Влияние сталинских репрессий конца 30-х годов на жизнь семей в трех поколениях1

Кэтрин Бейкер, Юлия Б. Гиппеырейтер

Политические репрессии, которым положила начало Октябрьская революция в России, достигли своего

апогея в конце 30-х годов. «Великий террор» в Советском Союзе, проводимый в жизнь широкой сетью

государственного, партийного и полицейского аппарата, унес, по разным оценкам, от 20 до 40 млн.

человеческих жизней (Conquest, 1990; Daniels, 1985). Этот беспрецедентный в истории XX столетия акт

массовых убийств и преступлений продолжает переживаться и осмысливаться его жертвами (увы,

немногими уже оставшимися в живых), свидетелями, а также их потомками. В нашей стране и за

рубежом написаны об этих событиях многие десятки книг мемуарной, художественной и

публицистической литературы (Адамова-Слиозберг, 1993; Бейкер, 1991; Волков, 1989; Гинзбург, 1991;

Доднесь тяготеет,

1 Настоящее исследование было поддержано президиумом IREX (International Research and Exchange

Board) за счет средств, предоставленных Государственным департаментом США (секция VIII). Авторы

выражают глубокую благодарность за эту поддержку, без нее данный проект вряд ли мог быть

реализован.

При статистической обработке результатов мы пользовались профессиональными консультациями и

непосредственно помощью А.Н. Рудакова, А.Т. Терехина и С. Уигерт (в США), которым выражаем

глубокую благодарность.

Авторы приносят искреннюю благодарность Г.Н. Воробьевой, А.А. Рудакову, М.Л. Сороке и А.В.

Терентьевой за проведение интервью и участие в обсуждениях.

27*

1989; Разгон, 1989; Солженицын, 1991), исторические и социологические исследования (Франкл, 1992;

Conquest, 1986; Conquest, 1990; Forche, 1993; Hochild, 1994; Malia, 1994; Remnick, 1993). На этом фоне

выглядят редкими исключениями попытки научного анализа психологических феноменов, связанных с

репрессиями в тоталитарных режимах: поведение и мотивация преследователей, способы физического и

личностного выживания жертв и т. п. Из зарубежной литературы здесь могут быть упомянуты книги

выдающихся психиатров и психологов В. Беттельхайма (Bettelheim, 1989) и В. Франкла (Франкл, 1992)

авторы которых прошли через испытания нацистских концентрационных лагерей и сумели не только

достойно выжить, но и проводить систематические наблюдения и потом подвергнуть их

профессиональному анализу.

В отечественной психологической литературе подобные исследования практически отсутствуют.

Долгое время они были невозможны ввиду тщательного сокрытия советским государственным и

партийным аппаратом тайны о совершавшихся преступлениях. Информация о них сначала

просачивалась через устные истории о преследованиях, доносах и арестах, шепотом рассказываемых

родными и свидетелями самым доверенным близким, затем стали появляться подпольные издания

рассказов и воспоминаний жертв репрессий, прошедших тюрьмы и лагеря и чудом там уцелевших,

наконец, с начала периода гласности хлынул поток открытых, «разрешенных» публикаций — такими

были хорошо известные этапы постепенного проникновения в сознание широких масс граждан

Советского Союза и России правды о недавних политических злодеяниях, о трагедиях жертв и их семей.

Наверное, нужно было пережить шок этой правды, чтобы наконец появилась готовность исследователей

заняться изучением жизни семей, переживших трагедию.

1. ПРЕДМЕТ И ГИПОТЕЗА ИССЛЕДОВАНИЯ

Предметом нашего исследования стала «память» семьи о репрессиях конца 30-х годов. С этой целью

проводились глубинные интервью с представителями третьего поколе-

ния, т. е. внуками репрессированных. Они были главными источниками собираемых сведений.

Вопросы, которые им задавались, касались событий, связанных с самой репрессией и ее последствиями

для семьи, а также реакций ее членов: способов физического и социального выживания,

эмоционального переживания и осмысления случившегося. Особая группа вопросов касалась

настоящей жизни опрашиваемого: его семейной ситуации, отношения к происходящим процессам в

России, удовлетворенности работой, отношения к будущему.

Фактически непосредственным объектом нашего исследования явилась жизнь третьего поколения с

точки зрения возможного влияния на нее репрессии, случившейся в истории семьи. Через анализ

обстоятельств жизни и прямых ответов наших респондентов мы предполагали выяснить следующие

дополнительные вопросы: какие психологические факторы и типы взаимоотношений помогали выжить

трем поколениям семьи? Какие ценности и жизненные установки оказались для них в этом смысле

полезными и бесполезными? Какие ресурсы семьи передавались от дедов родителям и затем внукам?

Какую возможную эмоциональную (психологическую) цену платили поколения за физическое

выживание?

Теоретической основой работы послужили некоторые представления, разработанные в рамках семейной

терапии М. Боуэна.

Два понятия были использованы из системной теории семьи Боуэна (BSFT): 1) процесс трансляции в

поколениях (multigenerational process) и 2) отрыв (cut off).

Процесс трансляции, по М. Боуэну, определяет функционирование как отдельных индивидов, так и

семьи в ряду поколений. По словам М. Керра, теория предполагает, что индивидуальные различия в

функционировании и самофункционирование в нескольких поколениях семьи закономерно связаны.

Хотя «каждая семья, будучи прослежена в достаточном количестве поколений, имеет тенденцию

порождать людей на обоих полюсах оси функционирования, равно как и индивидов в любой точке этой

оси», вариации в функционировании членов семьи обычно не очень различаются в течение такого

короткого периода, как три поколения (Kerr, Bowen, 1988, p. 221). Тревога, поведенческие и

эмоциональные структуры передаются от одного поколения к другому через взаимоотношения между

дедами (бабушками), родителями и внуками. Понятие отрыва в теории М. Боуэна описывает степень

контакта и утраты его между членами семьи. Это может относиться как к вертикальным (между

поколениями), так и к горизонтальным (внутри одного поколения) связям. До определенной степени

отрыв может быть естественным процессом, благодаря которому дети приобретают автономию от своих

родителей, оказываясь способными образовывать свою взрослую семью и производить потомство

(Бейкер, 1991, с. 10). Отрыв (отделение) может быть географическим или физическим, эмоциональным,

психологическим или социальным. Он может случиться по причинам внешних событий или внутренних

эмоциональных процессов в семье. Интенсивный эмоциональный отрыв определяется как полный

эмоциональный разрыв с важными членами семьи. Причиной его обычно бывает тревога. М. Керр

замечает, что люди отстраняются от членов своей семьи, чтобы снизить дискомфорт, возникающий от

эмоциональной близости с ними (Kerr, Bowen, 1994; Paul, Grosser).

Согласно предположению М. Боуэна, феномен отрыва связан с благополучием-неблагополучием

существования человека или с эффективностью его функционирования. Интенсивный эмоциональный

отрыв должен коррелировать с более тяжелыми психологическими, социальными и физиологическими

проблемами. Напротив, спокойный баланс автономии и контакта между поколениями должен

сочетаться с менее тяжелыми проблемами в семье. Отрыв и функционирование не находятся в

линейной причинно-следственной связи, но между этими факторами существует сильная корреляция.

Советская политическая и социальная системы создавали режим, который способствовал отрыву членов

семьи от репрессированных близких. Жертвы репрессий физически отделялись от своих семей через

аресты, ссылки, расстрелы. Для оставшихся же родственников было

чрезвычайно опасно пытаться установить или поддерживать связь с ними и даже хранить память о них.

Основная гипотеза настоящего исследования состояла в том, что семьи, которые отрывались физически

и эмоционально от своих репрессированных членов и забывали о них, должны были обнаружить менее

успешное функционирование в поколении внуков. Напротив, семьи, в которых поддерживалась связь с

репрессированными и память о них, должны были оказаться более успешно функционирующими в

поколении внуков.

Иными словами, предполагалось, что сохранение и передача в трех поколениях чувства связи, семейной

идентичности, семейных ценностей могут поддерживать жизнь семьи даже в стрессовых условиях

жестоких 30-х гг. и последующих десятилетий жизни в СССР и России.

Ввиду отсутствия каких-либо исследований на выбранную тему наш проект был задуман как

пилотажный. Мы предполагали собрать первоначальный материал, проверить высказанную гипотезу и

наметить проблемы для дальнейших исследований.

2. МЕТОД И ПРОЦЕДУРА ИССЛЕДОВАНИЯ

Как уже говорилось, исследование было основано на глубинных интервью, которые проводились в

течение зимы 1993-1994 гг. в Москве. Респондентами были внуки жертв репрессий конца 30-х гг. По

крайней мере один представитель первого поколения семьи каждого опрашиваемого (дедушка или

бабушка по материнской или отцовской линии) был жертвой репрессии.

В исследовании не было контрольной группы, главные сравнения делались внутри выборки

испытуемых на базе различий реакций разных семей на репрессию.

Ответы респондентов основывались на их собственной памяти, впечатлениях, знаниях и переживаниях

относительно событий жизни своей, своих родителей и родителей этих родителей. Первичные данные

копировались и обрабатывались независимо в Москве и Вашингтоне.

2.1. Методика

Для проведения интервью авторами был создан опросник из 58 вопросов с закрытыми и открытыми

ответами. Вопросы предполагали получение двух видов информации: объективной — такой, как даты,

состояние здоровья, образование, профессия и т. д., и субъективной, например удовлетворенность

жизнью, профессией, отношение к будущему, взаимоотношения в семье и т. д.

Все вопросы относились к четырем основным категориям: 1) основная демографическая информация; 2)

успешность функционирования респондента, его родителей, дедушек и бабушек; 3) отношение к

режиму (лояльность/ протест); 4) степень отрыва, или потери/сохранения связи респондента с

предшествующими поколениями.

Многие вопросы относились сразу к нескольким категориям, соответственно ответы заносились в

каждую из них. Вопросы с открытыми ответами адресовались к тем же областям жизни, однако

оставляли опрашиваемым большую свободу в выражении своих мыслей и отношений.

Время интервью не ограничивалось.

Приводим перечень основных вопросов по каждой из указанных категорий. Демографическая

информация о респонденте: 4) уровень образования; 5) профессия; 6) общее здоровье; 8) хронические

физические симптомы; 9) хронические психологические симптомы; 10) число беременностей (для

мужчин — у жены); 11) число родов; 12) число детей, умерших в детстве; 13) порядок собственного

рождения в семье; 14) число перемен места жительства в детстве;

15) число перемен места жительства после 18 лет;

16) жил(а) ли с бабушкой/дедушкой; 17) если да, то в течение скольких лет; 18) число женитьб/

замужеств; 19) число разводов; 21) сколько раз оставался вдовцом/вдовой; 25) кто из членов семьи был

репрессирован, что с ними случилось, вернулись ли они, если да, то через сколько лет; 43) был ли

членом КПСС; 44) если да, то находился ли на партийной работе; 48) численность семьи в настоящее

время (сколько человек живут вместе).

Вопросы на успешность функционирования были составлены на основании теории М. Боуэна и

одобрены специа-

425

листами, хорошо знакомыми с этой теорией. Они включали следующие номера в опроснике: 4); 5); 6);

8); 9); 18); 19) (см. выше); 23а) уровень жизни; 29) и 30) реакции супругов и детей жертв на репрессию;

49) функционирование в настоящее время, в том числе финансовая стабильность, обеспеченность едой,

жильем, одеждой, состояние здоровья, отношение к образованию, удовлетворенность профессией,

общая удовлетворенность жизнью; 56) отношение к социально-экономическим и политическим

изменениям в России (участие в голосовании, демонстрациях и митингах, чтение газет, личные

международные связи, путешествия за границу, членство в новой политической партии, социальные

инициативы, организация бизнеса либо пассивность, активное противостояние изменениям).

Вопросы на отношение к режиму (лояльность/протест) респондента и его семьи были следующими: 23)

имела ли семья в течение советского периода (в каждом из поколений) какие-либо привилегии; 33)

какие истории или легенды передавались в семье о репрессированном члене; 43) членство в КПСС (в

каждом поколении); 44) руководящая работа в партии (в каждом поколении); 46) делал ли кто-то из

членов семьи в послевоенный период и позже что-либо, за что государство могло его преследовать; 47)

если да, то каковы были мотивы этих действий.

Степень отрыва от предшествующих поколений (ОТ) определялась с помощью вопросов на знание

различных обстоятельств жизни соответствующих членов семьи. Это были уже упоминавшиеся

вопросы относительно дат рождения и смерти, образования, профессии, здоровья, числа браков и

разводов, числа детей и т.д. Хотя главным предметом интереса была степень отрыва внуков от

репрессированных членов семьи, указанная информация собиралась по отношению ко всем дедушкам,

бабушкам и родителям. Осведомленность респондентов кодировалась по трехбалльной системе. В

случае уверенного знания ставился 1 балл, в случае неуверенного или неполного — 2 балла, в случае

ответа «не знаю» — 3 балла. По теории М. Боуэна передача информации в поколениях — верный

показатель вертикальных связей в семье.

Дополнительными вопросами на ОТ были: 1-7) длительность жизни с бабушкой (дедушкой) в детстве;

21) знание о жизни прабабушек и прадедушек (ответами могли быть: «много», «мало», «ничего»); 27) в

каком возрасте опрашиваемый узнал о бывшей репрессии (предполагалось, что чем позже, тем больше

отрыв); 28) от кого он узнал (если непосредственно от жертвы, то отрыв был меньше, если не от члена

семьи — то больше); 29) и 30) как жили оставшиеся взрослые и дети (родители опрашиваемых) после

репрессии (включая взаимодействие с другими членами семьи, развод с арестованным и т. п.); 31-32) в

какой форме и какая память о репрессированном хранилась в семье; 33) какие истории и мифы о нем

складывались и передавались в семье; 35) упоминался ли он в качестве положительного или

отрицательного примера для внуков; 36) были ли у него какие-нибудь специальные таланты и

склонности, которые продолжаются во внуках; 37) есть ли лично у внука фотографии, письма,

памятные вещи репрессированного; 38) был ли кто-нибудь в семье назван его именем; 39) похож ли кто-

нибудь из внуков на него; 48) живет ли сейчас опрашиваемый с кем-нибудь из родителей или бабушкой

(дедушкой).

Наконец, еще одну группу составили вопросы о членах семьи, погибших в Великой Отечественной

войне, и памяти о них (вопросы 41-42), а также открытые вопросы. Последние были следующими: 22)

подробности знания о семейных корнях; 26) знает ли опрашиваемый что-либо о причинах и

обстоятельствах ареста; 57) думает ли респондент, что есть какая-либо связь между пережитой семьей

репрессией конца 30-х гг. и тем, как сложилась его собственная жизнь; 58) были ли у опрашиваемого

попытки активно собирать информацию о репрессированном члене семьи.