Такамура Котаро (1883-1956)

 

       Поэт-символист, скульптор, один из основоположников японского верлибра - "дзиюси". Особо известен трагической историей своей жизни. Его жена Тиэко сходит с ума, и семь лет  вплоть до ее кончины поэт "общается" с ней, поверяя самое сокровенное, в своих стихах. "Стихи о Тиэко" (1912-1941) - один из романтичнейших сборников "новой поэзии" начала века, с большой теплотой воспринимаемый японцами и сегодня.

       Следует отметить, что верлибр был в диковинку в Японии на заре столетия. Большинство стихов все еще подчинялось традиционным 3-х или 5-строчным ритмов хайку и танка. Поэтому то, что нам может показаться сегодня наивным, вызывало небывалый эффект среди современников поэта 80 лет назад.  

Переводчик - Дм.Коваленин

Стихи о Тиэко

История Тиэко

 

 

 

 

Такамура Котаро

 

"СТИХИ о ТИЭКО"

(избранное)

   

 Невинная просьба

 Случайные заметки

 Снег темной ночью

 Пробуждение

     

 

 

НЕВИННАЯ ПРОСЬБА  

Жалуется мне Тиэко что в Токио небо исчезло Просит чтоб я показал ей какое оно настоящее

Я же гляжу с удивленьем в небо - и вижу: Сквозь молодые листочки вишни просеянное, Всегда неизменное Небо, знакомое с детства

Накрытая им долина все бледней - это тает утро дымкой персиковых оттенков, но вдаль куда-то все смотрит Тиэко все просит, чтоб я показал ей Ее Небо - Настоящее Небо Тиэко, что над Ататара-горою каждый день голубым сияло...

Право, что за невинная просьба!

                                             

   

СЛУЧАЙНЫЕ ЗАМЕТКИ

  Завершив жидкой тушью рисунок Жду, когда он подсохнет. Вдоль вершины - горные пики Так, как видят их сверху птицы: пирамид священных верхушки По бумаге расплылись тушью

Искусство убивает пространство-время И в лице - известковая дымка И в душе - больше нет отражений передряг и унылого быта.

Бумага на ширме подсохла и стучит, на ветру колыхаясь, о бревенчатую стену дома... Сверну-ка ее в рулон.

Вся проблема лишь в том, что опять пробуждается сердце. И о том лишь скорблю, Что душа возвращается в тело. Вот уж скоро шесть лет, как больна моя Тиэко... Волосы от испытаний судьбы побелели как мел.

Дав рукам отдохнуть, запаковываю рулон... Вдруг - в газете, что взял для обертки Фотография:

На крутой одинокий утес что зарос седым тростником, в ряд построившись, смотрят в упор Орудийные дула...  

   

СНЕГ ТЕМНОЙ НОЧЬЮ  

Огонек керосинки Еле-еле теплится Лампа в тесном моем кабинете Освещает фигурки двух усталых людей

В сумерках небо окутало снегом все, что видят глаза - вся природа в белом

Тяжесть беззвучно идущего снега давит на землю давит на крыши давит на два этих сердца

В тяжести этой укрывшей собою полмира - детская радость: "Ой, посмотрите - до самой верхушки храм занесло!.." - издалека еле слышно доносит чей-то расплывчатый голос следом за цоканьем резвых, как зубы от холода, гэта

И - тишина. Пантомима сегодня начинается ровно в одинадцать ночи Беседа не клеится чай заварить неохота просто без слов эти двое сидят рука об руку вслушиваясь в молчанье мира, лишенного речи глядя на силуэты плавно текущего Времени

В легкой испарине лица переполненные покоем - тихим желаньем проникнуть в чувства людские. Вновь раздается на улице цокот. Издалека - что-то вроде рычания автомобиля...

Только стоит сказать мне: "Ах, что за снег, посмотри-ка!" - Сразу все, кто способен смеяться переселятся в детские сказки...

Рот приоткрыв, тихо радуюсь снегу. Снег же, глубокой сегодня ночи радуясь тоже, все сыплет и сыплет...

Ах, теплый снег, Ты укутай меня с головою!..  

   

ПРОБУЖДЕНИЕ  

Когда наступит зимнее утро река Иордан покроется корочкой льда. Я сяду в спальне, закутавшись в плед белой шерсти - и сердце мое уж не тронут поход Иоанна-крестителя в обетованные земли и дикая страсть Саломеи, мечтавшей отсечь ему голову

Когда наступит зимнее утро с улицы шумной услышу смиренный стук гэта Тело мое во владенье Природой великою вступит и как жизнь после смерти беззвучны шаги мои станут

Острый, как бритва, запах цветущей айвы дерзко проникнет вдруг через закрытые двери - словно воскрес чей-то дух и, подкравшись, стоит предо мною...

Как мне суметь в этот миг притвориться ученым бесстрастным, сухо разъявшим весь мир на сплошные законы? Мол, как прилив и отлив, неизбежны уходы-приходы всех, кто живет под не нами придуманным небом...

Проснись же, Любовь моя...

Когда наступит зимнее утро, с рассветом должны закричать будут птицы - вот только глазам твоим черным не хватит рассвета Не рассмеешься ты голосом нежным, как птица, радуясь солнцу и не протянешь мне руки навстречу, точно ребенок...

С каждой такою мыслью корчусь я в пледе из белой шерсти и заставляя себя, через силу Оду кричу я, Оду любви своей

Когда наступит зимнее утро сердце мое возвратится к жизни и, откричав и напевшись вдосталь, думать придется, как жить мне дальше По янтарному небу рассветом поплывет, рассыпаясь, пыльца золотая во дворе залает ушастый мой пойнтер и привычка все время в чем-то нуждаться вернется ко мне. точно старый приятель...

Я любил ее!...

Когда наступит зимнее утро лед на реке Иордан будет крепким.

 ПОЭЗИЯ

Новые веяния коснулись и поэзии. Еще до того, как появился трактат Сёё, возникло движение за обновление поэзии. Начало ему положил «Сборник стихов новой формы» (1882), составленный тремя преподавателями Токийского университета: Тояма Тюдзан, Ятабэ Сёкан и Иноуэ Тэцудзиро. Свою задачу они видели в том, чтобы познакомить читателя с европейской поэзией, показать, как нужно писать стихи, для чего предложили и образцы собственной поэзии нового стиля. И все же оригинальные стихи составили меньшую часть сборника, а большую — переводы из Шекспира, Грея, Теннисона, Лонгфелло, Кингсли, которые были рекомендованы в качестве образцов для подражания. Авторы уверяли, что настало время для истинной поэзии, а для этого нужно отказаться от старых форм, ибо, как уверял Иноуэ, «стихи эпохи Мэйдзи должны быть стихами эпохи Мэйдзи, а не древних времен. Японские стихи должны быть японскими, а не китайскими». Иноуэ имел в виду, что хватит японцам писать китайские стихи (канси), которые существуют с VIII в., пора переориентироваться на Запад. Для пущей убедительности, авторы начинают называть «поэзию» словом «poetry» (так же, как Сёё вводит понятие «novel», предлагая следовать «европейской технике описания»). Традиционные японские и китайские стихи в стиле «цветов, птиц, ветра и луны» не отвечают современным вкусам и новому сознанию, которым более всего ценится независимость как личности, так и нации, а европейская поэзия дает пример такой независимости. Традиционные же формы танка, хайку, рэнга не отвечают духу времени и не могут удовлетворять современников. А для этого прежде всего следует сломать традиционную форму, ограничивающую объем стихотворения (31 слог — в танке, 17 — в хайку).

Но, как ни ратовали авторы за обновление поэзии, сами они не могли избавиться от традиционной метрики (закона чередования семи- и пятисложных слов), от привычной ритмики, о чем и свидетельствуют их собственные стихи. В «Песне обнаженных мечей» Тояма, хотя и не ограничен объем, язык стихотворения говорит о близости старому стилю, он насыщен китаизмами, архаизмами и по высокопарности напоминает несколько воинственный дух старинных гунок (военных эпопей). В то же время в тональности ощущается влияние «Атаки легкой кавалерии» Теннисона, но патетика — в японском духе:

Вновь явлена миру наша слава — Мощь Японии. И враг, и мы сами Умрем от меча на поле брани. Для тех, в ком живет дух Ямато, Настало время умереть!

(Перевод А. Долина)

Короче говоря, новизна пока что ограничивалась объемом и пропагандой новых идей, в духе японского просветительства, как это делалось, например, в стихотворении «Основные принципы социологии» того же поэта. Писались эти стихи на старояпонском литературном языке бунго — другого еще не было (движение «за единство письменного и разговорного языка», как уже упоминалось, началось позже).

Реакция на сборник была скорее негативной.

671

Знатоки поэзии его не приняли всерьез, тем более что действительно художественными достоинствами он не обладал, и выступили на его страницах не поэты-профессионалы, а, скорее, идеологи нового движения. И тем не менее интерес к поэзии новой формы проснулся, и в литературном мире стали широко обсуждаться ее принципы. В 80-е годы вышли такие работы, как «О японских поэтических произведениях» Ямада Бимё, «О родной поэзии» Исогаи Умпо, «Размышления о поэтических произведениях» Миядзаки Косёси, «Наука синтайси» Овада Кэндзю и др. Разгорелись споры о характере и методе новой поэзии. Сам Иноуэ в статье «О синтайси» (1887) перечисляет признаки поэзии новой формы: свободный дух, неограниченный объем, широкая лексика, современный язык, мажорный тон, новизна образов, радение о будущем, незатуманенность, ясность смысла. Последнее требование было направлено против традиционной поэтики намёка, недосказанности, призванной возбудить воображение, вызвать эмоциональный отклик (ёдзё), чтобы пережить сокровенную красоту (югэн), скрытую в глубине вещей.

К концу 80-х годов спорящие стороны стали приходить к обоюдному согласию, смысл которого выражен в одной из статей 1889 г., помещенной в популярном журнале того времени «Кокумин-но томо» («Друг народа»). Статья называлась «Критика синтайси», ее автор призывал поэтов освобождаться как от канго (китаизмов), так и от чрезмерного подражания европейским поэтам, ибо традиционно японцы ценили красоту естественную, в отличие от искусственно сконструированной красоты европейцев. Предлагалось обратиться к собственной традиции, к тёка (длинным песням) прославленных поэтов древней антологии «Манъёсю» (VIII в.) и к народным жанрам. Можно сказать, эта точка зрения подытожила дискуссию, отразив действительное состояние дел в поэзии новой формы. Синтез древнекитайской и древнеяпонской поэтических традиций, обновленных свободолюбивым духом и необычной для японцев техникой европейской поэзии, особенно романтической, дал свои плоды.

О зрелости новой поэзии свидетельствуют выходившие с конца 80-х годов «Собрание песен новой формы эпохи Мэйдзи», «Избранные стихи новой формы» под редакцией Ямада Бимё, «Сборник сливовых цветов поэзии новой формы» под редакцией Мори Огай. Эти сборники демонстрировали устойчивость традиционного метра, привычной слуху интонационной мелодии (основной фонетической единицей сохранилась пяти- и семисложная строка, разделенная цезурой, выверенная веками, обусловленная силлабическим характером японского языка и наличием в нем тонического, а не силового ударения). Правда, предпочтение стали оказывать не 5—7-сложному метру тёка, а 7—5-сложному строю, родственному жанрам народной поэзии, как имаё или буддийские васан (тяготение к фольклорному, песенному началу характерно для романтиков).