Глава 3. Обращение перегретого средства коммуникации в свою противоположность

21 июня 1963 г. газетный заголовок возвестил:

НА 60 ДНЕЙ ОТКРОЕТСЯ ПРЯМАЯ ЛИНИЯ «ВАШИНГТОН — МОСКВА»

Лондонская служба «Таймс», Женева:

Вчера Чарлз Стил со стороны Соединенных Штатов и Се­мен Царапкин со стороны Советского Союза подписали со­глашение о создании линии экстренной связи между Ва­шингтоном и Москвой...

По сведениям, полученным из американских офици­альных источников, эта линия связи, известная как горя­чая линия, будет открыта в течение шестидесяти дней. В ней будут использованы арендованные коммерческие ли­нии связи, один кабель, беспроволочная связь и телетайп­ное оборудование.

Решение использовать горячее печатное средство ком­муникации вместо такого холодного и участного, как теле­фон, крайне неудачно. Принятию такого решения, несом­ненно, способствовала книжная склонность Запада к пе­чатной форме, и основывалось оно на том, что печать без­личнее телефона. В Москве печатной форме придается со­вершенно иное значение, чем в Вашингтоне. Равно как и телефону. Любовь русских к этому инструменту общения, столь созвучная их устным традициям, определяется тем богатым невизуальным вовлечением, которое он обеспе­чивает. Русский пользуется телефоном для достижения такого рода эффектов, которые мы обычно связываем с энергичной манерой беседы любителя хватать собеседни­ка за воротник, чье лицо находится от вас на расстоянии двенадцати дюймов⁶⁸.

42

И телефон, и телетайп как конкретизации бессознатель­ной культурной предрасположенности Москвы, с одной сто­роны, и Вашингтона, с другой, служат приглашением к чудовищному взаимному недопониманию. Русский прослу­шивает комнаты с помощью жучков и шпионит ухом, нахо­дя это вполне естественным. Вместе с тем, его выводит из себя наша визуальная разведка; ее он считает совершенно противоестественной.

Принцип, в соответствии с которым все вещи на каких-то этапах своего развития проявляются в формах, проти­воположных тем, которые в конечном счете они представ­ляют, известен с древности. Интерес к способности вещей обращаться в процессе эволюции в свою противополож­ность очевидным образом присутствует во множестве на­блюдений, как глубокомысленных, так и шутливых. Алек­сандр Поуп⁶⁹ писал:

Чудовищен порок на первый взгляд,

И кажется, он источает яд,

Но приглядишься, и пройдет боязнь,

Останется сердечная приязнь⁷⁰.

Гусеница, пристально взирая на бабочку, будто бы ска­зала: «Ваал, тебе никогда не поймать меня в одной из тех негодных тварей».

На другом уровне мы в этом столетии стали свидетеля­ми перехода от разоблачения традиционных мифов и ле­генд к благоговейному их изучению. Как только мы начи­наем глубоко реагировать на социальную жизнь и пробле­мы нашей глобальной деревни, мы тут же становимся реак­ционерами. Вовлечение, приходящее с нашими стреми­тельными технологиями, превращает наиболее «социаль­но сознательных» людей в консерваторов. Когда на око­лоземную орбиту впервые вышел спутник, одна школьная учительница попросила своих второклашек написать на эту тему какое-нибудь стихотворение. Один ребенок напи­сал:

Звезды такие большие.

 Земля такая маленькая.

Оставайся таким, как есть.

43

Знания человека и процесс приобретения знаний рав­новелики самому человеку. Наша способность постигать как галактики, так и субатомные структуры есть разви­тие заложенных в нас возможностей, которые и вмещают их в себя, и выходят за их пределы. Второклассник, на­писавший приведенные выше строки, живет в мире, на­много превышающем тот, который может измерить свои­ми инструментами и описать, пользуясь своими понятия­ми, современный ученый. Как писал об этом превраще­нии У. Б. Йейтс, «видимый мир перестал быть реальнос­тью, а невидимый мир — грезой».

С этим преобразованием реального мира в научный вы­мысел связано стремительно протекающее в настоящее время обращение, вследствие которого западный мир ста­новится восточным, а восточный становится западным. Джойс зашифровал их взаимное превращение друг в дру­га в своей загадочной фразе:

The West shall shake the East awake

While ye have the night for morn⁷¹.

Название его романа «Поминки по Финнегану» {Finne­gans Wake) представляет собой целый набор многоуровне­вых каламбуров на тему обращения, вследствие которого западный человек вновь вступает в племенной, или фин­ский (Finn) цикл, следуя дорогой старика Финна, но на этот раз зорко бдит (wide awake), пока мы возвращаемся в племенную ночь⁷². Эго что-то вроде нашего современного осознания Бессознательного.

Нарастание скорости, переводящее ее из механической формы в мгновенную электрическую, останавливает про­цесс взрыва и переворачивает его, превращая в процесс имплозивного сжатия. В нынешнюю электрическую эпоху быстрое уплотнение, или сжатие, энергий нашего мира вхо­дит в столкновение со старыми экспансионистскими и тра­диционными образцами организации. До самого последне­го времени наши социальные, политические и экономиче­ские институты и упорядочения укладывались в один об­щий односторонний образец. Мы до сих пор продолжаем считать его «взрывным», или экспансивным; и хотя те­перь его уже нет, мы все еще продолжаем разглагольство-

44