Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литературнообщественной борьбе 40-х годов.

«Маяке» встречаются имена лиц, отнюдь не разделявших обскурантских тенденций редакции3.

415

3 Полный список сотрудников и их статей, помещенных в «Маяке», был опубликован в приложении к т. 18 «Маяка» за 1844 г. и издан отдельно:«Алфавитный указатель фамилий гг. сотрудников «Маяка» в 1840, 1841, 1842,1843, 1844 годах». В «Указателе», помимо фамилий авторов, приведены и заглавия их статей и публикаций. Кроме того, в «Маяке» был опубликован «Указатель статей, помещенных в «Маяке», и фамилии гг. сотрудников «Маяка» за пять лет: 1840, 1841, 1842, 1843, 1844». Материал распределен в погодном порядке, по рубрикам журнала. Материалы по фольклору и этнографии находятся в разделах: «Материалы», «Критика» и «Смесь». Из этих статей, помимо названных выше, в тексте, следует особо отметить как представляющие несомненный интерес для истории русских фольклористических изучений: «Нравы, обычая и одежда жителей Олонецкой губернии» В. А. Дашкова (1840, т. III); вероятно, ему же принадлежит не подписанный очерк «Поверья и предания олончан» (1843, т. XI); «Старинные святочные песни» (1840, т. VI) и «Русские народные загадки» (1842, т. VI) г. Парихина; «Илья Муромец. Народное предание» И. Сахарова (1841, т. XIV); «Сибирский карнавал» А. Широкова (1844, т. XVII); «Сельский быт села Дедковец» (1844, т. XIV) неизвестного автора; «О народной музыке и напевах» Петра Коропчевского (1844, т. XIV); «О древних русских исторических песнях» (1844, т. XIV) А. Энзелинского (Соколова) и ряд других.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

ГЛАВА VII

ПРОБЛЕМА ФОЛЬКЛОРА В ЛИТЕРАТУРНО-ОБЩЕСТВЕННОЙ БОРЬБЕ

СОРОКОВЫХ ГОДОВ

БОРЬБА С РЕАКЦИОННЫМИ КОНЦЕПЦИЯМИ ФОЛЬКЛОРА (БЕЛИНСКИЙ, ГЕРЦЕН, ГРАНОВСКИЙ)

§ 1. Значение, которое придавали фольклору славянофилы, и то место, которое он занимал в реакционных концепциях эпохи, определили и дальнейшие судьбы проблемы народного творчества в истории идейных течений русского общества и характер дальнейших изучений. Сороковые годы в значительной степени идут под знаком борьбы славянофилов и западников. Борьба захватила самые разнообразные участки культуры: она велась на фронте философском, экономическом, историческом, литературном, даже театральном. Естественно, что в этой борьбе вопросы народного творчества, в связи с общими проблемами народности и сущности русского исторического процесса, должны были занять особенно важное и существенное место.

Различное понимание проблемы народности и различное отношение к вопросам народной поэзии характерно, конечно, не только для 40-х годов, ибо, как мы видим, проявляется на протяжении всего периода истории русской литературы начиная с XVIII века; наибольшее же обострение этих разногласий и противоречий относится к периоду 40-х годов. Шишков и декабристы подходили к народной поэзии с резко противоположных позиций, однако принципиальная рознь в данном случае не выступала на первый план; наоборот, общие разногласия сглаживались при переходе на почву народной поэзии; признание высокого эстетического и общественного значения фольклора было тем, что объединяло прогрессивные круги начала XIX века с Шишковым и позволяло и декабристам и Пушкину выделять его из общей массы реакционеров. Аналогичные явления наблюдаются и позже. Совершенно по-разному понимали фольклор

417

(его значение в литературе и жизни, задачи его изучения) Пушкин и реакционные собиратели 20—30-х годов (Снегирев, Сахаров), и все же Пушкин видел в них не противников, а скорее друзей и союзников: он очень интересовался Сахаровым и его трудами, поощрял их, привлекал Сахарова к участию в «Современнике» и т. д. Самый факт обращения к фольклору и интенсивной работы в области его собирания и изучения оказывался важнее тех теоретических или принципиальных воззрений, которые проводили отдельные фольклористы. Этим объясняется и факт сотрудничества Цертелева в декабристских изданиях и позже — отсутствие полемики по вопросам фольклора между «Московским вестником» и «Московским телеграфом». Несмотря на различие исходных позиций в этом вопросе Полевого и любомудров, внешне казалось (да и им так представлялось), что в этой области они идут одним путем и делают одно и то же дело. Все эти факты объясняются еще недостаточной четкостью классовых позиций, общественных групп; иной характер носит идейная

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

борьба в 40-е годы, когда уже гораздо резче и отчетливее обозначались классовые тенденции различных групп и течений.

Более четко обнаружилась и классовая сущность споров о фольклоре. Каковы бы ни были отдельные прогрессивные моменты в концепциях славянофилов, как бы искренно ни любили они русский народ, в конечном счете они все же являлись крепостниками, стремившимися прежде всего сохранить основные устои экономической системы страны; отсюда шла и неизбежная идеализация патриархального быта, за которой столь же неизбежно следовали идеализация крепостнических отношений и замалчивание их противоречий. Разоблачение этих тенденций и борьба с ними стала поэтому прямой и первой задачей прогрессивных деятелей эпохи, противостоявших в целом славянофильству и объединяемых обычно общим именем «западников». Естественно, что среди интересов последних крупное место занимали и проблемы фольклора. Отношение к фольклору Белинского, Герцена, Огарева, Грановского, Кавелина и других деятелей западничества (в широком смысле этого термина) важно не только для оценки и более отчетливого понимания их общих позиций, но и для понимания судеб самой проблемы фольклора и его изучения, т. е. важно не только в историко-литературном плане, но и в плане истории фольклористики. Влияние фольклористических концепций Белинского и Герцена выходит далеко за пределы своей эпохи и захватывает позднейшие периоды. Их концепции заметно отразились на воззрениях Чернышевского и Добролюбова, а под влиянием последних в значительной степени развивалась в 60-е годы и наука.

Молодая этнографическая наука, о чем еще будет идти речь позже, вышла почти всецело из рядов западников и, во всяком случае, развивалась под знаком их концепций; такой крупный

418

представитель русской фольклористики, как Афанасьев, вышел всецело из школы Кавелина и Соловьева, и их воззрения и концепции в значительной степени определили его научный путь и развитие.

Авторитетный свидетель и сам участник современных ему споров, П. В. Анненков так характеризовал сущность расхождений между славянофилами и западниками в вопросах народной словесности. Между «славянами» и «европейцами» (так называет Анненков славянофилов и западников), пишет он, лежала пропасть; она образовалась «из различного понимания роли русского народа в истории и различного суждения о всех других факторах и элементах той же истории». «Славянская партия не хотела,— пишет Анненков,— да и не могла удовольствоваться уступками своих врагов — пониманием народа, например, как одного из многочисленных агентов, слагавших нашу историю,— а еще менее могла удовольствоваться признанием за народом некоторых симпатических, нравственно-привлекательных сторон характера, на что охотно соглашались ее возражатели. Она требовала для русского народа кое-чего большего. Она требовала именно утверждения за ним громадной политической, творческой и моральной репутации, великой организаторской силы, обнаружившейся в создании московского государства и в открытии таких общественных, семейных и религиозных идеалов существования, каким ничего равносильного не могут противопоставить наши позднейшие и новые порядки жизни.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

На этом основании и не заботясь об исторических фактах, противоречивших ее догмату, или толкуя их ловко в свою пользу, она принялась по частям за лепку колоссального образа русского народа с целью создать из него тип, достойный поклонения. С первых же признаков этой работы по сооружению в лице народа апофеозы нравственным основам и идеалам старины, и еще не дожидаясь ее конца, московские западники целым составом усвоили себе задачу — неустанно объявлять русский народ славянофилов лженародом, произведением ученой наглости, изобретающей исторические черты и материалы, ей нужные. Особенно укоряли они своих ученых противников в наклонности принимать под свою защиту по необходимости даже и очень позорные бытовые и исторические факты истории, если их нельзя уже пропустить молчанием или нельзя целиком отвергнуть как выдумку врагов русской земли»1.

Анненков несколько упрощает вопрос, но он правильно отметил, что одной из важнейших задач эпохи была проблема интерпретации фольклора. Основной ошибкой его является схематическое обобщение и объединение (под общим термином «европейцы») всех противников славянофильства (исключая, конечно, оппонентов реакционного лагеря типа редакторов «Маяка»).

419

В действительности же отношение к проблеме народной поэзии было дифференцированным и в самой западнической среде. Так называемые западники вообще не являются монолитным целым: они представляли различные классовые интересы, и соответственно этому были различны и их идейные тенденции. И если на первых порах разногласия и противоречия в их среде не очень резко ощущались, то к концу 40-х годов и особенно накануне «освобождения» и позже они оказались столь же острыми и непримиримыми, какими являлись и расхождения со славянофилами. Так, в стане непримиримых противников оказались в 60-е годы с одной стороны — Герцен и Огарев и с другой — Боткин и Кетчер или Кавелин. Совершенно разошлись и пути таких ближайших союзников в 40-е годы, как Герцен и Грановский. Эти расхождения, обозначившиеся столь резко и решительно в позднейшие годы, намечались и ранее. Белинский, Герцен, Огарев все решительнее и решительнее переходили на революционнодемократический путь, отражая интересы закрепощенного крестьянства; Грановский и Боткин склонялись к позициям умеренного либерализма в являлись в среде западников выразителями буржуазных тенденций; Кавелин же выступил в качестве типичного идеолога дворянского либерализма. Наконец, к западнической группе 40-х годов примыкали и некоторые деятели, которых по существу нельзя даже было назвать прогрессивными противниками славянофильства и которые считали возможным для себя принятие лозунгов официальной народности. Примером последних может служить М. И. Катков.

Идейные противоречия западничества отразились целиком и на проблеме интерпретации народной словесности, и на вопросах о задачах и формах ее изучения, а также и о месте последней в рядах исторических источников.

1 П. Анненков, Литературные воспоминания. Л., 1928, стр. 460—461.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

Для либеральной части западничества характерно скептическое, сдержанное отношение к народной культуре, в связи с чем стоит и отрицание или ограничение исторического значения народной поэзии; западники-демократы видели в народной поэзии подлинное отражение народного характера и свидетельство об историческом пути народа; в созданной народом культуре они стремились найти воплощение тех сторон народной жизни, которые свидетельствовали бы о дальнейшем движении его по пути прогресса и по пути борьбы за свое освобождение.

Таким образом, в общепринципиальном отношении к фольклору западники-демократы в сущности сближались со славянофилами. И те и другие видели в фольклоре один из важнейших элементов народной жизни, без анализа и изучения которого немыслимо до конца познать исторические судьбы страны и народа. Эту близость отметил уже и Герцен. Но за этой общностью лежало разное понимание и характера народа и его исторического пути; спор шел, как указал уже Анненков, об интерпретации этих стихий народной жизни, о том, что действительно состав-

420

ляет сущность народной поэзии, а стало быть, и народного характера. Представлениями о народе-богоносце, о народе — ревнителе христианских идей смирения и покорности противопоставлялся образ народа — борца за свое освобождение, носителя революционных и социалистических тенденций.

Концепции демократического западничества противопоставляются не только славянофильству, но и всяким реакционным концепциям фольклора, из какой бы среды они не выходили, в том числе и из среды самих западников. Примером последних является нашумевшая в свое время статья М. Н. Каткова о русских народных песнях, появившаяся в «Отечественных записках» (1839, т. IV, отд. VI). Эта статья очень долго считалась в историко-литературной науке одним из первых открытых выступлений в печати против славянофильства в целом; автор подвергал в ней резкой критике исторические построения славянофилов, в частности их отношение к реформам Петра; однако эта критика велась не с прогрессивных и тем более не с демократических позиций, и уже в этой ранней статье можно видеть ростки будущего Каткова, идейного вождя реакции 70—80-х годов. Это определило и его отношение к народной поэзии.

Статья Каткова является разбором сборника Сахарова, незадолго перед тем появившегося в печати. Но по существу сборник Сахарова — только внешний повод, и данная статья имеет совершенно самостоятельный характер; анализ самого сборника Сахарова занимает в ней крайне незначительное и второстепенное место. В «Истории русской литературы» Пыпин отвел видное место этой статье1, однако он не разобрался в ней до конца и в своем обширном изложении последней не сумел выделить ее наиболее характерных и существенных черт, вследствие чего ему остался неясным и ее подлинный смысл и ее значение.

Статья Каткова в основном построена на применении к народной поэзии гегелевской схемы развития общества. Катков следующим образом представляет исторический процесс создания народной поэзии. Жизнь народа проходит три ступени развития: семейный быт; жизнь

1 См. А. Н. Пыпин, История русской литературы, т. III, СПБ, 1911, стр. 122—127.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

общественная, из которой развивается государство; духовная деятельность, которая создает его мировоззрение, мифологию, поэзию. Однако «как бы ни была низка ступень развития народа, в нем непременно должны возникать стремления к вечным областям свободного духа», в мыслях и фантазии народа отражаются «глубочайшие стремления его существа»,— их выражением и является народная песня2.

Сборник Сахарова Катков расценил очень высоко; он приветствовал его появление как начало интенсивной работы над изучением народной песни. Со страстностью и пафосом Катков при-

421

зывает к дальнейшему собиранию и изучению песен и видит в них главнейший источник для познания народа, более важный, чем архивные и археологические памятники. В песнях гораздо вернее и полнее откроется дух русского народа, чем по различным «покрытым пылью» архивным документам. «Выйдите из вашего душного заточения,— обращается он к историкам,— выйдите под открытое небо, на чистый воздух,— здесь обновятся ваши истощенные силы, освежатся ваши бледные лица; здесь солнце — в ваших кабинетах тусклая лампа; здесь жизнь — в ваших кабинетах смерть и тление; здесь труд не изнуряет, здесь труд живет, и здесь он легок и сладок». «Собирать русские песни, изучать их, критизировать, по крайней мере с исторической точки зрения, обязаны более, нежели ктонибудь, занимающиеся историей Руси: кто будет отрицать, что песни народа суть один из самых важных, из самых существенных источников для его истории?»1. Повторяя Венелина и Бодянского, Катков утверждал, что нигде, ни у какого другого народа народные песни не могут иметь такого значения, как именно у нас. Но он придает этому утверждению другой смысл. Для Венелина народная поэзия славян — свидетельство их высокого исторического призвания и значения; Катков же объяснял эту роль народной песни тем, что славянские племена бедны памятниками другого рода, так как жизнь многих из них чужда всемирно-исторического прогресса. Потому что, по Каткову, все народное внимание было обращено «на единственное выражение своей внутренней жизни — на песни». Имея в виду славянофильские концепции Русского государства, Катков подчеркивает, что Россия как «могучее, исполинское государство» возникла только с Петра: до этого времени у нас не было ни искусства, ни науки; народ не созрел еще в то время для таких высоких проявлений своего существа; «он был весь погружен в естественную жизнь», и она могла выражаться только в такой же естественной форме, в форме простой и наивной. «Эта наивная форма выражения жизни народной и есть народная поэзия»2. В статье своеобразная апология народа соединена с лозунгами официальной народности: «Мы должны, мы обязаны посвятить без раздела все наши силы нашей родине, нашему народу. Все то, чем мы теперь пользуемся, чем наслаждаемся, это жизнь духа, которой мы стали участниками,— не он ли, не этот ли народ выкупил нам все это такою дорогой ценою?.. Не то — горе нам! Народ отодвинет от нас свою могучую сущность, не даст жизненных соков корням иноземных растений, и наша

2 См. «Отечественные записки», 1839. т. IV, отд. VI, стр. 12—13, 16.

1«Отечественные записки», 1839, т. IV, отд. VI, стр. 7, 8.

2Там же, стр. 8.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

образованность, которою мы так гордимся, иссохнет и увянет,— и не будет плода... Если нам дорога слава нашей России, то мы без замедления, чистосердечно и искренне должны избрать своим лозунгом те три вели-

422

кие слова — православие, самодержавие и народность,— которые изрекло правительство во благо нам и во благо народа и которые должны быть запечатлены в сердце каждого истинно русского»1.

Пыпин констатирует различные оттенки, которые, как ему казалось, соединились в этой статье: «и прежнее неясное, несколько мистическое и очень высокопарное возвеличение народной поэзии, но поднятое на высоту «философских» определений в тогдашнем стиле, и дань официальной народности, и предчувствие научного исследования2. Но Пыпин упустил самое главное. За этим пафосом в сущности скрывается отрицательное отношение к народной культуре, вследствие чего воззрения Каткова на народную поэзию являются более реакционными, чем воззрения славянофилов. Так же как и славянофилы, Катков считает русские песни (в широком смысле этого слова, т. е. включая сюда и былины и исторические песни) важнейшим источником для истории, но он иначе, чем славянофилы, понимает смысл исторической жизни народа. Историческое значение русских песен потому составляет их особенную специфику, что жизнь русского народа в прошлом была, по его мнению, неисторической, а стало быть, потому и непригодны для изучения его обычные исторические материалы. Сама же по себе народная песня — не исторична и не входит в систему высших художественных ценностей; ей навсегда суждено остаться уделом простонародья.

Такой вывод логически вытекал из той оценки, которую давал Катков всей старой русской жизни и той связи, которую он устанавливал между ней и народной поэзией. Народ по мере своего развития переходит на высшую ступень и выражает свою сущность в новых формах художественной поэзии; в народной поэзии не может быть больше движения, и «только неразвитые, необразованные классы народа — простой народ — довольствуются ею». Далее Катков замечает: «Если в обществе возникает выражение: «простой народ» — цикл развития естественной поэзии замкнут навсегда»3. Катков тем самым отрицает творческую и эстетическую ценность русской народной поэзии; он утверждает, что наша фантастика гораздо ниже немецкой фантастики, очень низко расценивает «Слово о полку Игореве» в статье, посвященной «Истории древней русской словесности» Максимовича, и даже готов присоединиться к тем, кто отрицает его подлинность. Статья Каткова — глубоко антидемократична по своей сущности, и смутившее Пыпина заключение ее в духе официальной народности было совершенно закономерно.

Основные положения Каткова о сущности и развитии народ-

423

ной поэзии были принципиально чужды позициям западников-демократов,

1«Отечественные записки», 1839, т. IV, отд. VI, стр. 87—88.

2См. А. Н. Пыпин, История русской литературы, т. III, СПБ, 1911,стр. 127.

3«Отечественные записки», 1839, т. IV, отд. V, стр. 26—27.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

прежде всего В. Г. Белинскому, который и установил новые принципы интерпретации и понимания фольклора.

§ 2. Вопрос об отношении Белинского к народной поэзии до сих пор еще не выяснен с достаточной четкостью1. В литературе встречаются противоречивые, а порой и неверные мнения, основанные на одностороннем и подчас поверхностном знакомстве с материалом. Многие исследователи утверждали, что Белинский не понимал народной поэзии, что он не умел оценить ее, что он относился к ней с высокомерным презрением и т. д. Накопилось немало и объяснений этого якобы «высокомерного» и «презрительного» отношения Белинского к фольклору. Противники Белинского видели в этом закономерный вывод из его «западнических идеалов» и утверждали, что вся система взглядов Белинского на народную поэзию и народную культуру в целом объясняется его оторванностью от народа, отчужденностью от русской жизни и отвлеченно абстрактным отношением к действительности. Такова, например, была довольно известная в свое время книжка С. 3. Бураковского «Русская народная поэзия и Белинский» (СПБ, 1871). Еще Буслаев видел в концепциях Белинского проявление отвлеченного эстетизма и связанного с ним «аристократического пренебрежения к народу»; это же обвинение повторяет за Буслаевым и Бураковский: «Для Белинского... в народной поэзии не существовало никаких других интересов, кроме эстетических или художественных». В качестве представителя эстетического, а стало быть, и не исторического отношения рассматривают Белинского и авторы ряда общих курсов и пособий, например А. С. Архангельский2.

424

С другой стороны, в воззрениях Белинского на народную поэзию видели результат ошибок, проистекающих главным образом от недостаточности научных сведений его в этих вопросах. Первым как будто высказал это соображение в печати тот же Бураковский, позже его повторил, правда в очень осторожной и смягченной форме, Пыпин (впоследствии он изменил свои позиции), и, наконец, более подробно эту точку зрения развил

1 За последние годы появился ряд новых работ по этому вопросу, которые уже не мог принять во внимание М. К. Азадовский (прим. ред.).

2 См. А. С. Архангельский, Введение в историю русской литературы, т. I, П., 1916, стр.212 и сл.; ярким примером (одним из многих) может служить также статья А. г. Руднева, посвященная Н. С. Тихонравову («Академик Н. С. Тихонравов и его труды по изучению памятников древнерусской литературы», «Варшавские университетские известия», VII—IX, 1913—1914).«Беспощадно клеймя народную словесность,— пишет автор,— Белинский в то время не скрывал своего презрительного и холодного отношения к допетровской книжной старине... Знаменитый критик из-за художественного интереса литературы совершенно упускал из виду ее «величайший интерес — историкокультурный». Белинский не допускал мысли, что, кроме эстетической мерки к литературе вообще, может и должна быть приложена также другая, историческая мерка» и т. д. («Варшавские университетские известия», 1913, VIII,стр. 26). Эти «поучения» Белинскому по поводу якобы отсутствующей у него«исторической точки зрения» производят, конечно, очень комичное впечатление, но, к сожалению, такого рода взгляды далеко не одиноки.

Об отсутствии у Белинского исторического отношения к русской народной поэзии и ее значении писал и автор «Критико-библиографического обзора трудов по русскому былевому эпосу» г. Александровский.

Утверждения о полном отрицании Белинским народной поэзии перешли и в западноевропейскую и славянскую научную печать.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

С. А. Венгеров в своем комментарии к статьям Белинского о народной поэзии1. Были объяснения и иного типа, сводившие всю систему взглядов Белинского в данном вопросе исключительно к полемическим преувеличениям, вызванным его борьбой со славянофилами. Эта точка зрения была высказана еще в 70-е годы в рецензии «Отечественных записок» (1871, №7) на упомянутую книжку С. З. Бураковского и позже стала довольно распространенной. Это объяснение первоначально считал правильным и С. А. Венгеров (в первых своих статьях о В. Г. Белинском), но позже он радикально изменил свой взгляд и источник «ошибок» Белинского видел исключительно в отсутствии у него соответствующих познаний. «Белинский,— пишет он,— не имеет и приблизительного представления, о различных наслоениях в былинах», он не был знаком с научно-сравнительным методом. «Ему ни разу не приходит на мысль искать следы древнейших мифологических воззрений в тех преувеличениях, которыми полны былины. Для него были бы совершенным откровением сравнительно-исторический метод и установленная теорией заимствования миграция сюжетов и мотивов, в силу которой какая-нибудь деталь, оторванная от создавших ее условий и почвы, несомненно производит впечатление полной бессмыслицы и чепухи» (VI, 628). Наконец, С. А. Венгеров склонен видеть в этих оценках и высказываниях Белинского о народной поэзии проявления некоей «культурной гордыни». Что касается борьбы со славянофилами, то Венгеров отвергает это предположение чисто хронологическими соображениями, считая, что в 1841 г., когда была закончена статья Белинского о народной поэзии, «распадение на западничество и славянофильство только внутренне подготовлялось, но не приняло еще никаких определенных форм и, во всяком случае, никакими полемическими увлечениями осложнено не было» (VI, 628). Позже мы еще вернемся к этому замечанию С. А. Венгерова; предварительно заметим только, что в таком категорическом отрицании какого-либо значения, в данном случае — борьбы со славянофилами, С. А. Венгеров был безусловно неправ; но несомненно и то, что сведение всей проблемы только к полемическому задору Белинского снижает общее принципиальное и теоретическое значение этих статей великого критика.

425

Очень часто встречаются также суждения, усматривающие источник «недооценки» Белинским народной поэзии в его гегельянстве, в частности в учении Гегеля о разделении поэзии на «естественную» и «художественную». Так смотрел на дело, например, Пыпин. Но если бы действительно Белинский не придавал никакого значения народной поэзии и низко расценивал ее художественные достоинства, то такое отношение никак не могло быть выведено из суждений Гегеля. Гегель никогда не отрицал художественного значения народной поэзии; формулированное им различие естественной и художественной поэзии устанавливает только определенные исторические стадии в развитии поэзии: художественная поэзия, как более развитая форма, выше народной поэзии, отражающей бедные содержанием исторические периоды жизни. Отсюда различный

1 См. В. г. Белинский, Сочинения, под ред. С. А. Венгерова, т. VI, стр. 626—630. Далее все ссылки на Белинского — по этому изданию, том указан римской цифрой, страница — арабской.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Проблема фольклора в литераурнообщественной борьбе 40-х годов.

характер производимого той и другой эстетического впечатления. Необходимо добавить, что такие страстные апологеты народной поэзии, как Катков или К. Аксаков, исходили как раз из гегельянских позиций, всецело принимая устанавливаемую Гегелем имманентную и метафизическую теорию саморазвития духа.

Белинский решительно протестовал против упреков в пренебрежительном или равнодушном отношении к народному творчеству. «С пословицами знаком,— писал он о себе в 1846 г. в ответ на критические выпады «Москвитянина»,— сказки и песни, собранные Даниловым, знаю чуть не наизусть; читывал не без внимания и другие сборники произведений народной поэзии» (X, 168).

Более правильно подошел к вопросу об отношении Белинского к народной поэзии один из ранних представителей «легального марксизма», автор ряда работ по истории русской философии, М.. Филиппов. Филиппов считает совершенно ошибочным «обычное мнение, будто Белинский пренебрегал народным творчеством и будто он вообще не признавал русской литературы до Петра Великого»1. В противоположность всем писавшим до него на эту тему он утверждает, что статьи Белинского о русской народной поэзии обнаруживают глубочайшее понимание как эстетического, так и исторического ее значения. Но М. Филиппов ограничился только беглыми замечаниями по этому поводу и не поставил вопроса в полном объеме, совершенно не коснулся идейной сущности высказываний Белинского о народной поэзии. Впрочем, едва ли с тех позиций, на которых стоял автор, ему и удалось бы это правильно выполнить. Он не сумел понять подлинной сущности мировоззрения Белинского и его значения как мыслителя-революционера и основоположника революционно-демократической критики.

Бегло, но весьма содержательно коснулся вопроса об отношении Белинского к народной поэзии Г. В. Плеханов. Он убеди-

426

тельно доказывает несостоятельность утверждений Пышна о том, что Белинский оставил без внимания народную поэзию, недооценил ее значения, ее художественного и историко-культурного интереса. Доказательство Белинским сравнительной бедности содержания русской народной поэзии Плеханов совершенно правильно рассматривает в органической связи с одним из основных моментов мировоззрения Белинского. «Он полагал,— пишет Плеханов,— что содержание народной поэзии определяется содержанием народной жизни. Там, где бедна содержанием народная поэзия, бедна им и народная жизнь»1. Условие благоприятного и разумного развития общественной жизни Белинский видел в развитии социальной борьбы, и именно потому, что в сравнении с Западом социальная борьба в России не была развита; беднее по содержанию и духовная жизнь русского народа, его поэзия. Действенные, революционные выводы напрашиваются отсюда сами собой.

В ряде работ советских ученых и критиков сделаны попытки всесторонне осмыслить вопрос об отношении Белинского к народной поэзии в связи с его общеполитическими позициями и общественными воззрениями.

1 «Гегель и Белинский об искусстве», в сборнике «Памяти Белинского», М., 1899, стр. 105. 1 г. В. Плеханов, Сочинения, т. XXIII, М.—Л., 1926, стр. 180.