Драматизм бытия или Обретение смысла. Философско-педагогические очерки-1

хотя ныне никто открыто не оспаривает значения оптимального и многопланового развития этого мира для всех сфер жизнедеятельности человека, как

ребенка, так и взрослого. Сейчас область моего преимущественного интереса - полное игнорирование школой всех уровней задачи выработки устойчивых, неколебимых убеждений веры, в результате чего вместо многомерного

и устойчивого в духовном плане индивида мы получаем весьма плоскостное существо, которое поддается влиянию любых «изгибов», деформаций,

весьма сомнительных и преходящих как всякая конъюнктура факторов. Постулируемое возможное решение проблемы - отработка системы жизнедеятельности, базирующейся не на частном религиозном опыте (а именно его

непродуманно навязывают нашим образовательным учреждениям всех типов не только ортодоксальные проповедники разных культов и ересиархи

сатанинского толка, но и бывшие «специалисты» по коммунистическому воспитанию, вдруг уверовавшие на глазах изумленной детворы в то, что еще вчера поносили нещадно и некомпетентно), но на сравнительном веро-

учении .

Предлагаемая вниманию неравнодушного к судьбам духовного разви-

тия человека и человечества читателя работа имеет сверхзадачей ознаком-

ление с сущностью сравнительного вероучения как одной из основ реальной модернизации на содержательном уровне всего образовательного процесса и, соответственно, побуждение к творческому поиску новых типов образова-

тельных учреждений, современной дидактики и педагогических технологий.

Достижение полного равенства трех ведущих секторов духовной культуры: знаний, эмоций и веры останется декларацией, если система образования и вся ее структура не изменят «временное пространство» деятельности этих учреждений, их программы и учебно - тематические планы. Более того,

сравнительное вероучение по самой своей сути призвано пронизывать все

компоненты содержания образования, его системы и структуры, которые изначально, образно говоря, генетически связаны с верой , ориентирующей жизнь человека, общества, народа.

На этом перспективном пути нашими добрыми наставниками окажутся

не только великие мыслители предшествовавших Просвещению эпох, но и

классики просветительской мысли, поднявшие меч на сумерки тупого суеверия и интеллектуального варварства. Те самые бессмертные герои разума, которых ныне тщетно пытается втоптать в грязь наша проституированная журналистика, предать забвению тех, кто неотделим от истории Мирового

Духа. Они прекрасно понимали историческую ограничениость своей концеп-

ции образования, прокладывающей непроторенную дорогу промышленной

революции и вовлечения в нее миллионов неграмотных людей, и вместе с тем ратовали в литературных трудах прогностического характера, за трие-

динство энаний, эмоций и веры. Именно они заложили фундамент той алетеологии , на которую мне и предстоит опираться в дальнейших рассуждениях. Не их вина, что подобные яркие прозрения догматики просвещенцы

позднее, в двадцатом веке, назовут прекраснодушными утопиями, словно забыв, что утопии всегда - путь к реальному прогрессу. Так постараемся же

вместе в теоретическом поиске восстановить целостное представление о

многоплановом процессе образования целостного, но не частичного, плоскостного человека.

251

Теология, религиоведение или сравнительное вероучение

Человек обречен на деятельность. Не на действие, изначальное для природы, но именно на деятельность - целенаправленную, продуктивную,

интенсивную. И в этом его суть, природная аномальность. Безграничный мир потребностей , побуждающий его к деятельности, беспредельно дифференцирующейся, переживается им как особое измерение, мир духовной ре-

альности, предельно атомизированной и вместе с тем жестко и изначально структурированной. Все многообразие человеческих переживаний, весь их

динамичный спектр от социально - обусловленных до индивидуально - предопределенных моделируется как соотношение знаний, эмоций, верований . Какой бы степени уникальности ни постигали идущие на смену одна

другой, словно волны в океане, философские концепции духа, каким бы изыском и теоретическим изяществом ни отличались логические построения

их творцов, необоримым остается это простое и вместе с тем фундаментальное соотношение разных векторов единой истины, понимаемой как достоверность всех проявлений духовной жизни. Единая истина, иско-

мая на разных путях и выражаемая в несводимых друг к другу формах ее постижения, оказывается тем краеугольным камнем, на котором возможно возведение универсального здания алетеологии как учения об ее сути.

Традиционно и с полным основанием стержневое значение в ней при-

дается гносеологической проблематике разветвленной системы теоретических дисциплин, трактующей достоверность человеческих знаний, а стало быть, и их операционное значение для деятельности как соответствие реальности. Не будем углубляться в дебри философских словопрений о самой

этой реальности, возможности ее разных трактовок. Наука, изменчивая и

вместе с тем вечная, как птица Феникс, внушила людям завершившей свой исторический цикл эпохи Просвещения убеждение в правомерности ее монополии на истину, на соответствия некоей объективной реальности, равно как и на выверенные пути ее логического постижения. Она стала стержне-

вым фактором сложнейшей системы человеческих знаний и не только ее

высшим и наиболее обобщенным выражением, но и ориентиром в бескрайнем океане сведений, представлений, устойчивых стереотипов оценок результатов накапливаемого в жизнедеятельности практического опыта.

Но она же дает нам возможность иного, более корректного подхода к проблеме истинности переживаний, свидетельствуя, например, о неисчерпаемом и во многом неведомом потенциале эмоций в сфере самой строгой,

предельно абстрактной науки. Сегодня даже в сфере обыденной журналистики стало признаком хорошего тона и эрудированности приводить бесчис-

ленные факты о роли сферы подсознательного, интуитивного и даже инстинктивного в исканиях человеческого ума. Декартовское сомнение в истинности чувственного познания преодолено логикой самой науки, расшире-

нием ее поискового поля. Впрочем, и здесь есть проблема, о чем я скажу далее. Менее охотно признается равное со знанием и ее обобщенным выражением - наукой значение полифоничной и беспредельно разнообразной

системы эмоций и их концентрированного выражения - искусства в структуре

алетеологии , уникального значения последнего как фактора духовного по-

252

стижения неделимой и целостной истинности всего космоса человеческих страстей, эмоций.

Что же касается веры как третьей составляющей целостного человеческого духа, то традиционное скептическое отношение к ней не преодолено и поныне. Безусловно, это порождение недоверия эпохи Просвещения к вере

не только как обязательному феномену полноценной духовной жизни, но и как к особому пути открытия истины и к религии как к обобщенному, концен-

трированному и систематизированному ее выражению. Алетеология, разрабатываемая мною, базируется на противоположной посылке. Духовный мир человека не только система добываемых и вечно преобразуемых знаний,

кипящая лава страстей, желаний, любви и ненависти, страданий и радости, всего того, что мы обобщенно и схематизированно называем эмоциями и

пытаемся постигнуть средствами искусства, но и прогнозируемое подсознанием неведомое будущее либо интерпретация фантазией его прорастания из прошлого -вера, ставшая исходной позицией и питательной почвой без-

граничного по красочности и образной изощренности мира религии. И в этом духовном мире все своеобразное и отдифференцированное органиче-

ски взаимосвязано, переплетено.

Просвещение оставило в наследство солидную традицию изучения специфики разных путей духовного искания человечеством истины. Особый акцент его представители делали на всемогуществе человеческого интел-

лекта, преодолевающего тьму неведения и умножающего наши реальные

силы. Значение научного осмысления тайн мироздания подтверждала всесильная промышленность, зашагавшая от одной революции к другой. Эмоциональный мир поспешал за нею, пластически приспосабливаясь к новой системе духовных координат, что выразилось, в частности, в распростране-

нии представлений об искусстве как особой форме универсального позна-

ния, рядоположенной с наукой.

Но даже при таком скептическом подходе к возможностям человеческого духа в деле постижения истины на эмоциональном уровне теоретики Просвещения высказали немало конструктивных предположений о сложном ха-

рактере взаимоотношения осмысления и оценки мира человеком, своеобра-

зии предмета оценки и ее многоплановых форм, противоречивом и органическом их соподчинении. Именно они заложили фундамент современной эмоциональной культуры, утонченной и изощренной, порою вырывающейся за пределы тяготения разума, его сдерживающего и корректирующего влия-

ния, более того, ослепляющего наши интеллектуальные силы.

Уместно было бы в этой связи вспомнить о пророческой роли Имма-

нуила Канта, не только осознавшего односторонность и даже пагубность притязаний человеческого разума на универсальное положение в духовном

мире, но и проложившего магистральный путь исследования способности суждения. Без Канта не было бы ни Зигмунда Фрейда с его прорывом в сферу подсознательного, ни художественной культуры XX века, вырвавшейся из

цепких объятий одностороннего рационализма. Благодаря ему в трудах мыслителей нового времени все большее признание получает идея органи-

ческого единства гносеологии и аксиологии как своеобычных, но взаимосвя-

занных аспектов единого пути к истине. Идея, на мой взгляд, весьма конструктивная и перспективная, но недостаточная, неполная.

253

Осмысление и оценка как взаимосвязанные и теснейшим образом переплетенные компоненты микрокосмоса наших переживаний практически не

реализуются (как на индивидуальном, так и на социальном уровне) вне третьего вектора истины - веры. Развертывая критику наших духовных способностей, И. Кант отчетливо осознал этот реальный парадокс триединства,

подчеркнув в « Критике чистого разума» исключительно точно суть проблемы : «Я должен был ограничить знания (иллюзорного знания о якобы транс-

цендентных вещах), дабы дать место вере (в идеи и идеалы как направляющие пункты человеческих стремлений)». Здесь существенно понимание им веры не как антитезы знаний и эмоций, но как правомочной равнодейст-

вующей в системе переживаний. Если нет движения научной мысли вне человеческих страстей, а эмоций вне их логического осмысления, то с той же

изначальной неизбежностью вера, оставаясь особым путем постижения истины, не требующим ни логического обоснования, ни эмоционального подтверждения, пронизывает весь спектр процесса осмысления и оценки.

Научная идея, возникающая как гипотеза, есть одновременно феномен веры ученого, порою противоречащей и фундаментальным основам уже

достигнутого знания, и фактам чувственного опыта. Но феномен конструк-

тивный и продуктивный, побуждающий движение мысли на пути к истине во всей ее целостности. Предельное подтверждение тому существование постулатов науки, базирующихся только на вере и не требующих иного доказа-

тельства их истинности. Эмоциональный идеал как духовный прообраз мыс-

лимого совершенства, критерий оценки в равной мере есть наш символ веры. Прелесть Афродиты предел нелепости с позиций идеала женской красоты бушмена. Здесь спор бесполезен, а последнее слово за верой, которую можно принять или отринуть.

Взаимопроникновение знаний, эмоций и веры (верований), беспре-

дельно вариативное, дает некое основание для дальнейшего существования исчерпавшей себя уже в эпоху Просвещения философии, для битвы все новых мотыльков - эрудитов в этой сфере упражнений человеческого духа. Но по сути своей признание такого взаимопроникновения ныне аксиома. На мой

взгляд, возможен иной, более продуктивный для разработки традиционной

алетеологии путь, а именно анализ самого феномена веры как фактора духовной жизни человека и человечества, по возможности более широкое и масштабное рассмотрение всей системы человеческих верований, складывавшихся тысячелетиями.

Напомню исходную посылку, которую уже неоднократно обосновывал в

печати: вера как феномен переживания есть принятие чего-либо за истину

без доказательства умом и чувствами. Посылка представляется конструктивной и корректной, но явно недостаточной из за многозначности фило-

софской терминологии. Она, в частности, затемняет проблему предмета веры и в итоге, в повседневной практике (в том числе и лексической), сводит его к миру вещей «высших, невещественных, духовных», как это и повторя-

ют вслед за В. Далем все толковые словари русского языка, не вдумываясь в реальное содержание статьи о вере в его знаменитом словаре, в смысл

того куста понятий, которые выводятся из исходного, коренного термина и

расширяют его объем.

254

Спектр наших верований широк, равно как и спектр знаний и бескрайняя палитра эмоций как по предмету, так и по форме их духовного выраже-

ния. Невидимая грань этого спектра - вера в сверхъестественное, которая столь же естественна, как и вера в обыденное, вполне предсказуемое. Она всегда и повсеместно гипотеза об истоках и первопричинах, интерпретация

настоящего и прогноз на будущее, естественно, в соответствии с ее своеобычным местом в системе переживаний. Поскольку предмет ее не менее

реален, чем предмет нашего знания и эмоций, постольку все формы проявления веры как переживания ориентируют человеческое действие и мобилизуют скрытые ресурсы человеческого существа.

Любое, самое простое действие основывается на уверенности в его последствиях, здесь далеко не все подлежит трезвому расчету интеллекта и

тонкому механизму человеческой чувственности. Пребывая благополучно в улитке своего дома, мы спокойны отнюдь не потому, что знаем точность расчетов инженеров - проектировщиков и квалифицированность строителей,

но потому, что уверены в невозможности ничего из ряда вон выходящего - обвала, землетрясения, случайного или преднамеренного взрыва, пожара.

Без подобной уверенности нельзя сделать ни шага, немыслимо предпринять

любое начинание. Лишись на мгновение человек уверенности в планах и способе поведения, он застынет словно окаменевшая сороконожка, пожелавшая теоретически определить порядок движения своих бесчисленных

ног.

Наряду с уверенностью, пронизывающей все наши душевные движения и реальные поступки, жизненное общение с окружающим миром, живой и неживой природой (если есть между ними какая - либо определенная грань, о чем речь впереди) базируется на таком феномене веры как доверие.

Вслушайтесь в музыку этого поразительного слова, охватывающего суть не-

объятного мира наших переживаний, ориентирующих действия при затухании подсказок интеллекта и корректировок чувствами, чтобы понять всесилие веры в многострадальной, сумбурной, порою непредсказуемой жизни, преисполненной забот, треволнений, радостей и страданий. Мы доверяем

уступу скалы, взбираясь на неприступные горные вершины, и зверю, при-

нявшему нашу ласку, и единомышленникам, пошедшим вместе с нами в одной связке на тяжелейшие и грозные испытания. Конечно, доверие основывается отнюдь не только на знании (знал бы - не доверял, как говорят порою обманутые в своем рационально обоснованном доверии) и не на бессозна-

тельном, эмоциональном анализе истинного положения дел, ибо оно по

преимуществу проявление слепой веры.

Справедливо подметил Николай Гартман в «Этике»: «Слепая вера, или слепое доверие, есть в своем роде испытание моральной силы, подлинный

критерий единства во всех наиболее глубоких отношениях человека к человеку. Иной считает себя способным на дружбу в высоком смысле слова, и, однако, при первом же случае, когда очевидные факты говорят против друга,

теряет веру в него». Без доверия обратятся в прах все наши общественные институты, мораль и право, человеческие взаимоотношения. Доверие же

творит чудеса не менее впечатляющие, чем деяния пророков и кудесников.

Его поэтому можно назвать одной из вечных пружин драматизма жизни и его постижения в искусстве.

255

Избрав путь сравнительного вероучения, я невольно сталкивался с прелюбопытнейшей закономерностью выживания великих цивилизаций

прошлого, их долговечности. Для них, как правило, была характерна такая система представлений веры, в которой доверие играло роль доминанты (естественно, роль весьма специфическую в разных исторических условиях)

в отработке ценностей духовной жизни. Самое поразительное, пожалуй, в этой связи - существование Римской империи почти 2.700 лет. Нет, не силой

оружия держалась эта держава (а иначе империи нового времени, превратившиеся в прах на наших глазах, существовали бы многие тысячелетия), но неискоренимым доверием римлянина к римлянину, о чем свидетельствуют

все историки той поры.

Драматизм многокрасочной жизни обусловлен и тем, что все мотивы

деятельности человека в той ее важнейшей сфере, которая связана с общением, его реальные поступки имеют не только логически постигаемые основания, эмоциональную предопределенность и ориентированность, но и ха-

рактеризуются мерой такого духовного качества, как верность . Оно настолько универсально для нашего бытия, привычно для того образа жизне-

деятельности, который воспринимается каждым человеком как нормальный,

естественный, что отступление от него принято именовать вероломством . К сожалению, и вера, и вероломство всегда встречаются на нашем пути в органическом переплетении, что лишь обостряет духовный поиск истины и

способов ее перерастания в неотъемлемую сущность человека. История

науки и искусства как составляющих духовной жизни человека дают поистине бесчисленные подтверждения исконного драматизма бытия, порождаемого этим переплетением. На них я не останавливаюсь сейчас, хотя это прелюбопытно для анатомии человеческого духа и анализа его исконного несо-

вершенства, обращаю на них внимание лишь как на проявление универ-

сальной дихотомичности категории веры, подводящей нас к космической по значению для человека проблеме ангелиады и дьяволиады, добра и зла. Но о ней - речь впереди.

Действующий человек не кибернетическая мышь. Жизненные пробле-

мы и загадки мироздания, встающие ежеминутно на его пути подобно бес-

смертному огнедышащему дракону из сказок, он разрешает силой логики и прогностической мощью теоретического мышления при помощи почти всесильного аппарата разветвленной и изощренной науки. Эмоциональная отзывчивость и образные прозрения искусства, рождающиеся на ее основе,

умножают эту мощь, включают в действие "механизмы'' интуиции, образных,

неосознанных прозрений. В духовном провидении наука и искусство в ко-

нечном счете идут рука об руку в безостановочном постижении тайн мироздания и бытия человека как пылинки в космосе, выражая своими средства-

ми универсальную истину. Здесь уместно вспомнить бессмертного В. Г. Белинского, действительно святого в ряду мучеников просветительской философии России, обосновавшего эту идею. Но, как правило, наука и искусство,

словно зачарованные неведомой, таинственной силой, подвигают человека, как витязя на распутьи, в мир вероятия, вероятного , тех допущений, кото-

рые можно принимать только на веру и как феномены веры.

Подтверждением тому может служить любое, самое древнее представление человека, выражающее тройственность обыденных для сознания ис-

256

тин. Скажем, бытование у всех народов календарных счислений времени. Издревле отнюдь не примитивные предки наблюдали за циклом смены вре-

мен года, проводили сложнейшие, поражающие и современных ученых своей точностью астрономические наблюдения за движением небесных светил. Их совокупными усилиями была определена длительность года, сезонов -

лета, осени, зимы и весны, месяцев, локализованы дни зимнего и летнего равноденствия. Все это было окутано поэтическим флером легенд и преда-

ний, мифов и сказаний, причудливейшим образом живущих и ныне в универсализирующемся сознании. Мы видим двенадцать знаков Зодиака, именуя их в соответствии с греческим мифопредставлением, называем времена го-

да в соответствии с древнеславянскими названиями месяцев весьма поэтически Травнем, Листопадом, Студнем.

Предками нашими были отработаны и системы летосчисления "истории", основывавшиеся на самых разных и вполне условных с позиций бесконечного времени датах ее начала. Так, евреи, обосновавшие в библейских

текстах день Сотворения мира Богом (Первая книга Моисеева. Бытие) условной датой 7496 лет назад, свое счисление начинали с 7 октября 3761 го-

да до нашей эры. Древние греки вели летосчисление в соответствии с хро-

нологией историка Тимея по Олимпиадам, принимая за точку отсчета первую Олимпиаду в 776 году до нашей эры. Поразительную по сложности и поэтичности систему счисления создали в Древнем Китае, приняв за "нача-

ло" 2397 год до нашей эры, объединив дальнейшее течение исторического

времени в шестидесятилетние круги. При этом каждый круг делился на 12 периодов со своими циклическими знаками и на пять стихий - дерево, огонь, земля, металл, вода в двух состояниях - мужском и женском. Любой год в пределах шестидесятилетнего круга или цикла в соответствии с пятичлен-

ным периодом или "земной ветвью" получает также имя одного из животных:

мышь, корова, тигр, заяц, дракон, змея, конь, овца, обезьяна, курица, пес, свинья. Так многие наши сограждане были убеждены, что в январе 1998 года наступил год тигра. Христиане положили начало многолетним богословским диспутам о летосчислении, приняв вслед за преподобным епископом

Бредой начало новой эры со дня Рождества Христова и корректируя в соот-

ветствии с незыблемыми астрономическими реалиями на соборах и по велению пап, таких как Григорий ХIII (отсюда и название календаря - григорианский), общепринятый для христиан отсчет "нашей эры". Мусульмане же избрали иной путь, провозгласив в соответствии с принятым в их мире лун-

ным календарем началом счисления первый день первого месяца того лун-

ного года, когда Мухаммад совершил знаменитый уход из Мекки в Медину,

или 16 июля 622 года нашей эры по юлианскому календарю. После французской революции, пославшей на плаху представителей королевской вла-

сти, Конвент отменил христианское летосчисление и григорианский календарь, установив началом новой эры год торжества свободы - 21 сентября 1792 года и переименовав месяцы по вполне национальной традиции в

"вандемьер" - месяц сбора винограда, "брюмер" - месяц туманов, "фример" - месяц заморозков, "нивоз" месяц снегов, "плювиоз" - месяц дождей и т.д.

То, что время идет безостановочно и в жестком соответствии с астро-

номически предопределенными циклами и длительностями дня и ночи, что за зимой неизбежно наступает лето со всеми вытекающими из этого неоспо-

257

римого факта последствиями для хозяйственной деятельности человека, признает любой житель планеты, с благодарностью или вполне бессозна-

тельно пользующийся всеми данными науки. Готов он принять и поэтические сказания, мифы, легенды, фантастические произведения о тайнах времени безотносительно к исповеданию их творцов. Иное дело, что каждый из нас

принимает за "вероятное" в повседневной, обыденной практике вполне условную хронологическую дату в признаваемом им на веру счислении, от-

нюдь не задумываясь ни об его достоверности, ни исторически преходящем и вполне конвенциональном значении. Однако, хронология даже в случае осознания весьма относительной ее вероятности становится для масс фак-

том веры порою неколебимым и неискоренимым. Наверное, в этом одна из причин тщетности весьма серьезных попыток выработать единое всемирное

летосчисление, впрочем, как и единое вероучение. Мы, скорее, готовы поиграть в другие счисления, применяя их к своему христианскому календарю. Следуя ему, мы весьма охотно говорим, например, о годе тигра, всерьез по-

лагая, что жизнь будет полосатой, дающей уроки перемены от счастья к несчастью, от удач к неудачам, словом, от белого к черному, даже не задумы-

ваясь о структуре древнекитайского летосчисления и его условной исходной

точке.

В мире вероятия все невозможное оказывается возможным, в нем многие парадоксальные положения, имеющие взаимоисключающее значе-

ние, приобретают равную силу, а потому действовать в его сфере нельзя

без веры как ориентира, полагаясь на ум и чувство, но не на вероятность невероятного.

Один из отцов христианской церкви Тертуллиан в труде "О теле христовом'' писал: "И умер сын божий, это достойно веры, так как нелепо. И по-

гребен он, и воскрес: это достоверно, так как невозможно." Из этого впо-

следствии возникла общеизвестная формула теологов "Credo, quia absurdum" - верю, потому что абсурдно. Примитивные атеисты полагают формулу эту верхом нелепости, более того, апологетикой нелепости слепой, не рассуждающей веры. Но они почему-то умалчивают, что без вероятия, то

есть без допущения самых алогичных, нелепых предположений рассудок

человеческий застыл бы в системе научных догм. В самом деле, что было бы, если ученые нового времени всерьез уверовали бы, что умозрительно открытые гены - нелепость, алогизм, что нет ничего более абсурдного, чем предположение о возможности клонирования живых существ, в том числе, и

такого "венца творения", как человек, что не может быть скорости большей,

чем скорость света? Наверное , они оказались бы в положении тех мысли-

телей прошлого, которые всерьез полагали и математически рассчитывали, что летательный аппарат тяжелее воздуха и никогда не воспарит в небеса,

вершиной человеческой мысли является только эвклидова математика, что легенды и мифы народов лишь плод несовершенной фантазии наивных предков. Наука всегда пробивает себе иной путь к истине, уверовав в вероя-

тие и возможность невероятного. А что было бы с нашим эмоциональным миром и его высшим постижением и выражением - искусством, если бы ус-

тои и традиции не взрывались самым невероятным образом, не основыва-

лись бы на вере в загадочный, но неодолимый художественный прогресс,

258

порою заметающий, словно пески Египта, его древнее наследие, все то, что ныне кажется вечным каноном красоты и эмоциональной "нормальности".

Игрок в рулетку, с риском поставивший последнее достояние на волю капризной фортуны, в глубине души отчетливо осознает бесперспективность притязаний на выигрыш в борьбе с прекрасно отработанным механизмом

игрового бизнеса, не менее отчетливо предчувствует пропасть ловушки, разверзающейся перед ним, но продолжает исповедовать вероятность, дей-

ствует по ее неодолимой, магической силе. Вероятие не тупик, а поиск. Скажи человечеству - невероятное абсурдно, бессмысленно - и оно застынет как действующие лица знаменитой сказки Шарля Перро. Признай вероятие -

и ты оживишь задремавшие персонажи человеческой драмы, пробудишь их надежды, включишь мощный генератор идей и чувств во имя духовных иска-

ний.

В системе веры как направляющей человеческих стремлений (это образное выражение Канта я интерпретирую как исходный теоретический по-

стулат) прочное и вполне достойное место занимают суеверия . Их однозначно трактуют как свидетельство замутнения разума и искаженного чувст-

венного восприятия мира. Если бы это было так, человечеству пришлось бы

распрощаться и с символизмом мышления во всем его этническом многоцветии, и с порожденными непрестанным душевным поиском эмоциональными идеалами, а самому превратиться в толпу уныло - правильно мысля-

щих роботов, лишенных каких бы ты ни было иллюзий. Между тем, любой

мудрейший профессор поеживается, если перед ним пробежала черная кошка или он вдруг окажется в многочисленной аудитории в затрапезном домашнем костюме. Ликвидируй по мановению волшебной палочки все человеческие суеверия - и прощай всесильная индустрия моды, в том числе - и

"высокой", которая как раз и базируется на этом феномене духовной жизни.

С точки зрения трезвого ума и нормальной человеческой чувственности все ее извивы - верх нелепости. Но попробуйте кому - либо (в особенности молодому человеческому существу, жаждущему успеха, признания, самореализации) это сказать, призывая к спартанской скромности, и вас сочтут почти

ненормальным, а по крайней мере, вполне устаревшим человеком. Так бы-

ло, есть и будет во веки веков, ибо без суеверий нет живой и противоречивой жизни. Могут возразить: но есть же вполне вредоносные суеверия, ослепляющие разум и блокирующие чувственность. С этим нельзя не согласиться, равно как и с тем, что любое из проявлений веры, о которых я уже ска-

зал, может быть и сугубо негативным в зависимости от обстоятельств и той

цели, на которые они направляют человеческие стремления. Но здесь мы

уже переходим на почву зыбкой нравственности, которая в действительности является не чем иным, как способом регулировать поведенческие реак-

ции человека в выгодном для определенных социальных сил направлении. Именно поэтому суеверие как вредоносный феномен с позиций одной человеческой группы вполне может стать необходимым и даже обязательным

признаком поведения, с точки зрения другой.

Словно айсберг под глыбой льда в океане всеми этими (равно как и

другими подобными им и оставленными мною в интересах лаконичности из-

ложения за кадром) проявлениями человеческого духа (тем, что далее буду называть Мировым разумом) правит вера в ее чистом, незамутненном ассо-

259

циациями и духовными опосредствованиями значении. Ее точнее было бы назвать верованием, тем самым оставив за понятием вера более широкое и

обобщающее значение в одном ряду с интеллектом и чувствами. Верования во всем их историческом, этническом, социокультурном своеобразии многокрасочности и, если хотите, эстетической прелести в меньшей степени вы-

ражают другие проявления человеческого духа, чем охарактеризованные ранее компоненты системы веры; рассматривая их, мы имеем большую

возможность избежать психологизации - этой зыбкой умозрительной схемы литераторских рассуждений о тончайших душевных движениях.

Более того, они имеют куда более точные, ощутимые, конкретные фор-

мы выражения, что и дает основание для обобщающих выводов, имеющих значение теории. Конечно, не столь достоверной, как построения современ-

ной разветвленной науки, перед которой мы, профаны, можем только низко склонять голову в беспредельном почтении, но все же - теории. Смею утверждать, что без отработки такой теории мы не продвинемся ныне по пути

радикального преобразования устаревшей просвещенческой системы образования, не откроем путь первопроходцам таких педагогических технологий,

которые позволят синкретично и экономично интегрируя в новом букете не-

обычных предметов достижения человечества в сфере интеллекта, эмоций и веры, во сто крат множить эффективность педагогического процесса.

Кстати, здесь на помощь придет и коллективная память человечества -

история его духовной культуры, которая немыслима без мифов, легенд, ска-

заний, сказок, поверий, заклинаний и тем более без систематизированного религиозного опыта. Все это великие умы Просвещения, давшие научную критику религиозной историографии, не утратившей своего инициирующего человеческую мысль значения и поныне (ох как торопятся не в меру ретивые

реформаторы, вдруг по мановению ока из марксистов превратившиеся в

правоверных христиан, иудеев, мусульман и выбрасывающие из книг, учебников, программ даже упоминания о них) понимали отлично. Так, Гердер высказал на основе фундаментального изучения зафиксированного в литературе опыта вероучений весьма перспективную мысль, которую я и стараюсь

развить в концепции алетеологии вообще, в теории вероучений в частности.

Он отмечал, что возможна философская теория, которая объясняет веру в мифы, басни и сказки. "Это была бы теория сказаний, философская теория снов наяву, объясняющая истоки чудесного и фантастического, исходя из человеческой природы, некая логика поэтического дарования, и если про-

вести ее сквозь все времена, все народы, и все виды сказаний - от китайцев

к иудеям, от иудеев к египтянам, грекам, норманам - какое величие, какая

польза."

Создание такой теории не по силам одному человеку, ибо беспределен

материал для необходимого обобщения. Но первые шаги в этом направлении нужно сделать, ибо существует главная предпосылка - фундаментальные исторические и теоретические труды по всем типам верований, и преж-

де всего, по анализу религий как структурированного типа верований, которому присущи определенные догматы, таинства и церковная организация.

Основные из них, доступные читателю, в том числе и классические исследо-

вания отечественных ученых, имеются в любой серьезной библиографии,

260