Ocherki_istorii_zapadnoi_politicheskoi_filosofii

к деловым отношениям, к накоплению и рискам оборотов капита- ла. Первые копилки были изобретены протестантами. Ларцы для церковных пожертвований превратились в символ домашнего на- копления. Семьи своим имуществом, впервые в истории взаимо- отношений, стали страховать сделки собственных представителей («отцов семейств»). Индивидуальное умение «обходиться малым» обусловило немыслимое (в докапиталистической истории) явление для «простых людей» – излишки. А ведь именно феномен избыточ- ности промышленного производства на фундаментальном уровне создаст современные общественно-экономические отношения с их антагонизмами и классовыми противоречиями.

Рациональные коммуникативные практики ранних предприни- мателей существенно изменили архаичную структуру коммерческих отношений. Если ранее торговля шла от имени купца, то постепенно его заменил товарный ярлык. Возникает феномен обезличивания от- ношений. С одной стороны, это свидетельство укрупнения производ- ства, отраслевого разделения труда, с другой – скромность третьего сословияипредпочтениетрудовыхэквивалентоввотношенияхпара- зитирующей пышности и пустотелости первого и второго.

В поисках рынка товар стал удаляться от производителя на не- мыслимые прежде расстояния, именно это, а не априорное отчуж- дение трудящегося от продукта труда составляет суть развития ка- питализма. «Мирской аскетизм», труд как служение, уточнение и редукция интересов требовали предельного упрощения смыслов и принципов общественной жизни.

Онтологическиммотивомсоциумастановитсяособенная,специ- альная форма рационализации. Это не «разум» в смысле упомяну- того выше «чистого cogito», а предельно простой и многообразный sensus communis. Обыденное состояние «делового рассудка», орди- нарного и незамысловатого, обусловило тот факт, что все догмати- ческие, заритуализированные практики позднего аристократиче- ского мира оказались в буржуазном обществе не востребованы. Мир перестал пугать тайнами, загадками и предзнаменованиями, в этом мире больше не «говорит кровь» и нет родовых секретов. Конечно, мода на все перечисленное периодически будет возвращаться, но это будет уже скоротечная, зависящая от рекламы, жанровая форма массового потребления, а не «вечный» модус бытия. Мир невероят- но ускорится. За тем, как течет время, будут наблюдать не по лицам на фамильных портретах, а по обезличенным циферблатам часов или датам тыльных сторон рекламных календариков. Вебер назовет

361

это превращение «разволшебствлением мира». Загадочность пере- станет означать тайну, отныне это стиль, фетиш, а не суть.

Безусловно, наиболее близкими по духу капиталистическому перевоплощению оказались закопченные лучинами тесные каморки протестантскихдомов,далекиеотбарочнойкрасотыиспиритуализ- ма католиков. Казалось бы, вывод «Протестантской этики» о «духе капитализма» очевиден, и может быть, верно утверждение, что ка- питализм зачат в протестантской морали, но сила, которая благо- даря капитализму анонимно «расколдует» мир человека, появится намного раньше.

М. Вебер скажет, что расколдовывание мира освободит чело- века от власти чуждых, громадных и непонятных сил, вселит уве- ренность в собственные автономные силы и даже приучит ценить суверенность всякой личности. Но вся эта великая «геркулесова очистка конюшен» сознания послужит тому, что в образовавшихся пустотах голов homo economicus навсегда поселится персонифици- рованный страх перед технократической подконтрольностью чело- века, ужас перед безличной администрируемостью его жизни. Этим личностным трепетом буржуазной души и завершится грандиозный процесс дисциплинарной рационализации, начатый еще, как скажет Вебер, иудейскими пророками и эллинскими учеными (Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведе-

ния. М.: Прогресс, 1990. С. 143).

Политика как самоадминистрирование. В рассуждениях об угрозах администрирования человеческого, говоря словами Ю. Хабермаса, «жизненного мира» может сложиться неверное представление о якобы пророческой миссии Вебера. Масло в огонь псевдосоциологической апокалиптики подливают и символичные метафоры Вебера: «железная клетка», «судьба мира», «война бо- гов». Однако совершенно очевидно, что Вебер не мистик, импера- тивность его выводов основана на филигранном социологическом анализе. Власть бюро – господство смыслов, рожденных в конторах, не имеет никакого отношения к эзотерике. Все причинности лежат на «социальной» поверхности.

Удаленность штабов управления от театра социальных актов потребовала автономизации административных служб, но чтобы не утратить связь с событиями, эти службы должны были начать действовать по строгим правилам и детально формализованным законам. Однако отработанные алгоритмы не могли устранить дис- танции между управляющими и исполнителями, поэтому контроль

362

сместился с результата на процесс, вернее, на соответствие поступ- ков исполнителей диспозитивным кодексам (инструкциям).

Когда-тоЖ.-Ж.РуссовследзаТ.Гоббсом предположил,чтоесли охранять закон, как сказали бы сейчас, «по слову», а не «по духу», то непременно возникнет противоречие между теми, кто этот закон произвел как результат деловых взаимоотношений для решения конкретных собственных задач, и объективной силой закона. Люди могут поставить новые цели, а закон (в лице безличной силы) будет самозащищаться, приобретая социальное воплощение – «в защит- никах (блюстителях) закона». Если это противоречие обострится, то человеческое общество опрокинется в новое естественное состо- яние – тиранию.

Нечто схожее фиксирует М. Вебер. Чтобы защитить свое само- стоятельное общественное значение, «конторские служащие» мо- дернизируют старинную систему привилегий, называя ее «социаль- ной защитой». Она предельно проста, как цепочка причинностей: образование, служба, карьерный рост, пенсия, льготы. Структура администрирования также незамысловата – вертикаль – нисходя- щая, иерархическая система процедур исполнения. Империя бюро- кратов – это не более чем включение в nomenclature. Это понятие, относящееся к теории «развитого социализма», наиболее точно пе- редает первоначальный смысл – «поименный список».

Администрирование нуждается в полном отрыве личностного содержания человека от исполняемой команды, управленцы долж- ны стать взаимозаменяемыми, как детали механизма. Но чтобы этот процесс стал всемирным, Левиафан конторских служащих должен был контролировать не только свою исконную сферу – общество, но и политику. Масштабный процесс социализации политики Вебер истолкует в понятиях «социологии политики».

Прежде всего суть социологического понимания политики за- ключается в том, что оно не выражает принципов свободы, поряд- ка, справедливости: «политика – все виды деятельности по само- стоятельному руководству» (Вебер М. Политика как призвание и профессия // Избранные произведения. М., 1990. С. 644). В общем смысле или, как уточнит Вебер, в аморфном смысле – это самоадми- нистрирование. Но на уровне идеи, пусть и социологической, невоз- можно определить подлинное значение феномена, следовательно, необходимо определить сферу его проявления, его функциональ- ную специфичность. Такой сферой для политики является государ- ство, а специфической особенностью – исключительное право го-

363

сударства монопольно применять насилие. Весьма показателен тот пиетет, который демонстрирует Вебер к речи Л. Троцкого в БрестЛитовске, суть которой сводилась к тому, что всякое государство ос- новано на насилии. Вебер согласен с этим утверждением, поскольку если бы не было государственного насилия, то не было ни государ- ства, ни его политики.

Очевидно, что человеческое насилие изобретено очень давно, но только в современном обществе оно приобретает особенный рацио- нальный статус. Не в том смысле, что разумно прибегать к насилию, в таком понимании нет ничего нового, а в том, что законным угнетение можно признать, только если оно безлично по своему источнику и персонифицировано по своему объекту. Значит, идеальное государ- ство – монопольный аппарат насилия, но поскольку административ- ная рациональность это все-таки человеческая рациональность, то стремление людей к участию в распределении власти и составит суть социологического понимания политики (там же, с. 646).

Однако Веберу важно не столько то, что некоторые господству- ют, сколько то, что другие подчиняются. Вебер выделяет три иде- альных типа внутреннего (гражданского) оправдания насилия:

–авторитет «вечно вчерашнего», традиционно передающегося от патриарха к патриарху (степенное уважение к отцовской власти);

–авторитет исключительной личности, производимый хариз- мой (характером) вождя (преданность мессианскому предназначе- нию властителя и доверие к его демагогии);

–авторитет закона (господство государственных служащих), «легальное господство» определяется четкой функциональностью социальных ролей и институтов, в которых эти роли исполняются.

Следуя логике Вебера, пропустим детализирование форм по- литического господства и сконцентрируемся только на одном пре- вращении: из господина (нем. herr) в безличное господство (нем. herrshaft).

Как отметят М. Хардт и А. Негри, не случайно, по Веберу, «кри- зис суверенитета и легитимности может быть разрешен только по- средством прихода к власти политиков, наделенных иррациональ- ным даром харизмы» (Хардт М., Негри A. Империя. М.: Праксис, 2004, с. 349).

Длятогочтобы«понять»харизматичностьполитика,необходимо разглядеть стратегию редукции лидерства к безличному господству. Харизматический лидер потому стратег, что народ верит в особый дар своего вождя видеть реальность неискаженным оком мессии.

364

Сам же вождь утверждает знание о том, как необходимо действо- вать в этой «подлинной» реальности. Вождь не просто блестящий демагог, это важно, но недостаточно, вождь онтологичен, если вос- пользоваться метафорой М. Хайдеггера, именно он «проговаривает бытие». Словно следуя наставлениям Гераклита, вождь призывает слышать в своем приказе «глас бытия» (онто логос). Естественно, что онтологическая артикуляция обладает всеми свойствами исти- ны для подчиняющихся его велениям.

Казалось бы, что может быть более универсальным явлением, чем политический вождизм, но Вебер называет его узко европей- ским событием. Мы уже отметили выше, что политика связана со стремлениемквласти,ноуникальностьевропейскогоявлениявтом, ,что те, кто подчиняются, делают это не пассивно, а деятельностно.

У представителей античной философии (Платона, Аристотеля, Цицерона) неоднократно звучала мысль о том, что свободное об- щежитие (полис) существует не потому, что властитель по своей воле дает свободу подданным. В подобных отношениях отсутству- ет европейская специфика. Подлинно свободным город (полис) становится, если независимые граждане сами активно подчиняют- ся, как вслед за Аристотелем повторит Цицерон, «лучшему среди равных».

Для того чтобы рационально объяснить превращение архаиче- ского политического института «господина» в современный обще- ственный институт «господство», необходимо прежде всего опреде- лить, чем власть господина отличается от собственно господства.

Веберпринципиальноразводитэтипонятия:властьигосподство. Власть (нем. macht) – персональная способность победить, преодо- леть сопротивление. Политическая власть индивидуализирована и потому краткосрочна в историческом плане. Господство, наоборот, – это организация долгосрочного подчинения, основанного на добро- вольном активном согласии подчиненных. Господство рационально прежде всего со стороны подчиняющихся, именно благодаря этому «народному вектору подчинения» мы можем использовать вебери- анское понятие «легитимность».

Заметим, что, вопреки четкому указанию Вебера, в отечествен- ной и западной (в наибольшей степени в англосаксонской) дидак- тической литературе сложилась традиция не дифференцировать понятия господства и власти. В результате классическая теория легитимности господства в угоду непонятным причинам получила ложное обозначение «теории легитимности власти».

365

Теория легитимности господства в точном соответствии с аутен- тичным пониманием Вебера может использоваться только в пре- ломлении к стабильным, сложившимся, исторически различимым формам общежития и политической культуры. Иначе она бессмыс- ленна, как заметит Майкл Волцер, она совершенно не сработает, на- пример, в аналитике Южно-Американского феномена апартеида.

Помимо сказанного, необходимо учитывать, что предложенная Вебером трехчленная схема признания институтов господства но- сит «идеально-типический» характер. Само учение об «идеальном типе» продиктовано стремлением Вебера задать научное измерение социологии. Теория идеального типа – это попытка фиксировать культурный смысл явления.

Хотя один из самых информированных комментаторов данной теории, К.-О. Апель, настаивает на гипотетическом характере ме- тодологии идеальных типов (Апель К.-О. Трансформация филосо- фии. М.: Логос, 2001. С. 119), идея, по Веберу, не является гипоте- зой, поэтому в ее эмпирической проверке нет необходимости. Вебер систематизирует эмпирические данные благодаря идеально-типи- ческой реконструкции, единственным структурным условием кото- рой является полная аннигиляция ценностных суждений (Вебер М. Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке // Избранные произведения. М.: Прогресс, 1990. С. 547–600).

Однако существуют и прямо противоположные точки зрения на данный метод, представленные в работах П. Рахшмира (Рахшмир П.Ю. Идеи и люди. Политическая мысль первой половины XX века. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001. С. 141), И. Шишкова (Шишков И. В поисках новой рациональности: философия критического разума. М.: Едиториал УРСС, 2003. С. 226) и др.

М. Вебер отдает себе отчет, что реальность значительно много- граннее, чем идеальные типы. На практике всегда обнаруживаются специфические переплетения и острые противоречия с идеализи- рованным представлением. Именно поэтому, на наш взгляд, особое внимание стоит уделить оборотной стороне «учения об идеальном типе» – научному интересу (Вебер М. Смысл «свободы от оценки» в социологической и экономической науке // Избранные произве- дения. М.: Прогресс, 1990. С. 570). Вебер, предвосхищая появление «социологии знания К. Мангейма», указывает на то, что любое ос- воение информации связано с социальным контекстом, а значит, и с системой ценностей, и с волюнтаристским ангажементом самого ученого.

366

Наличие целей – трансцендентный рок всякой науки об обще- стве. Априоризм трансценденций в социологическом анализе ука- зывает не на то, что изучается, а на то, что мы должны узнать. Как метко заметит Лео Штраус, знание есть борьба за власть мнения, то есть деятельностная воля к признанию собственного мнения как авторитетного (Штраус Л. Введение в политическую философию. М.:Логос–Праксис, 2000. С. 9). Бесконечное многообразие воль – залог безграничности наук о культуре, в том числе и, может быть, в первую очередь, наук о политической культуре.

Вебер убежден, что рационализация воли – это тот процесс, ко- торый приведет к установлению рационального типа социального господства. Подкрепляя свою убежденность, Вебер выстраивает ге- неалогию «превращения» господства: от демагога-политика антич- ного полиса до парламентско-партийного вождя. Вебер показывает, что сколь бы ни различались исторические контексты персонажей, они пользовались универсальным инструментом рационализации своего господства – перманентным действованием. Политик всегда вел себя в соответствии с тем, на что он притязает, – на право быть носителем законного насилия. Он постоянно демонстрировал свою способность организовывать и совершенствовать аппараты физиче- ского насилия.

Но самое удивительное то, что в какой-то момент у всемирной рационализации межчеловеческих отношений появился вели- чайший из исторических попутчиков – капитализм. Капитализм не может обойтись без рационализации «здравого смысла», ко- торый определит онтологию его универсального языка – выгоду (Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.:

Логос, 2004. С. 190).

Однако рационализация, привыкшая, по точному замечанию К. Маркса, растворять в себе, как в кислоте, все, к чему она прика- сается, постепенно нивелирует самостоятельную роль капиталисти- ческого субъекта – производителя. Как скажет Вебер, происходит экспроприация экономической самостоятельности. В результате взаимно переплетенный процесс приводит к тому, что сначала все средства политической, а затем и экономической структур оказы- ваются в распоряжении некой высшей отчужденной инстанции. То есть никто конкретно более не обладает ни деньгами, ни соору- жениями, ни запасами, ни техникой – ничем. Вебер продолжает: в современном государстве полностью реализуется отделение «шта- ба от вещественных средств предприятия» (Вебер М. Политика

367

как призвание и профессия // Избранные произведения. М., 1990.

С.650–651).

На фоне этого процесса постепенно начинают проявляться «су- персовременные» тенденции, как назовет их Вебер, – попытки от- крытой экспроприации экспроприатора политических средств управления, то есть социальный захват политической власти. Этот процесс – революция, в результате которой на смену одним господ- ствующим, но потерявшим связь между «штабом управления» и материальными средствами насилия, приходят другие, которые на- чинают распоряжаться и штабом, и средствами подчинения.

В каком-то смысле веберианское представление о революции предопределяет будущий, столь популярный среди духовных по- следователей «новой критики», франкфуртский фрейдомарк- сизм (Г. Маркузе, Э. Фромма и др.). (Об иных идеях стыковки теорий М. Вебера и З. Фрейда по проблеме рациональности см.: Валлерстайн И. Конец знакомого мира: Социология XXI века. М.: Логос, 2004. С. 309, 310; Н. Бирнбаум Кризис в марксистской со- циологии // Американская социологическая мысль. Р. Мертон, Дж. Мид, Т. Парсонс, А. Шюц. М.: МГУ, 1994. С. 113).)

Если свобода заключается в самоадминистрировании, то не- гативность революционной рациональности – в отчуждении ад- министрирования. Во фрейдистских терминах это звучит следу- ющим образом: чужое самоадминистрирующееся «я» подчиняет отчужденное «оно» других. Социальная революция есть неожидан- ность узнавания себя в другом, неожиданность получения власти. Неопределенность «другого» в Современности преодолевается ре- волюцией, а ее результат – это инобытие человеческой субъектив- ности, нечто безликое (объективно необходимое). Именно поэтому продуктом современных революций, по Веберу, является не откры- тие новой политики (читаем – свободы), а снятие проблемы свобо- ды на уровне социального государства.

Вебер так определит этот процесс: «современное государство есть организованный по типу учреждения союз господства, который внутри определенной сферы добился успеха в монополизации леги- тимного физического насилия как средства господства и с этой це- лью объединил вещественные средства предприятия в руках своих руководителей,авсехсословныхфункционеровсихполномочиями, которые раньше распоряжались этим по собственному произволу, экспроприировал и сам занял вместо них самые высшие позиции» (Вебер М. Политика как призвание и профессия // Избранные про-

368

изведения. М., 1990. С. 651). В прямом смысле на смену человече- скому праву приходят безымянные законы общественного порядка.

Социология профессиональных политиков. Продукт социаль-

ной революции – современное социальное государство – произвел на свет профессиональных политиков, для которых содействие го- сударству оказалось способом физического существования. Тех, для кого службавгосударственныхинститутах–этопобочноедействие к основному делу жизни, Вебер называет «политиками по случаю». Здесьсодержитсяуказаниеналюдей,которые«поприроде»желают участвовать в нормативном, например справедливом, распределе- нии властных ресурсов. Для Вебера существеннее то, что сам народ, выступая как электорат, своим голосованием от случая к случаю влияет на результаты выборов, может спорадически проявляться (восставать) как реакция на события или проблемы, участвовать в митингах, выбирать своих представителей, делегировать времен- ных доверенных лиц, создавать аппарат партий и т.п. Но поскольку социальные явления по своей сути регулярны, то они постепенно рационализируются. Возникает социальная квота на группу людей, которые могли бы находиться в постоянной готовности исполнить политические функции на должном (профессиональном) уровне компетенции.

Политических профессионалов Вебер подразделяет на два типа: тех, кто живет для политики, и тех, кто живет за счет политики.

Последние физически зависят от государственной службы. Они отличаются от «политиков для политики» тем, что, как заметит Вебер, помимо всего прочего получают открытое удовольствие от власти и обнаруживают чувство собственного достоинства в службе государственному делу.

Однако подобные характеристики как бы взаимно проницаемы. Вебер говорит, что представителей обеих групп не различить с по- мощью аморфных критериев, поскольку каждый в какой-то мере делает и то, и другое.

Веберпредлагаетдифференцироватьэтитипыэкономически.Те, кто живут за счет политики, вынуждены сделать из нее источник до- хода, а те, кто живут для нее, имеют в государственной деятельности инуюцель.Приэтомпоследниенепременнодолжныбытьнезависи- мыми от доходов, которые им может принести занятие политикой. Значит, «политики для политики» это прежде всего состоятельные, или попросту, богатые люди. Как частные лица они обладают источ- никами доходов по ту сторону политической активности.

369

Экономическое деление, как считает Вебер, работает только в нормальных условиях, исключая «внеобыденности», такие, как во- йна или катастрофы, где можно жить за счет контрибуций, грабежей

ит. п. Чтобы уточнить свое представление, Вебер вводит понятие «хозяйственная обходимость». Это независимость собственных доходов от своей рабочей силы и мышления, которые «профессио- нальный политик» целиком отдает политике (своеобразный «при- своенный труд» антипод Марксова «отчужденного труда»), при- мерами этого можно считать рантье, арендодателя, домовладельца, землевладельца. В логике Вебера «необходимыми» в хозяйствен- ном смысле являются не только все буржуа и пролетарии, но и об- разованные люди: врачи, ученые, адвокаты и т. д.

Основываясь на деятельностных принципах, Вебер обозначает два исторических типа институционального развития государств – плутократический,постепенноуходящийвархаику,исовременный. Последний означает «превращение современного чиновничества в совокупность трудящихся (нем. arbeiterschaft), высококвалифици- рованных специалистов духовного труда, профессионально вышко- ленных многолетней подготовкой, с высокоразвитой сословной че- стью, гарантирующей безупречность» (там же, с. 657).

Можно было бы говорить о том, что «плутократия» в каком-то смысле была институциональной формой государства «политиков для политики». Но, как заметит Вебер, эта связь непрямо-пропор- циональная, то есть «политики для политики» могут начать исполь- зовать политику в своих экономических интересах. Политический идеализм, по мысли Вебера, малообоснован и не ориентирован на реальность, поскольку часто через нелегальные формы деятель- ности (прежде всего коррупцию) политик становится похожим на предпринимателя.

Иначе обстоит дело с тем, что Вебер называет «политическим предприятием». Если в плутократическом государстве бессовест- ных политиков можно уличить в нечистоплотности, то в «чинов- ничьем государстве» коррупция хотя и оказывается неприятным и аморальным, но не более чем побочным эффектом подлинной ком- петентности и уместности положения взяточников на высоких го- сударственных должностях. «Как раз те натуры, которые в качестве чиновников высоко стоят в нравственном отношении, суть сквер- ные, безответственные прежде всего в политическом смысле слова,

ипостольку в нравственном отношении низко стоящие политики...

Именно такую систему мы называем “господством чиновников”; и,

370