14. «Под конвоем заботы» (семья Лукас, часть 2)

Иногда между родителями и детьми возникают трагические пере­плетения. Благие намерения приводят к катастрофам, казалось бы логичные воспитательные меры дают парадоксальные результаты, а отчаянные попытки избежать возможной беды ведут прямиком в пропасть (или — по менее драматичной оценке — как минимум, в тупик).

В течение своей истории семьи меняют правила своего взаи­модействия и коммуникации. Со временем ответственность за по­ступки и благополучие детей, в соответствии с меняющимися соци­альными ролевыми ожиданиями, переходит от родителей к детям. Изменение идентичности подростка, когда потребность в заботе и несовершеннолетие сменяются ответственностью за себя и автоно­мией, происходит не сразу и не вдруг (как это внушают законопо­ложения или избирательное право). Семья с детьми-подростками практически неизбежно проходит затяжную фазу неясных пра­вил игры. Дети требуют свобод и привилегий взрослых, встречая в ответ сопротивление своих родителей, поскольку те не уверены, можно ли уже сложить с себя ответственность за своих детей. Но в большинстве случаев они — как хорошие родители, чьей целью воспитания является автономия детей, — не хотят лишать своих чад возможности приобретать собственный опыт. Таким образом, они постоянно разрываются между двумя этими полюсами. Одна­ко дети тоже не избавлены от амбивалентности, так как, несмотря на все свое желание взрослости, они, как правило, наслаждаются заботой, которую получают в «гостинице» под названием «Мама».

При «нормальном» развитии это приводит к череде годами для­щихся конфликтов между родителями и ребенком. В них каждый раз заново определяются границы родительского вмешательства. При помощи тактики «салями» дети в конечном итоге «отвоевы­вают» признание себя «взрослыми», в то же время родители «осво­бождаются» от своих обязанностей по надзору и опеке. За такую смену статуса обеим сторонам приходится платить. Дети должны в значительной мере отказаться от связанного с детской ролью обеспечения и обслуживания и взять на себя ответственность за

96

собственную жизнь (выживание); а родители должны отказаться от чувства, что они нужны и жизненно необходимы детям, что без них дети пропадут.

Поскольку в нашей западной культуре этот процесс растягива­ется надолго, его участники имеют возможность приспособиться к меняющейся констелляции отношений. Так детско-родительские отношения постепенно превращаются из асимметричных отноше­ний между взрослыми и детьми в симметричные отношения меж­ду взрослыми. В начале и в конце этого процесса взаимодействие и коммуникация определяются разными правилами игры. До тех пор пока этот переход не завершится окончательно, в отношениях обычно господствует неопределенность и неуверенность касатель­но того, когда какие правила следует применять.

Если в игру вступают психиатры и начинают ставить диагнозы, возникает опасность, что эта переходная фаза с ее всеобъемлющей ролевой неуверенностью может стать хронической.

Если, как в семье Лукас (см. главу 6), 34-летний «ребенок», в свое время получивший ярлык «больного психозом», сталкива­ется с требованиями, которые обычно бывают обращены ко взрос­лым, то в качестве «больного члена семьи» он имеет возможность элегантно от них уклониться. Когда он сигнализирует о том, что он болен, не способен справляться с нагрузкой и подумывает о том, чтобы «броситься под поезд», родители и братья с сестрами очень быстро забывают все свои требования. Сейчас ему нужна их помощь, и они в ней ему не отказывают. Если бы они отказались, их мучила бы совесть и чувство вины. «Хорошую» семью как раз и отличает то, что ее члены могут положиться друг на друга, а «боль­ной» может претендовать на заботу. Так диагноз (подчеркиваем: не болезнь, а диагноз) способствует тому, чтобы отношения между родителями, здоровыми братьями и сестрами и пациентом разви­вались так, будто он — независимо от его биологического возрас­та — находится в бесконечном переходном.

В подростковом возрасте отношения между родителями и деть­ми отличаются от типичных детско-родительских отношений тем, что детям, как правило, приходится платить за ту заботу, кото­рую они получают, ограничением своей индивидуальной свобо­ды. В большинстве случаев эта цена помогает им рано или поздно сделать выбор между двумя сторонами амбивалентности — дет­ским желанием зависимости и взрослым желанием автономии — в пользу своей независимости.

Совсем иначе дело обстоит для обладателя диагноза: ему не нужно выбирать, в его распоряжении находятся обе стороны, он может быть зависимым и автономным одновременно. Если

97

с ним обращаются как с «нуждающимся в помощи ребенком», он может указать на свой возраст и предъявить права взрослого. Если к нему предъявляют требования как к «полноценному», «отвечаю­щему за себя взрослому», он может сослаться на свой статус боль­ного. Поскольку невозможно объективно определить, когда с ним как «правильно» обращаться, свобода выбора остается за ним. Ди­агноз дает ему власть решать, какие правила игры должны приме­няться в семье. Тем самым он фактически получает такую власть над своими близкими, которой у него, будь он «здоров», не было бы никогда. Ценой, которую платят за это он сам и его семья, ча­сто становится хронификация подросткового возраста.

Логическую ловушку, в которой практически неизбежно ока­зываются семьи, где есть диагноз «психоз», можно обрисовать следующим образом: родители (и/или братья и сестры) настойчи­во призывают пациента все-таки, пожалуйста, как можно скорее стать «самостоятельным» и «автономным». Он «исполняет» это указание и ведет себя «автономно», не делая того, что от него тре­буют. То есть он остается в роли зависимого и тем самым «доказы­вает» свою независимость...

Все это имеет форму странной петли, классического парадокса. Терапевтическая проблема заключается в том, чтобы найти реше­ние для этого парадокса, снова и снова приводящего к тому, что преследующие благие цели действия близких и терапевтов оказы­вают хронифицирующее воздействие.

Прежде всего социально-психиатрически ориентированные терапевты склонны «помогать» пациентам «освобождаться» от родителей и становиться самостоятельными (смотри, например, интервью с г-ном Флорином, гл. 8). Они призывают родителей «отпустить» детей и «дать им повзрослеть». Чтобы увеличить дис­танцию между родителями и детьми, пациентов определяют в находящиеся под патронажем общежития, иногда контакт с ро­дителями вообще оказывается под запретом. Родители и близкие пациентов тоже готовы многое сделать для их независимости. Они тоже часто отождествляют пространственное разделение с психи­ческой сепарацией. Поэтому для некоторых обеспеченных семей покупка для пациента однокомнатной квартиры представляется подходящим терапевтическим средством.

В итоге успех этих продиктованных «здравым смыслом» мер, скорее, скромен. Одна из причин, по-видимому, заключается в том, что обычно родители даже по прямому предписанию терапевта не могут отказаться от своей заботливой и ответственной роли. Если «ребенку» плохо, они просто не в состоянии держаться «в стороне». Они позволяют снова взвалить на себя ответственность и проявля­

97

ют заботу. Да и кто мог бы от них потребовать, чтобы они позволили ребенку на их глазах стать несчастным или даже покончить с собой. Так все рычаги, чтобы управлять поведением родителей, в конеч­ном счете снова оказываются в руках у пациента.

На примере заключительного предписания семье Лукас (фраг­менты интервью смотри в главе 6) здесь будет проиллюстрирован один из способов нарушить эту модель. Назовем его — эту мысль нам подсказало название одной из книг Генриха Бёлля (без ссыл­ки на содержание) — «Под конвоем заботы».

Его цель — открыть для семьи выход из парадокса, предоста­вить возможность действовать без логических противоречий и тем самым продолжить «нормальное» развитие.

Воспроизведенный здесь отрывок начинается непосредственно после перерыва. Семья примерно на четверть часа выходила по­гулять. Напомним: на сессии присутствуют мать и отец Лукас, три сына: Курт (36 лет), идентифицированный пациент Штефан (34 года) и Пауль (31 год), а также дочь Сильвия (27 лет). Помимо про­чего, в интервью речь шла о том, должен ли, может ли и имеет ли право Штефан, который вот уже десять лет является психиатриче­ским пациентом и в настоящее время живет во временном обще­житии, снова вернуться домой, то есть к родителям...

* * *

ФРИТЦ СИМОН: Вы сейчас имели возможность глотнуть не­много свежего воздуха, а мы воспользовались этим временем, что­бы во всех подробностях обсудить, что тут можно сделать.

Для начала я хочу вам сказать, что для нас было очень волни­тельно и трогательно видеть семью, в которой есть такая сплочен­ность, где каждый готов пойти на большие жертвы; где все могут друг на друга положиться, где все заодно. По нынешним временам это уже не настолько само собой разумеется.

Если нужно сказать клиентам что-то позитивное и что-то не­гативное, то начинать всегда лучше с позитивного. Просто у боль­шинства людей пробуждается любопытство, когда им говорят что-то (может быть, даже неожиданно) приятное. Они становятся более открытыми и скорее готовы согласиться с высказываемым суждением, чем если сразу отпугнуть их какой-либо критикой. Если начать комментарий с негатива, есть риск, что уже через несколько секунд у слушателей «опустится заслонка». И если позже выразить им признание и уважение, то в большинстве случаев они уже просто не будут слушать.

97

ФРИТЦ СИМОН: В этом есть позитивные аспекты, очень по­зитивные аспекты. Но иногда это влечет за собой и трудности, например (обращаясь к Сильвии), как вы описали, когда вы ушли из дома. Вы задавали себе вопрос: «Насколько я вправе думать о себе? Насколько я вправе быть здоровой эгоисткой? Не причиню ли я этим какого-нибудь вреда другим?»

То есть такая тесная связь еще и ввергает человека в конфликт, и это нужно понимать. Такова цена. В семье, где никакой спло­ченности нет, где всем на всех наплевать, стать самостоятельным просто. Там ты просто уходишь. В этом тоже есть свои плюсы.

Так что нужно понимать, что у этой прекрасной вещи есть своя цена. Но мне важно сказать вам, что нас это тронуло.

Еще мы обратили внимание на то, что вы обо всем говорили очень открыто, что у вас можно открыто дискутировать по очень спорным моментам и открыто излагать свою позицию. Нам кажет­ся, что, возможно, так было не всегда, что это нечто такое, в чем вы (обращаясь к Штефану), может быть, даже помогли... тем, что предоставили себя в качестве поставщика конфликтов. Тогда по­является несколько больше возможностей высказывать свои по­зиции, в том числе и противоположные. По моему опыту, в гар­моничной семье это бывает непросто. Не знаю, как было у вас, но нам кажется, что скорее это непросто. Если человек все время смотрит, а как там другой, он скорее что-то проглотит и отойдет в сторону. И тут вы (Штефану) наверняка помогли каждому...

(Братья и сестра в знак отрицания качают головой.)

ФРИТЦ СИМОН: ...Хорошо, тут наши мнения расходятся.

Этот эпизод показывает, что ссылаться в заключительном комментарии на что-то, о чем не говорилось и что не обсуждалось на сессии, опасно и не слишком полезно. Основой для переинтерпре­тации и переоценки здесь послужило предположение. Для братьев и сестры оно оказалось неприемлемым. Раз уж терапевт не может справиться с искушением поговорить о своих умозаключениях, а не о том, что описывала семья, то нужно быть готовым позволить в них усомниться. Но, в принципе, всегда полезнее для начала вообще не го­ворить о том, о чем не было речи...

ФРИТЦ СИМОН: В любом случае, у нас сложилось впечатле­ние, что вы все считаете, что было бы важно, чтобы вы (обращаясь к Штефану) смогли стать самостоятельным. (Обращаясь ко всем по очереди.) Так считаете вы... вы... вы... вы... вы... вы... Но в том, что касается пути достижения этой цели, ваши мнения расходятся.

98

То, что терапевт обращается к каждому в отдельности, долж­но, вогпервых, подчеркнуть степень единодушия. Во-вторых, чтобы все были включены, каждый должен почувствовать свою причаст­ность...

ФРИТЦ СИМОН: Отношениями можно наслаждаться тогда, когда чувствуешь, что можешь жить и один. Если чувствуешь: «Те­перь я хочу... теперь я хочу быть с тобой», то отношениями можно наслаждаться гораздо сильнее, чем когда думаешь: «Я бы не смог без тебя жить» и чувствуешь свою зависимость.

Теперь: есть разные пути, чтобы достичь независимости, взрос­лости, самостоятельности. Один из них, это когда нет никого, кто бы о тебе позаботился. Тогда ты вынужден стать самостоятельным. Тогда ты прыгаешь в неизвестность, как в холодную воду, и плы­вешь. Похоже, вы (обращаясь к Сильвии), пошли именно этим пу­тем, поскольку ваша мать была так занята заботой о Штефане. И вы с этим прыжком справились.

Если говорить совершенно нейтрально, не взирая на всю ту боль... то вам это помогло стать самостоятельной. Но, как уже было сказано, это имело свою цену.

Тема, на которую в этвм предписании — как и в большинстве других — терапевт постоянно обращает внимание, проще всего опи­сать (теперь уже и в самом деле нереволюционной) формулой: «Все имеет свою цену!» Пусть ничего нельзя получить задаром, но можно выбирать между той или иной ценой, которую придется заплатить за достижение той или иной цели.

ФРИТЦ СИМОН: Но существует и другой путь, и это путь, ко­торым может пойти семья, в которой есть большая эмоциональная близость. Самостоятельность приходится завоевывать, никто не получает ее в подарок. Если вспомнить страны восточного блока, то они добились своей самостоятельности. СЕПГ не сама по себе отказалась от власти. Если посмотреть на нормальное развитие подростков, то большинству приходится завоевывать себе само­стоятельность.

Это и понятно. Родители беспокоятся о детях и спрашивают себя: «Способен ли мой шестнадцатилетний ребенок позаботиться о себе, или приглядывать за ним — мой родительский долг? И вокруг отве­та на этот вопрос возникают конфликты. Шестнадцатилетний под­росток заявляет: «Я могу не приходить домой до двенадцати ночи».

' Социалистическая единая партия Германии

98

Родители говорят: «Ничего подобного, ты будешь дома в десять вечера!» В результате они сходятся на одиннадцати. Тогда роди­тели видят: он может, и ничего страшного не происходит... и тог­да они разрешают ему гулять до одиннадцати, а потом возникает следующий конфликт. То есть самостоятельность приходится за­воевывать.

У нас есть два пути к самостоятельности. Первый — это бро­сить Штефана в холодную воду. В пользу этого есть веские аргу­менты. Можно с полным основанием сказать: «Бросьте его в воду!» Мы считаем, что если будет нужно, он справится. Он сам сказал: «Когда родителей не станет, я смогу!»

С другой стороны: обязательно ли, чтобы тебя бросали в хо­лодную воду, если можно и по-другому? Бывают ситуации, когда выбора нет. Тогда нужно напрячь все свои силы, что, по опыту, и происходит. Но если (обращаясь к Штефану) вариантов несколько, то заставить вас нельзя! Если бросить вас в холодную воду, то вы из нее выйдете и снова станете искать убежища в своем теплом доме.

Так что я лично склоняюсь к «непрыжковой» стратегии. Пото­му что (обращаясь к матери), если вы бросите его в холодную воду и скажете: «Плыви сам!», вы не выдержите. Самое позднее, на тре­тий раз, когда он скажет: «Я брошусь под поезд», — вы откроете ему дверь. Я абсолютно в этом уверен. Да от родителей и нельзя этого требовать.

Должно быть, это одна из основных причин, почему большинство терапевтических мер, направленных на установление четкой грани­цы между родителями и детьми, заканчиваются неудачей. От лю­бящих родителей просто нельзя требовать, чтобы они вели себя со своими детьми так «отстранение». Поскольку базовый принцип си­стемных интервенций заключается в том, чтобы добиваться мак­симума, исходя из данных условий, возникает вопрос, как можно «парадоксальным» образом использовать эту тесную связь между ро­дителями и детьми, чтобы сделать более вероятным выстраивание более четких границ внутри семьи.

ФРИТЦ СИМОН: С другой стороны, я думаю, вы хотите быть хорошими родителями, вы хотите, чтобы он стал самостоятель­ным. Как вы можете это устроить? По моему опыту, такой способ есть. Я вам о нем расскажу, но это не значит, что вы обязаны так поступить. Я расскажу вам о нем просто, чтобы вы могли поду­мать, насколько он для вас приемлем...

Если вы вспомните о том, что самостоятельность никому не доста­ется даром и что каждому приходится ее завоевывать, то вы все можете

99

помочь Штефану стать самостоятельным, если создадите для него та­кие условия, когда ему придется бороться за свою самостоятельность. То есть не дарите ему самостоятельность! Не доверяйте ему! Не счи­тайте, что он способен жить один. Заберите его домой и обращайтесь с ним как с мальчиком пятнадцати лет. Вот мой вам совет.

В качестве пятнадцатилетнего он получит заботу, ему постира­ют белье, вы даже можете купить ему тетрадки с Микки Маусом. Но в то же время установите для него такие ограничения, какие устанавливают для детей. Если он считает, что он старше и может быть более ответственным, то он должен вам это доказать.

Вот мой совет: обращайтесь с ним как с тем, кто еще не созрел, чтобы жить одному — то ли потому, что в какой-то момент решил приостановить свое развитие, то ли потому, что заболел. Объясне­ние значения не имеет. (Матери.) Опекайте его, пользуясь всеми преимуществами такого положения, но и ограничивайте его! Все имеет свою цену — в том числе и несамостоятельность. Да?

Благодаря этому предписанию вопрос: «болен или не болен?» дол­жен потерять свое значение. Нет никакой разницы, «болен» Штефан или просто «несамостоятелен». И в том, и в другом случае близкие должны обращаться с ним одинаково.

ФРИТЦ СИМОН: Изначально я думал, что вам следует обра­щаться с ним как с трехлетним. Будет видно, как долго это будет доставлять ему удовольствие. Я думаю, если он готов к самостоя­тельности, он будет сопротивляться тому, что вы так его опекае­те. Тогда начнутся конфликты, то есть это будет не одна сплошная гармония. Я говорю вам это, чтобы предупредить: будут конфлик­ты, как это обычно бывает между подростками и их родителями.

«Отпустить» детей родителям и близким обычно мешает страх, что они не исполнят свой долг в плане ответственности и заботы. Данная переинтерпретация — это попытка позитивно оценить ожидаемые конфликты и дать им новое определение в качестве при­знака возрастающей самостоятельности, вместо того чтобы пони­мать их как симптом.

ФРИТЦ СИМОН: Признаю, что это звучит очень противоре­чиво. Если вы хотите помочь ему стать самостоятельным, постоян­но обращайтесь с ним как с чуть менее самостоятельным, чем он сам про себя думает. Тогда ему придется бороться с вами за свою свободу, ему придется от вас отбиваться. Он должен вам доказать: «Я самостоятелен, я могу сам».

99

Таким образом, бремя доказывания перекладывается на пациен­та. Родители, братья и сестра без конца сомневаются и постоянно испытывают угрызения совести, поскольку в некотором смысле все время делают все «неправильно». Штефан либо предъявляет им пре­тензии, что они обращаются с ним не как со взрослым, либо упрекает их в том, что они недостаточно считаются с его болезнью (иногда так поступают и терапевты). Вместо этих двух взаимоисключаю­щих правил игры устанавливается одно единственное, лишенное ло­гических противоречий: со Штефаном все время следует обращать­ся, как с ребенком, а если он этого не хочет, то он должен доказать, что родители все делают «правильно».

ФРИТЦ СИМОН: Я бы не стал покупать или снимать ему соб­ственное жилье. Обычно молодым людям приходится обеспечи­вать его себе самим. Почему это нужно преподносить ему на блю­дечке? Тут он как раз и должен доказать, что это он тоже может, он сам тоже должен что-то для этого сделать. Какой порог вы тут установите, это другой вопрос. Но обращайтесь с ним как с менее самостоятельным, чем он кажется себе сам. Тогда он должен будет вам доказать, что он уже не такой.

Я думаю, для вас это возможность ответственно распорядиться вашей ролью родителей, братьев и сестры.

Братьям и сестре, мне кажется, тут даже проще. Иначе, если вы просто его выставите, вы будете за него бояться. Вы перестанете спать и, если что-нибудь произойдет, потом всю жизнь будете себя упрекать. Так что присматривайте за ним, и тогда он должен будет вам доказать, что необходимости в этом нет.

(Мать начинает беспокойно ерзать на стуле, показывая, что хо­чет что-то сказать.)

Вы хотите что-то спросить?

МАТЬ: То есть эта большая задача — в основном моя?

ФРИТЦ СИМОН: Ну, я не говорю, что вы обязаны так посту­пать. У меня есть положительный опыт использования этой стра­тегии, но это не единственный путь. Я не Папа Римский, чтобы говорить вам, что это единственный путь.

(Курт показывает, что хочет что-то сказать.)

Вы хотите что-то спросить?

КУРТ: Один вопрос: если мама и мы сейчас попробуем это сде­лать и Штефан вернется домой... и я буду обращаться с ним так... с ограничениями. А Штефан мне ответит: «Да, но я же болен!..».

ФРИТЦ СИМОН: А вы ему скажите: «Мне без разницы, тебе пятнадцать лет или ты болен, как раз тогда я и должен обращаться с тобой, как с маленьким». На уровне поведения это одно и то же.

100

Болезнь как могущественный член семьи уже не сможет исполь­зоваться одной стороной как средство принуждения — по крайней мере, терапевт на это надеется.

КУРТ: Должен честно сказать, раньше я не знал, что делать, когда он говорил мне: «Радуйся, что ты не болен».

ФРИТЦ СИМОН: Нуда, это, конечно, тоже правильно. У все­го есть свои плюсы и минусы.

КУРТ: В этих случаях я всегда... Я не знал, что...

ФРИТЦ СИМОН: Знаете, я — психиатр. И я на опыте убедился в том, что не важно, остановился человек в своем развитии или он болен, на уровне поведения это имеет одинаковые последствия, и... что на это можно влиять.

Когда человек сам добивается для себя свободы, он еще и не­много отвоевывает себе свободу от болезни. Болезнь тесно с этим связана. Она помогает оставаться зависимым и в какой-то степени не дает использовать все свои способности.

Обращайтесь со Штефаном как с пятнадцатилетним! С боль­ным это уместно. Больным нельзя «зажигать»! Так вы сможете быть уверены, что не так уж много чего делаете неправильно.

Я думаю, если вы найдете ему квартиру, то ничего не получит­ся, — судя по тому, как-я вас наблюдаю. Вы о нем беспокоитесь. На третий раз, когда он скажет: «Я болен, мне одиноко», — вы от этой квартиры откажетесь.

СИЛЬВИЯ: А если он войдет в роль? Если он так и будет изо­бражать пятнадцатилетнего?

ФРИТЦ СИМОН: Ну и пусть изображает. Пока его от этого не затошнит. Даже если это продлится десять лет. Как я предполагаю и как показывает мой опыт, это будет доставлять ему удовольствие пару недель. Ему тридцать четыре года.

СИЛЬВИЯ: Он часто так и говорит: «Мне же тридцать четыре года!»

ФРИТЦ СИМОН: А вы не верьте ему, что ему тридцать четыре года! Где-то в глубине души в каждом из нас продолжает жить ре­бенок. В вашем распоряжении тоже еще есть трехлетняя девочка. Если хотите, вы тоже можете вести себя как трехлетний ребенок. И я могу. И вы можете. Но вам еще и двадцать шесть. Это вы тоже можете. Это значит, что всегда есть несколько вариантов, смотря в каком возрасте вы в данный момент испытываете потребность. И у него — это одна его половина — есть потребность побыть пока пятнадцатилетним. Но у него есть и другие...

СИЛЬВИЯ: Тогда мы практически поддаемся...

ФРИТЦ СИМОН: Вы должны с ним бороться.

100

СИЛЬВИЯ: Мне кажется, мы сейчас поддаемся. Он хочет до­мой, и мы говорим: «Ладно, так и быть».

Боязнь поддаться можно истолковать как указание на то, что родные воспринимают повседневные конфликты со Штефаном как борьбу за власть. Поэтому стоит учесть их беспокойство о «равен­стве средств борьбы» и страх «проиграть».

КУРТ: Наверное, мы поставили перед собой невыполнимую задачу.

ФРИТЦ СИМОН: Да, я вижу этот аспект. Но вам ведь не обя­зательно решать что-то прямо сейчас. Я не имею в виду, что вы должны поддаться: он вернется домой, и все будет так, как было раньше. Я имею в виду, что дома можно пойти по третьему пути. Он вернется домой, а дома все будет по-другому. Дома с ним будут последовательно обращаться как с маленьким мальчиком.

(Обращаясь к Штефану.) Глядя на вас, у меня создается впечат­ление, что вы никак не можете решить: «Хочу я быть взрослым или не хочу? Хочу я быть самостоятельным или не хочу?» Когда все го­ворят: «Будь взрослым!», — вы пугаетесь и говорите: «А как же мои детские желания?» Когда все говорят: «Будь ребенком!», — вы не­сколько больше воспринимаете другую сторону, где вы не хотите быть ребенком, и тогда вам приходится конфликтовать с другими. «Сегодня я хочу пойти в кино, вечером, один, и вы не можете мне это запретить!». Тогда происходит стычка, тогда между вами воз­никают конфликты и вы либо идете, либо — нет, по ситуации, и тогда вы можете заново проверить: «Хочу я стать взрослым или нет?» Вам надо будет убедить всех остальных, что вы действитель­но к этому готовы.

МАТЬ: Можно мне спросить одну вещь? Если с ним теперь надо обращаться как с ребенком, а он куда-нибудь пойдет и про­пустит стаканчик...

ФРИТЦ СИМОН: Вы бы позволили это пятнадцатилетнему?

МАТЬ: Я бы сказала: «Нет, ребенку этого делать нельзя!» Тогда я должна буду его наказать.

ФРИТЦ СИМОН: И что вы тогда сделаете? Не купите ему кон­фет?.. Тогда вам надо будет подумать, как с этим быть. Это будет непросто... Это непростой путь, могу вам сказать, непростой... Вы не первая семья, которой я это советую.

(Обращаясь к Штефану.) Просто я вижу, что вас нельзя заста­вить что-то делать. Вам можно помешать что-то делать. Но вас нельзя заставить стать самостоятельным. Я не вижу тут ни единого шанса.

101

(Обращаясь к родителям.) Поэтому я считаю, что у вас есть об­щая цель. Мешайте ему... мешайте ему становиться взрослым. Тогда в конце, когда он с этим справится, он будет уверен, что он этого хотел.

СИЛЬВИЯ: Теперь я начинаю понимать.

ФРИТЦ СИМОН: Есть люди, которые уезжают жить в Австра­лию, говоря: «Так моя мать далеко, теперь я чувствую себя само­стоятельным». Но они, конечно, несамостоятельны. Стоит матери позвонить, как они садятся в самолет и летят назад. Мать в этом не упрекнешь, ведь это он сам уклонился от конфликта.

Вы будете ссориться. Я думаю, вы это решите. Тогда в доме бу­дут конфликты, но это и хорошо.

СИЛЬВИЯ: А если мы скажем: «Нет, тебе нельзя водить маши­ну, ты болен и принимаешь лекарства».

ФРИТЦ СИМОН: Тогда он как раз и должен вам доказать, что он действительно может водить машину.

СИЛЬВИЯ: И мы тоже можем использовать болезнь?

ФРИТЦ СИМОН: Вы можете использовать болезнь точно так же, как он. Раз он ее использует, то вы тоже можете ее использовать. Главное, чтобы ему приходилось бороться за свою самостоятель­ность. А наградой за это будет то, что он будет окружен заботой.

МАТЬ (взволнованно)'Ла, да.

ФРИТЦ СИМОН: Балуйте его, обхаживайте его, как только можно, пока у него из ушей не полезет. МАТЬ (радостно): Да, да.

ФРИТЦ СИМОН (братьям и сестре): Вам, конечно, может стать завидно. Зато у вас есть ваша самостоятельность. Вам ведь тоже пришлось ее завоевывать.

КУРТ: Есть еще одна проблема. Пятнадцатилетний тоже может работать. Как нам быть с этим?

ФРИТЦ СИМОН: Тогда сделаем его еще младше. Пусть ему будет двенадцать. Тогда вопрос работы еще не так актуален. Не от­правляйте его на работу. Если он захочет, посмотрите, как в этом случае поступают с двенадцатилетними: «Посмотрим, можешь ли ты уже работать». То есть двенадцатилетнего еще чуть больше опекают и еще больше ограничивают. Если он захочет работать, он должен будет вам доказать, что он это может. Он должен вам это доказать.

Сделать его еще младше нужно для того, чтобы предотвратить появление второго конфликтного поля: «работа». С системной точки зрения, в подобных конфликтах всегда побеждает тот, у кого боль­ше власти. А (относительной) властью всегда обладает тот, кто

101

меньше хочет от другого. Если родственники попытаются каким-то образом заставить Штефана пойти работать, это даст ему в руки орудие власти, поскольку «добропорядочные» родственники, предпо­ложительно, будут чувствовать большую ответственность перед потенциальным работодателем, чем Штефан...

МАТЬ: Я полностью согласна. И заранее рада. ФРИТЦ СИМОН: Какое-то время вам будет очень хорошо. У вас дома снова появится маленький ребенок. МАТЬ: Да, я заранее рада. СИЛЬВИЯ: Тогда такса будет тебе не нужна. ФРИТЦ СИМОН (матери): Такса вам будет не нужна... МАТЬ: Тогда у меня снова будет такса.

ФРИТЦ СИМОН: Тогда он будет у вас в качестве таксы. Во­прос в том, захочет ли он навсегда остаться таксой...

МАТЬ (хлопает Штефана по плечу): Моя такса (смеется), в пят­надцать лет слушаются мамочку.

ШТЕФАН (качает головой, выглядит сбитым с толку, испуган­ным, он явно не понимает, что сейчас происходит).

МАТЬ (поворачивается к Штефану, пытается ему объяснить): Слушай! Теперь мы будем обращаться с тобой как с пятнадцати­летним мальчиком.

ШТЕФАН: Почему?

МАТЬ: Ну вот. Ты не слушал. Ты вернешься домой, и я буду обращаться с тобой как с мальчиком от двенадцати до пятнадцати лет. Ты должен будешь во всем меня слушаться, пока тебе само­му не станет тошно. Метод мы сейчас обсуждаем. Мы тебе еще все объясним. Мы будем делать так до тех пор, пока тебе не станет со­всем тошно. Чтобы ты стал самостоятельным, чтобы ты нам дока­зал, что тебе не пятнадцать, а тридцать четыре.

ФРИТЦ СИМОН (Штефану): Вы поняли? Для вас это немного утомительно?

ШТЕФАН: Это тоже связано с болезнью. Когда я буду здоров, я тоже смогу работать.

ФРИТЦ СИМОН: Обдумайте это предложение, обсудите его еще раз. В нем есть и плюсы, и минусы. Существует не один путь, в Рим ведет много дорог. Этот путь не единственный, это я тоже хочу вам сказать. Сказать вам, что этот путь не единственный, вхо­дит в мой информационный долг. Но это тот...

МАТЬ: Это тот. Большое вам спасибо. Это было замечательно, весь этот час, очень, очень хорошо. Мы наверняка воспользуемся этим советом.

102

Если после такого неожиданного предложения клиенты задают вопросы, терапевт должен подробно на них ответить. Это дает возможность повторить и пояснить самые важные моменты. Кроме того, становится видно, как члены семьи поняли задание. Терапевт принимает возражения и использует их для подтверждения изло­женных аргументов. Последний фрагмент показывает, что эта игра в вопросы и ответы (например, в случае Сильвии) помогает принять задание, которое поначалу кажется очень странным.

* * *

Даже если эта интервенция встретила полное согласие со сторо­ны матери, только на следующей сессии можно будет судить, по­действовала ли она как «нарушение», как «инициирование» или не подействовала вовсе.

На следующей встрече мать вошла в кабинет со словами: «Про­изошло чудо!» Разумеется, эта фраза не является доказательством эффективности представленного здесь интервью или предписа­ния, она лишь указывает на то, какие скромные притязания у ма­тери к чуду. Произошло следующее: после сессии семья решила взяться за проект «Под конвоем заботы». Мать горела энтузиазмом и торопила Штефана договориться о дате выписки из общежития. Чем больше родители, главным образом, мать на него нажимали, тем более противоречиво он себя вел.

Когда он бывал вместе с родителями или братьями и сестрой, он впервые за десять лет казался всем «здоровым» (это и было то, что мать назвала «чудом»). Он не демонстрировал ни одного из из­вестных симптомов, не грозил покончить с собой, разговаривал с другими на деловые, несемейные темы и не ссылался на свой ста­тус «больного», чтобы предъявить или отклонить какие-либо тре­бования. Когда он находился с братьями и сестрой, он вел себя как равный среди равных.

После такой перемены в поведении никого уже не удивило, что Штефан отказался переехать домой, чтобы его там баловали (и ограничивали). Вместо этого он сдружился с одной пациенткой и решил поселиться с ней в одной квартире.

Даже если эту непосредственную реакцию на сессию можно рассматривать как «успех» в отношении желаемой цели, нужно четко сказать, что одна такая сессия — это еще не успешная тера­пия в целом.

Даже с системной точки зрения терапевтические чудеса случа­ются редко (если случаются вообще). Хотя, по опыту, такие ради­кальные изменения, как были описаны здесь, вполне могут быть

15- 1757

102

вызваны одной сессией. Но, чтобы закрепить их надолго, семье требуется длительное (по опыту, в течение полутора-двух лет) те­рапевтическое сопровождение; прежде всего, потому что без под­держки извне старые, годами практиковавшиеся правила взаимо­действия и коммуникации берут верх. Семья «забывает», что стала свидетелем подобных «чудес», и снова подчиняется традиционно­му представлению о болезни. В качестве сопровождающего ей ну­жен признанный обществом эксперт, который — некоторым обра­зом в качестве внешней реперной точки — придаст ей уверенности, чтобы семья могла сохранить альтернативные взгляды и подходы. Тогда сессии могут проходить с большими интервалами (от трех до шести месяцев). Главное, чтобы терапевт, как представитель упор­ной надежды на изменение, (хотя бы виртуально) оставался в их распоряжении. Лучше всего на эту роль, наверное, подходят «на­стоящие» психиатры, которые имеют достаточный опыт работы с «сумасшедшими» и которые не позволят коллегам-врачам и мни­мым истинам биологической психиатрии заморочить себе голову.