Yaroslavskaya_yuridicheskaya_shkola_Uchebnik

ней Руси»148. С. М. Шпилевский одним из первых русских историков обратил внимание на активное участие «выборных людей» в работе Земского собора 1648 г., в составлении Уложения149. С. М. Шпилевский занимался также исследованием ярославских древностей. Немалый интерес представляют его работы «Старые и новые города и борьба между ними в РостовСуздальской земле», «Великий князь Смоленский и Ярославский Федор Ростиславович Черный». Последняя из работ представляет собой речь, произнесенную 19 сентября 1899 г. перед общественностью Ярославля по поручению Губернской ученой архивной комиссии в день шестисотлетия годовщины смерти князя Федора. В этом труде раскрывается историческая роль одного из виднейших ярославских князей, выдающегося политического деятеля своего времени. Миротворческая миссия Федора Ростиславовича, канонизированного православной церковью, заслуживает благодарной памяти потомков. Благодаря дипломатическим способностям, личному обаянию и родству с татарским ханом, Федору удавалось отводить многие беды от родной земли. С. М. Шпилевским акцентируется внимание на примечательном факте русской истории на княжении в Ярославле, пусть и не продолжительном, женщин: вдовы князя Василия Всеволодовича Ксении и ее дочери Марии. Этот факт, по мнению ярославского историка, служит подтверждением установления после распада княжеского рода на отдельные ветви нового правового порядка, согласно которому каждая из ветвей самостоятельно владела своей волостью150.

Исследование С. М. Шпилевского содержит упоминание о существовавших на Руси, подпавших под татаро-монгольское иго, в конце XIII в. вечевых вольностях. Описывая один из эпизодов политической биографии князя Федора, автор подчеркивает, что жители Переславля «живя без князя, действовали как один человек и ставили свою волю наравне с волею князей»151. С. М. Шпилевский также был широко известен как археолог.

148Шпилевский С. М. Об источниках русского права в связи с развитием государства до Петра I. Казань, 1862. С. 77.

149Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI– XVII вв. М., 1978. С. 297.

150См.: Шпилевский С. М. Великий князь Смоленский и Ярославский Федор Ростиславович Черный. Ярославль, 1899. С. 10.

151Там же. С. 30–31.

271

В центре научных интересов работавшего свыше двадцати лет в лицее Мариана Александровича Липинского находилось историческое прошлое г. Углича и Угличского уезда. Им введены в научный оборот Угличские писцовые книги, дающие много ценных сведений о социально-экономических процессах, характерных для XVII в. России, о становлении крепостничества. В трудах М. А. Липинского весьма рельефно выступает исторический облик одного из самых «знатных» провинциальных центров средневековой России. Они содержат много интересных данных о городских сооружениях, угличских церквях и монастырях, их священных реликвиях. В писцовых книгах содержится подробное описание всех улиц Углича XVII столетия.

Интересна в методологическом плане вступительная лекция М. А. Липинского «Историческое изучение права»152.

Непродолжительное время работавший в лицее Федор Васильевич Тарановский провел исследование актов угличской провинциальной канцелярии и в 1908 г. по его результатам опубликовал в Москве труд «Акты угличской провинциальной канцелярии (1719–1726)». Он автор прекрасной статьи (некролога) о М. Ф. Владимирском-Буданове, имевшей значение серьезного научного труда.

Историко-правовые исследования представителей спе-

циальных юридических наук. Серьезный вклад в научную разработку истории русского права внесен профессорами лицея, специализировавшимися в области гражданского, уголовного, государственного, административного, финансового, церковного права и др. Многие из них заявили о своем вхождении в большую науку именно историко-правовыми исследованиями применительно к своей специализации.

К числу ценнейших трудов по истории русского права относится магистерское сочинение Николая Львовича Дювернуа «Источники права и суд в древней России: Опыты по истории русского гражданского права». В этом труде он сумел поновому осветить многие стороны юридического быта Древней Руси, раскрыть тесную взаимосвязь между состоянием источников права и формами процесса. В своем исследовании в соответствии с воззрениями исторической школы права

152 См.: Липинский М. А. Историческое изучение права // Временник Демидовского юридического лицея. Ярославль, 1879. Кн. 18. С. 211–251.

272

Н. Л. Дювернуа исходит из понимания права как исторического продукта общественной жизни, обязанного появлением своим, обретением основных начал и действенной силы не перу законодателя, а мудрости человеческого общения.

«История права, – пишет он, – начинается гораздо раньше появления каких-либо законодательных актов.

…Если мы обратимся к нашему древнему праву, то увидим, что деятельность законодателя, его влияние на развитие права чрезвычайно слабо, и между тем стоит сравнивать любое московское или новгородское завещание XV в. с теми положениями о наследстве, какие мы находим в "Русской Правде" или безсудной Мстиславской грамоте для того, чтобы убедиться, что была другая деятельная сила, которая давала движение и жизнь праву, которая ничем не уступала в продуктивности последующему законодательному процессу»153.

Развивая мысль немецкого юриста Г. Пухты, Н. Л. Дювернуа утверждает, что господствовавший в младенческом состоянии общества юридический обычай не есть дело простой привычки поступать в известных случаях известным образом, а плод убеждения, порождающего те или иные действия. Убеждение составляет причину, а практика – последствие. Обычай являет собой историческую форму проявления права. В эпоху его господства «сложились все те начала, которые потом должны были перейти в законодательства»154. Возражая Б. Н. Чичерину, отрицавшему наличие правовых начал в жизни древнерусского общества, видевшего в нем царство хаоса и личного произвола, Н. Л. Дювернуа подчеркивает, что «последующая деятельность законодательства заключалась не в "законном определении того, что до тех пор представлялось произволу", а в законном определении того, что прежде было выработано народной жизнью в форме обычного права»155.

В отличие от Б. Н. Чичерина, в глазах которого личность являлась символом разрушения, он видит в ней начало творческое, созидательное, а в общественном укладе Древней Руси благоприятную для самовыражения личную сферу. «... Нельзя признать, – пишет Н. Л. Дювернуа, – что никогда так легко ли-

153Дювернуа Н. Источники права и суд в древней России: Опыты по истории русского гражданского права. М., 1869. С. 4.

154Там же.

155См.: Там же.

273

цо не открывает себе новых путей, ... как в это время. Если право гражданское, как мы его себе представляем, есть, существенным образом, объективный организм свободы, то прежде чем образовались диспозитивные положения, которые составляют его содержание, в гражданском обороте, в юридических сделках лицо само устанавливает те нормы, по которым должно быть обсуждаемо его юридическое отношение. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно взять любую закладную грамоту XV в., припоминая, что никакой законодательный акт не определяет, что следует чинить по договорам заклада или залога. Лицо является в этих актах как бы само устанавливающим для себя закон»156.

Эти частные акты, по мнению Н. Л. Дювернуа, составляют для законодательной эпохи самый могущественный двигатель развития юридической жизни. Законодатель, создавая нормы диспозитивного права, имеет дело уже с готовым материалом.

Давая высокую оценку Русской Правде, характеризуя ее как весьма искусно выработанную догму действовавших начал права, Н. Л. Дювернуа считает, что она «не может заменить первообразных актов юридического быта, сделок с их формами и содержанием, процесса со всеми его живыми чертами»157.

При анализе Русской Правды, ученый особое внимание уделяет ее древнейшей редакции – «Правде Ярослава», вобравшей в себя нормы обычного права. Н. Л. Дювернуа считает и отмечает слабое обособление в ней закона и суда. «Русская Правда в древнейшем ее составе, – утверждает он, – обращена в доисторическую глубину народной жизни. В ней мы находим

истинные законы отцов и дедов. Закон и суд не различены, как мы их различаем»158.

Совершенно в духе исторической школы права Н. Л. Дювернуа оценивает древнерусские, широко представленные в Русской Правде, институты холопства и заложничества. Обращение в рабство за долги получает у него естественное оправдание необходимостью обеспечения торжества правды и права: «Странно осуждать такие явления ... И если произносить одобрительное или неодобрительное суждение об явлениях исторической

156Дювернуа Н. Указ. соч. С. 11–12.

157См.: Там же. С. 13.

158См.: Там же. С. 30.

274

жизни, то, конечно, месть лучше безнаказанности убийства, рабство должникалучшенеисполненияобязательства»159.

С полной уверенностью можно утверждать, что до Н. Л. Дювернуа, да и после него никто с такой глубиной и обстоятельностью не исследовал происхождение и роль послушества, не раскрыл так широко правовое значение этого древнейшего народного юридического института. Согласно его версии, термин «послух» происходит от русского слова «слатися», т. е. это лицо, на которое «шлются», ссылаются в процессе стороны. «Первоначальный вид послушества при сделках, – полагает Н. Л. Дювернуа, – несомненно, составляло свидетельство всей общины. На нем должна была покоиться непререкаемая сила акта, как в отношении к его действительности, так и в отношении к его содержанию»160. Послух, в понимании Н. Л. Дювернуа, это не только свидетель доброй славы, на чем сходятся многие исследователи юридического быта Древней Руси, но прежде всего – борец за право и за правду, против неправды. Его миссия состоит в том, чтобы свидетельствовать в пользу одной стороны, в правоте которой он уверился, не только в поддержке ее притязаний в данном деле. Послушество имеет

«значение поддержки самого существа права, которое выводится на суд»161. Послух не должен и не может быть ни к чему вы-

нуждаем. Иначе утратится весь смысл послушества. Как добровольно возложивший на себя обязанность защищать одну из сторон, послух должен принять вызов противника, взяться за оружие, если потребуется разрешить спор путем судебного поединка (поле). «От послуха, – считает необходимым подчеркнуть Н. Л. Дювернуа, – следует отличать наймита, который тоже бьется за чужое дело, но за деньги. Свободный муж защищает другого на суде бескорыстно»162.

Ученым всесторонне освещается и особая роль послухов, выступавших в качестве суда 12 мужей, перед которыми должен идти «на извод» ответчик, если «почнет запираться» (ст. 14 Краткой редакции «Правды»). Эти люди, стоявшие у сделки, не свидетели, а лица, призванные к акту. Они своим присутствием не просто удостоверяют факт. «Их присутствие, – пишет Н. Л. Дювернуа, –

159Дювернуа Н. Указ. соч. С. 109.

160См.: Там же.

161См.: Там же. С. 179.

162См.: Там же. С. 398.

275

сообщает юридическую силу таким действиям, которые без того остались бы просто фактом...»163. Без этих свободных послухов нет никакой сделки, никакого иска. В случае возникновения спора о праве, послухи, его утвердившие при заключении сделки, выступают в качестве полноправных судей. Показывая распространение послушества во всем его широком значении на судопроизводство Новгородской и Псковской республик, Н. Л. Дювернуа с сожалением констатирует полную утрату его первоначального смыславМосковскомзаконе.

Подробно останавливаясь на анализе особенностей древнерусского судопроизводства, Н. Л. Дювернуа акцентирует внимание на его простоте, демократичности, сильном, а подчас и определяющем, особенно по гражданским делам, влиянии общества на отправление правосудия. Древнерусское право не знало различия в процессуальном положении сторон, не признавало «теории предпочтения и взвешивания достоинства свидетельских показаний, какая выработалась в средневековом каноническом процессе»164. «... Публичность суда, – подчеркивает Н. Л. Дювернуа, – входит как органический элемент в тогдашнее судопроизводство и судоустройство»165. Автор проводит сравнение древнерусского процесса с древнегерманским. Для последнего было характерно господство формальных доказательств. В судопроизводстве древней России они выступали лишь как пособие. В древнегерманском процессе, отмечает Н. Л. Дювернуа, худородный не мог свидетельствовать против благородного. «Русская правда» не знала такой нормы. Она допускала свидетельство закупа против боярина.

Капитальный труд Н. Л. Дювернуа содержит много и других интересных сведений и выводов, представляющих непреходящую ценность для историка русского права.

Автор очерка о Н. Л. Дювернуа в «Новом энциклопедическом словаре» Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона А. И. Каминка характеризует «Источники права и суд в древней России» как «блестящую работу, пролившую свет на многие стороны истории нашего права, как основной труд по данному вопросу»166. Еще более подробный анализ достоинств этого труда был дан в

163Дювернуа Н. Указ. соч. С. 100.

164См.: Там же. С. 105.

165См.: Там же. С. 90.

166Новый энциклопедический словарь. СПб., Б. д. Т. 17. С. 98.

276

некрологе учеником Николая Львовича (по Петербургскому университету) А. Э. Нольде. «Источники права и суд в древней России» оцениваются им как первая и смелая попытка проникнуть в глубину древнего права, охватить то, что составляет его сущность. «Это стремление, – развивает свою мысль А. Э. Нольде, – вызвало ряд вопросов, которые без такой постановки исследования никогда не родились бы .... и лучшее доказательство тому, насколько удачны характеристики, обоснованные Николаем Львовичем, – это то, что и теперь многие из них повторяются как нечто само собой разумеющееся и бесспорное»167. Н. Л. Дювернуа, подчеркивает автор некролога, была написана «не сухая история каких-то безжизненных гражданских законов, а была воссоздана целостная картина древнего юридического быта»168. Иными словами говоря, в этом труде Н. Л. Дювернуа выступил не как узкий специалист, а как полноценный историк права, и всем последующим представителям этой науки пришлось считаться с его постановкой вопросов.

«Можно только пожалеть, – посетовал А. Э. Нольде, – что Николай Львович не продолжил далее своих изысканий по истории русского права, которую он так блестяще начал»169.

Историческими исследованиями в области русского права занимались в той или иной мере почти все профессора лицея, являясь специалистами по государственному, административному, финансовому, церковному, уголовному праву. Но этими учеными, в отличие от Н. Л. Дювернуа, исследовалось историческое движение институтов русского права с определенным уклоном в специфику изучаемой ими науки.

Исследованию древнерусских правовых порядков посвящена также работа цивилиста А. И. Загоровского «Исторический опыт займа по русскому праву до конца XIII столетия». Автор не ограничивается рассмотрением правового материала, связанного с функционированием названного института, но высказывает свои научные суждения по самым различным явлениям общественно-правовой жизни Древней Руси. Признавая за факт существование в древнерусском обществе определенных привилегированных групп населения, А. И. Загоровский усмат-

167Нольде А. Э. Дювернуа Н. Л.: Некролог // Журнал Министерства народного просвещения: Новая серия. СПб., 1906. Ч. 4. С. 105.

168Там же. С. 106.

169Там же.

277

ривает эту привилегированность не в особом сословном их положении, а в близости к князю.

«Исходным пунктом такой привилегированности, – пишет А. И. Загоровский, – была большая или меньшая близость к особе князя и притом независимо от того, на какой посредствующей функции основывалась эта близость, на заведовании отрядом войска или княжеской конюшней– все равно: и в этом и в другом случае приближенные были княжими мужами и пользовались одинаковым почетом друг к другу, но преимуществом перед остальным составом населения– людинами. Однако эта привилегированность не шла дальше преимущества чести: она не оказывала никакого воздействия на гражданские права нашего тогдашнего аристократа. Княж муж, как и простой смерд, подлежали в этом отношении одинаковой ответственности перед законом и за неисполнение частной сделки могли лишиться не только своего привилегированного положения, нодажеисвободы»170.

Солидируясь в оценке правового статуса послухов с Н. Л. Дювернуа, он рассматривает их как исполнителей весьма

существенной функции «представителей общественной автономии»171.

В монографии А. И. Загоровского «О разводе по русскому праву» исследуется историческая судьба институтов развода, начиная с первых времен христианской церкви.

Выдающийся вклад в разработку историко-правовой науки внесен административистом Ильей Яковлеви-

чем Гурляндом (1868 – после 1921).

Как награжденный за конкурсное сочинение золотой медалью после окончания Демидовского юридического лицея в 1890 г. он был оставлен для приготовления к профессорскому званию. В период преподавательской деятельности в лицее он защитил магистерскую и докторскую диссертации по полицейскому праву. Препо-

170Загоровский А. И. Исторический опыт займа по русскому праву до конца XIII столетия. Киев, 1875. С. 20–21.

171Там же. С. 31.

278

давание и научную деятельность успешно сочетал с занятиями литературой и публицистикой. Им были опубликованы в основном в столичных журналах и газетах сотни рассказов, очерков, репортажей и рецензий. В конце 90-х гг. XIX в. в Москве вышли его пьесы: «Каприз», «Карьера» и «Особый мир».

В 1904 г. доктор полицейского права И. Я. Гурлянд поступил на службу в центральный аппарат МВД. Являясь главой Совета при министре внутренних дел произведен в действительные статские советники. С 1915 г. руководил правительственным официозом «Россия», входил в число ближайших помощников П. А. Столыпина. Именно И. Я. Гурляндом подготовлены многие из знаменитых речей этого крупного реформатора. В 1915 г. он становится директором бюро печати, с 1916 г. – главой всей информационной службы России.172 После Октябрьской революции эмигрировал во Францию.

И. Я. Гурлянд свои основные труды посвятил проблемам исторического становления органов управления на Руси.

Весьма замечательно в этом отношении его магистерское сочинение «Ямская гоньба в Московском государстве до конца 17 в.». Труд этот издан в Ярославле в 1900 г. Целью своего исследования через изучение исторического развития ямской гоньбы И. Я. Гурлянд поставил выяснение основных начал взаимоотношений между властью и населением, т. е. того главного и преимущественного, что «характеризует собой строй внутреннего управления»173. Монография И. Я. Гурлянда имела то преимущество перед другими работами, посвященными вопросу о ямской гоньбе, что в ней это учреждение рассматривалось исторически, в контексте изменений, происходивших в русском обществе и государстве со второй половины XV в. до конца XVII в. В этом исследовании с достаточной полнотой сгруппированы основные данные по истории развития и организации ямского строя, чем восполнен значительный пробел в изучении вопроса. Выясняя ход постепенного развития ямских учреждений, значение и организацию их, И. Я. Гурлянд предпринимает попытку определить те социально-бытовые условия, которые сложились на почве этих учреждений. Автором вос-

172См.: Чукарев А. Г., Егоров С. А. Профессор И. Я. Гурлянд: история взлета и падения // Ярославская старина. 1997. Вып.4. С. 33–41.

173Гурлянд И. Я. Ямская гоньба в Московском государстве до конца

17 в. Ярославль, 1900. С. 1.

279

создается целостная историческая картина ямской гоньбы. Ее история им подразделяется на три периода: 1) от второй половины XV в. до середины XVI в.; 2) от середины XVI в. до Смутного времени; 3) от избрания Михаила Романова до конца XVII в. Подчеркивая недопустимость смешения издавна существовавшей на Руси подводной повинности с ямской гоньбой, И. Я. Гурлянд обосновывает самостоятельное значение последней как организованной системы сообщения, «где ранее заготовленные подводы всегда на известных пунктах ждут требования и где существуют специальные лица, ведающие распорядок по этому делу»174. Хотя первое упоминание о яме относится к последней четверти XIII в., т. е. в разгар татарского гнета, в ярлыке хана Монгутимира, это обстоятельство, по мнению автора, не является свидетельством введения татарами ямской гоньбы. Первоначально на Руси, утверждает он, татарским словом «ям» обозначали не гоньбу по ямам, а особый сбор, налог, который платили в орду. Татарам не было необходимости вводить ямскую гоньбу «так как обязанность давать подводы, – пишет И. Я. Гурлянд, – была известна у нас много раньше татарского нашествия, то и нужды татар в средствах сообщения должны были найти достаточное удовлетворение в этой уже известной повинности. Татарам не было к тому же никакой выгоды настаивать на введении в русской земле регулярной гоньбы по образу татарской, так как откуп от нее мог охватить все население, в то время как исполнение повинности в натуре осуществлялось бы и без того в виде подводной повинности, но главным образом падало бы на придорожное население»175. Возникновение особого ямского сбора в пользу русских князей также не дает, считает И. Я. Гурлянд, основания полагать начало регулярной гоньбы. Ее появление он связывает с объединением русских земель вокруг Москвы, с централизацией внутреннего управления. Только Иваном III, утверждает ученый, ямской гоньбе было придано «административное значение и ... только с этого времени она начала складываться в систему»176. Появляется особая должность ямского дьяка. Ямская гоньба, утверждает автор, является учреждением, созданным властью не для

174Гурлянд И. Я. Указ. соч. С. 28.

175Там же. С. 39–40.

176Там же. С. 48.

280