Глава 11

ИНДУССКОЕ ПРАВО В КОЛОНИАЛЬНОЙ ИНДИИ

Социально-экономические изменения в индийском обществе, явившиеся следствием развития капиталистических от­ношений в колонии, изменения характера государственности страны, подчиненной политическому господству Великобрита­нии, не могли не сказаться на действовавшем и Индии тради­ционном нраве. Вместе с тем традиционные институты индус­ского права не уступили целиком места английскому общему праву, как это ошибочно утверждает В. Кнапп.

Действовавшая в колониальной Индии система права пред­ставляла собой сложное и противоречивое явление. Она отра­жала сложность всей системы общественных отношении в ко­лонии, создания и развития и многоукладной феодальной Ин­дии колониально-капиталистического уклада, представля­ющего собой симбиоз иностранного и местного капитала, про­тиворечивое соединение двух частей: капитализма угнетающей и капитализма угнетенной нации. Процессы развития буржу­азного права в колонии нельзя понять без изучения влияния права метрополии на традиционные, религиозные системы местного права и без оценки попыток колонизаторов упорядо­чить действующее колониальное право, кодифицировать это право и тем самым укрепить особый колониальный правопо­рядок.

Исходя из главной посылки, что колониализм - режим бесправия и произвола, мы не можем между тем отождест­влять этот режим с ликвидацией нрава в колонии вообще. Для удержания своего господства, для сохранения своей вла­сти правящие классы метрополии должны были создать и в колонии аппарат, который объединил бы «в подчинении eму громадное количество людей, подчинил их известным законам правилам». Без более или менее эффективной системы норм права, без определенного правопорядка не может длительное время функционировать ни одно антагонистическое общество, в том числе и общество колониальное.

Развитие капиталистических отношений диктовало и колонии необходимость юридической регламентации, определенной стабилизации и единообразия применения норм права, были призваны не только к защите колониальной капиталистической собственности, охране колониальной сис­темы хозяйства, к поддержанию угодного колонизаторам пра­вопорядка, но и к воспитанию народа колонии в духе «ува­жения» экономических, политических и моральных институ­тов колонизаторов.

Сосредоточение в руках представителей правящих классов метрополии всей полноты власти в колонии создавало возможность для самих колонизаторов обойти закон, нару­шить его. Иное требование к соблюдению законов предъяв­лялось в том случае, если нарушение их затрагивало инте­ресы самих колонизаторов.

В развитии колониальной системы можно выделить два основных этапа, которые определялись особенностями коло­ниальной политики метрополии. На первом этапе, до XIX в, когда основной заботой колонизаторов был беззастенчивый грабеж национальных богатств Индии, а торговля с колонией занимала еще незначительное место, англичане не стремились к созданию более или менее эффективной, упорядоченной правовой системы. Для этого этапа характерно почти безраз­дельное господство внеправовых методов осуществления коло­ниальной политики.

Положение меняется, когда в XIX в. Индия становится не­равноправным торговым «партнером» Великобритании, на­сильственно втягиваемым в мировой капиталистический ры­нок. Колонизаторы начинают искать пути к унификации пра­ва, к его упорядочению, широко внедряя с этой целью нормы английского права в колонию.

В западной буржуазной литературе широко распростране­на апологическая оценка значения и роли привнесения запад­ного нрава в традиционные системы колониальной Индии. Британская юридическая система внесла в право колониаль­ной Индии, как утверждает, например, английский автор О'Молли, два революционных результата: установила принцип равенства всех перед законом и утвердила понятие «по­зитивных прав», которое отсутствовало в колонии. Дискуссии о роли и значении привлечения институтов английского права ведутся и в независимой Индии, В этом отношении весьма характерно столкновение двух точек зрения: С Чоудхури, автора книги «Изучение юридической истории Британской Индии», изданной в Калькутте в 1972 г., автора рецензии на эту книгу, профессора права университета Дели М. П. Джейна. Чоудхури обвиняет английских коло-низаторов в том, что он» сознательно лишили «благ» английского права индийцев, держали их в собственном гетто, чтобы «поддержать свое расовое превосходство » свой особый статус» в завоеванной стране. Джейн, не соглашаясь с ним, подвергает сомнению «благие» результаты распространения английского права в «индийских условиях», приводя в каче­стве примера нашумевшее еще в XVIII в. дело влиятельного брахмана Манда Кумара, который был казнен в 1778 г. на основании применения к нему английского закона о подлоге и то время как он формально не подпадал под действие норм английского права.

Пытается решить эту проблему и В. Д. Денисов, автор кии. ni «Системы права развивающихся стран». Его оценка роли английского права в колониях находится в прямой зависимо­сти от «характера» (хорошего или плохого) или «объема» права метрополии, привнесенного в ту или иную колонию. Распространение английского права на колонии с европейским населением вполном объеме (выделено мной. — Н. К,.) сыграло определенную положительную роль в борьбе за на­циональную независимость, пишет В. Д. Денисов. Но совершенно иное положение сложилось, по его убеждению, в ко­лониях с коренным населением, где колонизаторы применяли «исключительно репрессивные законы, направленные на по­литическое и экономическое порабощение».

С нашей точки зрения, на вопрос о том, являлось ли при­внесение институтов английского права «добром» или «злом» для Индии, нельзя ответить только с позиций самого права. Распространение английского права было частью английской колониальной политики, которая получила выражение в урод­ливом развитии капитализма в Индии. Колониальный режим не только не уничтожил традиционных социальных связей и соответствующих им традиционных социальных форм (касты, общины, большой неразделенной семьи, племенной общности), но в силу Однобокого развития капитализма привел к кон­сервации этих связей. Консервация отсталости, архаических пережитков является «важнейшей органической функцией ко­лониализма».

Застойные социальные формы были питательной средой традиционных норм права. Действие буржуазных правовых норм метрополии (кроме, может быть, норм уголовного пра­ва) не выходило, как правило, за рамки города, который в колонии был анклавным средоточием капиталистических отношений. Деревня оставалась «под покровом обычая», под регулируюшим действием институционно-правового традиционного комплекса, который в разных странах по-разному ^цр успевал приспосабливаться к новым потребностям социального регулирования. Отсюда то несоответствие колониального чакона и обычая, норм буржуазного права метрополии и норм традиционного нрава колонии, «права книжного», «мертвого» и «права живого». Прямым следствием этого несоответствия была неэффективность права метрополии, закона как тако­вого, в традиционной среде, которая в значительной мере была унаследована и независимой Индией.

Сам факт консервации традиционных обычных норм пра­ва придавал этим нормам в глазах людей атрибуты извечно­сти, завершенности, освященности божественным разумом, что в свою очередь, тормозило внесение в сознание масс рационального понимания роли права, закона, своих «пози­тивных прав». Это — общая закономерность развития права всех колониальных стран, в которых многие миллионы людей были насильственно отчуждены от исторического прогресса и лишены элементарных человеческих прав. Вместе с тем для каждого колониального общества характерны свои специфиче­ские пропорции «книжного», «мертвого» и «живого права», своя мера приспособления традиционного права к новым со­временным условиям.

В ряде историко-правовых исследований прямо подчерки­вается регрессивный характер влияния колониальных англий­ских судов, прецедентного права колонии на традиционные нормы индусского права, ортодоксальные, варново-кастовые правила которого были ужесточены колонизаторами. Коло­ниальные суды часто существенно меняли традицию, прида­вая ей сугубо консервативный смысл. Американский индолог Марк Галантер пишет, что в британский период «...правовая система рационализировала запутанность местных обычных кастовых отношений в границах классических индусских правовых концепций, таких, как варна и неприкасаемость». Это обстоятельство подчеркивает и индийский социолог Шри-нивас, утверждая, что «варновая модель» стала более попу­лярна в Британской Индии, чему способствовал ряд факторов: приглашение брахманов-пандитов в колониальные суды, при­менение брахманских кастовых обычаев и норм ко всем инду­сам подъем престижа кастовых садху («святых») и пр.

В колониальной Индии происходил некий искусственный синтез категорий и понятий, заимствованных в занудном буржуазном праве, и норм, принципов, традиций старого индусского права. Этот синтез неизбежно должен был привести к колоссальной путанице в праве, к множеству правовых колли­зий.

Вместе с утверждением роли судебного прецедента как источника права в колониальное право стала внедряться английская доктрина «верховенства права», основанная на том, что нормы права, его принципы открываются судом, решения которого служат лишь их иллюстрацией. Создание прецедентного права определило своеобразное положение закона в пра­вовой системе колонии, характерное как для права буржуаз­ной Англии, так и для англосаксонской системы права в це­лом. Закон, особенно на ранних стадиях колониального гос­подства, уступает первое место среди источников права судеб­ному прецеденту.

При всем удобстве формы прецедентного права оно не могло полностью удовлетворить требования колониальной по­литики. Необходимость в законодательном регулировании, более эффективном и сильнодействующем средстве установ­ления угодных колонизаторам порядков проявилась в Индии раньше и сильнее, чем в самой метрополии. Слишком глубока была пропасть между архаичными нормами действующего в Индии права и требованиями развития капиталистических отношений. Путаница, сложность, непознаваемость этого пра­ва росли с массой судебных прецедентов.

Кодификация действующего в колонии права, проведенная во второй половине XIX в., не смогла ни унифицировать дейст­вующего права в колонии, так как она была неполной, ни су­щественно упростить его. Принятые кодексы и законы по-преж­нему толковались с помощью как судебных прецедентов коло­ниальных судов, так и норм английского «общего права», кото­рое, как пишет Р. Давид, само создавалось «без каких-либо забот о логике».

В правосознании широких трудящихся масс колониальной Индии не произошло сколько-нибудь заметных изменений под влиянием законодательства. Правотворческая практика судов и законодательство, поставленные на службу эксплуатации, несмотря на все старания колонизаторов, в глазах рядового индуса никогда не означали проявлений «разума и свободы», как это имело место на определенном этапе истории буржуаз­ного общества в метрополии, где, как известно, юридическое мировоззрение имело сильное влияние и среди определенной части рабочего класса.

$ 1. КОЛОНИАЛЬНЫЕ СУДЫ И ИНДУССКОЕ ПРАВО

Право английских поселенцев в любых частях света на английское право считалось привилегией английских подданных дарованной им королевской властью. Так как это право должно было выполнять специфические функции в необычных местных условиях, торговым компаниям, действовавшим за пределами Англии, королевскими хартиями даровалось право законодательствовать в отношении британских подданых за границей. Так, па основании хартии Карла II 1668 г. Ост-Инд­ской компании в Бомбее предоставлялось право создавать суды и нормы права, «не противоречащие справедливости и по возможности согласуемые с нормами английского пра­ва». В этих судах вершили суд не профессиональные юри­сты, а служащие Ост-Индской компании, по своему тракту­ющие как нормы английского права, так и принципы справед­ливости. «Правила справедливости и доброй совести, - как отмечал У. С. Саркар, - первоначально означали неограни­ченную власть суда, которая была абсолютно не связана правом» ^.

Первый суд в английской фактории в Индии был создан в Сурате в 1623 г., в 1661 г. был создан суд в Мадрасе, в 1670 г. — в Бомбее. Хартиями королей этим судам предпи­сывалось осуществлять правосудие лишь в отношении англий­ских подданных в Индии по всем гражданским и уголовным делам «согласно законам королевства», но постепенно эти суды втягивали в орбиту своего действия и местных жите­лей. Вместе с английскими судами стали проникать в Индию и нормы английского права.

Несоответствие норм английского гражданского права с существующими в Индии семейными, кастовыми и другими отношениями привело к тому, что при рассмотрении в этих судах споров индусов привлекались и нормы индусского пра­ва. Английские судьи, не знавшие индусского права, первое время прибегали к помощи индусских богословов, пандитов, которые в присутствии их толковали дхармашастры и комментарии к ним, совершая при этом массу подлогов. Уже в это время в колониальных судах возникла проблема признания отчисленных обычаев, варьирующихся в Индии от места к месту, от касты к касте и пр. В судах Бомбея установилась практика отсылки дел, касающихся индусов, к индийским торговцам или в касты.

Размеры злоупотреблений служащих компании, далеко не полностью выявленные парламентским комитетом, превзо­шли все предположения. Парламентский комитет разбирал вопрос о злоупотреблениях первого английского губернатора в Индии — Клайва. Представляя палате общин доклад коми­тета, его председатель Бургойп сказал, что этот доклад со­держит «перечень преступлений, которые потрясают человече­ское сознание». Другой член палаты общин Вильям Мередит заявил, что «сравнение с другими тираниями не даст никако­го представления об английской тирании в Бенгалив». Его предостережения парламенту, что «оправдание прошлого даст санкнпю дальнейшим злоупотреблениям» в колонии, оказа­лись пророческими. Клайв был оправдан на том основании, что оказал «большие и похвальные услуги» своей стране, а преемник Клайва Гастингс вскоре также оказался на скамье подсудимых.

В свете злоупотреблений, выявленных комитетом, парла­мент не мог оставить все дела управления в Индии в прежнем виде. Первым парламентским актом об управлении Индии стал Закон 1773 г. Этим актом было предусмотрено созда­ние в Индии Высшего суда (Supreme court), первого коло­ниального суда, который формально был отделен от исполнительной власти в колонии. Высший суд наделялся граждан­ской, уголовной, адмиралтейской юрисдикцией. Он выступал и в качестве суда справедливости. Главный судья и другие судьи, так же как генерал-губернатор и члены его совета, имели право выступать как судьи мировой юстиции, они упол­номочивались созывать и четвертные сессии. Те, кому пред­стояло толковать положения Закона 1773 г., встали прежде всего перед вопросом, кто и при каких обстоятельствах подпадает под юрисдикцию Высшего суда, а следовательно, и каким правом должен руководствоваться этот суд в своей деятельности?

В акте указывались различные категории населении Индии: «жители Калькутты», «британские подданные», «лица, находящиеся на службе компании», и «жители Индии в про­винциях». Так, в ст. XIV Закона 1773 г. говорилось о том, что юрисдикция Высшего суда может распространяться «на всех британских подданных», которые проживают в Бенгалии, Бихаре или Ориссе, на всякое лицо, находящееся «прямо или косвенно на службе компании» или «под ее защитой».

Вопрос о том, кого следует считать «британским поддан­ным», всех жителей Бенгалии, Бихара и Ориссы пли только тех. кто был родом из Великобритании, выходил далеко за рамки простого выявления юрисдикции Высшего суда, при­обретал большой политический смысл, так как затрагивал вопрос о территориальных притязаниях компании в Индии как политического суверена. Со всей остротой вставал вопрос и о разграничении компетенции Высшего суда и судов Ост-Индской компании, созданных ранее в Индии.

Толкуя содержание Закона 1773 г., английские юристы ч в последующие десятилетия не пришли к единому мнению относительно того, кого же имел в виду законодатель под «британским подданным», а следовательно, и каким правом должен был руководствоваться Высший суд. Судьи в Индия весьма широко толковали понятие «британский подданный», включая в это понятие и местное население. Прямая узурпа­ция судебных функций в отношении местного населения Выс­шим судом привела к возникновению громких судебных про­цессов. Одним из таких процессов был процесс по делу Нанда Кумара.

Нанда Кумар, влиятельный брахман при дворе наваба Бенгалии был обвинен в 1775 г., после того как он сам выдви­нул обвинение против генерал-губернатора и получении круп­ной взятки за назначение опекуна к малолетнему навабу Бенгални, в подлоге, якобы совершенном им шесть лет назад, ¹¹ на основании английского закона о подлоге 1729 г., влекущего смертную казнь за подделку денежных документов, был осужден и казнен. Если бы даже совершение подлога Кумаром было доказано, он в 1770 г. не был ни «британским под­данным», ни «жителем Калькутты» и, следовательно, должен был привлекаться к ответственности в местном суде — фоуджари адалат, а не в Высшем суде, который в 1770 г. не был Даже создан.

Отстаивая впоследствии правомерность своего решения английском парламенте, главный судья Высшего суда Импи раскрыл свое, весьма широкое понимание действия английского права в колонии. Когда король вводит свое право на завоеванной территории, утверждал он, «все уголовные законы, которые действуют в это время к королевстве Велико­британии, становятся законами колонии».

Осуждение Нанда Кумара, которое явилось показателем прямой узурпации колонизаторами судебной власти в отно­шении местного населения в Индии, как и вся администра­тивная деятельность Гастингса, вызвали ряд противоречивых оценок в английской литературе. Отвлекаясь и от последующего законодательства, и от фактической стороны деятель­ности Высшего суда в Калькутте, некоторые авторы пытаются представить Закон 1773 г. важной вехой на пути установления «господства права» в Индии, а судебный процесс и казнь Нанда Кумара — «первой победой Высшего суда над органа­ми исполнительной власти», началом «новой эры, в которой богатый и бедный, брахман и шудра, управляющий и подчи­ненный — все были равны перед законом».

К числу «высочайших достоинств» администрации Га­стингса английский автор А. Кент относит установление в Индии «судов гражданской и уголовной юрисдикции и при­знанно авторитета норм индусского и мусульманского пра­ва», методы же, «несовместимые с высочайшими принципами справедливости», принципами, которыми якобы Гастингс «руководствовался в нормальных условиях», были лишь «следствием обстоятельств и ошибок генерал-губернатора». Новая комиссия палаты общин, созданная для рассмот­рения деятельности администрации компании в 1782 г. под председательством Э. Барка, нашла Ост-Индскую компанию «полностью коррумпированной и извратившей свои цели, как политические, так и коммерческие», а «страну - доведенной до состояния нищеты, упадка и вымирания...». В докладе комиссии подчеркивалось беззаконие, процветающее в судах компании, в которых судьи, покупавшие свои должности, были «абсолютными и полными хозяевами».

Гастингс и Импи обвинялись в ряде тяжких преступлении, мошеннических контрактах, взяточничестве, произволе. Про­цедура импичмента против Гастингса была начата в 1788 г. и закончилась его полным оправданием в 1795 г. вылившись в демонстрацию «человеколюбивых чувств и упражнений в обличениях»

В 1781 г, были приняты поправки к Закону 1773 г., кото­рые фактически перечеркнули его основной смысл, сняв с повестки дня вопрос об установлении контроля над деятельностью судов компании. Согласно Закону 1781 г. суды компании получили законодательное признание. Было определено также, что ни генерал-губернатор, ни члены его совета в Индии не будут подпадать под юрисдикцию Высшего суда в Индии и из сферы деятельности этого суда были исключены все дела, касающиеся налогов.

Окончились полным провалом попытки хотя бы формаль­но отделить колониальную администрацию от судов в Индии. После введения сулои компании в Бомбее в 1799 г. и в Мадр­асе в 1802 г., а также создания вслед за Высшим судом Калькутте Высшего суда в Мадрасе в 1801 г. и в Бомбее 1823 г. двойная система судов утвердилась во всех англий­ских колониальных владениях в Индии.

Беззаконие и произвол, являющиеся прямым следствием неопределенности юрисдикции как королевских судов (преж­де всего Высшего суда в Калькутте), так и судов Ост-Инд­ской компании, стали одним из главных аргументов сторонников принятия новой хартии об управлении Ост-Индской компании в Индии в 1833 г. Это обстоятельство было названо на одном из заседаний палаты общий со ссылкой на главного судью Высшего суда в Калькутте Э. Ройана главной причиной «постоянно возникающих трудностей и несправедливостей в колонии».

Критикуя судебную систему колонии с позиции защиты «прав соотечественников, которые в «одном случае подсудны коронному суду, в другом - суду Ост-Индской компании, в третьем - и тому и другому вместе», Ч. Меткаф, будущий генерал-губернатор в Индии, говорил в 1829 г. о том, что эта система «создает величайшую несправедливость и произвол, является злом, настоятельно требующим мер, которые следует искать или в полном ограничении деятельности королевских судов в пользу местных органов... пли в слиянии этих судов с местными судами (судами Ост-Индской компании. — Н.К.) »

Новые изменения в судебной системе колонии произошли, однако, лишь во второй половине XIX в. На основании Акта об Индийских Высоких судах 1861 г. были уничтожены суды компании (садр дивани адалат и садр низамат адалат), а их юрисдикция вместе с юрисдикцией прежних коронных Высших судов передана новым королевским Высоким судам (High Создание единых Высоких судов, обладающих правами высших апелляционных инстанций, не привело к упорядочению действующего права в колонии. Колониальные власти в Индии неоднократно возвращались к вопросу о применении норм индусского права в колониальных судах. Новые Высокие суды в своей деятельности во всех спорных вопросах должны были отдавать предпочтение нормам, применявшимся ранее в Выс­ших судах, т. е. нормам английского права. Об особой юрис­дикции Высоких судов Бенгалки, Мадраса и Бомбея по рас­смотрению дел на основе норм индусского права говорилось, например, в ст. 18 королевской хартии 1862 г. и ст. 19 хартии 1865 г. В хартиях повторялась, как правило, общая формула, нашедшая ранее отражение и в парламентских актах и в по­становлениях колониальной администрации, что при рассмот­рении дел в колониальных судах должны применяться нормы права, содержащиеся в подобных актах или постановлениях; в случае отсутствия таковых - обычаи той местности, где тяжба возникла, а при отсутствии достаточной ясности в от­ношении действующего обычая должны применяться нормы персонального права ответчика; наконец, в случае отсутствия норм персонального права и обычая тяжбы должны рассмат­риваться только на основании «принципов правосудия, спра­ведливости и доброй совести».

Королевские хартии 1862 и 1865 гг. послужили основанием для целой серии актов генерал-губернатора в законодатель­ном совете Индии, очерчивающих круг институтов индусского права, которые должны были применяться в индийских судах. К их числу относились наследование имущества, специальная собственность женщин — «стридхана», брак, развод, приданое, усыновление, опека, совершеннолетие, подарок, отдельные ре­лигиозные институты.

Перечень этих институтов был сужен по сравнению с пе­речнем, содержащимся в ранее принятых парламентских ак­тах, что явилось следствием кодификационных работ, пред­принятых во второй половине XIX в. Он определялся полити­кой, получившей название в английской литературе политики «религиозного нейтралитета». Перечисленные вопросы пер­сонального права индусов были отнесены англичанами к сфере религии. Истинный смысл этой политики, проведение которой было начато чиновниками Ост-Индской компании, так расшифровывался в английской литературе: «Политика религиозного нейтралитета была связана с основными целя­ми Ост-Индской компании. Директора не считали возможным рисковать своими дивидендами и позициями путем действий, которые могли привести к мятежу или восстанию, или к радикальным изменениям в привычках положении людей, от которых проистекало их богатство». Теми же соображениями диктовалось и отношение колониаль­ных судов к индусским религиозным учреждениям.

Политика «религиозного нейтралитета» - колониальная политика, подчиненная целям и задачам колонизаторов. Ее целенаправленность можно выявить из характера судебных исков, связанных с деятельностью индусских религиозных учреждений, которые могли рассматриваться в гражданских колониальных судах. Это — споры по поводу права отдельных лиц делать пожертвования индусским храмам; иски по поводу «права перемещения объектов богослужения», «неоправдан­ных изменений религиозного характера храма или его инсти­тутов»; иски, основанные на притязаниях отдельных лиц уп­равлять «собственностью богов», определять объекты рели­гиозного почитания; и пеки, связанные с определенными ог­раничениями прав верующих; «нрава вхождения в индусские храмы, принадлежащие определенной религиозной общи не, проведения некоторых религиозных ритуалов пилигримами, прав религиозных процессий».

Характер исков свидетельствует о том, что в колониаль­ных судах принимались к производству прежде всего те дела, связанные с деятельностью религиозных учреждений, в кото­рых так или иначе затрагивались интересы собственности от­дельных лиц. Управители «собственности индусских богов», индусских религиозных школ (матхов), пользующиеся рели­гиозными пожертвованиями, находились на положении, сходном с положением доверительных собственников. Любая Угроза источникам их обогащения вызывала бурное сопротив­ление, которое не могло игнорироваться в колониальных судах.

Институт частной собственности, «святая святых» буржуаз­ного права, вторгшийся в традиционные рамки индусского права, ломавший их изнутри, сметал на своем пути религиоз­ные предрассудки. Эти вопросы, как пишет Тревельян, реша­лись в судах даже если они были сопряжены с вторжением в религиозные обычаи и ритуалы».

В то же время колониальные суды во главе с судебным комитетом Тайного совета проводили политику кастового разобщения индусов, всемерно поддерживали институт «неприкасаемости». Они в этом случае исходили из религиозно-ортодоксального взгляда на касту и ее место в иерархической «священной структуре индуизма», на особое положение «внекастовых индусов», бойкот и преследование которых за нарушение предписываемых обычаем кастовых привилегий и ограничений неизменно поддерживались судами. Весьма показательно в этом отношении дело, рассмотренное в 1908 г. судебным комитетом Тайного совета о запрещении касте шанаров пользоваться индусскими храмами. После тщательной про­верки их социального статуса лорды судебного комитета пришли к заключению, что положение шанаров «по обшей социальной оценке приблизительно равно» положению других «нечистых каст, которым, несомненно, запрещается пользо­ваться индусскими храмами», и что «допущение их в храмы явилось бы нарушением религиозных принципов индусского богослужения Шиве и оскорбляло бы чувства и обычаи верующи.х индусов».

Каста признавалась юридическим лицом, могущим возбуж­дать иски и отвечать по искам, приобретать, иметь собствен­ность и управлять ею. Более того, каста располагала властью создавать правила поведения для своих членов в пределах внутрикастовой автономии и внутрикастовых отношений. Ка­стовые панчаяты могли, например, запретить своим членам носить европейскую одежду, выезжать за границу (пересе­кать море), бойкотировать тех, кто вопреки правилам и обычаям касты общался с. «неприкасаемыми» и пр. Вопросы, касающиеся управления касты, почестей и привилегии ее верхушки, также находились вне компетенции общеграждан­ских судов.

Целенаправленная политика колониальных судов, неиз­менно отстаивавших запрещение «неприкасаемым» входить в нндусские храмы, пользоваться общими водоемами и пр., вызывала резкий протест передовых индийцев и прежде всего созданной при непосредственном участии М. Ганди в 1933 г. «Всеиндийской лиги борьбы против неприкасаемости». Одним из требований этой лиги, переименованной впоследствии по предложению М. Ганди в «Союз служителей хариджан», стало требование ликвидации официального признания «не­прикасаемости» в колониальных судах. В колониальную леги­слатуру был внесен билль 1933 г., запрещающий судам при­знавать «неприкасаемость», но билль был провален".

В одном ряду с судебными решениями, касающимися дея­тельности религиозных индусских учреждений, стоят судеб­ные прецеденты о внутрикастовых спорах. Колониальные су­ды оберегали и увековечивали кастовый строй. Кастовые различия и кастовые противоречия, препятствовавшие единству в национально-освободительной борьбе, служили в конечноМ счете укреплению позиций колонизаторов в Индии. Общее правило, выработанное в колониальных судах, сводилось к тому, что внутрикастовые споры не подлежат рассмотрению рудах, если они не затрагивают прав собственности. Потеря определенных социальных прав членом касты, явившаяся следствием исключения из нее, не становилась основанием для вмешательства гражданских судов. Так, суд не имел права пересматривать решения панчаята касты относительно изгнания или осуждения отдельных ее членов. Жалобы по внутрикастовым спорам стали приниматься в колониальных cyдax только в том случае, если решение панчаята противо­речило «доброй совести», было основано на «ошибочных убеждениях», прямо противоречило правилам или обычаям касты или «естественной справедливости», например, если исключенный из касты не был выслушан панчаятом. Эти ре­шения, носящие характер благотворительного жеста, не мог­ли подорвать внутрикастовую иерархию, традиционные фор­мы внутри кастовых отношений. Требование «естественной справедливости» предполагало действие панчаята, соответст­вующее «доброй совести» последнего. В понятие «доброй со­вести» вкладывалось конкретное внутрикастовое содержание. Панчаят не должен был нарушать кастовых требовании «доб­рой совести». Если эти требования были соблюдены, суд должен был прийти к выводу, что каста действовала в пре­делах власти, предоставленной «частному суду», в полномо­чия которого общие суды не имели права вторгаться. Коло­ниальные суды принимали к рассмотрению жалобы исклю­ченных из каст, если при этом ущемлялись их имуществен­ные права. Суды рассматривали также иски о возмещении убытков, явившихся следствием потерн кастового статуса, в частности убытков, связанных с исковыми требованиями к исключенному из касты, действовавшего в интересах касты. Применяя нормы традиционного индусского права, коло­ниальные суды модифицировали его, приспосабливая к изме­нениям социально-экономических отношений в колонии, к своим колониальным потребностям и интересам.

В индийской литературе существуют две взаимоисключа­ющие с первого взгляда точки зрения по поводу «эффекта Действия судебных решений иностранных судов на индусское право». Согласно одной из них этот эффект заключается во введении в индусское право «многих европейских принципов и идей, затрагивающих социальные и религиозные институ­ты»? Согласно другой — «естественный рост индусского права был приостановлен в английских судах, результатом чего было определенное «устарение» индусского права.

К несчастью, — пишет Гаджендрагадкар,— процесс прогрес­сивного приспособления, живая линия развития индусского нрава... были приостановлены в период британского правле­ния. Век комментаторов кончился, а век демократических законодателей еще не наступил, и таким образом во многих отношениях индусское право устарело».

Одна точка зрения не противоречит между тем другой. Эклектический процесс приспособления норм традиционного права к нуждам колониальной политики нашел выражение как но внедрении некоторых «европейских принципов и идей», так и в закреплении архаических норм права, их «ужесточен». «О регрессе в нраве, — как правильно пишет Н. Неновски, — можно говорить и с точки зрения отдельных правовых институтов данной правовой системы».

Судебный прецедент был весьма гибким средством в ру­ках колониальных судов для создания фактически новой си­стемы англо-индусского права. Правовая норма, созданная судебной практикой, не имела такого авторитета, как норма дхармашастр. Она была достаточно непрочной, ее можно было обойти или изменить в связи с рассмотренном нового дела. Колониальные суды, присвоившие право толковать нор­мы индусского права, даже не ссылались, как правило, на сами дхармашастры, оперируя в лучшем случае комментария­ми к ним. Многие нормы прецедентного англо-индусского пра­ва, основанные на прямом игнорировании предписаний шастр, на непонимании значения их текстов, можно назвать индус­скими только со ссылкой на принцип communis error Tacit jus (общая ошибка в праве может служить основанием права).

Облекая в «индусские одежды» плоды своего творчества, судьи широко апеллировали и к принципу factum valet (целе­сообразности). Этот принцип применялся как в том случае, когда принимались решения, противоречащие моральным и религиозным предписаниям шастр пли местным обычаям, а также когда аннулировались такие нормы индусского пра­ва, которые находились в полном соответствии с предписа­ниями шастр или обычного права.

В колониальных судах широко применялся и принцип ана­логии права. Он использовался всякий раз, когда вводились нормы английского права для регулирования отношений, не предусмотренных индусским правом. В 1872 г. судебный ко­митет Тайного совета указывал, что суд должен прибегать к аналогии «не только с точки зрения решения конкретного дела, но и в интересах права как науки». Колониальными судами была выработана доктрина обращения к «гению, духу индусского права», на основании которой суды выносили ре­шения, находящиеся в соответствии с «объективными обстоя­тельствами и общими принципами права».

Согласно строгой теории индусского права школы Митакшары большая неразделенная индусская семья не отвечала своей собственностью за долги се членов. Британский суд внес линованию, которая существенно изменила концепцию собст­венности Митакшары. Согласно этой инновации «священный долг» сына возместить требования кредиторов отца был пере­веден в ранг правовой обязанности, и таким образом вся семья отвечала своей общей собственностью за долги отца, если они не были «аморальны».

Ограничения внутриготровых браков носили рекоменда­тельный характер в индусском праве, в колониальных судах им был придан обязательный, правовой смысл. Вопреки суще­ствующим среди ряда каст обычаям, брахманская модель «священного, нерасторжимого» брака была перенесена коло­ниальными судами на всех индусов.

Созданные в самой метрополии многочисленные правовые фикции и в колонии были призваны играть свою идеологиче­скую служебную роль. Как некогда в феодальной Англии со­здание судами канцлера новых норм права обосновывалось «справедливостью и доброй совестью», ибо, как утверждалось в этих судах, «применять несовершенное право - значило вступать в противоречие с совестью», так и в Индии измене­ния в индусском праве обосновывались «справедливостью и доброй совестью», под которой чаще всего подразумевалась капиталистическая выгода, непосредственный интерес коло­ниального чиновника.

Использование судебного прецедента в качестве средства приспособления норм индусского права к новым условиям крайне усложнило эту персональную систему права. Доктри­на прецедента (stare decisos), для того чтобы быть в какой-то мере эффективной, требовала централизации правосудия, которого не существовало в колониальной Индии. Деятель­ность судебного комитета Тайного совета, на протяжении мно­гих десятилетий демонстрировавшего приверженность к реак­ционным традициям, не могла служить эффективным средством ни для унификации права, действующего в колонии, ни для его согласования и упрощения. Судебный комитет не при­нимал к производству всех спорных дел, поступающих к нему из колоний, рассматривая лишь те из них, в которых так или иначе была заинтересована корона. Решения судебного комитета формально не имели силы в индийских княжествах до тех пор, пока суды княжеств не придавали им юридическую силу.

Индусское право должно было корректироваться норма­ми английского права со всей их косностью, искусственностью, историческими заблуждениями, теми нормами права, которые, по словам Ф. Энгельса, выражали «экономические отношения капиталистического общества на варварски-феодальном на­речии, которое столько же соответствует выражаемому им предмету, сколько английская орфография английскому про­изношению»¹³.

Результатом столкновения индусского и английского права явилось рождение системы англо-индусского права, которая была охарактеризована Д. Деррсттом следующими словами. «Обремененная двусмысленными правилами, нормами, кото­рые не действуют, принципами, которые не направляют, осно­ванная на источниках, .которым можно следовать по произ­вольному выбору, правилами толкования, которые столь же неопределенны, как те источники, которые они должны разъ­яснять, эта система, если она заслуживает такого названия, не похожа ни на одну действующую систему права»⁴⁴.

$ 2. МОДИФИКАЦИЯ ИНДУССКОГО ПРАВА

ПОД ВЛИЯНИЕМ КОЛОНИАЛЬНОГО

ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВА

Если до второй половины XIX в. основным средством модификации индусского права, приспособления его норм к новым условиям, был судебный прецедент, то во второй по­ловине XIX в. в сферу действия персональной системы права стал вторгаться закон. С середины XIX в., после избиратель­ной реформы 1832 г., резко возрастает законодательная дея­тельность парламента и в самой метрополии. С помощью та­кого «эффективного и сильнодействующего средства, как за­кон, английская буржуазия закрепляет свои политические и экономические завоевания». Этими же причинами в конеч­ном счете диктовалось усиление законодательной деятельно­сти колониальной администрации и в Индии. Другая, бли­жайшая причина заключалась в крайней сложности, несогла­сованности права в колонии, которая превзошла, благодаря бесконтрольной деятельности судов компании, отсутствию централизации судебной системы колонии, даже правовую систему метрополии.

О несогласованности норм права, действующих в колонии, свидетельствуют многочисленные публикации судебных реше­ний, к которым должны прибегать колониальные суды. Публикация эта была начата со времени непосредственного пере­хода судов Садр дивани к Ост-Индской компании. Первые публикации носили частный характер, как например сборни­ки судебных решений, составленные одним из служащих компании Макнагтеном. Он попытался создать и обобщаю­щую работу по практике судов Садр дивани в Калькутте.

С 1836 г. в Лондоне стали издаваться составленные Му­ром сборники решений судебного комитета Тайного совета по жалобам, поступившим из Индии", а с 1868г. была начата официальная публикация таких судебных решений¹⁸. Попытка упорядочить поток многочисленных публикаций привела к со­зданию единообразных сборников прецедентов Высоких судов в Индии, которые стали издаваться с 1862 г. Эти официаль­ные издания сопровождались и рядом частных изданий. Офи­циальные сборники судебных решений Высоких судов с 1876 г. стали называться «Индийскими сборниками судебных преце­дентов», выпускавшимися по сериям, включающим решения того или иного Высокого суда.

До 1833 г. в самой Индии отсутствовал орган, наделен­ный правом издавать законы (акты). Королевскими хартиями и парламентскими актами генерал-губернатору н совету в Калькутте предоставлялось право издавать лишь постанов­ления, действующие на территории президент™. В 1793 г. эти постановления были консолидированы. По мере присо­единения новых территорий, таких, как Пенджаб, Синд и другие, постановления «генерал-губернатора в совете» стали распространяться и на эти территории. Колониальными вла­стями на местах, губернаторами президенций, уполномоченны­ми провинций также издавались постановления, иногда с со­гласия генерал-губернатора Калькутты, иногда без такового, что и послужило впоследствии основанием для оспаривания их законности.

1833 год считается в английской буржуазной литературе годом зарождения в Индии колониальной легислатуры, а За­кон об управлении Индией 1833 г. некоторыми зарубежными историками считается «отправным пунктом той единой системы права и правосудия, которая находится среди высочайших вкладов Англии в Индии».

На основании Закона об управлении Индией 1833 г. совет при генерал-губернаторе был дополнен четвертым юри­дическим советником, принимавшим вначале участие только в тех его заседаниях, которые созывались для решения право­вых вопросов. Генерал-губернатор в совете получил право на основании ст. XIII Закона 1833 г. принимать законы и по­становления «для всего населения» (англичан, проживающих в колонии, местных жителей, служащих компании, иностран­цев) и «для всех судов» - - учреждены ли они королевской хартией или созданы иным путем, «для всех мест и в отно­шении любых вопросов... кроме специально перечисленных в самом акте». Этого права в целях централизации управле­ния лишались с 1833 г. власти Бомбея и Мадраса, что вызва­ло резкие протесты с их стороны.

Весьма примечательно, что из сферы законодательных пол­номочий генерал-губернатора в совете изымалось законода­тельство, отменяющее, изменяющее или приостанавливающее действующие в колонии «акты, изданные с целью наказания мятежников или дезертиров» (офицеров и солдат, находящих­ся на службе короны и компании), а также законодательст­во, «затрагивающее прерогативу короны или власть парла­мента...» Эта статья находилась в полном соответствии с анг­лийской правовой доктриной относительно ценности для всей империи законодательства парламента метрополии по любому вопросу, выраженной А. Кейтом в такой форме: «...не может быть поставлен вопрос о незаконности акта имперского пар­ламента. Его законодательная власть является неограничен­ной и его постановления должны быть в силе в каждом суде доминиона, владения или протектората, поскольку они из­даны применительно к этим территориям».

Из этого положения вытекало и главное ограничение пол­номочий законодательных органов Индии (как и других ко­лоний), сформулированное впоследствии в Акте о действительности колониальных законов 1865 г., согласно которому колониальные законы считались недействительными, если они противоречили актам английского парламента, действие ко­торых было распространено на колонию, или приказам и по­становлениям, изданным на основе этих актов и имевшим в колонии силу и действие таких актов. Акты, принимаемые генерал-губернатором в совете на основании Закона 1833 г., с этого времени стали отличаться от его постановлений, но­сивших подзаконный характер.

Новым Законом 1853 г. в колонии было создано некое подобие законодательного совета, в который вошли лишь англичане, представители президенций и отдельных провин­ций Индии, назначаемые губернаторами, наряду с предста­вителями Высшего суда в Калькутте. Робкие попытки этого расширенного совета занять независимое положение при ге­нерал-губернаторе лорде Дальхузи (1848-1856), встретили резкое осуждение его преемника лорда Каннннга (1856--1862), который писал в одном из своих донесений в Лондон, что новый состав совета, призванный быть работающим уч­реждением, пытается присвоить себе функции парламента и тем самым «чинит препятствия и создает промедления» в ра­боте колониальной администрации.

Изменения законодательных полномочий колониальной администрации произошли после перехода власти в колонии непосредственно в руки английской короны. Акт об индий­ских советах, принятый английским парламентом в 1861 г., вновь предоставил «губернаторам в совете» Мадраса и Бом­бея право принимать законы для своих территорий. Это пра­во в 1862 г. было получено «лейтенант-губернатором в сове­те» Бенгалии, в 1886 г. «лейтенант-губернатором в совете» Северо-Западной провинции, в 1897 г. «лейтенант-губернато­ром в совете» Пенджаба и др. В чрезвычайных случаях ге­нерал-губернаторы, губернаторы и лейтенант-губернаторы могли издавать приказы и постановления без согласия своих советов.

Во всех актах английского парламента, как и в других документах этого периода, касающихся законодательных прав колониальной администрации, своеобразным лейтмоти­вом звучит требование «уважать» «глубоко укоренившиеся чувства», «специфические обычаи и обыкновения», «религиоз­ные верования» местного населения. Так, ст. 3 Закона 1833 г. предписывалось «должное уважение» к «законам, чувствам, специфическим обычаям местного населения». Закон 1861 г. запретил без предварительной санкции генерал-губернатора членам совета вносить любое предложение, касающееся «религии и религиозных обрядов и обычаев всех... подданных в Индии».

Все эти положения были типичным приемом идеолого - воспитательной деятельности колонизаторов, направленной обработки общественного мнения, путем внушения мысли о патерналистских целях колониальных властей, охраняющих духовные ценности» индийского народа. Там, где они считали необходимым, колониальные власти, вопреки официальным заверениям, широко вторгались в деятельность индусских храмов, пользовались их доходами, облагали на­логами пилигримов и пр. В 1833 г., например, мадрасское колониальное правительство докладывало, что «не меньше 7600 индусских храмов управлялось непосредственно коло­ниальными чиновниками».

Вместе с тем эти положения выражали и общую линию колониальной политики, консервации предрассудков и суеве­рий в стране, которая почти безраздельно господствовала вплоть до второй четверти XIX в. Прямым следствием этой политики было то, что закон не мог вторгаться в пределы ограниченной сферы действия индусского права.

Развитие капиталистических отношений в Индии привело к изменению оценок роли закона в колониальной системе права. Вместе с призывами к «всемерному уважению рели­гиозных чувств и обычаев» все чаще в речах и документах стали звучать требования ликвидации «варварских обычаев», «улучшения морали туземцев».

В смене этих установок важная роль принадлежала индий­ским просветителям. Просветительство, совпавшее в, Индии с религиозной реформацией, где просветительские идеи в течение всего XIX в. выступали в религиозной оболочке, было проявлением формирования в колонии буржуазной идео­логии, того переворота «в воззрениях и представлениях лю­дей, а значит и в их религиозных представлениях», который является следствием развития капитализма. Направленное проникновение западных идей и представлений находилось и в общем русле новой политики колонизаторов, преследующей своей целью создание в колонии англофильски настроенной, образованной прослойки индийцев, па которую могла бы опе­реться колониальная администрация.

Начало религиозной реформации, оживление философской мысли в колониальной Индии XIX в., было связано с именем Раммохана Рая (1772—1833). Рай требовал ликвидации ка­стового строя, в котором он видел главную причину застоя в общественной жизни Индии, демократизации общественной и политической жизни страны, ликвидации засилья жрецов. Критикуя религиозные догматы прошлого, он выступал против изуверских обычаев, таких, как человеческие жертвоприно­шения.

Органической частью религиозной реформации Раммохана Рая и его последователен было требование пересмотра традиционных норм брачно-семейного права: повышения мини­мального возраста вступающих в брак, снятия запретов на повторные браки вдов, разрешения браков лиц, принадлежащих к разным кастам, запрещения многоженства и пр. рай утверждал, что обычай может иметь правовую силу только в том случае, если он не наносит вреда обществу и н противоречит разуму.

Вслед за Раем его последователи в созданном им в 1828 г. обществе «Брахмо-самадж» («Общество поклонения Брахма­ну») начали выступать с широкими требованиями равнопра­вия женщин, предоставления им права на образование. Эти же идеи проповедовались реформаторами-просветителями 60—80-х годов, такими, как Рамакришна, Даянанда Сарасвати, основавшим в 1875 г. общество «Арья-самадж» («Обще­ство просвещения»). Еще в 1850 г. пандитом Вишну Шастри была создана специальная ассоциация, выступающая за раз­решение повторных браков индусских вдов. Деятельность индийских просветителей привела в колониальной Индии к некоторым практическим результатам, первым из которых было законодательное запрещение сати, обычая самоубийства вдов.

Законодательное вмешательство в практику сати было предпринято еще в XVI в., когда правитель Могольской Индии Акбар целой серией указов запретил самоубийство вдов. Эти указы бесспорно возымели свое действие. По свидетельству итальянского путешественника Пьетро Делла Балле, прибыв­шего в Сурат в 1623 г., сати стал редким явлением в Ауде и Сурате. Однако позднее этот обычай приобрел широкое распространение в колониальной Бенгалии. Глубокие причины возрождения этого изуверского обычая следует, видимо, искать в общем ухудшении экономического положения индий­ских крестьян в колониальной Бенгалии. Вспышки мракобесия являются часто следствием усиления социального гнета под влиянием иноземного завоевания.

Английские колониальные власти, столкнувшись с этой изуверской практикой, противоречащей, казалось бы, их хри­стианской морали, долго относились к ней с завидным терпе­нием. В период правления генерал-губернатора лорда Уэлзли (1798-1805) этот вопрос рассматривался судьями Садр низамат адалата, которые высказались против запрещения сати. Судом, правда, было вынесено особое решение, которое в 1813 г. было включено в циркуляр, направленный в судебные органы, что самосожжение может быть произведено лишь с разрешения магистрата или полицейских органов и только в присутствии их представителей.

Эти предписания были направлены против тех, кто принуждал к самосожжению вдо­ву, как правило, против родственников ее мужа. Циркуляром запрещалось самосожжение девочек до 16 лет, беременных женщин, женщин, находящихся под действием наркотиков. Присутствие полицейского инспектора было необходимо, как указывалось в циркуляре, чтобы «все было в порядке».

Циркуляр имел самые печальные последствия. В 1818 г. один из колониальных чиновников О'Клей, коллектор округа Хугли, писал: «Полицейские теперь должны вмешиваться в процесс самосожжения, чтобы определить, совершается ли сати в соответствии с предписаниями шастр, что освобожда­ло участников сати от наказания. Это явилось прямым одоб­рением правительства сати. И неудивительно, что после та­кого одобрения число случаев сатн удвоилось».

Если бы не настоятельные требования самих индусов, ко­лонизаторы могли бы еще долго мериться с этой изуверской практикой. Генерал-губернатор Бентинк, с именем которого в английской исторической литературе и связывается начало процесса «исправления морали туземцев», называл Раммохана Рая «пламенным поборником уничтожения сати и всех других предрассудков и продажных прививок на индусской религии», признавая, что колониальная администрация «лишь следовала ... за потоком общественного мнения, долго ниспа­дающего в одном направлении». Сам Бентинк боялся за­прещением сати спровоцировать взрыв накопившегося недо­вольства в бенгальской армии, первопричины которого были далеки от религии. В 1828 г. сати было запрещено постанов­лением генерал-губернатора в Бенгалии, годом позже такие постановления были приняты правительствами Мадраса и Бомбея.

Другие требования индийских просветителей не сразу на­шли свое законодательное закрепление. Закон о повторном браке индусских вдов был принят лишь в 1856 г. Вторич­ный брак вдовы влек за собой потерю ее права наследовать имущество умершего мужа. Это положение древнеиндусского права, которое создавало серьезные препятствия к повторно­му браку, было закреплено и в Законе 1856 г. Так, согласно ст. 2 Акта 1856 г. «права вдовы на собственность умершего супруга прекращались в силу ее повторного брака...» Она лишалась права на содержание « наследование не только после умершего мужа, но и после его «преемников по мужской линии», а также на какое-либо имущество «по завещательному распоряжению, касающемуся ее», если со стороны умершего мужа не было при его жизни выражено согласие на повторный брак.

Статья 3 Акта 1856 .г. предусматривала в случае повторного брака вдовы установление судом опеки над несовершеннолетними детьми «по просьбе отца или деда, матери или отца матери или « другого мужчины, родственника умершего», назначая такую опеку, согласно закону «должен был руководствоваться нормами права и обычаями, находящимися в силе, касающимися опекунства над детьми, которые не имеют ни отца, ни матери». Вдова, вступившая в повторный брак, могла стать опекуном своих детей только в силу заве­щательного распоряжения умершего мужа.

Первые законодательные ограничения браков несовершеннолетних нашли свое закрепление в ст. 375 Уголовного кодекса Индии 1862 г., в котором прямо не запрещались такие браки, но половое сношение с женщиной, не достигшей 10-летнего возраста, рассматривалось, как изнасилование. В 1925 г. этот возраст был поднят до 13 лет. Лишь в 1929 г. специальным Законом об ограничении детских браков был твердо зафиксирован возраст брачного совершеннолетия индусов: для женщин — 15 лет, для мужчин — 18 лет. Лица, не достигшие этого возраста, были отнесены к категории «детей». В законе повторялось определение и общегражданского совершеннолетия для мужчин и женщин, которое было установлено еще Законом о совершеннолетии индийцев 1875 г., — 18-лет. Законом 1929 г. была предусмотрена уголовная ответственность совершеннолетнего мужчины, вступившего в брак с несовершеннолетней девочкой, а также лиц, отвечающих за несовершеннолетних, вступающих в брак, будь то родители, опекуны или другие лица, которые не только способ­ствовали, но и просто попустительствовали такому браку (ст. 6, I).

Ряд законов колониального правительства касался наследственного права индусов. Закон о наследовании (устранении Ограничений к наследованию) индусов 1928 г., Закон о праве наследования индусов 1929 г., Закон о праве собственности индусских женщин 1937 г.

Многочисленность и разнообразие норм наследственного права индусов привели к тому, что настоятельная потребность коренной реформы наследственного права стала очевидной еще в колониальной Индии. Порядок наследования у одних каст устранял женщин от наследования по мужской линии, у других — имущество наследовалось только по женской ли­нии. Ортодоксальная доктрина наследования семейной соб­ственности основывалась на теории жертвоприношений (пинда). Наследует тот, кто совершает жертвоприношения умер­шим предкам, т. е. потомки по мужской линии. Женщины име­ли особую собственность, полученную в качестве подарка от родителей, братьев, так называемую «стридхану». Само по­нятие собственности «стридхана», источники се приобретения, правовой режим, порядок наследования различались не толь­ко в школах Данбхаги и Митакшары, но и в отдельных под-школах этих школ.

Законом 1928 г. был увеличен общий крут наследников, а также лиц, могущих иметь долго в объединенной семенной собственности, за счет включения в него «больных, уродов или лиц, имеющих физические или умственные дефекты» (ст. 2). Традиционные нормы индусского права относили всех уродов и больных к «нечистым», не способным совершать жертвоприношения, что и порождало их исключение из числа наследников семейного имущества, В круг наследников по закону не включались лить слабоумные и душевнобольные от рождения. Однако традиционная печать ритуальной «не­чистоты», которая влекла ограничения правоспособности та­ких лиц, не была этим актом полностью устранена. В ст. 3 было специально оговорено, что никаких прав акт не предо­ставляет «в отношении всякой религиозной собственности, службы или управления какой-либо религиозной или дове­рительной собственностью, которыми эти лица не могли поль­зоваться до принятия акта».

По Закону о праве собственности индусских женщин 1937 г. признавались наследственные права вдов как в отно­шении отдельной собственности их умерших без завещания мужей, так и в отношении собственности мужей, входящей в неразделенную индусскую семейную собственность, что яви­лось радикальной инновацией. «В случае смерти индуса, имевшего интерес в неразделенной собственности по праву Митакшары, его вдова получает имущественный интерес, ко­торым владел ее умерший муж», — было записано в ст. 3(2) акта. Вдова не становилась полноправным сонаследником полученной собственности. К выводу, что она «приобретала интерес, но не права своего мужа», пришли единодушно все суды. Вдова имела право выделиться, получив долю своего умершего мужа в семейной собственности. Ей даже предоставлялось право отчуждать свою долю в случае «законной необходимости».

После смерти вдовы эту собственность наследовали не ее прямые наследники, а наследники мужа, с точки зрения одних Высоких судов, или пережившие сонаследники неразделенной семейной собственности с точки зрения других судов. Предписания Закона 1937 г., не согласованные с другими нормами наследственного права, привели к колоссальной путанице, которую тщетно пытается разрешить Верховный суд независимой Индии до сих пор.

Колониальные законы, выполняющие роль «заплаток» на расползающемся полотне индусского наследственного права, служили его коренной реформе. Сфера их действия была ограничена как по территориальному, так и по персональному признакам. Акты не исключали также действия норм обычного права при регулировании наследственных отношений. Так, например, в ст. 3 (А) Закона о праве наследования индусов 1929 г. было предусмотрено неограниченное действие «специальных семейных и местных обычаев, имеющих закона», что фактически перечеркивало положение других статей этого акта.

Подводя некоторые итоги бессистемной законодательной Стельности англичан в сфере действия норм индусского права, следует, прежде всего, подчеркнуть «полусмелый», «периферийный», как писал Д. Дерретт, характер «реформы веского права, проводимой британцами», а также малую эффективность колониального законодательства. Почему же вышеуказанные акты не оказали большого влияния регулирование общественных отношений в колониальной Индии?

Условным и общим условием, определяющим эффективность правового регулирования, является экономический строй условленное им культурное развитие общества, которое, как подчеркивал К. Маркс, в первую очередь детерминирует развитие права.

Эффективность правовой нормы, правового воздействия зависит и от таких факторов, как «престижность и авторитетность нормотворческого органа, достаточная степень согласованности нового законодательства с общепринятыми понятием о должном, целесообразном использование в новом законодательстве сложившихся моделей поведения». Характерной чертой общего социально-психологического фона колониальных стран было представление о законе как атрибуте чужеземной власти. В Индии в условиях господства религиозной идеологии и морали законы колонизаторов,

противоречащие этой идеологии и морали, не могли стать и эффективным средством регулирования общественных отношений. Более того, они вызывали тормозящую реакцию, поскольку национальная традиция противопоставлялась духовному гнету иноземцев. Слабая эффективность колониального законодательства в области индусского права, была следствием и крайней несогласованности его норм. К числу фактор обусловивших неэффективность колониального законодательства, следует отнести и слабость правовых гарантий проведения этих законов в жизнь. Так, установить эффективный контроль за браками несовершеннолетних было невозможна хотя бы потому, что индусские браки не регистрировались. Индусские женщины, особенно из «неприкасаемых» каст, силу религиозных запретов не могли реализовать свои права. Они, как правило, были вообще лишены возможности обращаться к судебной защите.

Слабость правовых гарантий в значительной мере объяснялась и тем разрывом, который существовал между провозглашенными целями этих законов и их скрытыми действительными целями. Для колонизаторов был важен в то время: прежде всего пропагандистский эффект провозглашения «гуманистических идеалов», а не последовательное проведет: этих законов в жизнь. Так, Бентинк при обсуждении постановления о запрещении сати патетически провозгласил «установление чистой морали в Индии» главной задачей своем жизни. Эти идеолого-пропагандистские усилия достигали определенных результатов, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что просветители XIX в. связывали «исправление индуизма с деятельностью «просвещенных англичан».