Воспоминания выпускника Горного института Ардалиона Иванова

«По части искусств в Корпусе обучали: рисованию г. Шубин, Редер и потом академик Яковлев; танцам г. Деросси, потом Рамазанов; музыке г. Самокрасов, потом Цейль; пению г. Кудлай и фехтованию г. Сивербрик и г. Гофман.

Танцы были у нас в большой славе. Наш танцмейстер г. Деросси, приобретший в свое время репутацию отличного балетмейстера на разных европейских театрах, был уже около шестидесяти лет, но сохранил еще всю свою бодрость, свежесть и живость. Наружность его была самая представительная, «внушающая». Черные волосы с проседью, темные выразительные глаза, открытый лоб, умное лицо, благородная осанка, величавая поступь громкий приятный голос.

Он очень любил кадет - и его все любили, но вместе с тем и побаивались. Деросси, при всем своем добросердечии, был ужасно вспыльчив - и тогда, в порыве минутного гнева, не удерживал иногда в руках своих. Бывало, подлетит к какому-нибудь шалуну-танцору, взглянет на него сверкающими глазами, поднимет руки вверх - и закричит своим громким голосом: «ах, ты, мамлюк, я тебя!». У танцора душа уходила в пятки, за кадета бывало страшно. И счастлив еще он, если отделывался одним страхом; иным порядочно от него доставалось. Чуть кто-нибудь собьется с ноги, или не в такт сделает па, глядит - грозный Деросси тут как тут со своими распростертыми объятиями. - «А где музыка? (хлоп) куда ты ушел от музыки? (хлоп). Ты слушай музыка, мамлюк, слушай, слушай, слушай!» - и пойдет мять прическу или румянить уши. И вот побитый танцор начинает выделывать свои па, проливая горькие слезы. Грозен был почтенный Деросси. У него нельзя было танцевать как-нибудь: авось сойдет с рук (правильнее: с ног), нет! Орлиный взгляд его издалека замечал всякую ошибку, которая не проходила даром.

Иные кадеты так боялись Деросси, что когда доходила до них очередь танцевать какое-нибудь соло, то бывало прежде перекрестятся, а потом уж и пойдут выплясывать.

Танцующие разделялись на две категории: танцоры по охоте и танцоры по неволе, т.е. танцевавшие по приказанию начальства. Удивительно, что, не смотря на строгость Деросси и на опасное положение танцующих, любителей потанцевать, было большое число. Многие даже из малолетних кадетов сами напрашивались, чтобы их учили разным национальным пляскам, которые, как известно, еще труднее бальных танцев.

Танцевальные классы, как я уже сказал, были по два раза в неделю: по средам и субботам. В среду учились профаны, еще не посвященные во все изгибы танцевального искусства; с ними, разумеется, много было хлопот и возни господину Деросси. По субботам танцевали уже искусившиеся в этом деле и прошедшие, как следует, чрез руки своего учителя.

Танцклассы по субботам представляли некоторое подобие бала в лучшем кругу общества, только без участия прекрасного пола и без всякого угощения. В этот день, тотчас после обеда, начинался бальный кадетский туалет. Танцоры причесывались, помадились, душились, надевали мундир, чистые бумажные чулки, легкие башмаки; у всех были белые перчатки и белый носовой платок, у многих напрысканный духами. Отчаянные франты взбивали себе хохол, который иногда Деросси приводил в беспорядок.

В большой танцевальной зале, ярко освещенной и благоухающей от курений, стоит, бывало, в величественной позе грозный Деросси, как хозяин, ожидающий своих гостей-кадет. Корпусный оркестр из 20 музыкантов ждет только сигнала. Ровно в три часа отворяются двери в зал, и кадеты входят попарно, приветствуя поклоном своего танцмейстера, который зорко смотрит на манеры кланяющихся, и по мере надобности делает им замечания, большею части, на французском языке. Потом все садятся на расставленные около стен стулья. Не танцующие кадеты, которые получали дозволение быть в танцклассе, но не иначе, как в мундире и башмаках, становятся за стульями. Раздается прелюдия полонеза. Все встают, и по сделанному уже наперед распоряжению танцмейстера, старшие или взрослые кадеты подходят к малорослым, танцующим за дам, кланяются им, подают руку и ведут их к своим местам. Деросси, взяв лучшего танцора, становится с ним в первой паре и дает знак оркестру. И вот гремит знаменитый в свое время, а ныне забытый полонез Козловского: «Гром победы раздавайся!» Идет пара за парой величаво, стройно, плавно, приседая и кланяясь друг другу в такт под музыку. Потом пары расходятся и сходятся, делают шен - и все с такими же грациозными движениями; наконец, раскланиваются и садятся.

Такого полонеза нынче нигде не увидишь, разве только на сцене, как, например, во втором действии оперы Глинки «Жизнь за царя».

За полонезом следовал ряд разнообразных веселых кадрилей. Нынешнего контрданса, или французской кадрили, тогда еще не существовало. Мы танцевали «простой» кадриль с вальсом «ревельский» кадриль со звездочкою, «Багратионов» кадриль, «шведский», «экосезы», с бесчисленными вариациями, «мазурку» во всей ее первобытной красе, бойкий, живой «краковяк», церемониальный «менуэт» с «гавотом» á la reine, «матрадуру», «манимаск», «тампет» - настоящий бурный танец «гроссфатер», «А-ля-грек», «попурри» из разных танцев и плясок, и венцом всего был любимый тогда «котильон» с бесконечным вальсом и разнообразными фигурами.

Для публичного, или выпускного экзамена, учили некоторых кадет разнохарактерным национальным танцам. У нас была русская пляска, цыганская, венгерская, казачок, матло с флагами, саботьер и др. В этом деле помогал Г. Деросси артист Императорских театров г. Артемьев.

Кадеты вообще любили танцевать и, не довольствуясь двумя днями в неделю, назначенными для танцкласса, выпросили у начальства дозволения завести свои танцевальные вечера в спальнях, - в видах практических упражнений в танцевальном искусстве. Дан был оркестр в распоряжение старших. И вот почти каждую пятницу кадеты начали усердно отплясывать после ужина с 9-ти до 120-ти часов. Для этих вечеров избиралась одна из самых больших спальных комнат, откуда всякий раз выносили кровати и прочую мебель в другие дортуары. Эта комната, заменявшая танцевальный зал, освещалась сальными свечами в старинных подсвечниках из жести; но как от казны для таких увеселительных вечеров свечи не отпускались, то кадеты жертвовали теми свечами, которые выдавались им для учебных занятий на каждую спальную камеру от 6 до 8 свеч и более, смотря по величине комнат и по числу кадет. При таких средствах, наша импровизированная большая зала была всегда освещена ярко, но за то все прочие дортуары оставались в полумраке.

На этих вечерах кадеты танцевали в своих вседневных сюртуках; иные надевали бальные башмаки. Начальство тут не присутствовало; изредка заходил командир или маркшейдер и иногда заглядывал дежурный офицер. Весь надзор ограничивался танцевавшими унтер-офицерами и старшими кадетами. Кадеты вели себя чинно, не было ни шуму, ни шалостей. Но эти вечера имели много своих неудобств: кадеты лишались возможности заняться уроками и не могли достаточно выспаться, а потому на другой день были сонливы и ленивы. При новом порядке, в 1817 году, эти танцевальные вечера были прекращены.

Нас учили и маршировать; в этом деле главное участие принимал все тот же г. Деросси, и маршировка наша была, если можно так выразиться - «танцевальная». Мы ходили под музыку натуральным шагом, не вытягивая носков, легко и непринужденно. Не смотря на данную нам в 1817 году военную форму, наша «танцевальная» маршировка продолжалась еще несколько лет, кажется до 1822 года, тогда уже принялись за настоящую шагистику.

По средам и субботам у нас были и музыкальные классы. Учили играть на скрипке, виолончели, контрабасе, флейте, кларнете и чекане. Фортепиано как-то не жаловали; этот инструмент появился у нас уже в позднейшее время.

Желавший учиться музыке приобретал себе, на собственный счет, инструмент и оправлялся с ним к учителю музыки Г. Самокрасову, который записывал охотника в список своих артистов, и поручал для первоначальной выучки кому-нибудь из музыкантов корпусного оркестра.

Занятие музыкой происходило в классах. В одном классе играли на скрипке начинавшие с азбуки, в другом такие же артисты - на флейте и чекане; в третьем - на виолончели и контрабасе. Потом шел ряд игравших что-нибудь, и заключался классом виртуозов, которых у нас впрочем, было очень мало, относительно пропорции к числу наполнявших азбучные классы. Метода обучения музыке было очень неудобная и потому малоуспешная.

Сидя в классах, смежных между собою, и притом еще для лучшего надзора всегда открытых, музыканты-кадеты мешали друг другу, особенно азбучники, игравшие на разных инструментах - кто в лес, кто по дрова. В эту консерваторию ни начальство, ни дежурные офицеры никогда не заглядывали, да и войти туда было страшно: такая там была оглушительная разноголосица - «И шум, и гам, и стрекотанье разно».

Зато пение шло у нас превосходно. Г. Кудлай, учивший церковному и вообще хоральному пению, был большой мастер своего дела. Он сформировал из кадет всех возрастов отличный хор, но который можно было слышать только на репетициях, потому что, при отпуске кадет по субботам и накануне праздников, увольняли домой наших певчих. Только в день Светлого Христова Воскресения, и то если Нева не прерывала сообщения заречных частей с Корпусом, все певчие собирались в корпусную церковь, да еще наш хор пел два раза в год: по случаю нашего храмового праздника 19-го января (св. Макария Египетского) и в день ангела директора Корпуса. В обыкновенные воскресные и прочие праздничные дни на клиросе нашей церкви были певчие из корпусных музыкантов и служительских детей.

Фехтованию на рапирах и эспадронах обучались только унтер-офицеры и кадеты трех старших классов. Эта часть была у нас в отличном состоянии, да и не могла иначе быть при таких превосходных учителях г.г. Сивербрик и Гофман; первый из них не имел во всей России себе соперника в фехтовальном искусстве.

Для кадет, отличавшихся как в науках, так и в искусствах, при благонравном поведении, не жалели наград, которые были очень разнообразны. В двух верхних классах награждали золотыми и серебряными медалями, большими и малыми, учрежденными еще при Екатерине Великой. На одной стороне этих медалей изображен в сияющих в лучах вензель Екатерины II, на который лежащий Меркурий указывает юноше, стоящему на горе, окруженной атрибутами наук; на верху надпись: «сияя и вас просвещает», а внизу: «основано июня 29 дня 1774 года». На другой стороне Минерва, ведущая юношу в гору, из которой рудокоп выносит руду, на верху надпись: «достойному», а внизу - по экзамен такого-то года, месяца и числа.

Малая серебряная медаль назначалась в редких случаях в награду кадетам и 4-го среднего класса, когда у такого счастливца были полные баллы, как в поведении, так и по всем предметам, преподаваемым в том классе. Унтер-офицеры и кадеты, удостоенные таких важных наград, получали, сверх того, особые золотые или серебряные медали малой величины на черной ленте с золотыми или серебряными каймами, с бантом, для ношения на груди; но правом носить такую медаль награжденные пользовались только до выпуска своего из Корпуса.

Получивших, по окончании курса наук, большую золотую медаль производили в горный чин гиттенфервальтера 10-го класса; за малую золотую - в берггешворены 12-го класса и за большую серебряную - в шихтмейстеры 13-го класса; всех прочих выпускали шихтмейстерами 14-го класса.

В прочих классах за отличие в науках награждались книгами. За успехи в искусствах давали в награду: за рисование эстампы и краски, за каллиграфию - прописи, за музыку и пение - ноты, за фехтование - серебряные рапиры и эспадроны с вызолоченным эфесом и надписью на нем: за успехи в фехтовании. Одно танцевальное искусство оставалось без награды, да, впрочем, трудно и придумать, чтобы такое приличное назначить за успехи в танцах.

Медали, рапиры и эспадроны раздавались на выпускном акте, в торжественном публичном собрании, самим министром финансов, как главным начальником Корпуса; причем гремели трубы и литавры. Получившему большую золотую медаль играли туш три раза, малую золотую - два раза, а за прочие награды - один раз.

Книги, эстампы и прописи были вручаемы директором на другой день в собрании всех чинов Корпуса и приглашенных по этому случаю родителей тех кадет, которые удостаивались наград. При этом также играла музыка. В заключение инспектор читал список новопожалованных унтер-офицеров и кадет, переведенных в следующие классы. Потом шли обедать в столовую залу, где награжденные садились за особый стол, названный «медальным», за которым их хорошо угощали.

Торжественная раздача наград, особливо медалей, производила на нас потрясающее действие и надолго оставляла приятное впечатление.

Много у нас было наград, а наказаний еще больше. И, разумеется, по духу старого времени, первое место в ряду их занимали розги. От офицера до директора - все имели право сечь кадет; впрочем, надо сказать правду, что хотя у нас наказывали телесно очень часто, но не доходили, по крайней мере, до таких жестоких истязаний, каким подвергались тогда кадеты в других корпусах. При мне был только один из начальников, отличавшийся жестокосердием при таких наказаниях, о нем я уже упоминал.

Из других наказаний у нас существовали: карцер - мрачная, тесная комната, вроде каземата, где было очень грязно и от недостатка воздуха душно.

Сюда запирали виновных на несколько часов, на целый день, а иногда и на ночь. Оставляли без завтрака, обеда или ужина, лишали последнего блюда, ставили во время обеда к стене, ставили в угол, на колени и даже на голые; надевали серую куртку и дурацкий колпак и выставляли в таком виде на общее посмеяние в столовой зале. Не увольняли на праздники домой. Нередко случалось, что за шум в классе во время отсутствия учителя, запирали всех без исключения в том классе на всю ночь.

Д Л Я З А М Е Т О К

Научное издание

Палий Елена Николаевна

САЛОН КАК ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ РОССИИ XIX ВЕКА

Традиции и современность

Редактор З.Б. Бацежева

Подписано в печать ______ . ______.2008. Формат 60х90/16.

Бумага офсетная. Печать офсетная. Усл. п.л. 20,0.

Тираж 500 экз. Заказ № 392.

Издательство «НЕФТЬ и ГАЗ»