можно себе предста­вить, что у того или у другого тело не выдержит.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Монике): Как ты думаешь, кто сойдет с дистанции?

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Кто скорее сойдет с дистанции...

ФРИТЦ СИМОН: Кто скорее сойдет с дистанции. Может быть и никто. Это вовсе не обязательно.

МОНИКА: Мой отец...

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ты думаешь, отец... что скорее с дистан­ции сойдет он?

ФРИТЦ СИМОН: Предположим, отец... как он сказал: можно ведь отказаться от себя или сдаться или что-то в этом духе... пред­положим, он бы так и поступил и действительно сошел с дистан­ции. Что бы тогда делала мама? Испытывала чувство вины? Она бы тогда сказала: «Если бы я не ходила в этот союз!»?

Лучший способ обращения с черными фантазиями — их озвучить. Если терапевт согласится с их табуированием, то при известных условиях клиенты могут приписать такой стратегии избегания сле­дующее значение: это настолько страшно, что даже у терапевта не хватает на это мужества. Лучший способ уменьшить вероятность того, что подобные фантазии сбудутся, это по-деловому обсудить условия, при которых они могут стать явью. Это техника, которую еще можно назвать «затыканием дыр». Это попытка запереть воз­можные деструктивные «выходы».

МОНИКА: Я не думаю, что она настолько бессердечна и по­стоянно бегает по союзам, только чтобы свести его в могилу...

ФРИТЦ СИМОН: Если бы он, например, серьезно заболел, она бы тогда перестала ходить в свой союз?

МОНИКА: Да, наверное.

33

ФРИТЦ СИМОН: Какую болезнь ему нужно было бы подо­брать?

МОНИКА: Гм, не знаю.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Того, что у него есть сейчас, хватило бы? Если он просто немного это усилит... Или это должно быть что-то потяжелее?

МОНИКА: Должно быть похуже.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Должно быть похуже.

ФРИТЦ СИМОН: Например, что-то, что приковало бы его к постели, или...

ОТЕЦ: Однажды у меня был день рождения, я хорошо это пом­ню, тогда моя жена принесла большую, просто огромную жертву и осталась дома, не пошла в свой союз. И я постоянно это слышу, это была самая большая жертва с ее стороны.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Монике): Для отца очень важна вся эта ситуация с союзом.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Гм, гм.

ФРИТЦ СИМОН: Моника, правда, что твой отец измеряет свою значимость для мамы по союзу? МОНИКА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Что для отца хуже: если она будет ходить в союз или если она заведет себе друга? Или этот союз — нечто вро­де друга?

Здесь на выбор предлагаются альтернативные варианты, которых сами участники ситуации не видят. Цель заключается в том, чтобы ввести другую альтернативу и вместе с тем другую оценку. Если вме­сто «ходить в союз или оставаться дома» альтернатива звучит как «ходить в союз или измена», то оценка походов в союз меняется.

МАТЬ: Да, это что-то такое.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Это хуже! Несколько друзей!

МАТЬ: Это похоже на то, как будто я ему изменяю. Я уже не знаю, что было бы хуже. Я не знаю, если бы я ушла сегодня с дру­гим, что было бы хуже. Больше тут ничего уже не сделаешь. Разве что можешь меня застрелить! Я не знаю.

Фраза с «застрелить», кажется, несколько выходит за рамки. Однако интерпретация едва ли будет чрезмерной, если понять ее как указание на агрессивный потенциал, который накопился к этому мо­менту между супругами.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: У вас есть этому какое-то объяснение?

33

МАТЬ: Я не знаю... Уязвленная гордость.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН (указывает на отца, который сидит с опу­щенной головой и явно борется со слезами): Он сейчас очень глубоко задет. Это что-то очень болезненное...

МАТЬ: Да, да. Это уязвленная гордость. Он хочет подложить союзу свинью тем, что я из него выйду. А поскольку я этого не де­лаю, то он все... (презрительно) «капут».

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): У вас есть какое-то объ­яснение тому, что этот союз так важен для вашей жены?

Заданный г-ну Герлаху вопрос о мотивах его жены — это попыт­ка терапевта восстановить нейтральность. Похоже, ее баланс ока­зался нарушен, поскольку продемонстрированные г-ном Герлахом аф­фекты кажутся всем присутствующим (в том числе и терапевтам) несколько чрезмерными. Если терапевт чувствует, что он находит­ся на стороне одного из партнеров, то можно быть уверенным в том, что он утратил нейтральность. Также ясно, что впечатление, буд­то реакция г-на Герлаха неадекватна, связано с интервенциями те­рапевта. Тем, что походы в союз были сопоставлены по значимости с изменой, был сконструирован контекст, в котором реакция г-на Герлаха кажется абсурдной. Это заставило г-на Герлаха на глазах у семьи перейти к обороне, что не является хорошей базой для долго­срочного партнерского союза (без победителей и побежденных) — особенно когда речь идет о потере лица и гордости.

ОТЕЦ: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Какое?

ОТЕЦ: Там еще больше женщин, которые плюют на своих му­жей. Это женщины, мужья которых тоже состоят в каких-то со­юзах, и они не придают значения тому, что их жены тоже в этом союзе, знаете ли. И тогда они сидят по вечерам до десяти часов, а потом, может, и до двенадцати... Но эти женщины, у них у всех мужья, которые тоже где-то чем-то занимаются, у них есть их соб­ственная часть... А у меня-то практически только она одна.

МАТЬ (с отчаянием): Да, так почему же ты ничего себе не най­дешь?

ОТЕЦ (жалуясь): И они, они там подстегивают друг друга и го­ворят: «Ах, да оставь ты своего тоже дома, мой тоже не придет». Другим это не причиняет такой боли.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Тогда они укрепляют свою солидарность.

ОТЕЦ: Жены укрепляют свою солидарность, но другим это не причиняет такой боли, а у меня, знаете (плаксивым тоном), душа из-за этого болит.

34

ФРИТЦ СИМОН: Моника, если бы у отца был выбор: мама ходит в свой союз и она довольна жизнью, или мама сидит дома и она смертельно несчастна. Что бы он выбрал?

Что до восстановления нейтральности, то при всех благих наме­рениях плаксивость отца, которая воспринимается терапевтом как запрещенный прием, пробуждает у терапевта желание конфронта­ции. Результатом чего становится следующая альтернативная кон­струкция, призванная довести позицию отца до абсурда. Вопрос с со­юзом намеренно увязывается с вопросом заботы, даже любви к жене.

МОНИКА: Чтобы она оставалась дома...

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Хайнцу): Хайнц, предположим, отец тоже нашел бы себе какие-то союзы, которые интересуют только его, а маму нет. Тогда ему по-прежнему было бы так же важно, чтобы мама не ходила в свой союз?

ХАЙНЦ (чешет голову): Нет! Это было бы уже не важно.

ФРИТЦ СИМОН: Предположим, отец завел бы себе подругу, ему по-прежнему было бы так же важно, что мама ходит в свой союз?

ХАЙНЦ: Нет.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, тоже уже не важно... Итак, если он хо­чет, чтобы это по-прежнему оставалось для него так же важно, то ему, по возможности, не стоит находить себе ни подругу, ни другие интересы, ни другие союзы.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Предположим, отец завел себе подругу. Для мамы это было бы скорее облегчением? Она могла бы сказать: «Слава Богу, наконец-то у него есть то же, что и у всех остальных мужчин», — она почувствовала бы некоторое облегчение или ско­рее дала бы ему по башке?

ХАЙНЦ: Нет, она бы ничего такого не сказала. Ей было бы не все равно.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Ей было бы не все равно. ФРИТЦ СИМОН: А в союз она стала бы меньше ходить, если бы он, например, завел подругу? ХАЙНЦ: Нет, тогда уж и подавно!

ФРИТЦ СИМОН: Тогда уж и подавно. Моника, тебе тоже так кажется?

МОНИКА: Тогда они бы, наверное, развелись.

ФРИТЦ СИМОН: Может быть, а может и не быть... поэтому я и спрашиваю. Так с какого момента они бы развелись? Если бы он тоже стал ходить в союзы или только если он завел бы себе под­ругу?

34

МОНИКА: Нет, если бы он ходил в союзы, то нет, тогда все было бы в порядке. Наверно. Я не знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Что было бы, если бы он ходил в союзы, он был бы более доволен жизнью? Или если бы он нашел себе другое хобби. Ведь есть же такие занятия, когда человек рад, что нет никого, кто мог бы ему помешать. Если бы он нашел себе что-нибудь такое, то их отношения стали бы лучше или хуже?

МОНИКА: Лучше.

ФРИТЦ СИМОН: А если бы он нашел себе подругу?

Чтобы предупредить недоразумения: в этой фазе беседы речь не идет о том, чтобы убедить отца наконец-то завести себе любовни­цу. Цель только в том, чтобы показать: помимо «отказа от себя» существуют и другие варианты. Ввиду позиционной борьбы с утвер­дившимися позициями, где речь, по крайней мере, для отца, похоже, идет о жизни и смерти, возникает вопрос, почему никто из нее не выходит ? Почему он не положит конец этой перманентной обиде, если она для него настолько мучительна и невыносима, как он пока­зывает ? Похоже, здесь действует общее правило, что такие бои — иногда до смерти — продолжаются до тех пор, пока оба участника верят, что в конце они все-таки еще окажутся победителями. Вы­ход возможен только, если отказаться от этой надежды или найти для себя более привлекательную альтернативу. В этом смысле гипо­тетическая подруга просто должна напомнить о том, что на свете есть еще женщины, которые не ходят ни в какие союзы.

МОНИКА: Хуже!

ФРИТЦ СИМОН: Тогда они бы развелись? МОНИКА: Да!

ФРИТЦ СИМОН: От кого исходила бы инициатива, скорее от матери или от отца? (Молчание.)

ФРИТЦ СИМОН: Как тебе кажется? МОНИКА: Скорее от моей матери.

ФРИТЦ СИМОН: А что сейчас, когда отец так недоволен тем, что мама ходит в союз? Как ты думаешь, что он скорее сделает: сдастся и физически сломается или скорее подаст на развод?

МОНИКА: Скорее сдастся.

ФРИТЦ СИМОН: То есть он предпочел бы болезнь тому, что­бы сказать: «Я подаю на развод».

Здесь нужно еще раз особо подчеркнуть, что речь идет о логике, которая не обязательно соответствует средним критериям, но име­

35

em центральное значение для развития семейных моделей взаимодей­ствия. Г-н Герлах создает для своей жены невыносимую ситуацию: либо она подчинится его несправедливым, на ее взгляд, требованиям, либо будет виновата в его несчастье, вплоть до болезни и смерти. Что бы она ни сделала, все будет неправильно: исполнив его желание, она откажется от собственного кровного желания, от чего-то, что является для нее частью уровня жизни, возможно, даже частью ее идентичности. Если же она будет руководствоваться собственной системой ценностей и продолжит ходить в союз, то ей будет по­ставлено в упрек, что она доводит своего мужа до болезни. Посколь­ку доводить или не доводить себя до болезни находится в некоторой степени в его власти, он оказывается по отношению к ней в положе­нии, которое дает ему власть и которое несовместимо с равноправ­ными партнерскими отношениями, если таковые желательны. Един­ственная альтернатива, которая ей остается, это либо сказать: «Мне все равно, что с тобой будет» (даже если ей на самом деле не все равно), либо подчиниться (даже если на самом деле она этого не хочет). В результате возникает тупиковая ситуация, когда никто не может или не хочет двигаться ни вперед, ни назад.

МОНИКА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Ты можешь это как-то объяснить? МОНИКА (пожимает плечами).

ФРИТЦ СИМОН: Это значит, что мама для него важнее, чем он сам?

Усталая, малоубедительная попытка переинтерпретации... МОНИКА: Может быть.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Г-н Герлах, может быть, у вас самого есть какое-то объяснение?

ОТЕЦ: Да, это так, моя жена, конечно, всегда ищет алиби, а я, конечно же, все это вижу. «Мне нужно туда, мне нужно сюда...» Это стремление отвлечь, но это всякому видно.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но вопрос был такой: вы сами как-то объясняете то, что, если дело дойдет до крайности, то жена вам, по всей видимости, окажется важнее, чем собственные жизнь и здоровье?

ОТЕЦ (плаксиво): Ну, я же ее люблю, мою жену.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Но для меня, г-н Герлах, это по-прежнему не объясняет того, что вы (если вашей дочери правиль­но кажется, что вообще-то еще не факт), что вы скорее позволите себе заболеть, если увидите, что не можете заставить свою жену

35

поступать так, как вам бы хотелось. А мы совершенно точно зна­ем, что на это можно влиять, что можно сказать: «Я больше не хочу». А тут все что угодно, вместо того, чтобы сказать: «Я найду себе женщину, которая будет делать так, как я хочу, или лучше буду жить один».

ОТЕЦ: Нет, я этого не сделаю. Я этого не сделаю, и моя жена тоже на сто процентов уверена, что я никогда этого не сделаю.

ФРИТЦ СИМОН: У вас есть какое-то объяснение, почему вы никогда этого не сделаете? Для нас это вопрос.

ОТЕЦ: По религиозным причинам.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: По религиозным причинам, вот как.

ФРИТЦ СИМОН: Нуда, по религиозным причинам означает, что вы никогда не станете разводиться, так?

ОТЕЦ: И вступать в другие отношения...

ФРИТЦ СИМОН: Нуда, но ведь всегда есть еще какой-то спо­соб расстаться, например, сказать: «Чем глотать обиду, буду жить один». Вы как-то объясняете то, что вы предпочитаете болезнь?

ОТЕЦ (плачет и выдавливает из себя слова): На самом деле я уже сдался. У меня пока не очень хорошо получается. У меня пока не очень хорошо получается. То есть последние почти четыре не­дели у меня получалось, я вообще ни слова не сказал! Мне сейчас тоже... взять себя в руки; в последнее время все это снова во мне разыгралось. Но я справлюсь с собой. Я справлюсь с собой.

Может показаться удивительным, что терапевты ничего не го­ворят о слезах отца и не спрашивают его о чувствах. Однако с си­стемной точки зрения проявления чувств — это всегда еще и сигна­лы, посылаемые партнерам по отношениям. И, так же как в случае любых других сигналов, терапевтам нужно выбирать, какие из них тематизировать, а какие — нет. Здесь нам показалось нецелесоо­бразным еще больше усиливать плач г-на Герлаха, сфокусировав вни­мание на его слезах, которыми он шантажирует г-жу Ггрлах.

ФРИТЦ СИМОН: Вопрос втом, имеет ли это смысл.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Это именно тот вопрос, который я себе задаю: имеет ли это смысл. Не тот ли это путь, это ваше «справить­ся с собой», который свалит вас с ног. Рано или поздно. По наше­му опыту, этот вид работы, эта энергия, которая так ничего и не меняет, но высасывает все силы, это именно то, что может приве­сти к болезни, которая потом уже действительно заставит вас сой­ти с дистанции.

ФРИТЦ СИМОН: И, как мне кажется, такая угроза явно суще­ствует для вас обоих.

36

ОТЕЦ (настойчиво): Теперь это уже такие факты, мимо кото­рых не пройдешь. Для нас обоих тут все определено, мы тут опре­делили свой путь. Только в последнее время, на самом деле только последние два-три дня, я пытался как-то с иронией... но в послед­нее время... мне теперь самому стыдно, что я опять так далеко за­шел, что я опять потерял самообладание и говорю: «Боже, все-таки было бы лучше...» Я ей даже уже как-то угрожал: «Я бы хотел от тебя большей солидарности, но если тебе когда-нибудь будет хре­ново... Но я не доведу это до конца, это я сразу говорю ... Так что, если тебе когда-нибудь будет хреново или если ты когда-нибудь вылетишь из своего союза или еще что-нибудь, то я тогда в него вступлю. Демонстративно!» Она стала активнее ровно настолько, насколько я отстранился. То есть, чем больше я сдаюсь, тем актив­нее она там становится. А это как раз то, с чем я не справляюсь.

(Все время, пока отец говорит, мать плачет.)

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Вам тоже кажется, что для вас все определено?

МАТЬ (вытирает платком слезы, качает головой): Ах!

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: И вы считаете, что для вас все определе­но, вместо того чтобы считать себя той, теми, кто определяет?

МАТЬ: Я не знаю, что он имеет в виду под этим «определено». Как определено? Что я продолжу туда ходить, а он разрушит свое здоровье? В этом определено. Я не знаю, что он имеет в виду.

ОТЕЦ: Да, приблизительно это. Но я этого больше совсем не хочу. Должен честно сказать, мне это было бы прямо неприятно, даже если вам это сейчас покажется противоречием. Это покажет­ся вам противоречием, и это действительно глупо. Но я говорю честно! Мне было бы ужасно неприятно, если бы моя жена сейчас демонстративно ушла из союза. Я бы сказал, что я бы никогда, ни­когда этого не понял: у нее была в свое время возможность, когда она могла мне показать, что... и для меня эта возможность исчер­пана. Прошлого не вернешь!

Последней фразой г-н Герлах окончательно лишает жену всяких шансов пойти ему навстречу. Даже если бы она сейчас передумала и отказалась от союза, это тоже было бы неправильно, поскольку про­изошло бы не по «тому» поводу и не в «тот» момент. Тем самым г-н Герлах создает препятствующую изменениям логическую ловушку: он превентивно лишает возможное новое, идущее ему навстречу пове­дение жены всякого значения для отношений. В будущем она не смо­жет вести себя правильно, поскольку ей надо было иначе вести себя в прошлом. По сути, он требует от нее изменить прошлое. Интерес­ная конструкция, при которой он определяет, когда какое поведение

36

имело или будет иметь какое значение. Таким образом он закрепляет за собой по отношению к жене роль того, кто определяет, какова ре­альность. Он не оставляет ей шансов что-либо изменить. Остается только продолжать реализовывать саморазрушительную модель... Терапевтам нужно учесть это в заключительном комментарии.

ФРИТЦ СИМОН: То есть у вашей жены теперь вообще нет ни единого шанса?

ОТЕЦ: Нет, у этого нет больше шансов! Это просто должно продолжаться или еще что-нибудь. Но она должна понимать, что в душе я не в состоянии это переварить. Должен честно сказать, для меня это было жестокое разочарование. Я знаю, это глупо...

МАТЬ (с возмущением): Но я же не хожу налево! Я не могу этого понять. Если бы у меня был любовник, то я могла бы понять твою реакцию, а так — нет. (Плачет.) Я же не делаю ничего плохого.

ФРИТЦ СИМОН: Но это явно тот пункт, который имеет для вас обоих очень большое значение. Этот союз, ходить туда или нет. И, по всей видимости, за этим стоит что-то другое.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: И у обоих такое чувство, что «это опре­делено, это не может измениться. Это невозможно изменить, я не могу это переопределить. Просто все есть, как есть».

ОТЕЦ: И меня это очень, очень расстраивает. Я должен честно это сказать.

ХЕЛЬМ ШТИРЛИН: Нас это не удивляет.

ФРИТЦ СИМОН: Сейчас мы сделаем перерыв.

* * *

Вопросы терапевтов служили не только для сбора информации о динамике внутри партнерских и семейных отношений, они зада­вались еще и с определенными интервенционными намерениями. Они должны были «нарушить» картину мира и, в первую очередь, те оценки, которые члены семьи дают своему собственному пове­дению и поведению других. Покуда каждый подтверждает другому его точку зрения, как это происходит в повседневной жизни, раз­витие чего-то нового является маловероятным. Изменение воз­можно только, когда возникает некоторое замешательство и неу­веренность в правильности собственного мировоззрения.

В приведенном здесь фрагменте беседы идентифицированная пациентка и ее симптоматика почти полностью отошли на задний план. Поскольку семья пришла на терапию из-за нее, после пере­рыва терапевты в своем комментарии должны вернуть это поруче­ние в центр внимания. Конечно, с системной точки зрения можно

37

сконструировать множество гипотез, устанавливающих смысло­вую связь между поведением Моники и динамикой партнерских отношений родителей. При этом, если смотреть на ситуацию праг­матично, речь не идет о том, чтобы выявить «истину» касательно того, как конфликт между родителями связан с симптомами Мо­ники, здесь важно предложить такую точку зрения, которая повы­сит вероятность того, что семья найдет выход из тупика и Моника изменит свое поведение, поскольку это и является целью терапии.

(Продолжение сессии после перерыва описано в главе 13.)

6. Экстернализация и персонализация проблемы. Нейтральность по отношению к изменениям (семья Лукас, часть 1)

На сессию пришла вся семья. Она состоит из родителей (обоим по 70 лет), старшего сына Курта (36 лет), идентифицированного па­циента Штефана (34 года), Пауля (31 год) и Сильвии (27 лет).

Штефан уже около 10 лет является психиатрическим пациен­том. Он неоднократно лежал в психиатрической больнице с самы­ми разнообразными диагнозами, спектр которых простирается от «шизофрении» до «аффективного психоза». Как говорит про себя сам Штефан, его постоянно мучают «кризисы и депрессии».

Последние два года он живет во временном общежитии. По­скольку руководство общежития не хочет, чтобы их учреждение превратилось в место постоянного проживания, оно настаивает на том, чтобы Штефан переехал. Сам он хотел бы вернуться в роди­тельский дом. Его родители — в первую очередь мать — в общем-то не имеют ничего против такого решения, но братья и сестра не хо­тят этого ни в коем случае, хотя прекрасно понимают, что их мать — мать до мозга костей и что она снова обретет смысл жизни, если сын вернется к ней. Тогда она сможет снова о нем заботиться. Но их тре­вожит, что после смерти родителей обязанность заботиться о Ште-фане ляжет на них. Эти опасения имеют под собой все основания, тем более что оба брата работают на родительском предприятии, и одни уже права наследования накладывают на них определенные обязательства по отношению к брату. Поэтому их цель заключается в том, чтобы найти некий «третий путь» между общежитием и роди­тельским домом, который позволит Штефану наконец-то стать «са­мостоятельным». Контраргумент пациента: «Достаточно того, что я буду самостоятельным, когда не станет моих дорогих родителей!»

6 - 1757

37

Цель беседы — найти решение, «приемлемое» для всех (опреде­ление, которое на языковом уровне просто вуалирует отсутствие единодушия относительно цели).

Первая часть беседы показала, что Штефану «третий путь» ни­чего не дает. Постоянно ссылаясь на свою «болезнь» и «кризисы», он делает своих братьев и сестру беспомощными. Ввиду его стату­са «больного» они чувствуют себя неспособными вступить с ним в открытый агрессивный конфликт. С годами «болезнь» превра­тилась в могущественного члена семьи. Следующий фрагмент де­монстрирует техники вопросов, позволяющие показать и ослабить эту ее роль.

* * *

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Штефану): Предположим, вам се­годня сделали бы анализ крови (если бы такой существовал) и вы­яснили, что болезнь прошла, что она никогда больше не вернется! Что бы вы тогда сделали?

ШТЕФАН: Ха, во-первых, я был бы по-настоящему рад, был бы рад, что моя мать... Ну, с одной стороны, я бы, может быть, еще сделал так, только... ха, м-м, чтобы они тоже тут были и прак­тически... Я думаю... я думаю, я вдруг выздоровел, и я не знаю... Я думаю, если я тогда буду по-настоящему здоров... я думаю, я бы больше не работал на отцовском предприятии.

По всей видимости, представление о том, что он больше не болен, несколько сбивает Штефана с толку. Можно предположить, что из-за долгой карьеры в качестве пациента болезнь стала частью его идентичности. В семье это тот атрибут, который радикально от­личает Штефана от братьев и сестры, и, если его отнять (пусть даже только в мысленном эксперименте), то поначалу это может привести к некоторой дезориентации.

ФРИТЦ СИМОН: Что бы вы стали делать? Давайте проиграем эту ситуацию.

ШТЕФАН: Я уже закалился, я закалился, я через многое в своей жизни прошел, и я знаю, насколько это для меня тяжело. И если бы болезнь вдруг прошла, я был бы страшно рад...

ФРИТЦ СИМОН: Давайте предположим, что она прошла. Да­вайте пофантазируем и представим себе такую картину: болезнь прошла, но ситуация осталась та же. Вы сейчас не знаете, вернетесь ли вы к матери. Это в любом случае удобнее. Позволить матери о себе заботиться удобнее и без всякой болезни. Кстати сказать, так

38

поступают многие, и для этого им совершенно не обязательно бо­леть. Есть матери, которые наслаждаются такой жизнью, и есть сы­новья, которые наслаждаются такой жизнью. У меня есть один хо­роший знакомый, ему 55 лет, он живет с матерью, и они оба очень довольны и прекрасно себя чувствуют. Так вот он говорит: «Ни одна женщина не войдет в мой дом. Они все слишком много от меня хо­тят; а с мамой все наоборот, она ничего от меня не хочет и много для меня делает». Так что все может сложиться очень хорошо. (Братья смеются.)

Рассказать историю — это хороший способ подать идею, по­скольку люди думают историями. Рассказывая истории, можно в очень сжатой и легкой для восприятия форме описать характерные модели отношений, их динамику и драматургию. Слушатель мо­жет либо идентифицировать себя с действующими лицами, либо от них отмежеваться, выделяя для себя либо сходство, либо различия. Он может в какой-то мере посмотреть на ситуацию глазами участ­ников, не прибегая для этого к абстракции. Поэтому, если терапевт хочет предложить новые интерпретации, истории подходят гораздо лучше любых теоретических рассуждений.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, ситуация та же: вы здоровы и перед вами стоит вопрос: «Вернуться ли мне к родителям, где мне бу­дет удобно, где обо мне позаботятся, где за мной приглядят? Там я буду жить в гостинице под названием "Мама"!»

МАТЬ: Гостиница «Мама»!

ФРИТЦ СИМОН: Ну да, так что вы будете делать? Что вы бу­дете делать, если вы здоровы и находитесь в той же ситуации, что и сейчас?

(Длительная пауза.)

ШТЕФАН: ...Ну...

(Длительная пауза.)

ФРИТЦ СИМОН: Сейчас ведь как: вы все время вдвоем. Вы и болезнь. Вы в некотором роде женаты на болезни. У обоих ваших братьев есть жены, а у вас — болезнь. И вопрос был в том, перее­хать ли с женой к родителям или подыскать себе собственное жи­лье? А тут вы вдруг оказались холостяком, болезни у вас больше нет. В этом случае вероятность того, что вы переедете к матери, становится больше или меньше?

Экстернализация и персонализация «болезни» продолжает и без того присущую большинству людей тенденцию к овеществлению. Так, Штефан тоже неоднократно говорил в интервью о том, что

б*

83

«нежданно-негаданно пришла депрессия» (как незваный гость). Бла­годаря такому словоупотреблению проводится различие между болез­нью и личностью пациента. С точки зрения системной теории это можно посчитать неправильным или неуместным, с другой стороны, наша бытовая речь такова, какова она есть, а клиенты употребля­ют слова так, как употребляют. Испытанным способом обращения с тенденцией превращать болезнь в действующее лицо является пер-сонализация симптома или болезни. Таким образом он или она стано­вится своего рода партнером по взаимодействию для пациента, его близких и терапевта. Когда спрашиваешь об отношениях между все­ми этими действующими лицами, выясняется, что болезнь, как вир­туальный участник семейной жизни, вовлечена в коалиции, ее можно использовать в борьбе за власть, против нее существуют линии обо­роны и т.д. Если терапевт в своих вопросах обращается с болезнью так же, как с другими людьми, становится ясно, какие эмоциональ­ные отношения существуют между членами семьи и болезнью и ка­кие функции она выполняет внутри семьи. А если персонализировать еще и здоровье, то пациент может занять по отношению к ним обо­им внешнюю позицию и его можно расспросить об их отношениях. Но иногда такой довольно свободный и немедицинский стиль беседы наталкивается на проблемы с пониманием...

ШТЕФАН: Пожалуйста, еще раз.

ФРИТЦ СИМОН: Без болезни вероятность того, что вы перее­дете к матери, становится больше или меньше?

ШТЕФАН (Смотрит вопросительно, молчит, показывает, что не понимает.)

ФРИТЦ СИМОН: Вы не поняли? Я слишком сложно сформу­лировал вопрос? Или это такой вопрос...

МАТЬ (обращаясь к Штефану): Хочешь сесть сюда? Сядь сюда, может быть, тогда ты лучше поймешь!

(Мать и Штефан меняются местами, так что Штефан сидит теперь слева от Фритца Симона.)

ШТЕФАН: Если бы болезни больше не было?

Очевидно, не акустика была причиной того, что Штефан не сразу понял вопрос.

ФРИТЦ СИМОН: Да. ШТЕФАН: Я бы ушел из дома... ФРИТЦ СИМОН: Вы бы скорее ушли из дома? ШТЕФАН: Я бы ушел из дома и больше не работал на отцов­ском предприятии.

38

ФРИТЦ СИМОН: То есть болезнь еще и помогает вам вернуть­ся домой?

ШТЕФАН: Да, потому что я практически... я знаю, что было бы, если бы я был здоров. Я думаю, что если бы я был по-настоящему здоров, то со мной все было бы уже не так плохо. Я бы ушел из дома!

ФРИТЦ СИМОН: Что вы будете делать, если будете здоровы? ШТЕФАН: Если бы я был закален, я бы следил за собой... ФРИТЦ СИМОН: Ну, а что вы будете делать не так, как сей­час, если будете здоровы? (Длительная пауза.)

ШТЕФАН: Ну, я предполагаю, искать работу...

ФРИТЦ СИМОН: Предположим, сегодня ночью болезнь ис­чезнет. Безвозвратно. Ее уволили. Вы, так сказать, развелись. Или болезнь попала в автокатастрофу, врезалась в дерево, ее больше не существует. И вы теперь одни, без болезни. Что вы будете делать?

(Сильвия смеется.)

(Длительная пауза.)

ШТЕФАН (тихо): Ну, я не знаю...

ФРИТЦ СИМОН: Что в этом случае вы будете делать завтра? (Длительная пауза.)

ШТЕФАН: Ну, трудно сказать, когда у меня нет денег... ФРИТЦ СИМОН: Как вы будете добывать деньги? ШТЕФАН: Ну, пойду к отцу. ФРИТЦ СИМОН: Вы пойдете к отцу? ШТЕФАН: И к братьям.

ФРИТЦ СИМОН: А если вы не больны, если болезни больше нет, они будут давать вам деньги или нет? ШТЕФАН: Я не знаю. ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете?

ШТЕФАН: Ну, думаю, да, может быть, как часть наследства. Или... да, наверное, как часть наследства. Сейчас, наверное, нет. Наверное, позже.

ФРИТЦ СИМОН: Давайте не будем забегать далеко вперед, а останемся тут, поговорим о сегодня, завтра, послезавтра.

ШТЕФАН: Ну, я не знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Что вы будете делать, если болезнь уйдет?.. ШТЕФАН: Если я не получу денег?

ФРИТЦ СИМОН: Нет, когда болезнь ушла, и все знают, что болезни больше нет. У вас сначала нет денег, и перед вами стоит вопрос: переезжать к родителям или нет? Тогда братья будут по-прежнему против того, чтобы вы переехали к родителям или они согласятся?

39

ШТЕФАН: Согласятся.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, тогда они будут согласны. Как получа­ется, что их настроения вдруг резко меняются? (Длительная пауза.)

МАТЬ (Штефану): Ты немножко смешался, да, Штефан? ШТЕФАН: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Мне не кажется, что он смешался. Мне это кажется вполне понятным.

МАТЬ: Нет? А, ну тогда хорошо.

ФРИТЦ СИМОН: Да, если не уходить от этого образа, то это ведь...

МАТЬ: Он сам себе противоречит... ФРИТЦ СИМОН: Нет! ПАУЛЬ: Нет!

ФРИТЦ СИМОН: Так ведь часто бывает: если, например, мой брат переезжает к родителям один и он здоров, я говорю: ладно... Тогда я только рад, потому что тогда будет кому позаботиться о моих родителях. У них и здоровье уже не очень. Но если он соби­рается переехать к ним с женой или привести с собой кого-то еще, например, болезнь, то я буду против. Тогда я скажу: в доме поя­вился кто-то чужой. Мне кажется, что и здесь так.

МАТЬ: Ах вот оно что, тогда возможно.

ФРИТЦ СИМОН: Если он переедет к вам вместе с болезнью, то братья, очевидно, будут против, а если он переедет к вам один, то они будут согласны... (Обращаясь к Штефану) Я правильно по­нял?

ШТЕФАН: Да.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если болезни не будет, вы могли бы переехать к родителям. (Длительная пауза.) ШТЕФАН: Нет. (Длительная пауза.)

ФРИТЦ СИМОН: Может быть, мне дать вам отдохнуть и по­спрашивать других? Так и поступим, сейчас я дам вам передохнуть и спрошу других.

ШТЕФАН: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Да, я признаю, что задаю вам трудные во­просы. Но мне думается, вы вполне в состоянии с ними справить­ся. (Обращаясь к братьям и сестре) Ему правильно кажется, что вы были бы согласны, чтобы он переехал к родителям, если было бы ясно, что болезнь ушла, что он в полном порядке, что он совер­шенно здоров?

СИЛЬВИЯ: Да, что касается меня, то да.

39

ФРИТЦ СИМОН: Вы были бы согласны? КУРТ: Я, наверное, тоже. Но у меня есть кое-какие задние мысли.

ФРИТЦ СИМОН: Расскажите.

КУРТ: Мысль такая: если Штефан больше не болен, то как он будет себя вести? Если он будет работать, сам собой распоряжать­ся и иметь собственное мнение, то мне наверняка тоже было бы все равно, вернется он домой или нет.

ФРИТЦ СИМОН: По каким признакам вы определите, что он здоров? Как он будет вести себя дома? Давайте вернемся к ситуа­ции, что он живет с родителями и он здоров. Как он себя ведет?

КУРТ: Ну, он вставал бы в 7 или 6 часов утра и шел на работу.

Исключительно привлекательная картина здоровья (должно быть, для людей с нарушениями сна...)

ФРИТЦ СИМОН: Куда? На родительское предприятие или куда-то еще?

КУРТ: Да, пусть будет родительское предприятие, раз уж он дома. Если бы Штефан был здоров, он бы по-другому смотрел на вещи...

ФРИТЦ СИМОН: Как, например?

КУРТ: Например, Штефан всегда хотел заниматься чем-нибудь, связанным с машинами, например, работать агентом какой-нибудь автомобильной компании, продавать машины. Мо­жет быть, тогда он... может быть, он попрочнее, получше утвер­дился бы в своей профессии.

ФРИТЦ СИМОН: Если он будет здоров, то, вы думаете, он скорее найдет себе работу в автомобильной отрасли, то есть не будет работать на родительском предприятии.

КУРТ: У него всегда были такие мысли.

ФРИТЦ СИМОН: То есть на самом деле он никогда не хотел работать в той отрасли, в которой работаете вы?

КУРТ: Ну, я не знаю, хотел он или не хотел. Начинал он на ро­дительском предприятии. Это же здорово, разве нет?

ФРИТЦ СИМОН: Да, это удобно. Но удобно — это же не всег­да то, чего на самом деле хочешь. Ладно, давайте проиграем ситуа­цию дальше. Он здоров, он живет дома с родителями — тогда это возможно. Он встает в 6 или 7 часов утра, ходит на работу, но не на родительское предприятие, а скорее где-то в автомобильной от­расли. Что еще он делает по-другому?

КУРТ: Ну, тогда он, наверное... наверняка будет по-другому ве­сти себя с нами.

40

ФРИТЦ СИМОН: Как? КУРТ: Будет с нами приветлив...

ФРИТЦ СИМОН: По отношению к кому это будет особенно заметно, это другое поведение?

Такие вопросы опять же направлены на уровень наблюдаемого по­ведения. Изменившееся поведение по-разному быстро и по-разному сильно обратит на себя внимание отдельных партнеров по отноше­ниям — в зависимости от того, насколько интенсивны их отношения по времени и (или) эмоционально. Принцип этих вопросов — собрать несколько гипотетических отличий и посмотреть, какой фактор в каких отношениях какое имеет значение: если бы Штефан считался здоровым, для кого это имело бы самые большие последствия ? Этот вопрос адресуется тому, кто, предположительно, является относи­тельно посторонним.

КУРТ: По отношению к родителям.

ФРИТЦ СИМОН: Больше по отношению к матери или к отцу? КУРТ: К матери.

ФРИТЦ СИМОН: Как бы он стал себя вести по отношению к матери?

КУРТ: Наверное, он бы сказал ей: «Мама, теперь у меня все хо­рошо, больше не беспокойся. Теперь я справлюсь сам!» И он на­верняка стал бы заботиться о матери.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, а как изменится поведение матери, если он будет здоров?

КУРТ: Мама была бы рада и, наверное... естественно, она бы тогда тоже автоматически стала вести себя по-другому.

ФРИТЦ СИМОН: А как?

КУРТ: Ну, может быть, она перестала бы говорить: «Штефан, надень красный свитер, а не зеленый».

ФРИТЦ СИМОН: Вы думаете, она бы сама перестала или она перестала бы только, если бы он...

КУРТ: Нет, мне кажется, сама бы она не перестала. Маме это было бы трудно.

Если верить словам брата, то, в принципе, мать ведет себя со Штефаном как с маленьким ребенком. Она следит за тем, чтобы он правильно одевался и т.д. Обычно матери прекращают контро­лировать такие вещи, когда видят, что дети сами способны разо­браться, какой свитер им идет. При этом, как правило, начинает­ся фаза конфликтов, когда вкус матери (или отца) сталкивается со вкусом детей. Обычно дети побеждают, поскольку власть роди­

40

телей в навязывании им свитеров очень ограничена. Тогда родители довольствуются тем, что даже не в том свитере их дети все равно симпатичны, и в большинстве случаев не разрывают с ними из-за этого отношений. Если же «ребенок» считается психически боль­ным, то этой конфликтной фазы сепарации либо не происходит, либо она протекает иначе. С одной стороны, юный взрослый сохраняет статус ребенка, поскольку с идентификацией в качестве «психиче­ски больного» связано то, что его не принимают «всерьез». С другой стороны, развивается динамика избегания конфликтов, поскольку никогда нельзя быть уверенным, имеет ли он в виду то, что говорит. Действительно ли это он — самостоятельный, действующий субъ­ект — что-то говорит или выбирает себе свитер, или желание но­сить тот или иной свитер — это симптом ? Высказанное матерью несколько минут назад предположение, что Штефан немного спу­тался, когда он сказал что-то, что на первый взгляд показалось ей нелогичным, демонстрирует эту схему дисквалификации высказыва­ний. Однако — это следует подчеркнуть, чтобы пациент не предстал в виде «жертвы» — пациент, как правило, сам приглашает своих близких дисквалифицировать свои высказывания. Это в некотором роде совместная, кооперативная модель избегания конфликтов, ко­торую можно часто наблюдать в семьях, кто-то из членов которых имеет диагноз «шизофрения». Если не ясно, что подразумевают те или иные слова и поступки, то и конфликтов по поводу сообщаемого содержания быть не может или, иными словами: здесь не сообщается никакого содержания. Но в большинстве случаев долгосрочным след­ствием становится исключение или, точнее, самоисключение паци­ента из коммуникации (из коммуникационного сообщества).

ФРИТЦ СИМОН: Значит, между ними могут возникнуть кон­фликты, если он скажет: «Мама, не говори мне, какой свитер на­деть. Я хочу выбрать сам, даже если это не соответствует твоему вкусу!». Каково это было бы для вашей матери? Она легко бы это перенесла?

КУРТ: Не очень.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если он будет здоров, дома станет тяжелее. Будет больше конфликтов. (Братья и сестра смеются.)

КУРТ: Нет, такой конфликт — это, на мой взгляд, скорее пу­стяк. То есть те конфликты, которые у нас дома со Штефаном уже бывали, эти конфликты наверняка решаемы.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Паулю): Вам тоже кажется, что если он внезапно выздоровеет и будет жить дома, то все будет так? Или у вас другая точка зрения?

41

ПАУЛЬ: Ну, я не вполне могу себе это представить. ФРИТЦ СИМОН: Попытайтесь.

ПАУЛЬ: Я уже так давно знаю Штефана больным, что прак­тически не могу себе представить, как бы он мог вести себя более здорово.

Это одна из причин, чтобы задавать такие вопросы. То, что уже невозможно себе представить, будет невозможно и узнать, когда оно произойдет. Кто не верит, что «исцеление» возможно, сотворя-ет самоисполняющееся пророчество. Поэтому так опасны и атрибу­ции, которые говорят о хронической болезни.

■

ФРИТЦ СИМОН: И все же попытайтесь. Мы постоянно на­блюдаем случаи, когда такие вещи неожиданно происходят, когда люди вдруг выздоравливают от таких болезней.

ПАУЛЬ: Скажем, если Штефан больше не будет испытывать это давление...

ФРИТЦ СИМОН: Какое давление?

ПАУЛЬ: Если бы он не был женат на этой болезни, как вы ска­зали, то в конечном счете он был бы очень хорошим человеком. Он не плохой...

Хотя бы брат принял предложенную терапевтом метафору. Это очень хорошо, так как отношения с супругами знакомы в этой семье каждому. Обычные граждане чувствуют себя экспертами в том, что касается правильного поведения с мужьями и женами. В том же, что касается обращения с болезнями, экспертами признают­ся только врачи. В этом есть что-то таинственное, непроглядное и мистическое, что делает любого не-эксперта беспомощным и за­ставляет сложить с себя ответственность.

ФРИТЦ СИМОН: Как он тогда будет себя вести?

ПАУЛЬ: Я не могу об этом судить, так как не знаю, как бы он тогда развивался, тогда он с таким же успехом мог бы быть женат на женщине...

Хороший ответ, но не на тот вопрос. Речь идет не об ориентиро­ванном на прошлое вопросе «Что было бы, если... ?», а об относящемся к будущему «Что будет, если... ?»

ФРИТЦ СИМОН: Нет, это другой вопрос, это совсем другой вопрос. Это меня вовсе не интересует. Это то, что осталось в про­шлом. Я скажу вам, почему я задаю этот вопрос. Я работаю с очень

41

и очень многими пациентами, которые живут с таким диагнозом. И я убеждаюсь в том — поэтому я использовал образ женитьбы на болезни, — я убедился в том, что внезапно случаются разводы. Раньше считалось, что разводы запрещены, что этого не должно произойти никогда. Так и с этими болезнями. Сегодня стало явно легче расстаться даже с такой болезнью. Сказать: «Я ухожу!» При каждом разводе нужно хорошенько подумать: а мне это действи­тельно что-то даст? Ведь тогда я, чего доброго, останусь один. Или я найду себе нового партнера, или что-то в этом духе... И тут то же самое. Поэтому речь не о том, что было бы. Когда после десяти лет брака люди разводятся, бессмысленно говорить: что было бы, если бы мы не поженились? Вопрос в том, что мы будем делать даль­ше. Поэтому я спрашиваю: что будет, если сегодня ночью болезнь вдруг исчезнет? Злонамеренно его бросит, так сказать.

ПАУЛЬ: Тогда я скажу, что для него расставание было бы тяже­лым.

ФРИТЦ СИМОН: Конечно! Сначала он, наверное, горевал бы, как и все брошенные.

ПАУЛЬ: Он бы сопротивлялся.

ФРИТЦ СИМОН: Сопротивлялся? Он бы попытался ее вер­нуть? Он попытался бы ее вернуть?

ПАУЛЬ: В том, где ему это выгодно, конечно.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, и как бы он это устроил?

ПАУЛЬ: Конечно, он всегда смотрит на свою выгоду.

ФРИТЦ СИМОН: Нуда, но так просто она не придет.

ПАУЛЬ: Тогда он, наверное, скажет: «На улице снег, холодно, ну что же это, ах, мне плохо». Тогда он снова женится на своей бо­лезни.

ФРИТЦ СИМОН: Вопрос в том, вернется ли она. СИЛЬВИЯ: Он заставит ее вернуться.

ФРИТЦ СИМОН: Как он может это сделать, как он этого до­бьется? Вы считаете, он способен заставить ее вернуться?

СИЛЬВИЯ: Только если сам себя обманет!

ФРИТЦ СИМОН: Иногда бывает так, что когда кого-то броса­ет любимый человек, он подключает всю свою родню. Вы могли бы ему помочь, сделать так, чтобы она, болезнь, вернулась, если она его бросит?

ПАУЛЬ: Я не думаю, это невозможно...

СИЛЬВИЯ (Паулю): Ты можешь или не можешь? Вернуть ее, как-то повлиять?

ПАУЛЬ: Я для него?

СИЛЬВИЯ: Да.

ПАУЛЬ: Нет, нет, я не могу.

42

ФРИТЦ СИМОН: Так, давайте предположим, что вы стали бы, к примеру, предъявлять ему требования. Это поможет болезни вернуться?

ПАУЛЬ: Думаю, да.

ФРИТЦ СИМОН: А если бы вы не предъявляли к нему ника­ких требований, это вернуло бы болезнь или нет? ПАУЛЬ: Я бы сказал, нет.

ФРИТЦ СИМОН: Если вы скажете: «Мне все равно, что ты де­лаешь», — это вернет болезнь? ПАУЛЬ: Нет, я не думаю.

КУРТ: Я бы сказал, что Штефан вернет ее скорее, если будет снова жить у родителей.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, а почему?

КУРТ: Или, предположим, что все было бы не так, как я сказал, он бы не стал агентом автомобильной фирмы, а снова работал бы на нашем предприятии. Тогда, мне кажется, он скорее бы ее вер­нул, чем если бы работал самостоятельно.

ФРИТЦ СИМОН: А почему?

КУРТ: Ну, потому что для него это было бы довольно... МАТЬ: ...привычно.

КУРТ: ...возможно, это стало привычкой, но еще и приятной привычкой.

ФРИТЦ СИМОН: То есть болезнь помогает ему в основном в отношениях с членами семьи?

КУРТ: Да. Раньше, еще когда он работал у нас, в трех или че­тырех случаях из десяти, когда он уходил с работы, он уходил с от­говоркой, что болен. Но если он будет работать самостоятельно и продолжать вести себя таким образом, то для него это будет весьма проблематично. Потому что тогда он просто ничего не заработает. А когда он дома, все сразу как-то образуется.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): А вы как думаете, так сказать, как главный здесь, как изменится поведение Штефана, других членов семьи и ваше собственное, если всем будет ясно, что болезнь ушла? Как изменится ваше поведение, причем уже се­годня, завтра, послезавтра?

ОТЕЦ: Как Штефан уже сказал, я не так уж против, чтобы он жил с нами. Но я не вижу в этом решения. Кроме того, я не могу понять...

ФРИТЦ СИМОН: Извините, что я вас перебиваю. Но если он здоров, то вам легче себе представить, что он живет дома с родите­лями? Тогда это проще?

ОТЕЦ: Проще было бы точно. Он уже около двух лет живет в общежитии, и мне кажется, он еще не созрел. Он несамостояте­

42

лен. Ему нужно стать более самостоятельным. Осознать, что те­перь он сам по себе, что он прилагает больше усилий, что у него больше воли. Должен же он чему-то научиться. Мне кажется, его тянет назад из-за его инертности. Для него это не серьезное реше­ние, для него это не проблема. Он говорит себе: я вернусь назад. Родители за мной приглядят. А будет ли он правильно себя вести, это еще надо посмотреть.

ФРИТЦ СИМОН: Поэтому я и спрашиваю. Обычно так и бы­вает: если кто-то воспринимает себя как больного и другие тоже воспринимают его как больного, то родители всегда говорят: ты можешь прийти к нам. Больного ребенка не выставляют за дверь. На это не способен ни один родитель, даже если он разумно гово­рит себе, что это было бы лучше. Я практически не встречал ро­дителей, которым бы это удалось. Тут говорят чувства. Нельзя же выставить больного ребенка на улицу. Это непросто сделать бра­тьям и сестрам, а родителям и подавно. Поэтому я и спрашиваю. Если бы было ясно, что он инертен, что он умен... — это ведь ча­стая комбинация. Это ведь признак ума, когда человек выбирает самый легкий путь. Это экономический принцип, он и в трудах по экономике описан. С экономической точки зрения нелепо вы­бирать самый трудный путь. Когда человек выбирает самый лег­кий путь — это тоже признак ума. Итак, если ясно, что он умен, инертен и выбирает самый удобный путь, но он не болен... Если это совершенно ясно, то как вы станете себя вести? (Кивая головой в направлении матери.) Как вы будете себя вести? (Кивает головой в направлении старшего сына.) Как вы будете себя вести (в направле­нии младшего сына), вы (в направлении Сильвии), вы (в направлении идентифицированного пациента)? Как вам кажется?

ОТЕЦ: Для меня, конечно, было бы желательно, чтобы он сно­ва мог нормально думать и работать.

Как это часто бывает в семьях, владеющих собственным пред­приятием, работа здесь тоже является высокой ценностью, которой человек не подчинен только, если болен.

ФРИТЦ СИМОН: Что вы будете делать, если будет понятно, что он здоров?

ОТЕЦ: Тогда я был бы не против.

ФРИТЦ СИМОН: Тогда ему можно будет снова жить дома? ОТЕЦ: Да, при условии, что он проявит добрую волю, что он будет готов помогать, что он будет стараться.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, а лениться вы ему позволите? ОТЕЦ: Я против того, чтобы он просто отлеживал себе бока.

42

ФРИТЦ СИМОН: Да, ну а если он живет дома, закидывает ноги на стол, а мать приносит ему завтрак в постель?

ОТЕЦ: Да, это его оружие, он всегда апеллирует к родителям.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Сильвии): Станут ли родители ему подыгрывать, если болезнь уйдет? (Обращаясь к отцу.) Ваша жена будет продолжать ему подыгрывать? Она продолжит его ба­ловать, если будет знать, что болезнь прошла? Что он такой же сын, как и все остальные? (Обращаясь к Сильвии.) Как будут вести себя ваши родители?

СИЛЬВИЯ: По собственному опыту могу сказать, что мать больше не стала бы его баловать. Я испытала это на себе: «Ты здо­рова, ты молода, чего ты хочешь, ты не можешь быть уставшей». Это всегда причиняло мне боль. Я не имела права устать. Я всегда это чувствовала: у меня больной брат, а ты здорова, ты должна.

ФРИТЦ СИМОН: То есть идея заболеть появилась у вас слиш­ком поздно?

СИЛЬВИЯ: Возможно, но я не хотела бы быть больной. Я и так счастлива.

ФРИТЦ СИМОН: То есть мать была довольно строга, и с ним она тогда тоже была бы строгой.

МАТЬ: Я могу быть строгой. Теперь мне можно?

КУРТ: Вы спрашиваете нас, что будет завтра. Но нам завтра тоже было бы конечно непросто. Нам придется снова привыкать и учиться. Если бы Штефан переехал в новую квартиру... Он ведь тридцать четыре года прожил в материнском доме. Ему стоило бы научиться справляться и с совершенно новыми ситуациями.

СИЛЬВИЯ: Мы не забываем о прошлом. У нас есть с ним опре­деленный опыт. Я опасаюсь или даже боюсь. Я не верю ему, когда он говорит, что вернется домой и будет регулярно ходить на рабо­ту. Я не верю ни единому его слову. Он так часто это говорил, так долго, больше десяти лет. Поэтому я ему не доверяю.

ФРИТЦ СИМОН: Да, это понятно. Я спрашиваю не о том, верите ли вы ему, когда он это говорит. Давайте предположим, что всем оче­видно, что он здоров. Он инертен. Он умен и с удовольствием позво­ляет себя баловать. Тут вам всем придется во многом переучиваться.

МАТЬ: Если бы болезнь прошла, если бы я знала, что он здо­ров, я была бы с ним строга, как всегда была со всеми моими деть­ми. Осторожно, конечно, но я бы выбрала строгий путь ради его будущего, чтобы ему помочь.

Мать сразу же снова взяла бы на себя роль матери и снова попы­талась воспитать Штефана правильно. Болезнь лишила ее власти, ее строгость пропала втуне...

43

ФРИТЦ СИМОН: Это было бы ему приятно?

МАТЬ: Наверное, ему пришлось бы нелегко.

ШТЕФАН: Ну нет, я бы сказал: пусть мама говорит. Я должен работать, меня все это не касается.

ОТЕЦ: Штефан никогда не делал того, что говорил. Он часто говорил: «Все, с завтрашнего дня я начинаю!» Я его с утра подни­мал, а он уже ничего помнил или не хотел помнить. На него нельзя положиться. Он слишком несамостоятелен, у него слишком мало честолюбия.

Тот факт, что Штефан не встает по утрам, можно тракто­вать по-разному: это может быть лень, инертность, недостаток честолюбия, недостаток желания, депрессивность и т.д. Интер­претация определяет, как на Штефана смотрят в семье и как с ним обращаются. Когда в нем видят больного, конфликтов меньше всего. Для него самого существует краткосрочный и долгосрочный расчет издержек и выгод: в краткосрочной перспективе, ссылаясь на болезнь, он избегает неприятностей, в долгосрочной — лишает себя многих возможностей взрослого человека.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Штефану): Существуют разные ценности. Раз уж мы об этом заговорили, давайте проведем неболь­шой мысленный эксперимент. Я очень люблю такие эксперимен­ты, чтобы люди знали, на что они идут в будущем. Это экономит массу усилий. Некоторые вещи сначала пробуешь, а потом пони­маешь, что это было неправильно. А если сначала проиграть это в голове, то ошибки можно избежать. Предположим, болезнь уволе­на, ее нет. Что вы могли бы сделать, чтобы она вернулась? Как вы можете ее вернуть? Как вы можете пригласить ее вернуться?

ШТЕФАН: Эта болезнь обрушилась на меня.

ФРИТЦ СИМОН: Да, по опыту, так и бывает. Болезнь обруши­вается на человека. Но в чем-то ее еше и приглашают. Она не сва­ливается как снег на голову. Да, в какой-то момент она приходит, но сначала человек открывает дверь и рассылает приглашения. А потом удивляется, что она пришла не одна, а привела с собой еще пятерых, так приблизительно. Как бы вы могли пригласить ее, вашу болезнь, снова? Предположим, вы чувствуете себя хоро­шо. Вы снова абсолютно здоровы. Как бы вы могли пригласить ее, вашу болезнь, снова?

ШТЕФАН: Нет, я не знаю. Я даже не знаю, как она пришла.

ФРИТЦ СИМОН: Нуда, но ведь за это время вы уже накопили какой-то опыт общения с ней. Вы живете с ней уже довольно дав­но и наверняка знаете, как бы могли ее пригласить. Большинство

43

людей это знает, и я не могу себе представить, чтобы вы не знали, как вы можете ее пригласить.

ШТЕФАН: Мне нечего вам сказать, я не знаю.

Похоже, Штефану не нравится, что разговор принял такой обо­рот. Он не хочет отвечать на вопросы, и, в первую очередь, не хочет подтверждать импликации использованной здесь метафоры болезни как человека (на что он, конечно, имеет полное право). Почти всег­да, когда в ответ на гипотетические вопросы и мысленные экспери­менты получаешь «Я не знаю!», речь идет о феномене, известном как «сопротивление». Как наглядно показывает этот пример, как прави­ло, его индуцирует терапевт. Метод, позволяющий вызвать такого рода сопротивление, достаточно прост: нужно просто отказать­ся от нейтральности и выступить на стороне изменений. По сути, всегда можно исходить из того, что в любой семье существует опре­деленная амбивалентность по отношению к изменениям. Если тера­певт кладет свой вес на чашу одной стороны амбивалентности, то, как правило, один или несколько членов семьи считают своим долгом встать на другую сторону. Это не всегда обязательно идентифи­цированный пациент, но в данном случае это он. Однако терапевт упрям и не позволяет себя так просто этим запугать (прекрасно зная, что пойти на попятный можно и позже).

ФРИТЦ СИМОН: Давайте проиграем разные варианты. В ка­ком случае шансов, что она вернется, больше: если вы будете жить у родителей и работать на родительском предприятии или если вы останетесь жить в общежитии?

ШТЕФАН: Трудно сказать, я не знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Не знаете или не хотите говорить?

ШТЕФАН: То, что сказал мой отец: что до болезни я тоже рабо­тал, что я был хорошим или средним работником, который мог вы­полнять свою работу. Потом на меня обрушилась болезнь, и я спра­шивал себя: что со мной случилось? Я думаю о самоубийстве. Я не знаю своего будущего. Может быть, я покончу с собой. А где я буду жить, дома или в общежитии, если я решу... вполне возможно, что я покончу с собой. Или я буду жить так, что буду проходить курсы ле­чения, смогу как-то сам себе помогать и, может быть, лет пять снова смогу пожить хорошо. Я не знаю — как, мне нечего вам сказать.

(Когда Штефан говорит о самоубийстве, мать начинает пла­кать, все остальные члены семьи смотрят смущенно и беспомощно.)

Поскольку терапевт не среагировал на тонкие сигналы, кото­рые давали понять, что Штефан не готов к дальнейшей кооперации,

44

и продолжил задавать вопросы в том же направлении, чем все больше загонял пациента в угол, Штефан сместил фокус. Он выбрал тему, которая делает всех присутствующих беспомощными и релятиви-рует значимость затрагивавшейся до этого темы. Какое значение перед лицом угрозы самоубийства имеет то, что он не работает или не встает в 7 часов утра? Его более или менее сдержанные намеки на то, что такая возможность, в конце концов, тоже еще существует, меняет для всех участников беседы интерпретационные и оценочные рамки. Более высокая ценность — жизнь Штефана — обесценивает более низкую — адаптацию Штефана к семейным представлениям об успешности. С системной точки зрения это очень эффективная стра­тегия, при помощи которой Штефану удается дисквалифицировать аргументы своих близких и обеспечить себе покой, оградив себя от требований измениться. Терапевтически и технически здесь важно, чтобы терапевт взял «вину» за высказывания Штефана на себя. Толь­ко сделав это, он сможет выработать альтернативные стратегии интервенций. В ином случае он будет (или останется) недееспособным. Итак, терапевту нужно понять и показать, как он вызвал высказы­вание мыслей о самоубийстве. И первый вопрос — не было ли здесь реа­лизовано некое правило игры, которое действует и внутри семьи.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к Штефану): Когда вы вот так говорите о мыслях насчет самоубийства, это скорее подталкивает мать снова забрать вас домой? Или это что-то такое, на что она го­ворит: «Хорошо, чтобы он снова встал на ноги»?

ШТЕФАН: Ну, когда я был дома, я думал о том, не покончить ли мне с собой.

ФРИТЦ СИМОН: Но, по опыту, это то, что скорее внушает другим опасения?

ШТЕФАН: При моей болезни для меня легче, когда с утра мне готовят кофе, хлеб и масло, как делает моя мать. Если бы я был вынужден жить самостоятельно, мне пришлось бы, как минимум, самому готовить себе завтрак, а днем я ходил бы в кафе. А что про­изойдет позже, когда по вечерам я буду один, когда я буду одинок, не совершу ли я самоубийство... Это вполне может быть. Или это приведет к тому, что я начну пить, что я, может быть, стану алко­голиком, что я буду пить практически до тех пор, пока не почув­ствую удовлетворение, практически, как алкоголик.

В большинстве семей высказывание подобных саморазрушитель­ных мыслей приводит к тому, что пациента оставляют в покое и об­служивают его так, как он хочет. Чего обычно не происходит, так это анализа данной модели коммуникации.

7 - 1757 44

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к братьям и сестре): Вам знако­мо то, что здесь сейчас происходит? С чем вы сталкивались уже не раз? Когда он говорит, что подумывает о самоубийстве? И тогда мать начинает плакать?

Если рассматривать чувства как сигналы внутри системы комму­никации, то с диагностической точки зрения особенно интересно то, с какими моделями взаимодействия связано выражение тех или иных чувств. Какие отношения они предлагают присутствующим ? Какие импульсы они у них вызывают или подавляют ? Если терапевт руко­водствуется исключительно испытываемыми импульсами, то, скорее всего, его действия терапевтически неэффективны, поскольку обыч­но они лишь подтверждают опыт, приобретенный клиентами ранее в семейном взаимодействии. Люди, социализованные в определенной культурной среде, довольно схематично и стереотипно реагируют на выражение определенных чувств. Плачущего утешают, посколь­ку слезы действуют на других как приглашение утешить; впавший в неистовство приглашает к контролю и т.д. С такими приглашения­ми можно обходиться по-разному: можно их принять, можно не об­ратить на них внимания, можно вести себя прямо противоположно тому, чего от вас ждут, можно проанализировать эту модель (есть и другие варианты...). Здесь мы пытаемся проанализировать модель.

(Братья и сестра кивают.)

ФРИТЦ СИМОН: Да, но в каких ситуациях? Ведь так не может продолжаться с утра до вечера. ПАУЛЬ: Обычно с матерью.

ФРИТЦ СИМОН: Скорее в тех ситуациях, когда ему говорят, что он должен стать самостоятельным, или когда ему говорят: «Как хорошо, что ты здесь»?

СИЛЬВИЯ: Когда мы говорим, что ему нужно измениться, что он не должен продолжать так дальше. То есть когда мы на него на­жимаем или как-то его подстегиваем.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если бы вы хотели, чтобы он чаще высказывал подобные мысли, вам нужно было бы приставать к нему с требованием стать самостоятельным? (Обращаясь к Ште-фану.) Это правильное описание? Если вы чувствуете, что вас вынуждают стать самостоятельным, если бы вас выталкивали из дома, если вы чувствуете себя вытолкнутым, это хороший способ заставить вас чаще говорить о самоубийстве?

(Штефан кивает.)

ФРИТЦ СИМОН: Что происходит, когда вы дома говорите об этих мыслях? Тогда другие перестают приставать к вам с предло-

45

жениями типа «стань же наконец самостоятельным»? Или продол­жают? У нас ведь была как раз такая ситуация: я очень насел на вас со своими вопросами о том, как можно снова пригласить болезнь. Я задавал вопросы, в которых ситуация выглядит так, будто вы мо­жете на это влиять. И тут вы начали говорить, что у вас есть такие мысли. У меня возникло ощущение, что это нечто такое, что рас­пространяет ужас. Вам кажется, что я тоже хочу подтолкнуть вас к самостоятельности, то, как я говорил с вами до сих пор? ШТЕФАН: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Хорошо, что вы подали мне сигнал, что я слишком далеко зашел.

ШТЕФАН: Раньше я попал в клинику, а потом вышел и более-менее поправился, и тогда это ушло. Три или четыре года у меня не было мыслей о самоубийстве. Я работал. Когда со мной была мать, это тоже уходило. Но когда болезнь возвращается, когда она обостряется, тогда может случиться, что я покончу с собой, или что я буду рад, если просто упаду замертво.

ФРИТЦ СИМОН: Я правильно вас понял? Подталкивать вас к самостоятельности — это способ пригласить болезнь.

ШТЕФАН: Да, возможно. . ФРИТЦ СИМОН: Понятно. Теперь я убедился в этом на соб­ственном опыте. На самом деле вы семья не из шести человек, а из семи. Болезнь... (Терапевт встает и ставит в круг стул. Все, кроме Штефана, смеются.) Тут сидит болезнь. Я думаю, вы бы уже дав­но вышвырнули ее из семьи, если бы она не была для чего-то еще нужна. И, может быть, это то, на что мы пока недостаточно посмо­трели. Для чего же болезнь могла бы быть полезна? В ней есть что-то хорошее? Кого из вас спросить первым?

(Обе женщины совершенно спонтанно кивают.)

Если терапевт утратил нейтральность по отношению к изме­нению (неизменению), то нужно сменить сторону и занять позицию сохранения статус-кво. Самый прямой путь — это спросить о по­зитивных аспектах нынешнего состояния, болезни, симптома, при­чем не только для пациента, но и для других. В конце концов, нель­зя забывать о том, что пациент и семья дожили до этого момента. И никогда нельзя знать, что правильнее: сказать, что это удалось им вопреки симптомам или что это удалось им благодаря симптомам. Такие вопросы, как «что в проблеме хорошего?» могут направить фокус внимания на адаптационный аспект, в том числе и тяжелых симптомообразований. Кроме того, они могут стать хорошей осно­вой для возможных переинтерпретаций («позитивной коннотации»).

т*

СИЛЬВИЯ: Она нас очень сплачивает.

ФРИТЦ СИМОН: Она вас очень сплачивает! Это хорошо? Это не страшно, когда вас сплачивают таким образом?

СИЛЬВИЯ: Нет, по-моему, это прекрасно, даже если это не прекрасно.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, и вы думаете, что без болезни этого бы не было? Если бы болезнь исчезла, как бы вы тогда держались вме­сте?

СИЛЬВИЯ: Я не знаю ничего, что еще могло бы нас так свя­зать.

ПАУЛЬ: Боевая готовность была бы меньше. (Все смеются.)

СИЛЬВИЯ: Постоянная готовность, каждый настроен на при­зывы о помощи. Может быть, было бы что-то другое, что бы нас связывало.

ФРИТЦ СИМОН: Поставщиком проблем стал бы кто-то дру­гой?

СИЛЬВИЯ: Так никаких других проблем нет. Только эта.

ФРИТЦ СИМОН: Но ведь может быть так, что кто-то другой откроет дверь какой-нибудь болезни. Насколько ее можно к себе пригласить, вопрос, конечно, спорный. Но открыть дверь или за­крыть — это точно можно. Предположим, Штефан решится и ска­жет: «У меня больше нет никакого желания жить с этой болезнью», тогда свои услуги предложит кто-то другой? Чтобы тоже использо­вать вашу сплоченность и боевую готовность... Ведь для пожарной команды просто ужасно, когда нигде не горит. Известно же, что пожарные иногда поджигают дома, чтобы было чем заняться. А вы ведь что-то вроде пожарной команды. А вы (обращаясь к Штефа-ну) — тот, кто постоянно следит за тем, чтобы горело достаточно часто, чтобы их, этих пожарных, не пришлось отправить на пен­сию.

СИЛЬВИЯ: Я не знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, для кого эта угроза была бы реальнее всего? Для кого-то из родителей, или для кого-то из бра­тьев, или для вас?

СИЛЬВИЯ: Наверное, для матери.

ФРИТЦ СИМОН: Для матери? Что бы она могла такое себе найти?

СИЛЬВИЯ: Она тоже очень любит, чтобы ее окружали заботой и вниманием.

ФРИТЦ СИМОН: Она смогла бы получать их и без каких-либо проблем?

СИЛЬВИЯ: Она это провоцирует.

46

ФРИТЦ СИМОН: Как она это делает? СИЛЬВИЯ: Косвенно.

ФРИТЦ СИМОН: Косвенно. Приведите пример.

СИЛЬВИЯ: Она что-то говорит и хочет услышать противопо­ложное, например: «Ах, я больше не важна для тебя как мать, я тебе больше не нужна». Но хочет услышать, что это совсем не так.

ФРИТЦ СИМОН: И тогда вы говорите: «Нет, нет, мама, ты мне нужна!»

СИЛЬВИЯ: Нет, я так не говорю.

ФРИТЦ СИМОН: Вы так не говорите, но ваша мама видит, что это все-таки правда. Или не правда? Вам нужна ваша мать? СИЛЬВИЯ: Она мне нужна.

ФРИТЦ СИМОН: Она вам нужна, и она это, конечно, видит.

СИЛЬВИЯ: Я бы хотела показывать ей это тогда, когда я этого хочу. Я не хочу, чтобы мне подсказывали. Я хочу быть свободна.

ФРИТЦ СИМОН: Ваша мать — мать до мозга костей.

СИЛЬВИЯ: Да, ей очень нравится быть матерью.

ФРИТЦ СИМОН (матери): Вы кивнули, когда я спросил, для чего болезнь может быть полезна.

МАТЬ: Эта болезнь... она в семье, конечно... я часто испыты­ваю угрызения совести по отношению к другим детям. Я всегда думала, что как мать я слишком мало заботилась о других детях. Все мои заботы всегда относились только к Штефану. Так что тут у меня есть некоторые угрызения совести. Сильвия часто говори­ла: «У тебя только один ребенок — Штефан. Других детей у тебя нет. У нас все идет само собой, потому что мы здоровы». А дру­гой ответ, это что я подумала, что болезнь или еще что-то такое в семье — не важно, идет ли речь о болезни или о чем-то другом — мы одна семья, у нас все хорошо. Мы финансово обеспечены, и в остальном нам тоже всегда везло. Мы все здоровы. Мой муж пере­нес операцию, и все прошло хорошо. И тогда я подумала, что раз Господь мне это послал, то в этом есть и свои плюсы. Как-то че­ловеком становишься. Все остальные потребности, все остальные желания, которые все равно ничего не стоят, ты все их отодвига­ешь, потому что у тебя есть одна забота. Ты понимаешь остальной мир, понимаешь людей, становишься лучше, ты готов прийти на помощь. И все это я считала позитивными моментами. Я часто бываю рада, что стала такой. Благодаря этому становишься лучше. Это тоже плюс.

46

* * *

Когда терапевт сменил сторону и направил взгляд на положи­тельные стороны неизменения, атмосфера на сессии кардиналь­ным образом изменилась. Штефан перестал говорить о самоубий­стве, боязливая подавленность, которая, казалось, парализовала всех членов семьи, сменилась расслабленной веселостью. Это хо­роший пример того, что (и того, как) терапевт во многом сам вы­зывает феномены, которые наблюдает на сессии. По крайней мере, с прагматической точки зрения, такая рабочая гипотеза всегда самая благоприятная, поскольку она открывает наибольшее число возможностей. .

(Продолжение беседы с семьей Лукас (заключительная интервен­ция) в главе 14.)

7. Снятие вины. Конкретизация. «Странные петли» (семья Дитц)

Карле, дочери из семьи Дитц, 21 год. С 18 лет она три раза проходила стационарное лечение в связи с параноидально-галлюцинаторной симптоматикой. Ее брат Гельмут (23 года) в настоящее время находится на стационарном лечении в связи с героиновой зависимостью (в семейной терапии он участия не при­нимает). Отец (65 лет), высокопоставленный чиновник, только что вышел на пенсию, мать — домохозяйка. Родители — «истые като­лики», вся семья подчинена высоким моральным стандартам.

Впервые симптомы у дочери появились, когда она вместе с ма­терью отдыхала на Ривьере и однажды ночью, выпив лишнего, «спуталась» с симпатичным молодым итальянцем. Впоследствии у нее появился бред греховности, возникло ощущение пресле­дования, она слышала упрекавшие ее голоса. Имел ли в действи­тельности место сексуальный контакт, в интервью выяснить не удается. Ни отец, ни мать не знают этого наверняка и то и дело ме­няют свои предположения: если отец думает, что «это» произошло, то матери кажется, что этого не было, если мать думает, что было, то отец говорит, что скорее всего «все было совершенно невинно». Дочь на эту тему только многозначительно и туманно замечает, что под влиянием алкоголя она делает такие вещи, которых в ином случае делать бы не стала.

В жизни семьи постоянно возникают ситуации неясности и растерянности по поводу того, кто несет ответственность за то или

47

иное поведение детей и в чем его причина. С этим контрастирует готовность родителей, в первую очередь, матери, абсурдным обра­зом взять всю вину за проблемы детей на себя. Боясь сделать что-то неправильно, родители утратили всякую ориентацию. Если они проявляют по отношению к детям беспокойство и заботу, те упре­кают родителей в том, что они лишают их «самостоятельности». Если же они обращаются с детьми как со взрослыми и предъявля­ют им соответствующие возрасту требования, то дети ведут себя как пациенты, которым необходима забота и которых ввиду их со­стояния нельзя упрекать за то, что они делают или чего не делают.

Предыстория сессии, фрагмент которой здесь приводится, дает представление о том, насколько тесно возникновение симптома­тики связано с вопросом личной вины и ответственности.

В рамках стационарного лечения наркотической зависимо­сти брата в клинике в течение нескольких выходных проходили терапевтические сессии с участием нескольких семей. Во время одной из этих сессий сын и дочь стали упрекать отца в том, что он виноват в наркомании сына, поскольку он как-то неправиль­но заботился о своих детях. Терапевты, похоже, разделяли такую точку зрения; по крайней мере, дочь позже заявила, что, нападая на отца, она чувствовала поддержку с их стороны. Отца очень за­дели эти нападки, и по пути домой он сказал, что больше никогда не примет участия в семейной терапии. Ночью после этой сессии у дочери снова появились мысли о греховности и ощущение пре­следования. Дело кончилось тем, что она в спутанном состоянии сознания бегала по городу в одной ночной рубашке. Ее задержала полиция и доставила в психиатрическую лечебницу.

После восьми недель стационарного медикаментозного лече­ния ее выписали, обязав пройти семейную терапию. На первую встречу пришли только мать и дочь. На вторую, четыре недели спустя, пришел и отец.

Сначала мать и дочь рассказали о сессии в клинике и о том, как она подействовала на отца. Он «почувствовал себя униженным». Здесь начинается запись...

* * *

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Что унизило вашего мужа в той ситуации, там, в клинике?

МАТЬ: Что вину, которую возлагали на меня, вдруг резко пере­ложили на него. И что мне в тот момент было несколько легче, чем ему, и что Карла вдруг возразила, очень неожиданно и спонтанно, и тем самым несколько переложила тяжесть вины на своего отца.

47

ФРИТЦ СИМОН: То есть, по сути, на сессии речь шла о том, кто виноват? МАТЬ: Да, да!

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): Вам тоже так кажется? КАРЛА: Да, речь шла о том, кто виноват. И всю вину возложи­ли на родителей!

ФРИТЦ СИМОН: Вот как.

ОТЕЦ: Можно мне еще кое-что сказать? Обстоятельства... это была семейная терапия с — сколько их там было? — одна, две, три, несколькими парами родителей и детьми...

ФРИТЦ СИМОН: Там были и другие родители?

ОТЕЦ: Да, это была сессия другого типа, там не было никакого разделения. Там не было отдельных семейных групп!

ФРИТЦ СИМОН: То есть это было унизительно еще и потому, что происходило перед другими людьми...?

ОТЕЦ: Да.

ФРИТЦ СИМОН: ...Получить такой удар под дых.

ОТЕЦ (говорит очень невнятно, шепелявит): Да, да, а потом пришел еще один терапевт со своими ответами, и для меня это было уже слишком.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): Как ваш отец отреаги­ровал на эту ситуацию?

КАРЛА: Он потом сказал: «Я больше никогда не пойду на те­рапию! Я больше никогда ни в чем таком участвовать не буду!» Он был шокирован и подавлен.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): А ваша дочь, как отреа­гировала она?

ОТЕЦ (очень невнятно): Ох, я почти готов сказать: позитивно. Для нее это было какое-то облегчение. После этого у нее возник­ла проблема. Она меня упрекнула, хоть она этого и не сказала. Но в чем-то она была права. Только это должно было идти в дру­гом русле.

Высказывания отца часто трудно понять не только акустиче­ски, но и по содержанию. Он часто смещает фокус внимания, теряет нить и говорит туманно и расплывчато.

ФРИТЦ СИМОН: Гм, гм. Как вы думаете, как в той ситуации чувствовала себя ваша жена? Для нее это было скорее облегчение или...

ОТЕЦ: Я думаю, да! Что и вторая карта тоже оказалась раскрыта. ФРИТЦ СИМОН: То есть раньше ваша жена была одна во всем виновата, а теперь долговой счет как бы разделили, как в налогах?

47

ОТЕЦ: Да, раньше она всегда была одна во всем виновата.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если бы я сейчас захотел, чтобы вы испытали шок, мне тоже нужно было бы посмотреть, на кого мне тут возложить как можно больше вины?

Поскольку у отца уже имеется негативный опыт общения с се­мейными терапевтами, нужно вычленить те их действия, которые он воспринял как «унижение» или «шок». Если ясно названы средства, приводящие к такому результату, то с этим можно обойтись по-другому. Главное — не табуировать тему вины, поскольку в семье, у одного из членов которой проявляется шизофренное симптомообра-зование, эта тема имеет, похоже, центральное значение. Даже если в какой-то момент подключаются внешние власти, речь всегда идет о способности нести ответственность, об ответственности за то, что делает каждый, и за последствия этих действий.

ОТЕЦ: Я пришел с ними еще и потому, что знаю, что вы тут ра­ботаете по-другому. Этот метод идет в другом русле...

ФРИТЦ СИМОН: Да, я так не делаю, но вопрос вины меня, конечно, интересует, поскольку этот вопрос, как правило, очень волнует семьи, когда происходят такие вещи: когда дети попадают в больницу, «съезжают с катушек» и так далее. Тогда все задаются вопросом о вине. (Обращаясь к дочери.) Как бы вы сказали, каковы на данный момент в семье представления о том, кто, в чем и на­сколько виноват? Как правило, это те вещи, выяснить которые не­возможно, но все этим все-таки занимаются.

В последнем предложении терапевт характеризует вопрос о том, кто же на самом деле виноват, как не поддающийся выяснению. Это утверждение следует понимать не только как кредо терапевта, оно еще и связано с терапевтической целевой установкой: нет смысла разыгрывать карту вины, когда невозможно определить, кто победи­тель, а кто побежденный. Правда, обычно подобные послания не на­ходят отклика, если высказать их только один раз. Поэтому, чтобы поколебать мировоззрение семьи, их следует повторять (в скрытой или явной форме) многократно.

КАРЛА: Вчера или позавчера мой брат сказал, что основная вина лежит на ней (указывает на мать), а на нем (показывает на отца) только совсем небольшой процент!

Так называемое "mother blaming " — обвинение матери за то, во что дети превращают свою жизнь, — явление широко распространенное.

48

Конечно, родители всегда имеют большое влияние на развитие сво­их детей, поскольку они в значительной мере (чем меньше дети, тем больше) определяют условия их жизни. Но, с точки зрения системной теории, именно только в значительной мере, полного контроля они не имеют. У любого члена семьи, даже младшего ребенка, есть своего рода право вето в отношении того, что может произойти в семье. Каж­дый член семьи участвует в определении условий для всех остальных. При этом существуют различия в степени власти, но эта власть не всегда принадлежит родителям, и уж тем более матерям. Поэто­му обвинять родителей бессмысленно не только с терапевтической точки зрения, это неправильно и чисто теоретически. С терапев­тической точки зрения полезнее всего для начала дать возможность конкретизировать обвинения. При этом становится ясно, насколь­ко они отчасти (т.е. не всегда) абсурдны. Тогда на следующем эта­пе можно попытаться прозондировать возможности влияния каж­дого и, с прицелом на будущее, возложить на него ответственность именно за то поведение других, которое ему не нравится и которое он критикует.

ФРИТЦ СИМОН: В чем он усматривает ее вину? КАРЛА: Ну, что она слишком его опекает, постоянно его дони­мает.

ФРИТЦ СИМОН: И в чем ваш брат считает вашу мать вино­ватой?

КАРЛА: Он считает, что мать виновата в том, что он стал нар­команом!

ФРИТЦ СИМОН: Вот как. И в каком поведении матери он ви­дит ее вину?

КАРЛА: Ну, что она постоянно чрезмерно его опекала. Она его спрашивает: «Хочешь еще бутерброд?», и если он говорит: «Нет», она все равно приносит ему еще!

ФРИТЦ СИМОН: И в чем он видит связь между бутербродами и наркоманией?

Стоит только спросить, как люди представляют себе конкрет­ные механизмы действия того поведения, в котором, на их взгляд, заключается вина, и становится ясно, насколько странные причин­ные связи они выстраивают. Обычно в ответ получаешь такие более или менее абстрактные лозунги, как «гиперопека», «пренебрежение» и т.д., которые без дальнейшей проверки используются в качестве объяснений. Их конкретизация, т.е. перевод на уровень индивидуаль­ного поведения в контексте взаимодействия, обычно показывает, что в предложенных патентованных объяснениях полно логических

48

пробелов. Подробные расспросы о Механизмах, например, о том, как бутерброды приводят к наркотической зависимости, выявляют всю абсурдность подобных обвинений.

КАРЛА (от души смеется): Ох, ну! Наверное, в том, что он так и не стал самостоятельным.

ФРИТЦ СИМОН: Он думает, что ваша мать помешала ему стать самостоятельным?

КАРЛА: Да, помешала!

ФРИТЦ СИМОН: И чем же она ему помешала? Тем, что дела­ла бутерброды?

КАРЛА (снова смеется, вздыхает): Ну, что он не может сам ре­шать, когда он хочет есть и когда ему сделать себе бутерброд.

Одна из сложностей, с которыми иногда сталкиваются психоте­рапевты в связи с вопросами вины, заключается в том, что они слиш­ком быстро (или что они вообще) «понимают» эти обвинения. А еще они часто верят, будто приготовленные бутерброды препятствуют развитию самостоятельности у детей. Конечно, доля правды в этом есть: когда у человека есть кто-то, кто намажет ему масло на хлеб, ему не нужно делать этого самому. Если в приготовлении бутербро­да он может положиться на другого, то ему даже не нужно этому учиться. Однако это не означает, что он не смог бы этому научить­ся, если бы захотел. И если бы он хотел, он мог бы делать себе бутер­броды сам. Так что приписывание бедному, чрезмерно опекаемому ребенку исключительно роли жертвы крайне сомнительно. Но, пре­жде всего, это не слишком полезно терапевтически, поскольку, если пациент видит себя жертвой своих близких, это, в конечном счете, только продолжает обвиняемую модель. С этой точки зрения, роди­тели отвечают не только за содержание ребенка, но и за его пове­дение в целом. Тот, кто считает себя жертвой, вынужден ждать, пока кто-то другой что-то изменит. Только тот, кто сознает свою ответственность, т.е. считает «виновником» себя, способен что-то изменить. Только у того, кто способен взять вину на себя, хватит сил, чтобы взять свою жизнь в свои руки. Поэтому цель интервью состоит в том, чтобы, насколько это возможно, превратить всех в «виновников» и обнаружить их возможности влияния.

ФРИТЦ СИМОН: Если она сделала бутерброд, то он обязан его съесть?

КАРЛА: Ну, она ему приносит, а он потом все равно не ест. ФРИТЦ СИМОН: Вот как. Значит, он все-таки очень самосто­ятелен, раз не делает того, что она для него придумывает.

49

КАРЛА: Но его раздражает, когда она за ним бегает.

ФРИТЦ СИМОН: Ясно. Предположим, ваш брат не думал бы, что виноваты ваша мать или ваш отец, как бы он тогда на это смо­трел? Это как-то отразилось бы на том, как он смотрит на себя са­мого?

Гипотетические вопросы позволяют подать идею о том, что на всю ситуацию в целом можно смотреть и по-другому. Кроме того, они дают возможность увидеть влияние отдельных атрибуций и оце­нок. Каждый гипотетический вопрос — это тоже своего рода мыс­ленный эксперимент.

КАРЛА: Ну, тогда он считал бы себя более самостоятельным.

ФРИТЦ СИМОН: Тогда он был бы виноват?

КАРЛА :Тогда он был бы сам виноват!

ФРИТЦ СИМОН: И он бы с этим согласился?

КАРЛА: Нет, вообще-то он рад, что может свалить все на нее!

ФРИТЦ СИМОН: Тогда это то же самое, что с бутербродами.

КАРЛА: Да, да.

ФРИТЦ СИМОН: Кому вы предоставляете делать бутерброды? И кому вы предоставляете нести вину? Фактически! Как считают другие?

КАРЛА: Какие другие?

ФРИТЦ СИМОН: Мать, например.

КАРЛА: Она с этим не согласна.

ФРИТЦ СИМОН: Ваша мать считает, что она в чем-то вино­вата?

Поскольку задавать вопросы, предполагающие признание, всегда опасно, так как они могут иметь последствия в будущем, полезнее начать с внешней точки зрения. Если спросить дочь, чувствует ли мать себя виноватой, ее ответ, вероятно, будет для матери инте­ресной обратной связью. Но это — и это очевидно — предположение стороннего наблюдателя: мнение дочери, а не истина. Если спросить саму мать, то это некоторым образом вынудит ее признать или не признать «свою вшу» («Признайтесь, что вы виноваты в том, что...!»). И то, и другое имело бы прямые последствия для дальнейше­го взаимодействия семьи дома. В худшем случае это привело бы к спо­рам о том, на чьей стороне правда. Поэтому всякий раз, когда речь идет о вине, рекомендуется давать понять, что терапевту важно выяснить точки зрения, а не обнаружить истину.

КАРЛА: Нет, она всегда говорит, что делала для нас все.

49

ФРИТЦ СИМОН: Гм, гм. То есть, если бы она не делала вам бутерброды, ее бы мучила совесть.

Как известно, противоположностью хорошего являются хорошие намерения. Большинство трагических переплетений в семьях воз­никает не из-за дурных, а из-за самых лучших намерений членов се­мьи. Если терапевт приступает к работе с гипотезой о том, что за действиями каждого члена семьи стоят добрые, или, в более мягкой форме, хотя бы не дурные намерения, то ему легче сохранить или, для начала, вообще обрести нейтральность. Это позволяет ему предло­жить всем участникам кооперативные отношения.

КАРЛА (кивает): Да, точно! ФРИТЦ СИМОН: А отец? КАРЛА: Он несколько больше сознает свою вину. ФРИТЦ СИМОН: Каким образом? В чем он себя упрекает? КАРЛА: Наверное, он упрекает себя в тех вещах, о которых здесь нельзя говорить.

До начала сессии семья договорилась не затрагивать темы, об­суждавшиеся на упомянутой травматичной сессии в больнице. В на­чале данной сессии терапевт дал понять, что для него не проблема, если какие-то определенные темы затрагиваться не будут. Однако отец уже сам заговорил об этой травматичной для него сессии.

ОТЕЦ: Я же специально об этом заговорил.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): Он и так уже об этом сказал. Но вы можете спокойно оставить это при себе. Подробности меня совершенно не интересуют. Гораздо больше меня интересует то, как каждый из вас оценивает собственную ответственность.

ОТЕЦ: Можно мне еще кое-что сказать? (Дочери.) Ты гово­рила о вине. Это идет от сознания. Но я это тоже чувствую, ког­да я постоянно оказываюсь загнанным в определенное ощущение собственной неполноценности. Ты пробуждаешь в себе сознание вины. Потом оно становится все сильнее. У меня это так. Какое-то давление здесь (хватается за горло)... Тут ты опять поступил не­правильно и тут ты опять поступил неправильно. А потом я опять лежу без сна и часами об этом думаю. То есть что-то тогда разру­шается, что-то... Чувство собственного достоинства...

ФРИТЦ СИМОН: Но это просто говорит о том, что вы не са­моуверенный самодур. Когда человека упрекают в таких вещах, его как бы ставят под сомнение. И, я думаю, тут надо иметь шкуру бегемота, чтобы все это просто отскакивало.

50

ОТЕЦ: Да, я так не могу.

ФРИТЦ СИМОН: А как кажется вашим детям? Как, например, думает ваша дочь, кто виноват в наркомании вашего сына? Что ду­мает Карла?

Если напрямую спросить Карлу о том, кого она считает вино­вным, это стало бы приглашением к атрибуции вины и упрекам. То есть это подогрело бы спор о том, кто же на самом деле вино­ват, со всеми неизбежными обвинениями и извинениями. Этого не произойдет, если спросить о мнении дочери отца. Со своей стороны, дочь узнает, что ее отец имеет представление о том, что она дума­ет (конечно, если он действительно имеет об этом представление...). Если же слова отца не совпадут с самовосприятием дочери, то для нее это тоже наверняка будет важно, так как она получит возмож­ность поправить его представление о ней.

ОТЕЦ: Я предполагаю... нет, я думаю, она считает нас как бы со-виновниками.

ФРИТЦ СИМОН: И в чем она видит вашу со-вину?

ОТЕЦ: Ну, в том, о чем я уже как раз говорил: в ее (кивает на жену) чрезмерной опеке, и что я слишком во многом уступаю, и так далее. Но мне кажется, что она винит в этом не только нас, но и других: компании и друзей... что это тоже играет какую-то роль.

ФРИТЦ СИМОН: А на брата она возлагает какую-то ответ­ственность?

ОТЕЦ: Я думаю, да, возлагает.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, если собрать всю ответственность в кучу и сказать, что это сто процентов... Как ваша дочь разделила бы ответственность за наркозависимость вашего сына?

Процентные и шкалирующие вопросы или вообще вопросы, кото­рые работают с количественными различиями, вводят общую, разде­ляемую всеми систему понятий. Никто не знает, что для кого озна­чает «вина» или «ответственность». Но все знают, что такое 100 процентов. Если разделить «100% ответственности» на всех членов семьи, то, по крайней мере, станет ясно, какое отношение предпола­гает приписывание того или иного количества процентов, кто счи­тается в большей степени жертвой, кто — виновником, и т.д.

ОТЕЦ: Трудно сказать.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, попробуйте прикинуть...

50

Такие вопросы часто остаются без ответа, поскольку те, кому они адресованы, думают, что речь идет о точных данных и тщатель­ном подсчете. Но, поскольку речь идет всего лишь об описании раз­личий, примерные оценки точно так же полезны. Поэтому следует поощрять даже неточные и приблизительные высказывания. Главное, чтобы в них содержалась информация о различиях, поскольку в этом заключается их информативная ценность.

ОТЕЦ: Ну, если прикинуть... Я бы сказал (делает движение го­ловой, указывая на мать) тридцать пять процентов, я, может быть, сорок процентов...

ФРИТЦ СИМОН: Это уже семьдесят пять процентов...

ОТЕЦ: А остальное — это тогда всякие определенные факторы, которые я сейчас не посчитал.

ФРИТЦ СИМОН: Но это значит, что ваш сын вообще за это не отвечает.

ОТЕЦ :Не отвечает за что?

ФРИТЦ СИМОН: Зато, что употребляет наркотики! ОТЕЦ: Нет, я думаю, отвечает!

ФРИТЦ СИМОН: Сколько ответственности возложила бы на него ваша дочь?

ОТЕЦ: Ах, это, это даже еще раз проявилось вчера вечером, когда он сказал... что-то вроде: «Оставьте меня в покое, я должен бороться с собой и так далее... Я должен следить за тем, чтобы остаться "чистым и сухим"», и так далее, чтобы справиться с этим со всем и построить новую жизнь. Теперь, э-э, вы не могли бы повторить вопрос?

Отец часто теряет нить. Тогда он выглядит растерянным, чем вызывает замешательство и у других участников беседы.

ФРИТЦ СИМОН (снова обращается к отцу): Итак, что дума­ет Карла? Насколько ваш сын сам отвечает за то, что употребляет наркотики? Насколько мать, насколько Карла, насколько вы? На­сколько другие, кто бы они ни были?

ОТЕЦ: О, Господи... где-то по трети... (Смотрит на мать.) Приблизительно треть.

ФРИТЦ СИМОН: Приблизительно треть, и ваш сын тоже?

ОТЕЦ: И мой сын тоже. Я не думаю, что он снимает с себя вся­кую вину перед остальными.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): Как вы думаете? Как бы вы распределили ответственность за употребление наркотиков?

КАРЛА: Так: мой отец — где-то тридцать процентов, она (пока­зывает на мать) — двадцать процентов и он — пятьдесят процентов.

50

ФРИТЦ СИМОН: А в чем вы видите ответственность ваших родителей? В каком их поведении?

Вопросы терапевта снова и снова направляют внимание на связь между поведением и виной или на причинность. То есть, в первую оче­редь, его интересуют факты — в самом прямом смысле слова, — его не удовлетворяют какие-нибудь магические или расплывчатые объяс­нения из разряда бытовой психологии.

КАРЛА: Раньше они слишком много кричали, особенно мой отец. Им нужно было создать больше гармонии!

ФРИТЦ СИМОН: А в чем вы видите связь между криком и наркоманией?

КАРЛА (чешет голову): Ну, потому что из-за этого он попал под моральный гнет. Дома такой террор и трам-тарарам, что он не на­ходил покоя и в качестве компенсации принимал наркотики.

ФРИТЦ СИМОН: Вы думаете, что если дома трам-тарарам, то нужно принимать наркотики?

КАРЛА: Нет, но для него это был способ.

ФРИТЦ СИМОН: Да, но он мог бы выбрать и другой, или нет?

КАРЛА: Гм... (Размышляет.) Нуда, я-то наркотиков не прини­мала. Я думаю, он мог бы, как я, сбежать в психоз.

Так мы подошли ко второй важной теме, о которой в скрытой форме говорили уже все это время. Если речь идет о вине родите­лей в наркотической зависимости сына, то этот вопрос неизбежно распространяется и на вину в психозе дочери. Использованная доче­рью формулировка «сбежать в психоз» подразумевает собственное активное участие в происходящем. Остается проверить, насколько далеко оно заходит, или она сказала о бегстве просто ради красного словца.

ФРИТЦ СИМОН: По крайней мере, у него был выбор, он мог тоже уйти в психоз? КАРЛА: Да (кивает).

ФРИТЦ СИМОН : Он мог бы выбрать психоз... КАРЛА (кивает): Да!

ФРИТЦ СИМОН: Вы видите тут какое-то сходство?

КАРЛА: Да. И то, и другое — пути бегства!..

ФРИТЦ СИМОН: Да, но бегства от чего? Я пока не понимаю. Мне кажется, во многих семьях кричат, не только в вашей, но и в других тоже. Так что я не понимаю...

51

Снова эта непонятливость терапевта. Просто у него напрочь отсутствует забегающая вперед эмпатия...

КАРЛА: Ну, то есть, в нашей семье кричали особенно много.

ФРИТЦ СИМОН: Да, но мне кажется, когда много кричат, к это­му как-то привыкаешь. И бежать никуда не нужно. Я не понимаю, в чем вы тут видите связь и как вы себе это объясняете. Возможно, вы правы, я не знаю. Наверное, мы так никогда и не выясним, правы вы или нет. Меня просто интересует, как вы себе это представляете. Как бегство от чего? Что там было такого, что пришлось бежать — от чего вашему брату пришлось бежать, как вы думаете?

КАРЛА: От слишком сильного давления, силы звука!

ФРИТЦ СИМОН: Да, но он же мог просто уйти из дома. Тогда бы на него никто больше не давил.

КАРЛА: Но дома жить дешевле.

Здесь со всей очевидностью обнаруживается, что все имеет свою цену. Кому хочется дешевой жизни дома и не хочется платить за комнату, тому приходится платить по-другому: он вынужден ми­риться с тем, что его мать ведет себя так, будто она его мать... то есть проявляет заботу о своем ребенке. Правда, дети часто на­деются, что им удастся сохранить преимущества статуса ребенка, не отказываясь при этом от преимуществ взрослой жизни. В боль­шинстве случаев это иллюзия...

ФРИТЦ СИМОН: Значит, он сделал свой выбор. Руководству­ясь тем, что снять квартиру стоит столько-то, квартира плюс нар­котики — столько-то... Значит, он уже принял решение.

КАРЛА: Да (несколько неохотно).

ФРИТЦ СИМОН: Он мог бы и уйти, чтобы избежать давления, как вы это называете. Он мог бы переехать.

КАРЛА: Но для этого у него была слишком маленькая зарплата. ФРИТЦ СИМОН: Да, но наркотики тоже не очень дешевы! КАРЛА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Итак, какое поведение отца, на ваш взгляд, давило на вашего брата? Крик? КАРЛА: Да!

ФРИТЦ СИМОН: Что еще?

КАРЛА: Слишком мало общих хобби. Он слишком мало им за­нимался.

ФРИТЦ СИМОН: Да, но девяносто процентов отцов не зани­маются своими сыновьями. (Дочь смеется.)

8 - 1757

ФРИТЦ СИМОН: Возможно, все девяносто девять! КАРЛА: Вы хотите знать только про отца, насчет вины? ФРИТЦ СИМОН: Нет, нет, про мать я тоже хочу знать. Не бес­покойтесь.

КАРЛА: Ну, тогда, что она слишком его опекала. ФРИТЦ СИМОН: То есть, вы говорите, что она возилась с ним очень много, а он — очень мало, и в этом вы видите причину. КАРЛА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Люди ведь много размышляют о том, что происходит в семье. Но я по-прежнему пока не понимаю... это все по-прежнему не объясняет, почему он употребляет наркотики. Итак, если ваш отец на него давил, а мать слишком его опекала, как вы сказали, то это ведь скорее снижало давление или?..

КАРЛА: Это давило еще больше!

ФРИТЦ СИМОН: Почему?

КАРЛА: Потому что у него не было свободы, чтобы развиваться самому!

ФРИТЦ СИМОН: Я не понимаю, каким образом это лишало или могло лишить его свободы.

КАРЛА: Если мама спрашивает: «Хочешь бутерброд?», — и он отвечает: «Нет!», — а она все равно является с бутербродом, то... (раздраженно пожимает плечами).

ФРИТЦ СИМОН: Но тогда он все равно волен есть этот бутер­брод или не есть.

КАРЛА: Да, правильно! Но если он один раз сказал: «Нет», — этого уже достаточно!

ФРИТЦ СИМОН: Но некоторые люди очень вежливы. Они три раза говорят «нет», их нужно упрашивать, тогда на четвертый раз они возьмут, а до этого будут церемониться.

КАРЛА: Но у нас-то в семье можно без церемоний!

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, почему ваша мать два раза говорила: «Возьми бутерброд!»? Даже если он уже сказал «нет»?

КАРЛА: Чисто из материнской любви!

ФРИТЦ СИМОН: Что ее беспокоило?

КАРЛА: Что он слишком похудел. В последнее время он сильно похудел, когда употреблял наркотики.

ФРИТЦ СИМОН: Ага, то есть у нее были все основания сле­дить за тем, чтобы он достаточно ел.

КАРЛА: Нуда.

■

Эта странная история с бутербродами показывает, что дети очень часто создают для родителей ситуации двойной связи. Пред­ставая перед матерью отощавшим, сын без слов говорит ей: «По-

52

заботься о том, чтобы я достаточно ел!» И когда она так и посту­пает, у него есть все основания сказать ей: «Я взрослый и могу сам отвечать за то, как я питаюсь».

ОТЕЦ: Можно мне вопрос?.. Некая госпожа Мичерлих, вам это имя о чем-то говорит?

ФРИТЦ СИМОН: Да, говорит.

ОТЕЦ: Я ее... (Сильно шепелявит и к тому же держит пальцы у рта.) Она как-то говорила по радио о таких женщинах... Я не знаю. О таких женщинах... Гиперопекающих и все такое... Она вела там беседу.

МАТЬ: Послать бы ее куда подальше...

ОТЕЦ: Это может... Например, я как раз хотел еще сказать... Это может привести к тому, что человек чувствует себя стесненно и в определенной ситуации может стать агрессивным.

ФРИТЦ СИМОН: Да, но почему он не уходит? Вот ведь в чем вопрос. Ведь когда тебя опекают, это еще и что-то дает. Например, не нужно самому делать себе бутерброды. (Обращаясь к матери.) Вы узнаете себя в этом описании? Или как вы на это смотрите?

МАТЬ: Ну да, Господи, узнаю! Да, я типичная наседка, причем с обоими детьми. Просто я очень беспокоюсь, еще и потому, что у меня есть ощущение, что я достаточно много была с ними одна. Хотя мой муж очень беспокоится и заботится о детях, но я бы, ска­жем, предпочла, если бы он в какой-то момент начал с ними раз­говор. Например, как, когда вообще возникла наркозависимость? Об этом вообще еще ни слова не было сказано. Возможно, сначала, как я предполагаю, возникла зависимость от ЛСД, когда он был в интернате. И Гельмут признался в этом на той терапии. Я вот толь­ко не понимаю, как мне узнать, что он наркоман, а муж говорит: «Да ты с ума сошла! Гельмут, твоя мать сошла с ума! Она обыскива­ет твою комнату и ищет наркотики». А я хотела, чтобы в моем доме этого не было. И я все выбросила, все, что удалось найти...

ФРИТЦ СИМОН: Давайте все-таки вернемся к теме вины...

МАТЬ: Да! Да!

ФРИТЦ СИМОН: Как вам кажется? Как бы вы ее распределили? МАТЬ: Да, вина... Ну, скажем, я была до... возможно, я лишила детей автономии в самых примитивных вещах. ФРИТЦ СИМОН: Чем же?

МАТЬ: Это вполне возможно. Как раз тем, что я их опекала. Когда он приходил с работы усталый, я ставила перед ним бутер­броды, и вообще-то они всегда съедались!

ФРИТЦ СИМОН: Но почему вы лишаете его этим автономии? Если бы он пошел в ресторан, перед ним, наверное, тоже поставили

8*

115

бы еду. Если ты идешь в ресторан «La Матта», никому и в голову не придет, что тебя лишают автономии.

МАТЬ (смеется): Но как-то... И, в конце концов, я же должна заниматься домом и растить детей.

ФРИТЦ СИМОН: Да.

МАТЬ: По мере сил и возможностей, сюда ведь относится и то, что я со стиркой и едой...

ФРИТЦ СИМОН: Да, я об этом и говорю! Но, если вы это де­лаете, это же не лишает никого автономии. Например, у меня есть секретарша, которая подходит за меня к телефону, делает для меня копии, пишет письма. Это же не лишает меня автономии. Если вы выступаете для сына некоторым образом в роли подавальщицы, делаете ему бутерброды и убираетесь у него в комнате, почему это лишает его автономии? Вот этого я никак не понимаю.

МАТЬ: Да, я этого тоже не понимаю! Но в этом-то меня и об­виняют. Я бы тоже хотела это понять. Ведь другие матери тоже так делают! Другие матери тоже беспокоятся о домашних задани­ях, сделаны они или нет. Когда моему мужу приспичивало срочно везти его на каток, хотя уроки были еще не сделаны, я сопротивля­лась! Я говорила: «Мальчику нужно сначала сделать уроки...»

ФРИТЦ СИМОН: Как это выглядит в вашей семье? Они все трое — ваш муж, ваш сын и ваша дочь — считают, что вы лишили детей автономии? Они все так думают?

МАТЬ: Да, они так думают!

ФРИТЦ СИМОН: Все трое? Или тут есть какие-то отличия? Кому больше всех так кажется? Кто винит вас больше всех?

МАТЬ: Ну, я бы сказала, понемножку — я не знаю, сколько это в процентах — наверное, все. И то, что я сама слишком мало себе позво­ляла, об этом они сейчас тоже твердят. Что я от многого отказалась.

ФРИТЦ СИМОН: В психозе вашей дочери вас тоже обвиняют?

Все, что было сказано о вине в героиновой зависимости, может относиться и к психозу дочери. Здесь тоже необходимо очень кон­кретно проверить, как в семье конструируются механизмы причин­ности. Только так идею вины можно довести до абсурда и лишить ее власти в семье. Такова, по крайней мере, цель интервью.

МАТЬ: Гм, ну, тоже на сколько-то процентов.

ФРИТЦ СИМОН: И кто тут сколько процентов дает?

МАТЬ: Ну, моя дочь! Отчасти она тут даже права. Потому что я всегда говорила: одевайся так-то и так-то или сделай себе ту или другую прическу. Но это было еще и потому, что, по моим поняти­ям, она совершенно не развивалась в этом смысле самостоятельно.

53

ФРИТЦ СИМОН: На сколько процентов ваша дочь обвиняет вас в своем психозе?

МАТЬ: Я не знаю. Наверное, процентов на пятьдесят. ФРИТЦ СИМОН: Так много? (Обращаясь к дочери.) Да? КАРЛА: Да, около того!

ФРИТЦ СИМОН: То есть, то, что вы только что говорили о ва­шей матери и брате, к вам и вашей матери тоже относится? КАРЛА: В плане автономии или что? ФРИТЦ СИМОН: Да! КАРЛА: Да, тоже!

ФРИТЦ СИМОН: В чем вы видите вину своей матери?

КАРЛА: Ну, раньше она никогда не давала мне быть собой. Когда я что-то надевала, она бежала за мной и говорила: «Нет, это некрасиво, тебе нужно надеть что-нибудь другое!» Или: «Сегодня ты плохо уложила волосы!» То есть она много занималась моей внешностью, как раз в то время, когда я развивалась!

Вопрос об отграничении себя от объекта уже давно обсуждается в рамках психологических теорий психоза. Каждый человек в процессе своего развития должен выработать границу между собой и окружа­ющими его людьми, чтобы понять себя как действующую, самостоя­тельную единицу выживания. При этом особенно важно и трудно от­граничить себя от родителей, поскольку в первые годы жизни ребенка им приходится брать на себя функции по обеспечению его выживания. Обычно процесс взятия ребенком этих функций на себя происходит постепенно. То, как и с какой скоростью ребенок берет эту ответ­ственность на себя, очень отличается от семьи к семье, от отноше­ний к отношениям. Там, где родители с готовностью выполняют за своих детей множество задач, детям не нужно (или они не могут) брать их выполнение на себя. Обычно эта взаимосвязь очень амбива­лентна и для детей, и для родителей. С одной стороны, очень удобно, когда с тобой обращаются как с ребенком, но, с другой стороны, это ограничивает индивидуальную свободу принятий решений и формиро­вание собственной личности. В свою очередь, родителям иногда при­ятно чувствовать, насколько они еще важны для детей, хотя, с дру­гой стороны, они с радостью сложили бы с себя ответственность за них. Так что мнения и описания дочери вполне укладываются в рамки популярных теорий. Это либо их подтверждает, либо просто означа­ет, что дочь тоже знакома с этими теориями. Конкретизация, т.е. перевод упреков в конкретные эпизоды взаимодействия, тоже долж­на внести здесь несколько большую ясность.

ФРИТЦ СИМОН: Да, но почему это вызывает психоз?

53

КАРЛА: Ну, потому что я тогда утратила всякую уверенность в себе и сбежала!

ФРИТЦ СИМОН: Вот оно что! Значит ли это, что вы считаете, что вы тоже внесли тут свою лепту, раз вы говорите, что сбежали?

КАРЛА: Гм! Вообще-то я не вижу за собой никакой вины!

ФРИТЦ СИМОН: Я же просто спрашиваю.

КАРЛА: Нет, я не считаю себя виноватой.

ФРИТЦ СИМОН: Может быть, вина — не совсем то слово. Вина интересует меня потому, что она интересует семьи. Боль­шинство людей задаются вопросом: «Виноват ли я?» или «Мог ли я сделать что-то иначе?» На самом деле, вопрос вины меня не очень интересует. Скорее меня интересует, что каждый может де­лать в будущем. Поэтому меня не интересует, виноваты вы или нет. Моральный аспект мне до лампочки. Меня интересует, на что вы можете влиять. Поэтому я спрашиваю, в чем было ваше влия­ние? Вы же, наверное, могли поступить и по-другому. Наверное... Я же не знаю, меня при этом не было. Наверное, вы могли бы по­ступить и по-другому. В чем вы видите свои возможности влияния на «уйти в психоз» или «не уйти в психоз», которые у вас были или которые у вас есть?

КАРЛА: Может быть, в какие-то моменты мне нужно было меньше пить. Но это опять же вина, которую возлагает на меня мать. Потому что она сказала: «Ты слишком много пила, отсюда и психоз!»

ФРИТЦ СИМОН: Но вы тоже видите тут какую-то связь? КАРЛА: Да, потому что она настолько меня в этом убедила, что мне тоже так кажется!

Дочери явно важно, чтобы на нее не возлагали никакой вины. И это понятно. Но проблема в том — и здесь стоит это повторить, — что свобода от вины по умолчанию подразумевает в том числе невозмож­ность что-либо сделать. А речь только о том и идет, чтобы напра­вить внимание на то, кто, на что и как способен влиять.

ФРИТЦ СИМОН: Тогда вопрос такой: что с вами сделал алко­голь?

КАРЛА: Он изменил синапсы как-то так, что возникает психоз!

Алкоголь и его воздействие — хороший компромисс для дискуссии о влиянии. Алкоголь оказывает физиологическое воздействие, т.е. он влияет на организм. Если он изменяет синапсы (связь между нервными клетками), то «причина» психоза остается в области биологии и вме­сте с тем в той сфере, где ни на кого нельзя возложить вину. С другой

54

стороны, алкоголь попадает в кровь не совсем случайно, так что здесь все-таки обнаруживается возможность влияния и самостоятельных действий. Однако нельзя забывать, что такие модели объяснений, как представленное здесь «изменение синапсов», не более чем конструкты. Ни пациентка, ни ее близкие не могут непосредственно наблюдать изменение синапсов. Но такие конструкции имеют далеко идущие по­следствия, поскольку из тех или иных объяснений выводятся те или иные идеи решения. Поэтому системная терапия предлагает такой важный вариант интервенции, как введение альтернативных объяс­нений, которые открывают новый простор для действий.

ФРИТЦ СИМОН: Ага... Если говорить менее биологично, то что алкоголь сделал с вами психологически? Вы же не видите синапсов, вы испытываете только психологические последствия. А психоз — это ведь тоже нечто психологическое.

КАРЛА: Да, да.

ФРИТЦ СИМОН: Когда вы пили алкоголь, как это отражалось на вашем поведении? Что вы делали по-другому, не так, как без алкоголя?

КАРЛА: Ну, я была раскованней!

ФРИТЦ СИМОН: И тогда?

КАРЛА: Тогда я, наверное, больше, чем обычно, говорила. Больше всяких глупостей! ФРИТЦ СИМОН: И тогда?

«И тогда ?» — похоже, вообще один из самых важных вопросов. В конце концов, большинство людей по собственному почину отсле­живает свои мысли лишь на небольшом отрезке временной перспек­тивы. Поэтому, например, последствия решений редко продумыва-ются до конца. Вопрос о том, как история продолжается дальше, открывает перспективу, которая зачастую радикально меняет зна­чение происходящего.

КАРЛА: Тогда? Мы с моим другом делали такие вещи, которых иначе я бы делать не стала! ФРИТЦ СИМОН: И тогда? КАРЛА: Гм. Больше ничего.

Это, конечно, тоже уже кое-что. Что за вещи она делала с дру­гом, в которых виновата не она, а алкоголь ? Ввиду того, что тут на­ходятся ее родители, от конкретизации рекомендуется отказаться. Но, чтобы задать следующие вопросы о значении того, что она дела­ла, содержание знать необязательно.

54

ФРИТЦ СИМОН: Итак, если бы вы делали все эти вещи без алкоголя, вы бы тогда тоже ушли в психоз? КАРЛА: Нет, тогда нет!

ФРИТЦ СИМОН: Если бы вы вели себя точно так же, если бы вы делали все то же, чего иначе бы не сделали, как вы сказали, если бы вы все это себе позволили, не прибегая к алкоголю, как вы думаете...?

КАРЛА (вопросительно, растерянно): Так, нет, без алкоголя...?

ФРИТЦ СИМОН: Да, без алкоголя вы бы себе этого, наверное, не позволили. Но ведь некоторые люди и без алкоголя позволяют себе то, что другие позволяют себе только с алкоголем. Предполо­жим, вы бы вдруг разрешили себе все эти вещи... Как вы думаете, тогда вероятность того, что вы уйдете в психоз, была бы больше или меньше, или она была бы такой же?

КАРЛА: Меньше!

ФРИТЦ СИМОН: Меньше, чем с алкоголем, ага. То есть тут вы видите биологическое действие алкоголя. КАРЛА (кивает): Да.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Как вы думаете, как в семье распределяется ответственность за уход в психоз?

МАТЬ: Ну, я бы просто разделила ее на три части. Нет, на четы­ре, потому что Гельмут со своим поведением в этом тоже виноват!

ФРИТЦ СИМОН: С каким поведением?

МАТЬ: Ну, именно с таким, что он стал наркоманом, и что нам пришлось это терпеть...

ФРИТЦ СИМОН: Хорошо, ну а как это выглядело на уровне поведения? Что он делал, что тогда было по-другому? Я имею в виду, наркоман он или нет, это же как-то видно по его поведению.

МАТЬ: Что он делал? Он заставил нас всех очень сильно волно­ваться. И в первую очередь Карлу... очень сильно волноваться!

ФРИТЦ СИМОН: Он способствовал этому тем, что она очень волновалась...?

МАТЬ: Да! Да!

ФРИТЦ СИМОН: Что он дал ей повод волноваться... Если ее заставляют волноваться, это то, что подталкивает ее к психозу? МАТЬ: Э-э... да, да.

ФРИТЦ СИМОН: Это относится только к вашему сыну или к другим членам семьи тоже?

МАТЬ: К другим, нет... к нам... она, конечно, сама тоже не­множко в этом виновата, потому что сама заранее так беспокоит­ся... когда еще, действительно, не о чем!

ФРИТЦ СИМОН: Значит, она тоже чрезмерно заботлива?

МАТЬ: Что?

55

ФРИТЦ СИМОН: Значит, она тоже чрезмерно заботлива? Мы ведь уже использовали это выражение раньше... Она ограни­чивает автономию своего брата, когда она так о нем волнуется?

МАТЬ Ну, я не знаю, я так на это еще не смотрела! Наверное, можно и так на это посмотреть, да.

ФРИТЦ СИМОН: Она ограничивает автономию других членов семьи.

МАТЬ: Да, в то время как мы потом, в свою очередь, волнуемся за нее, как она с этим справится.

ФРИТЦ СИМОН: Можно ведь и так сказать: ваш муж вообще-то вовсе не хотел сегодня сюда приходить. Это было желание Кар­лы, чтобы он тоже пришел, потому что ей кажется, что вам как матери необходимо, чтобы состоялась семейная терапия. Таким образом, она совершенно замечательно опекает вас обоих. Опека­ет в том смысле, что принимает решения касательно того, что вам обоим делать... Можно так сказать?

В начале сессии при выяснении контекста обнаружилось, что это Карла заставила отца прийти на сессию. Она поступила так потому, что ей казалось, что матери хотелось бы, чтобы отец пошел с ними. Однако мать этого не говорила, так что Карла руководствовалась своей способностью вчувствоваться в мать. Но вчувствование — опасное дело, поскольку оно всегда связано с риском нарушения границ.

МАТЬ: Но она не сознает того, что принимает решения. ОТЕЦ: Я как раз хотел это сказать. ФРИТЦ СИМОН: Ну, это другой вопрос. МАТЬ: Да, это другой вопрос.

ФРИТЦ СИМОН: Это еще вопрос, сознает она это или нет.

МАТЬ: Да, да, решения принимать — это уж она умеет! Она может позвонить в кафе и заказать для нас столик и так далее, так что...

ФРИТЦ СИМОН: Даже если вы туда не хотите?

МАТЬ: Судя по обстоя... ну, она, по меньшей мере, это форси­рует. А потом доводит нас до того, что мы радуемся тому, что она счастлива и довольна, и тогда нам туда уже хочется.

ФРИТЦ СИМОН: То есть вы рады, когда она рада, и волнуе­тесь, когда она волнуется. А она волнуется, когда вы волнуетесь?

Такое впечатление, что в этой семье не совсем понятно, кто ка­кими мотивами руководствуется в своих действиях. Так часто быва­ет в отношениях между родителями и детьми. Просто обычно роди­тели что-то делают или чего-то не делают, поскольку считают, что

55

это хорошо или плохо для детей. Если же это происходит обоюдно, и каждый пытается вести себя так, как того, по его мнению, хотят другие, возникает бесконечный регресс и в коммуникации сплетают­ся «странные петли». Устанавливаются парадоксальные границы между «я» и объектом, что приводит к тому, что уже невозможно различить, кто чего на самом деле хочет. Каждый делает то, что, на его взгляд, хочет от него другой или что хорошо для другого. Так у каждого возникает ощущение, что он занимает в отношениях за­висимую позицию, и нет никого, кто считал бы свою позицию авто­номной.

МАТЬ: Да, да!

ФРИТЦ СИМОН (делает движение, как будто завязывает узел).

КАРЛА: Да, это так!

ФРИТЦ СИМОН: То есть вы даже не знаете, рады ли вы пото­му, что сами рады, или вы рады потому, что рад другой? КАРЛА (согласно кивает): Угу.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к дочери): А вы знаете, делаете ли вы что-то потому, что вы сами этого хотите, или потому, что этого хочет кто-то другой?

КАРЛА: Нет, обычно я делаю что-то, если этого хочет она (по­казывает на мать)\ Я редко делаю что-то по собственной воле!

ФРИТЦ СИМОН: Как так получается?

КАРЛА: Потому что она всегда очень много от меня требовала! ФРИТЦ СИМОН: Если бы она сейчас, в эту самую секунду, вдруг перестала чего-либо от вас требовать? КАРЛА: Ах, тогда я оказалась бы совсем одна.

Здесь обнаруживается обратная сторона желания независимо­сти.

ФРИТЦ СИМОН: У вас появились бы какие-нибудь мысли о том, чем вы могли бы заняться?

КАРЛА: Наверное, пришлось бы подумать.

ФРИТЦ СИМОН: У вас появились бы собственные идеи и же­лания?

КАРЛА: Сначала нет. Может быть, со временем. ФРИТЦ СИМОН: И сколько это займет?

Когда просишь поточнее определить подобные расплывчатые вре­менные рамки, они становятся меньше и обозримей.

55

КАРЛА: 0-о-о-ох, месяц.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, это еще ничего!

КАРЛА: Да!

ФРИТЦ СИМОН: А откуда вы знаете, что то, что говорит вам ваша мать, не то, чего вы хотите?

КАРЛА: Ну, если она от меня чего-то хочет, то я тоже этого хочу!

ФРИТЦ СИМОН: Да, тогда вы по-любому делаете то, что хо­тите. Тогда вам не нужно задумываться о том, чего хотите вы!..

КАРЛА (смеется): Но сначала это исходит от нее. Тут я уже со­всем не могу решить, чего я хочу!

ФРИТЦ СИМОН: Ну да, однажды вы решили, что будете де­лать все, чего хочет она...

КАРЛА: Да, да.

ФРИТЦ СИМОН: «Я хочу всего того, чего хочет она!». Тогда это означает, что вы в некотором роде должны всегда «покупать» все. У вас что-то вроде абонемента. Ваша мать поставляет вам же­лания, а вы должны все их у нее приобретать.

КАРЛА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Да, ну а когда вы решили заказать себе та­кой абонемент?

КАРЛА: Ну, это началось еще с самого детства. И я так не ре­шала, в меня это вдолбили.

ФРИТЦ СИМОН: Я все-таки остановлюсь на слове «решили», потому что даже маленькие дети уже принимают решения. Мы не просто пассивно получаем то, что в нас вдалбливают! В чем же преимущества того, что вы поступаете так, как поступаете?

КАРЛА: Что я поступаю так, как хочет она, или?..

ФРИТЦ СИМОН: Да, что вы поступаете так, как вы сейчас по­ступаете: вы делаете то, что говорит вам ваша мать.

КАРЛА: Ну, мне не нужно производить собственные идеи. Я получаю их на блюдечке. Это плюс.

ФРИТЦ СИМОН: Значит это, как минимум, экономично! Есть и другие плюсы?

КАРЛА: Одновременно я делаю так, чтобы она была довольна.

ФРИТЦ СИМОН: Ясно. А что было бы, если бы вы этого не делали?

КАРЛА: Тогда она устроила бы представление, а я мучалась бы угрызениями совести: почему я не сделала так, чтобы она была до­вольна.

Если Карла, как ей кажется, выполняет все желания матери, то мотивы собственных действий она локализует на матери. Тем

56

самым она еще и возлагает на мать ответственность за связанное с этим поведение. Так что исполнение материнских желаний выполня­ет функцию предохранителя от чувства вины и т.п.

ФРИТЦ СИМОН: То есть вы избегаете угрызений совести. КАРЛА: Да!

ФРИТЦ СИМОН: И это большой плюс, для вас важно не ис­пытывать угрызений совести? КАРЛА: Да, важно!

ФРИТЦ СИМОН: Вы — такой человек, у которого легко воз­никает чувство вины? КАРЛА: О, да!

ФРИТЦ СИМОН: Мы снова подошли к теме вины. КАРЛА (кивает): Угу.

ФРИТЦ СИМОН: Получается, что у вас есть абсолютно надеж­ная стратегия, чтобы никогда не испытывать чувства вины, если вы будете делать то, что говорит вам мать.

КАРЛА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Даже, если мать вовсе не стала бы вас упре­кать...

КАРЛА: Но она упрекает! ФРИТЦ СИМОН: Когда? Всегда?

КАРЛА (грозит пальцем): Всегда, когда я делаю не то, чего она требует!

ФРИТЦ СИМОН: Во всем? КАРЛА: Да, во всем!

ФРИТЦ СИМОН: Тогда ей нужно как следует за вами следить. КАРЛА: Она и следит!

Разумеется, терапевт не может оценить, насколько в действи­тельности всеобъемлющи контролирующие действия матери. Поэ­тому было бы бесполезно пускаться в дебаты о том, не было ли бы у пациентки все-таки шанса отделиться, если бы она попыталась. Намного разумнее сослаться на тот период, когда она училась в ин­ституте и жила в другом городе. Как известно, из-за удаленности в пространстве любой матери сложнее проявлять свою заботу 24 часа в сутки.

ФРИТЦ СИМОН: А как же, когда вы не жили дома? КАРЛА: Ну, тогда она ничего обо мне не знала. ФРИТЦ СИМОН: Вот именно! И она вас упрекала? КАРЛА: Нет, она же ничего не знала! ФРИТЦ СИМОН: Вот именно, я об этом и говорю!

56

КАРЛА: Тогда она и не могла меня упрекать.

ФРИТЦ СИМОН: И как же получается, что вы возвращаетесь домой, если там вас постоянно упрекают?

КАРЛА: Потому что мне сейчас кажется, что я больше не могу жить одна.

ФРИТЦ СИМОН: Почему? Я не понимаю! КАРЛА: Мне нужно, чтобы рядом со мной постоянно кто-то был.

Такие формулировки, как «мне нужно», «я вынужден», «я не могу» всегда содержат в себе модель объяснения, согласно которой данный человек не является действующим субъектом. Это создает пред­ставление о том, что у него нет возможности принимать собствен­ные решения. С терапевтической точки зрения здесь тоже полезно открыть альтернативные варианты, используя стратегию превра­щения жертвы в виновника.

ФРИТЦ СИМОН: Кто-то, кто говорит, чего вам хотеть?

КАРЛА: Нет, это даже не... Мне просто нужно чувствовать, что тут кто-то есть...

ФРИТЦ СИМОН: Но почему? Что может случиться, если тут никого не будет?

КАРЛА: Мне будет одиноко!

ФРИТЦ СИМОН: Ну и? Что тогда может случиться? Какие это имеет последствия — то, что вам одиноко? КАРЛА: Да ничего не случится... ФРИТЦ СИМОН: То есть вы можете жить одна! КАРЛА (с сомнением): М-м? ФРИТЦ СИМОН: Но вы не хотите! КАРЛА: Да, возможно.

ФРИТЦ СИМОН: В этом разница. Когда вы говорите: «Я не могу!», — это похоже на то, как будто тут что-то ампутировано. Как будто вы говорите: «Я не могу ходить! Я не могу убежать!» Когда вы говорите: «Я не хочу!», — это решение, которое можно уважать. Я думаю, многие люди предпочитают находиться среди других лю­дей. По всей видимости, вы тоже выбрали этот путь.

КАРЛА: В данный момент — да, но я надеюсь, что когда-нибудь это изменится!

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): Как вы думаете, почему ваша дочь с такой готовностью делала то, что хочет ваша жена?

ОТЕЦ: Вы говорили в отношении нее о заботе... (Берется за лоб.) Ах, вот, я думаю о слишком давнем... Гм, а теперь, почему она... потерял мысль. О чем вы спросили?

57

ФРИТЦ СИМОН: Как вы думаете, почему ваша дочь так при­слушивается к тому, что говорит ей ваша жена?

ОТЕЦ: Отчасти это страх, ощущение зависимости, и еще неу­мение как-то взбрыкнуть, даже ударить в какой-то момент по сто­лу, уж и не знаю.

ФРИТЦ СИМОН: Но почему? Почему она этого не делает?

ОТЕЦ: Потому что по сравнению с ней она по натуре слабее.

ФРИТЦ СИМОН: Что значит слабее? Что могло бы случиться?

ОТЕЦ: Я даже не могу сказать, что что-то случится! Я думаю, что она... Это все-таки какое-то чувство страха перед ней. Она го­ворит себе, что я такой выросла, меня так воспитали, да, нужно слушаться. Ей никогда нельзя ничего сказать, так?

ФРИТЦ СИМОН: Это значит, что ваша дочь очень добросо­вестна?

Хоть отец этого и не говорил, но, похоже, переинтерпретировать предполагаемый страх перед матерью как признак добросовестности в данный момент полезнее, чем рассматривать отношения между матерью и дочерью. В страхе дочери можно усмотреть вину мате­ри (ей следовало бы измениться), совестливость дочери оценивается более позитивно и не содержит в себе требования измениться — нив адрес матери, ни в адрес дочери.

ОТЕЦ (мямлит): Ну, в последнее время она не всегда была такой, потому что она... уклонялась (мямлит)... но вообще-то она такая!

ФРИТЦ СИМОН: Значит, когда она позволяет себе уйти в пси­хоз, ей не нужно быть такой добросовестной? Можно так сказать? Психоз — это отчасти отдых от совести?

ОТЕЦ: Недавно она целый день то и дело ложилась в постель. Кое-как сделает то, что ей говорят, а потом снова прячется в по­стель.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Можно сказать, что психоз — это отдых от совести?

МАТЬ: Да, да! Она всегда очень добросовестная!

ФРИТЦ СИМОН: Отдых от чувства вины? От возможного чув­ства вины?

МАТЬ: Да, да! Чувство вины, оно у нее очень сильное! ФРИТЦ СИМОН: В состоянии психоза она может делать то, чего иначе она бы себе не позволила? МАТЬ: Точно! Точно!

ФРИТЦ СИМОН: Если бы она делала все то, что она делает, когда другие — возможно, и она сама — считают, что у нее психоз, что бы она тогда сама о себе думала?

57

МАТЬ: В состоянии психоза она казалась мне четырехлет­ним ребенком, у которого период упрямства. Регулярно! И я хочу сказать, что в начале психоза, тогда она мне действительно очень нравилась и я ее принимала, потому что тогда, в начале, она так сопротивлялась! Она оказывала мне такое сопротивление (ее голос становится значительно громче), она была дерзкой, непослушной. Но мне это нравилось, потому что она наконец-то от меня осво­бодилась. Я вовсе не хочу держать ее при себе. Я хочу, чтобы она вылетела из гнезда! Только не знаю, как.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу, который беспокойно ерза­ет на стуле): Вы хотели что-то сказать?

МАТЬ: Я говорю, что это не совсем так!

ФРИТЦ СИМОН: А вам как кажется?

ОТЕЦ: Это и сейчас так: удержать!

ФРИТЦ СИМОН: Вы думаете по-другому?

ОТЕЦ: Да, да.

ФРИТЦ СИМОН: Мы не можем выяснить, как это на самом деле. На самом деле меня интересует только, как вы все на это смотрите. Ну а как вела себя ваша дочь? Как она себя ведет, когда ее поведение называют психозом?

ОТЕЦ: Тут есть разные фазы. Начинается все с депрессии...

МАТЬ: Нет, сначала она еще бывает грубой и дерзкой!

ОТЕЦ (мямлит): Теряет самоконтроль. То есть я хочу сказать, у нее тогда практически нет тормозов.

МАТЬ: Резкой, язвительной!

ОТЕЦ: Тогда выплескивается что-то такое, что до этого не вы­ходило, не могло выйти, и так далее, а потом она на какое-то вре­мя впадает в депрессию.

ФРИТЦ СИМОН (Карле): Что вы делаете, когда позволяете себе уйти в психоз?

КАРЛА: Ну, тогда я дерзко веду себя с родителями, тогда я со­противляюсь!

ФРИТЦ СИМОН: Посторонние бы это тоже заметили? КАРЛА: Да!

ФРИТЦ СИМОН: Что вы дерзите родителям? Или посторон­ним вы тоже дерзите? ОТЕЦ: Нет, не дерзит.

КАРЛА: Нет, с посторонними я еще зажата. С родителями... Тогда я говорю: «Вы на меня давите, я хочу наконец быть свобод­ной!»

ФРИТЦ СИМОН: Вы ведете себя как подросток! КАРЛА: Да, немного поздновато! ФРИТЦ СИМОН: Переходный возраст!

58

КАРЛА: Да!

МАТЬ (активно кивает): Да!

ФРИТЦ СИМОН: Предположим, вы бы вели себя точно так же: дерзили, были агрессивны, и все бы знали, что вы абсолютно здоровы. Вам сделали анализ крови — допустим, что такой суще­ствует — и выяснили, что это не психоз! Какие это имело бы по­следствия?

КАРЛА: Тогда моя мать, наверно, обрадовалась бы, она бы уви­дела, что я наконец становлюсь самостоятельной.

ФРИТЦ СИМОН: Сколько продлилась бы ее радость? Или ее радость была бы безграничной?

КАРЛА: До тех пор, пока это снова не прекратится, пока я снова...

ФРИТЦ СИМОН: Пока вы снова что? Что было бы дальше?

КАРЛА: В какой-то момент я бы снова стала спокойной!

ФРИТЦ СИМОН: Как раньше?

КАРЛА: Да, в какой-то момент я бы снова стала такой же по­слушной, как раньше.

ФРИТЦ СИМОН: Даже, если это не психоз? Или что-то изме­нилось бы?

КАРЛА: Или что-то наконец изменилось бы, и я стала бы взрослой.

ФРИТЦ СИМОН: Что изменилось бы между вами? КАРЛА: Я бы уехала из дома.

ФРИТЦ СИМОН: Так, погодите... это очень интересно! Поэ­тому спрошу еще раз. Итак, предположим, вы бы вели себя с роди­телями, отцом и матерью, так же грубо, дерзко, агрессивно прово­дя границу, можно назвать это как угодно, но все бы знали, что вы здоровы, что вы не больны. Что было бы дальше? Как вели бы себя ваши родители? Отец? Мать? Они были бы рады?

КАРЛА: Отец не был бы рад, он бы от этого страдал.

ФРИТЦ СИМОН: Как бы он это показывал?

КАРЛА: Он стал бы грустным, депрессивным.

ФРИТЦ СИМОН: Что было бы дальше? Вы дерзки, но здоро­вы...

КАРЛА: Хм, тогда фаза дерзости в какой-то момент превратит­ся во взрослую фазу.

ФРТЦ СИМОН: Как это выглядит, как вы будете себя вести?

КАРЛА: Тогда у меня впервые появились бы собственные идеи. Я бы знала, чего я хочу, потому что раньше я никогда не знала, чего хочу.

ФРИТЦ СИМОН: Это означает, что в фазе дерзости у вас не было бы возможности выполнять желания матери или отца, вам бы пришлось изобретать их самой.

58

КАРЛА: Да, я бы находила их сама. Потом я вошла бы во взрос­лую фазу.

ФРИТЦ СИМОН: И что вы тогда будете делать?

КАРЛА: Я бы каждое утро рано вставала и чем-то занималась, выбрала бы себе профессию, зарабатывала деньги. Купила бы себе машину, переехала от родителей, по своему вкусу одевалась и была бы уверена в себе.

ФРИТЦ СИМОН: Предположим, вы сейчас снова начнете ве­сти себя дерзко, как подросток, кто бы подумал, что это психоз? Кто бы подумал так первым?

КАРЛА: Мать!

ФРИТЦ СИМОН: А вторым? КАРЛА: Отец!

ФРИТЦ СИМОН: А третьим? КАРЛА: Брат!

ФРИТЦ СИМОН: А четвертым? КАРЛА (вопросительно смотрит и смеется). ФРИТЦ СИМОН: Какой по счету были бы вы сами, как вы по­думаете?

КАРЛА: Ну, я была бы самой последней. Вначале я бы вообще не заметила, что это психоз.

ФРИТЦ СИМОН: Ну, так я ведь и не утверждаю, что это пси­хоз. Может, это вовсе и не психоз!

КАРЛА: Да.

ФРИТЦ СИМОН: Когда вы ведете себя дерзко, как опреде­лить, психоз это или обычная дерзость?

КАРЛА: Ну, до сих пор, когда я была такой дерзкой, это всегда был психоз!

ФРИТЦ СИМОН: Да! Но когда-то бывает первый раз. КАРЛА: Дерзость без психоза?

ФРИТЦ СИМОН: Да! Ведь это может оказаться ловушкой, поэ­тому я и спрашиваю. Потому что, по опыту, моему и не только, ког­да человек начинает дерзить — в том числе и родителям — это стадия взросления. Иногда больше, иногда меньше. Но во всяком случае он устанавливает более четкие границы. Он говорит: «Нет, хоть ты это­го и хочешь, но я этого не хочу!» Если у него когда-то был диагноз «психоз», то ловушка в том, что никто уже не поймет, что это может быть совершенно нормальный шаг к взрослению, и все сразу при­нимают это за болезнь. Так может быть и с вами: вы сами думаете, что это болезнь, ваша мать, ваш отец, ваш брат — все думают: «Это болезнь!» А когда думают, что это болезнь, то и обходятся с этим по-другому. Что делает ваша мать, если думает: «Это болезнь!»? И что она делает, если думает: «Это нормально!»? В чем разница?

9-1757

129

КАРЛА: Если бы она думала, что это болезнь, она бы потащила меня к врачу, чтобы мне дали таблетки. А если бы она думала, что это нормально, она была бы рада и оставила бы меня в покое.

ФРИТЦ СИМОН: Даже если вы осыпаете ее дерзостями?

КАРЛА: Да, тогда бы она их стерпела.

ФРИТЦ СИМОН: Но ведь родителям часто бывает очень обид­но, когда их взрослеющие дети бросают им в лицо дерзости, какие-нибудь агрессивные замечания, которые отделяют их от родителей!

КАРЛА: Да, но тогда она бы знала, что я здорова и что это когда-нибудь кончится.

ФРИТЦ СИМОН: Но, раз вы здоровы, это может быть гораздо обиднее. В том смысле, что: «Да, она действительно думает то, что говорит». Если же она считает вас больной, она всегда может поду­мать: «Ах, на самом деле она вовсе так не думает, это не она сейчас дерзит, это болезнь!»

КАРЛА: Тогда она, наверное, иногда защищалась бы и в ответ кричала на меня, но не потащила бы меня к врачу и не угрожала мне постоянно: «Ты опять заболеешь!»

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к матери): Предположим, ей сделали такой анализ и выяснилось, что ваша дочь не больна и заболеть не может, и вдруг она стала бы вести себя с вами так же дерзко... Что ваша дочь подумала бы о себе самой? У нее было бы чувство вины?

МАТЬ: Да, возможно. И из-за чувства вины она моментально попадает в эту дилемму. Так мне кажется.

ФРИТЦ СИМОН: То есть, если она сама считает, что у нее психоз, то у нее нет такого чувства вины?

МАТЬ: Я не знаю. Я знаю только, что когда это началось, она сказала: «Я больна, я больна!», — а я сказала: «Ничего ты не боль­на, ничего с тобой такого нет!»

ФРИТЦ СИМОН: Я хочу сказать, что я думаю. Насколько я сейчас понял, когда она считает, что у нее психоз, это еще и осво­бождает ее от чувства вины. Ведь совестливому человеку большое облегчение знать: «На самом деле это была вовсе не я. Мне не нужно отвечать за то, что было; на самом деле это психоз, это он во всем виноват».

МАТЬ (качает головой): Да, может быть, может быть, как такая наружность.

ФРИТЦ СИМОН: По тому, как вы знаете вашу дочь, как вы думаете, это к ней подходит? МАТЬ: Да, может быть.

ФРИТЦ СИМОН (обращаясь к отцу): Как вы думаете, это к ней подходит?

59

ОТЕЦ: Да, это так, то есть, если она думает, что больна, что она тогда... выдает это как своего рода извинение. Но бывает... я рань­ше тоже думал... если бы она могла быть уверена, на основании так называемого фиктивного теста, что состояние здоровья... что она здорова и в этом здоровом состоянии ведет себя агрессивно и так далее, что это мог бы быть шанс, если все предоставить ей самой, не оказывая никакого влияния (взглядывает на мать), что тогда она могла бы вырваться в такую форму существования, которую она описала позитивно, что она сможет решать сама, без таблеток...

Пример Карлы показывает, какое влияние именно на подростков может оказывать ярлык «психически больного». Подростковый возраст — это переходный период, когда происходит смена иден­тичности с «ребенка» на «взрослого». Поскольку в нашем западном обществе не существует обязательных переходных ритуалов, кото­рые однозначно определяют, когда признать за подростком какой статус, наверное, каждой семье приходится проходить длительную фазу неуверенности и замешательства. Родители не знают, как им лучше справиться с лежащей на них ответственностью — если они будут вмешиваться в жизнь, своих детей или если они будут дер­жаться в стороне; а дети не знают, чего им хотеть — того или дру­гого. Обычно этот переход ограничен во времени, но наличие диа­гноза приводит к такой ситуации, когда невозможность решить, обращаться ли с ребенком по-прежнему как с ребенком или уже как со взрослым, становится хронической.