Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

другу Яну Ман, краковскому книгопродавцу, в которых предлагал издать большой сводный труд по истории Польши с полным и разносторонним описанием народных нравов и обычаев; к письму была приложена и составленная им подробная программа для изучения народных говоров, песен, игр, обычаев. Копию этого письма он послал председателю «Общества друзей наук» графу Тадеушу Чацкому, который и огласил его в заседании Общества.

В том же, 1802 г. в журнале «Nowy pamietnik warszawsky» появилось аналогичное описание свадьбы и весенней обрядности; в 1803 г. с проектом издания сборника народных песен выступил поэт-епископ Ян Воронич (1757—1829). В результате этих обращений «Общество друзей наук» уже в 1804 г. организовало специальную фольклорно-лингвистическую экспедицию в Литву. В 1805 г. к этому движению примкнул Виленский университет, выпустивший специальную анкету.

Деятельными пропагандистами изучения народной поэзии выступали также филолог-лингвист Самуил-Богумил Линде (1771—1847), археологисторик Зориан Доленга-Ходаковский, поэт и историк литературы Казимир Бродзинский, филолог-историк Игнатий Раковецкий. Все эти имена должны быть учтены при изложении истории русских изучений фольклора, так как важнейшие из их писаний в этой области, т. е. связанные с вопросами фольклоризма, были переведены на русский язык и хорошо известны русским читателям. В числе ранних пропагандистов и энтузиастов народной поэзии должно быть названо и имя Адама Мицкевича (1798—1855), тесно связанного с передовой русской интеллигенцией, в личном общении с которой он находился во время своего пребывания в России. Мицкевич уже в начале 20-х годов записывал народные песни и предания, из которых многие послужили ему позже источником для собственного творчества. Его поэма «Dziady» принадлежит

квеличайшим явлениям мирового художественного фольклоризма. Крупнейшей фигурой раннего польского фольклоризма был Казимир

Бродзинский (1791—1835). Польские исследователи именуют его польским Гердером, «хотя и в миниатюре».

Его борьба с подражательностью в польской литературе, за творческую оригинальность и самобытность литературы, за обращение к народным истокам несколько напоминает позиции Кюхельбекера; но в отличие от последнего Бродзинскому был чужд революционный пафос, характерный для критика-декабрист Статья Бродзинского о классицизме и романтизме

(«О romantycznośći i Klassycznośći, tudzieћ o duchu poezji Polskiej»), опубликованная в «Pamiзtnik Warszawsky» (1818, t. X—XI), в которой он выдвинул требование «познать характер и душу народа», яви-

280

лась образным литературным манифестом, оставившим глубочайший след в судьбах польской литературы. Эта статья произвела большое впечатление, между прочим, на жившего тогда в Варшаве П. А. Вяземского. По образцу польских писателей, слово «narodowosc», Вяземский предложил образовать соответственный термин и на русском языке. Бродзинский энергично призывал к изучению национального фольклора и сам записывал народные песни, но главным образом пропагандировал и популяризировал славянские и русские песни. Он перевел на польский язык ряд сербских песен из сборника Вука Караджича, об Ага-Агинице,

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

славянские песни из сборника Гердера, пропагандировал «Слово о полку Игореве» и мечтал о «польском Баяне», который оживил бы поэтическим словом старые хроники. Его статья о народных песнях была хорошо известна и русским читателям, так как Каченовский опубликовал ее перевод в «Вестнике Европы»1.

В 1822 г. была переведена на русский язык статья Раковецкого. Основным трудом последнего было исследование о «Русской правде» (1820—1822); в предисловии он подробно говорил о необходимости самых широких изучений всех славянских языков и его источников; к числу последних он относил и фольклор. Раковецкий настаивал, «чтобы в молодежи воспитывалась любовь к родной стране, чтобы она занималась собиранием народных повестей и песен, изучала бы простонародные нравы, обычаи, обряды, суеверия, прислушивалась к языку народа». Краткое резюме своего труда он изложил в торжественной речи, прочитанной в заседании «Общества друзей наук» (1820), озаглавленной им «О Stanie Civilnym dawnych slowian». Эта речь была переведена Анастасевичем и под заглавием «О гражданстве древних славян» опубликована в «Соревнователе»2.

Наконец, русскому обществу было широко известно имя самого замечательного деятеля ранней польской фольклористики З. ДоленгаХодаковского (1784—1825), который, впрочем, в равной степени принадлежит и русской и украинской науке о фольклоре3. В. Францев называет его «русско-польским изыскателем славянской древности».

281

Ходаковский был археологом, этнографом, фольклористом. На научном поприще он впервые выступил как собиратель народных песен (1817), а в 1818 г. появилось в свет его знаменитое сочинение «О славянстве перед христианством» («О Slowian sczyznie przed chrześćianstwern»), служившее в течение долгого времени идейным источником для деятелей польской литературы и науки и сыгравшее немалую роль и в литературе других славянских стран. В истории польской этнографии это сочинение считается поворотным пунктом; в нем «нашли себе полное и яркое выражение все неясные, неопределенные стремления прежних работников на поприще польской этнографии», и оно «сыграло роль призывного лозунга к работе в

1 К. И. Арабажин в специальном исследовании, посвященном К. Бродзинскому, утверждал, что Бродзинский мало интересовался народной поэзией, относясь к ней несколько свысока (К. И. Арабажин, Казимир Бродзинский и его литературная деятельность, Киев, 1891, стр. 371); ошибочность суждения была очень убедительно вскрыта А. Пыпиным («Вестник Европы», 1891, октябрь, стр. 736—777): см. также «Отчет о 35-м присуждении наград графа Уварова», СПБ, 1895, стр. 16—47 «Archiv fьr Slavische Philologie», Bd. XV, Berlin, 1892, S. 411-417.

21822 г., ч. XIX, № 7, стр. 3-16.

3Настоящее имя Ходаковского — Адам Чарноцкий; под этим именем он служил армии, откуда бежал в 1812 г. В 1817 г. он выступает как ученый, присвоив фамилию ДоленгаХодаковского. Ранний период жизни Ходаковского до сих пор мало выяснен, хотя над его биографией трудился ряд польских и украинских ученых. Позднейшая сводка сделана

В. Францевым: («Польское славяноведение», стр. 332—375; см. также его статью в «Slaviа», 1923, В. 2—3, стр. 400—401). Первый очерк биографии Ходаковского был сделан П. Кеппеном (П. Кеппен, Материалы для истории просвещения в России, № II, Библиографические листы, 1826, 13 марта, № 38, стр. 562—564).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

области фольклора»1. Биографы Ходаковского считают, что и Казимир Бродзинскии и Лях Ширма, и многие другие исследователи и собиратели обратились к народной поэзии под непосредственным воздействием идей Ходаковского; Пыпин считает, что влияние Ходаковского сказалось в сильнейшей степени и на Мицкевиче2.

Сочинение Ходаковского было первой попыткой представить общую картину славянского быта в дохристианский период и, что особенно важно, наметить задачи его изучения. Впервые было сделано и обозрение всего народного поэтического творчества, в котором он видел «драгоценный источник» для постижения глубокой старины славянских народов. Ходаковский настаивал на создании широкого и детально разработанного плана. «Кто не начертал себе определенного плана,— писал он,— не подготовил известных вопросов и при этом, ввиду обширности славянской территории, не вооружился запасом мужества, выдержки и знанием нескольких наречий славянских, тот напрасно будет ожидать преданий,— они сами не приплывут к его берегу и не предложат своих услуг. Необходимо снизойти под кровлю селянина в разных отдаленных краях; надо поспешить на его пиры, забавы и различные события жизни. Там, в дыму, носящемся над головами, витают еще старинные обряды, распеваются древние песни и среди пляски народной слышатся имена забытых богов». Свое рассуждение Ходаковский завершает целостной программой изучений, написанной с тем же свойственным ему пафосом, но вместе с тем строго обдуманной и являющейся синтетическим сочетанием изучений археологических, этнографических и собственно фольклорных. «Будемте хранить случайные и довольно; частые находки в земле...

сосчитаем и точно измерим все огромные могилы, насыпанные в честь одного лица и пережившие

282

века. Сохраним от уничтожения надписи, вырытые на скалах в подземных пещерах, по большей части нам неведомые. Снимем планы местностей, особенно выдающихся своей древностью, для объяснения старого ста, не позволяя ни одному урочищу погибнуть в забвении. Постараемся назвать все названия, какие деревенский люд или его лекарки в разных краях дают злакам. Соберем сколько возможно, песни и старинные гербы, опишем главнейшие обряды».

Такого обширного синтетического плана еще не появлялось ни русской и славянской, ни в западноевропейской науке. Ходаковский был, несомненно, знаком и с трудами ранних мифологов догриммовского периода. Во всяком случае, в этом же «воззвании» он пишет: «Внесем все это в одну книгу и убедимся, несомненно, в нашем происхождении из Индии». Сочинение Ходаковского с его преклонением перед народной поэзией и старым народным мировоззрением было, несомненно, глубоко прогрессивным явлением в современной ему науке, и естественно, что оно вызвало большое сопротивление в среде реакционной науки и реакционных политических деятелей. Виленский университет сурово осудил его: в нем были усмотрены восхваления язычества и неуважение к христианству, в частности к

1В. Францев, Цит. сочинение, стр. 371.

2См. «История русской этнографии», т. III, стр. 38.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

католичеству; более внимательное и сочувственное отношение встретил он в России, в частности у Румянцева, к которому он обратился после неудачи, постигшей его в Польше; большое сочувствие встретили его фольклористические и археологические идеи и у одного из виднейших членов румянцевского кружка Евгения Болховитинова.

В 1819 г. Ходаковский прибыл (при финансовой поддержке Румянцева) в Петербург, где он разработал и представил в министерство народного просвещения план большой комплексной экспедиции по северу России. Его «проект», в котором он повторил основные мысли своего сочинения «О славянщине», является замечательным документом, во многом превосходящим свое время, и должен быть причислен вместе с запиской Востокова к ряду важнейших памятников русской науки о фольклоре. В своем «проекте» он упрекал ученых, которые пытались «писать историю», «не выходя из своих кабинетов», не обращаясь к непосредственному «познанию народа» и не решаясь заглянуть «в куриные избы», которые давно тщетно ждут «своего Макферсона». В пункте пятом своей программы он ставил задачу изучить обряды, свадьбы, игры, песни, суеверия и все, что будет происходить из древнейших времен».

Ходаковского замечателен своей широтой. Он не хотел ограничиваться только территорией одного народа, но намечал единое — комплексное и синтетическое — обследование славянских и соседних с ними народов. Он предполагал начать свое путешествие с берегов Невы и закончить в Болгарии, захватив

285

последовательно бассейны Волхова, Волги, Дона, Днепра, земли ливов — эстонцев — и т. д.1.

Ходаковский сумел реализовать только самую незначительную часть своего проекта, объехав лишь ряд районов северных губерний (1820—1821); его первые отчеты встретили отрицательное отношение со стороны министерства народного просвещения; он был лишен материальной поддержки, и, таким образом, этот грандиозный замысел остался незавершенным.

Главнейшим памятником большой самоотверженной работы Ходаковского, помимо его замечательной «Славянщины», остались его рукописи, частично хранящиеся в Государственной Публичной библиотеке, частично — в Киеве, в библиотеке Украинской Академии наук. В первой находится его подлинный рукописный географический словарь (четыре фолианта); в Киеве же — только копия с подлинной рукописи Ходаковского, оказавшаяся в бумагах украинского этнографа В. П. Науменко, она является только частью обширных записей Ходаковского2.

Часть его записей к моменту его смерти была в руках Максимовича; остальное было приобретено у вдовы Ходаковского Н. Полевым, который

1Этот план был опубликован в «Сыне отечества», 1820, ч. 63, № XXXIII; ч. 64, № XXXIV— XXXVI, XXXVIII—XL, под заглавием «Проект ученого путешествия по России, для объяснения древней славянской истории».

2В. П. Науменко предполагал опубликовать записи Ходаковского, но умер, не выполнив своего намерения. Копия, которой располагал Наумен имеет заглавие: «Украинские песни,

собранные Ходаковским», т. I— II. Несколько песен, записанных Ходаковским, было помещено в «Вестнике Европы» (1829, апрель, ч. 155, № 7, стр. 244—250).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

предполагал опубликовать их. Однако это намерение не было осуществлено, и судьба подлинных записей Ходаковского неизвестна.

Недавними исследованиями С. А. Красильникова установлено лишь, что бумагами Ходаковского (из собрания Максимовича) пользовался Гоголь, который переписал оттуда свыше 300 песен; пользовались ими для своих изданий и Максимович и Сахаров3.

Общее значение Ходаковского прекрасно освещено Пыпиным. «Нам осталось мало современных сведений об этой личности, о характере, о способе работы,— пишет он,— но по всему видно, что это был энтузиаст, говоривший о своей любимой древности и народности с таким одушевлением, которое действовало даже на людей равнодушных, так что, при всех преувеличениях проповедника, виделся, однако, в его словах какой-то новый мир неизвестных дотоле понятий; современникам казалось, что они имеют перед собой открытие. И действительно, в этих идеях было нечто новое, что должно было занять место в науке и принести богатые результаты, хотя зерну, из которого вырастал новый плод, надо было исчезнуть»4. И далее: «Он был энтузиаст своего дела, чуть не мономан; он первый настойчиво говорил, что надо

284

идти в народ не только для того, чтобы собрать в нем этнографический материал, но и сжиться с ним, понять народную душу и природу, которые создают народный характер и поэзию. Все это вместе и заставляло потом с уважением повторять имя Ходаковского, несмотря на все его ошибки, несмотря на то, что вклад в науку, оставшийся после него, был очень невелик»1.

Русская литература 10-х годов весьма интенсивно интересовалась польской литературой и наукой. Так, например, в программе журнала «Улей» (1811—1812), издаваемом известным библиографом графом В. Анастасевичем, одним из ранних ревнителей освобождения крестьян в России, видное место занимали переводы с польского.

К польской литературе и польской науке тянулись в 20-е годы наиболее прогрессивные и даже революционные круги, видевшие в польских деятелях собратьев в борьбе за свободный строй. Известно значение польского поэта Немцевича в литературной деятельности Рылеева; в свою очередь и революционная Польша искала сближения с молодой Россией, в этом

3См. «Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», т. II, 1936. стр. 398.

4А. Н. Пыпин, История русской этнографии, т. III, стр. 39.

1 Н. Пыпин, История русской этнографии, т. III, стр. 68—69.

П. И. Кеппен в своем некрологе Ходаковскому особо отметил исключительную способность Ходаковекого «беседовать с простолюдинами». «На торжищах, в хижинах их, в своей собственной обители он и жена его всегда с успехом умели пользоваться их простодушными повествованиями, преданиями, местными познаниями и самым суеверием» («Материалы для истории просвещения в России», № II, «Библиографические листы», 13 марта 1826 г., № 38, стр. 563; см. «Историю русской этнографии», т. III, стр. 41). Деятельной помощницей Ходаковекого в экспедициях и сборах фольклора, в частности, была первая жена его, урожденная Констанция Флемминг, которая является, таким образом, одной из первых женщин-фольклористок. О Ходаковском вспоминает Пушкин (в «Родословной моего героя»); высокая оценка его деятельности поэтом подтверждается также недавно опубликованным письмом А. А. Шишкова (2-го) к С. Т. Аксакову («Летописи Государственного литературного музея», кн. I, «Пушкин», редакция М.

А. Цявловского, М., 1936, стр. 482-487).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

отношении особенно значительна была роль Мицкевича; наконец, существовали еще до сих пор неясные связи польских деятелей с южными декабристами. Одним из посредников между русской и польской литературой в 20-е годы XIX века был П. А. Вяземский.

Благодаря этому русское общество в то время часто не замечало другой стороны польской фольклористики, особенно наглядно проявившейся в последующие десятилетия,— ее шовинистического национализма. Последний наиболее ярко сказался в работах польских ученых по украинскому и белорусскому фольклору.

Украинский фольклор всегда привлекал усиленное внимание польских ученых и писателей. Необычайно высоко расценивал украинские песни Ходаковский, считая их лучшими из всех славянских народных песен; в 20—30-е годы в польской поэзии возникает целая полоса романтических поэм с украинскими те-

285

мами — поэмы Залесского, Мальчевского, Гощинского и др. Появление этого течения неоднократно объяснялось в разных историко-литературных исследованиях влиянием общеевропейской литературной моды, в частности, влиянием немецкого романтизма, который якобы «открыл польской литературе Украину (см., например, статью А. Вагнера в журнале

«Libergs Jahrbьcher», Bb. XXXIX—XL, 1917), однако уже и ранним,

наиболее вдумчивым историкам литературы был ясен социальнополитический смысл этих литературных и научных тенденций. Это было, как уже констатировал Дашкевич, отражение реставраторских тенденций. «Польско-украинские поэты сливали воспоминания Украины о казацкой славе с польским патриотизмом». «Фантазия панства,— отмечает далее исследователь,— останавливалась не столько на многочисленных исторических фактах вековой борьбы с южнорусским народом, вызванной насилием со стороны поляков, сколько на эффектных моментах совместных предприятий с козачеством. Время заживило раны в сердце польскоукраинского панства, причиненные козачеством, и некоторые из польскоукраинских поэтов любовно вспоминали о тех козаках, которые, как братья поляков, будто бы делили некогда с последними и радость и горе. Глядя на покорность и мнимую приверженность дворянских Козаков, строили фантастические политические планы»1.

Эти политические тенденции наблюдаются в той или иной степени и в трудах польских этнографов и фольклористов того времени: у них проявляются тенденции к нивелировке и замалчиванию, а порой и прямому отрицанию национального своеобразия украинцев и украинской народной поэзии. Фольклорные изучения отвечают различного рода историкополитическим сочинениям и трактатам, в которых обосновывались «исторические права» Польши на правобережную и западную Украину. Появляется линия сознательного отрицания украинской народности, политический смысл которого, конечно, совершенно ясен. Одним из проявлений такого рода тенденций был очень популярный в свое время сборник Вацлава Залесского (Waclaw z Oleska) «Pieśni polskie i ruskie ludu Galicyjskiego», вышедший в Львове (1833). В нем были помещены украинские и польские песни, причем первые напечатаны были в польской

1 Н. П. Дашкевич, Цит. соч., стр. 183—184.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

транскрипции и расположены вперемешку с польскими. В предисловии Вацлав Залесский обосновывает такой метод публикации невозможностью отделить одни от других и принципиальным нежеланием «отлучения русинов» из польской литературы, тем более что «исторические русинские песни воспевают события и польской истории, и в этом отношении они опять принадлежат и польскому сборнику». Залесского нельзя ни в коем случае причислять к националистам шовинистского типа; он является даже скорее украино-

286

филом: он выступает восторженным поклонником украинских песен и ставит их в художественном отношении гораздо выше польских, но вся его книга в целом — в русле определенных политических тенденций. Эти же тенденции характеризуют и другой крупнейший польский сборник украинских песен — Жеготы Паули «Pieśni ludu ruskiego w Galicyi. Zebral Zegota Pauli, (t. 1—2, Lwow, 1839—1840»); этому сборнику предшествовал том польских песен, изданный в 1838 г.1. В том же духе были работы Войцицкого: Pieśni ludu Bialochrolatуw, Mazurуw i Rusi zuad Bugu (t. 1—2, Warszawa, 1836), Лук. Голембевского «Lud Polski, jego zwyczaje, zabobony» (1830) и др., работы Шидловского, Белинского, позже Чечота по белорусскому фольклору, где подобные тенденции выступали с наибольшей силой2. Пыпин считал, что все дело было в том, что польские этнографы и фольклористы того времени «не владели еще критическим методом», что у

1 Я. Головацкий обвинял позже Паули в плагиате и утверждал, что изданные последним песни были собраны не Паули, а им, Головацким, у которого Паули сумел их «выманить» («Киевская старина», 1883, VIII, стр. 647); Пыпин относился скептически к этому сообщению («История русской этнографии», т. III, стр. 136), однако позднейшие изыскания заставляют иначе расценивать вопрос о самостоятельности сборника Жеготы. Этот вопрос был в течение долгого времени предметом полемики между польскими и украинскими учеными. Польские биографы Паули (Карлович, Стрелецкий, Лепший) категорически отрицали обвинения Головацкого, в значительной степени опираясь в своих суждениях и на авторитет Пыпина. Окончательно решен вопрос М. Возняком, привлекшим большой архивный материал. В результате его исследования выяснилось с полной определенностью, что Жегота Паули использовал незадолго перед тем вышедший в свет сборник Максимовича, рукописная копия которого (сделанная Маркианом Шашкевичем) нашлась в бумагах Паули, а также и другие печатные источники («Маруся» Квитки, «Малороссийские и червонорусские народные думы и песни» П. Лукашевича др., материалы конфискованной «Русалки Днестровой» и, наконец, рукописные материалы Головацкого, Вагилевича, Илькевича и др. (см. М. Возняк, До джерел украiнського пiсенного сбрника Жеготи Павлi, в сборнике статей автора «У столiття «Зори» Маркiяна Шашкевича», 1834—1934», Львов, 1936, ч. II, стр. 147—216); см. также письмо Головацкого к О. Бодянскому от 2 (14) марта 1844 г. («За сто лiт», кн. 5, Киев, 1930,

стр. 126—127).

2 Со второй половины 30-х годов появляются в польской фольклористике и сборники украинских народных сказок: в 1837 г. сборник Войцицкого ( Wуycicki, Klechdy, starozytne podania i powieści ludu polskiego i rusi, украинские сказки даны вместе с польскими и приведены в польских переводах; но сборник Войцицкого ни в коем случае не может быть назван ученым изданием: это еще литературные обработки; в 40-х годах вышли сборники Изопольского, Сименского и, наконец, в 1857 г.— одно из самых примечательных изданий в этой области «Lud Ukrainski, jego piesni, bajki…», т. 1—2. А. Новосельского (Anton Nowosielski). О последнем см. Пыпин, История русской этнографии, т. III, стр. 294—296; подробную сводку сборников украинских народных сказок, изданных польскими учеными, сделал С. В. Савченко (стр. 185—187); см. также Bolte und Polivka, Anmerkungen zu den Kinder — u. Hausmдrchen d. Brдder Grimm, Bd. V, Lejpzig, 1932, стр. 137, 163.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

них не было еще «заботы о строгой точности при самом собирании материала», вследствие чего и «ме-

287

стность» и «наречие» часто являются неудостоверенными»1. Конечно, это объяснение явно недостаточно: Пыпин не сумел понять политической основы такого рода сборников, где в понятие польского народа включались и украинцы и белорусы. Здесь дело не столько в недостаточном критицизме, как объяснял «ошибку» Голембевского Пыпин, сколько в определенной политической концепции собирателя, бывшего к тому же историком, экономистом.

Но Пыпин совершенно прав, когда отмечает «большую пользу», которую принесли эти работы украинской и русской фольклористике и этнографии. Они внесли много нового материала, затронули новые стороны быта и, несомненно, содействовали дальнейшему собиранию и изучению2. Сборник Вацлава Залесского принадлежал, как это теперь выяснено, к числу важнейших источников Гоголя, а когда позже, уже в конце 40-х годов, в русской науке был поднят вопрос о необходимости изучения «зарубежных русских», то в числе основных источников наряду с трудами галицко-украинских ученых были также и ранние польские сборники 30-х годов.

§ 3. В русской фольклористике, как и в русской литературе значение украинских фольклористов было очень велико. В то время как в украинской литературе и науке появились уже такие издания, как сборник Цертелева, Максимовича, Срезневского и др., русская литература в своих фольклорных изучениях опиралась главным образом на издания XVIII века, на изданным Калайдовичем сборник Кирши Данилова и на немногие, сравнительно скудные разрозненные публикации начальных лет XIX века. Таким образом, украинские фольклористы невольно воздействовали на русское общество в этом направлении, давая вместе с тем и конкретные примеры и образцы работ. Это влияние и эта связь тем более были ощутимы, что крупнейшие деятели украинской фольклористики принадлежали вместе с тем к семье русских литераторов. Максимович вращался в кругах русских шеллингианцев и любомудров, был постоянным сотрудником «Московского вестника», где поместил ряд своих публикаций, и был очень дружен с Киреевским и Погодиным, хотя и не разделял основных их убеждений. Опубликованные Максимовичем песни послужили одним из источников в работе Пушкина над «Полтавой», но с особенной силой отразились в русской литературе тенденции украинского фольклоризма в деятельности Н. В. Гоголя, сочетавшего их с влиянием, идущим от Пушкина. Гоголь сумел органически включить украинскую стихию в русскую литературу и культуру с неизмеримо большей силой, чем кто-либо из его предшественников.

288

1А. Н. Пыпин, История русской этнографии, т. III, стр. 133.

2Там же, стр. 133—134.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Интерес к фольклору проявился у Гоголя чрезвычайно рано. Еще в Нежине он заносил в свою юношескую тетрадь «Книга всячины, или подручная энциклопедия» (1826) разнообразные сведения о древнем и современном быте, главным образом выписанные из различных книг, но частью и из своих наблюдений. Этот интерес к народному быту и народной поэзии остался неизменным на протяжении всей его жизни. В письмах 30-х годов он засыпает своих родных просьбами о записях для самых разнообразных материалов по народному быту, и вместе с тем эти письма свидетельствуют, что Гоголь к этому времени уже располагал большим запасом сведений и материалов фольклорно-этнографического характера. Особенно усиленно интересуется он в это время народными песнями, делая обширные выписки из разных печатных и рукописных сборников и поддерживая деятельные связи с Максимовичем, Кулишем и другими собирателями. Часть своих материалов он отослал в 1833г. Максимовичу, часть передал П. В. Киреевскому, когда тот приступил к своему грандиозному предприятию. В бумагах Гоголя было найдено огромное количество песенных записей, которые были в 1908—1912 гг. опубликованы Г. П. Георгиевским1 и М. Н. Сперанским2. Это собрание состоит из двух больших тетрадей, из которых одна переписана рукой самого Гоголя, другая рукой неизвестной переписчицы; кроме того, ряд песен (около 40 текстов) Гоголь передал Киреевскому. Первые исследователи (В. Шенрок, Б. Соколов, А. Фомин, Г. Георгиевский, Н. Трубицын и др.) полагали, что все эти записи были сделаны в основном с живого голоса и только частично выписаны из различных старинных рукописных песенников. Впервые внес в эти утверждения поправку Сперанский, обративший внимание на ряд выписок из печатных сборников Максимовича; наиболее полно и подробно обследовал этот вопрос С. А. Красильников, установивший, что основную часть гоголевской тетради, писанной им собственноручно, составляют выписки из рукописей Ходаковского, бывших у Максимовича, который и дал возможность Гоголю ознакомиться с ними. Кроме того, часть песен заимствована Гоголем из печатного сборника Вацлава Залесского, кое-что переписано из сборников П. Лукашевича и Сахарова.

Неясным является пока состав второй тетради. М. Н. Сперанский, как и С. А. Красильников, считает возможным полагать, что многие из этих песен представляют собой записи, присланные Гоголю из дому и лично им самим сделанные с голоса исполнителей и знатоков украинской народной поэзии»3. Во всяком случае, совершенно бесспорно, что таково происхождение сбор-

298

ничка из 46 песен, отправленного П. В. Киреевскому; таково же, несомненно, происхождение и записей, пересланных Мелетинскому, и записей, находящихся в «Книге всякой всячины», и д. р.

Ряд текстов Н. В. Гоголя по фольклору обнаружен в рукописных материалах Полтавского музея1. Эти записи, как указывает их комментатор

1 Песни, собранные Н. В. Гоголем, изданы г. П. Георгиевским в сборнике «Памяти В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя», вып. 2, 1908.

2М. Н. Сперанский, К истории собирания песен Н. В. Гоголя. Нежин, 1912.

3«Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», т. II, 1936, стр. 398.

1 Опубликованы г. О. Майфетом в первом томе «Гоголевских сборников Академии наук», 1936.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

(Г. С. Виноградов), связаны с его набросками по славянской мифологии и «могли идти в развитие и дополнение сведений, относящихся к «обрядам религиозным» к «народному календарю»2; источником их являются печатные издания, по преимуществу книги Снегирева.

Таким образом, Гоголь является в свете новых исследований не столько собирателем, сколько исследователем, тщательно изучающим печатный фольклорный материал. В различных же высказываниях. Гоголя по вопросам народной поэзии обнаруживается его энтузиастическое отношение к последней, неизменное признание ее высокой эстетической ценности и ее исторического значения. Народная поэзия в ее разнообразных формах явилась для него и богатейшим творческим источником, на основе которого создан ряд его произведений, в первую очередь «Вечера на хуторе близ Диканьки».

«Вечера...» открыли собой совершенно новую эру в русской литературе, и не только в литературе, не только в истории русского фольклоризма: их появление — знаменательная веха и в истории науки о фольклоре, ибо они устанавливали новые точки зрения на народную поэзию, что отражалось и на изучениях последней, как русских, так и украинских. В частности, их влияние определенно ощущается в оценках народной поэзии и фольклора в целом Надеждина, отчасти Белинского и всего круга так называемых западников 40-х годов. Не случайно «Вечера...» появились в один год со «Сказками» Пушкина, сделавшись вместе с ними крупнейшей вехой в истории демократизации русской литературы. Подобно Пушкину, Гоголь раскрывал лирику народного предания, его художественную прелесть, его мягкий юмор и поэтическую задушевность. Поэтому совершенно прав А. И. Соболевский, когда характеризует «Вечера...» как «первое поэтическое изображение русского народного быта» и «краеугольный камень русской художественной этнографии»3. Это было такое же решительное обращение к поэзии простонародья, какое делал своими «Сказками» Пушкин и которое в условиях господствующей «официальной народности» приобретало исключительно прогрессивное значение. Это было то же против противопоставление одной народности другой, которое сознательно

290

убежденно проводил Пушкин, выступая как поэт, как критик, как историк. Как историк подходил к фольклору и Гоголь. Теоретические воззрения Гоголя в этом отношении отражают позиции романтического историзма, характерные для украинских фольклористов. С этих позиций Гоголь предполагал написать «Историю Малороссии», положив в основу труда думы и песни. Естественно, что замысел не мог быть осуществлен, но на основе его исторических разысканий создалась его историческая повесть о Тарасе Бульбе, в которой наиболее сильно сказались тенденции

украинского фольклоризма в их прогрессивных моментах.

Для Гоголя, так же как и для украинских фольклористов, характерно предпочтение песен разного рода историческим источникам и особенно летописям. Украинские думы и песни в его глазax не только заменяли непосредственные исторические свидетельства, но превосходили их. «Я к

2«Н. В. Гоголь. Материалы и исследования», т. I, 1936, стр. 42.

3А. Соболевский, Гоголь в истории русской этнографии, Харьков, 1909, стр. 6.