Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Ганка (1791 — 1861), Ян Коллар (1793—1852), Павел Шафарик (1795— 1861), Франтишек Челаковский (1799—1852), Иосиф Камарит (1797—1833), позже Франц Сушил (1804— 1868). К ним же примыкают и младшие их современники: Людевит Штур (1815—1856)—словацкий патриот, участник революции 1848 г., и Карл Эрбен (1811 —1870), деятельность которого относится преимущественно уже ко второй половине века. Каждый из них являлся выдающимся ученым в какой-либо отрасли историкофилологических изучений. Юнгман был историком чешской литературы и автором чешского словаря; Шафарик — филологом, лингвистом, этнографом и историком славянских древностей; Палацкий — историком, Эрбен — филологом и историком-юристом; филологами по преимуществу были Ганка и Челаковский. Кроме того, для них всех характерно восторженное отношение к народной поэзии, к которой подходили они и как ученые и как поэты.

Мурко, Ягич и некоторые другие исследователи объединяют всю эту группу деятелей под термином «патриоты-романтики», однако современные чешские исследователи возражают против таких слишком общих определений, стирающих специфические

302

черты движения. Чешский историк литературы Арне Новак причисляет Юнгмана, Шафарика и Палацкого к деятелям чешского литературного классицизма; возникновение же романтизма как определенного литературного течения он относит к более позднему времени — к 30-м годам — и во главе его ставит Эрбена поэта Маху. К классикам он относит и Коллара; деятельность же Целаковского рассматривается им как переходный момент между классицизмом и романтизмом1.

Автор монументального труда по истории чешской, литературы Якубец считает, что Юнгман был «скорее человеком века просвещения, чем романтиком»2, он отмечает наличие элементов классицизма даже у Челаковского и Коллара. В развитии всех этих деятелей огромную роль сыграла предромантическая литература: Макферсон, Перси, Гердер были для них всех любимыми книгами. Палацкий переводил «Песни Оссиана»; Юнгман переводил Гердера и баллады Бюргера и т. д.

Огромным было и воздействие Вука Караджича, с исключительной наглядностью раскрывшего национально-патриотическое значение фольклористической работы.

Это расхождение в оценке литературного направления очень характерно: такого рода противоречия возникают всегда при попытках определения сущности литературных явлений, которые возникают и действуют в так называемые переломные эпохи. Аналогичные противоречия наблюдаются и в русской историко-литературной науке при определении литературных позиций писателей-декабристов, в деятельности которых романтические тенденции также сочетаются с просветительскими позициями.

В отличие от первых немецких фольклористов-романтиков, принадлежавших преимущественно к старинному дворянству, как Арним,

1«Slavische Rundschau», 1939, 3—4, стр. 225—227.

2Историки чешской фольклористики и этнографии, однако, предпочитали удерживать

термин «романтический» в применении к деятелям этого периода (см., например, Ю. Горак, Чешская этнография и ее европейское значение, Прага, 1946).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

или к крупной буржуазии, как Брентано, чешские фольклористы — почти все выходцы из демократических слоев: дети крестьян, ремесленников, учителей, священников3. Это обстоятельство очень отразилось и на их научной деятельности, в частности на их интересе к фольклору. Они подходили к нему не со стороны, не от литературных принципов, не в плане построения той или иной культурно-эстетической теории, но, можно оказать, стихийно и органически. Фольклор был для них родной стихией; фольклорные изучения в их сознании были неразрывно связаны с идеей служения народу, из которого они вышли и для национальнополитического возрождения которого они отдавали все свои силы. Все они — или авторы фольклорных сборников,

303

или собиратели и участники других сборников. Палацкий, еще будучи студентом, во время летних каникул собирал у себя на родине песни и старые народные книги; Шафарик и Коллар издали совместно сборник «Народных словацких песен» (вып. 1 1823; вып. 2, 1827); второе, значительно увеличенное издание вышло в 1834—1835 г. («Nбrodniй spiewanky», t. 1—2). Челаковский и Камарит начали собирать народные песни еще будучи студентами. Первый издал в 1822 г. «Slowanskй nбrodni pjsnк»; Камарит — чешский сборник народных духовных стихов («Ceske nбrodny dvchowni Pisnк, t. 1—2, W. Praze, 1831—1832); Челаковскому принадлежит богатое собрание пословиц, которое вышло только в 50-х годах; Франц Сушил собрал песни в Моравии и дал прекрасный сборник чешских песен с мелодиями. Первое издание вышло в 1835 г. («Morawskй nбrodni pisne»). В последнее издание (1872) вошло свыше восьмисот песен с вариантами и народными записями мелодий. Крупным собирателем и публикатором народной поэзии был Вячеслав Ганка. Он был неустанным пропагандистом собирания и изучения народных песен; первый ознакомил чешское общество с сербскими и русскими народными песнями, выпустил небольшой том переводов из сборника Вука Караджича («Prostonaбrodnj Srbska Muza, do Cech přewedena», 1817) и перевел на чешский язык «Слово о полку Игореве» (1821). Эрбен издал сборник в 40-х годах («Pisne nбrodny u cochach», вып. 1—3), ему же принадлежит сборник славянских сказок. К этим именам можно прибавить поэта Трнка, который дал первый сборник моравских и словацких пословиц (1831).

Народное творчество широко отразилось и в их собственной поэтической деятельности, как оригинальной, так и переводной. Первым литературным опытом Ганки были стихотворения, в которых он подражал и чешской и русской народной поэзии. Коллар принадлежит к числу самых выдающихся поэтов славянского мира. Мурко называет Коллара поэтом и философским обоснователем литературного панславизма, в противовес Шафарику, который, по характеристике того же исследователя, вырабатывал научное основание панславизма. Рядом с Колларом стоит и другой поэт — Челаковский, один из крупнейших представителей славянского фольклоризма. Наконец, поэтами были Палацкий, Камарит и Эрбен.

3 Палацкий — сын учителя; Коллар — сын крестьянина; Челаковский — столяра; Шафарик вышел из пасторской семьи и т. д.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Это обстоятельство не могло не отразиться на характере чешских фольклорных изучений. Романтико-поэтические настроения проникают и в науку, и, как заметил Ягич, «нередко подчиняют себе требования филологической и исторической критики». Особенно это сказалось на мифологических исследованиях Коллара, на фольклористических этюдах Челаковского и других. Таким же типично романтическим, несколько специфическим явлением был и этюд Штура о народных песнях и сказках славянских народов, вышедший в Праге в 1853 г.

304

Для чешских романтиков и филологов характерен широкий охват материала; они не замыкаются в узконациональные рамки, но стремятся охватить в своих изучениях все славянство; ими были впервые сформулированы идеи панславизма, т. е. идеи славянского единства, в котором они видели одну из форм возрождения и политической силу своего народа. Позже эти идеи приняли реакционную форму, в особенности у русских панславистов позднейшего времени, но в то время они .имели безусловно прогрессивное значение, содействуя духовному единению народа. Панславистские тенденции были с большой силой выражены у Юнгмана, у Коллара, Палацкого; они лежат в основе книжки Шафарика, посвященной «древности» всех славян, а не только одного какого-либо народа. В 1837 г. появилась знаменитая книга Коллара «Űber die literarische Wechselcejtjgkeit zwischen den verschiedenen Stдmmen und Mundarten der Slavischen Nation», где он изображает все славянские народности как единую нацию, раздробленную только на отдельные наречия и роды1.

Изучение народной поэзии поэтому также не было продиктовано только академическими интересами; в основе их собирательской и исследовательской деятельности лежат патриотические и публицистические моменты. И Коллар и Челаковский своими идеями, песенными переводами и обработками стремились осуществить идеи национального возрождения и славянского сближения. На этой почве развивается и деятельность Ганки. В 1817 г. Ганка опубликовал два замечательных открытия, возбудившие внимание всей Европы: это знаменитая Краледворская и Зеленогорская рукописи. Эти памятники долго считались основой чешского эпоса и вообще крупнейшим явлением славянского фольклора. Вопрос об их подлинности служил предметом длительного научного, а часто и политического спора между учеными. Их подлинность признавали и крупнейшие русские ученые, включая Буслаева, Пыпина и др. В настоящее время вопрос можно считать совершенно выясненным. Это, бесспорно, собственная подделка Ганки, выполненная с помощью его друга Иосифа Линду (1789—1834). Якубец полагает, что в «тайны литературной деятельности» Ганки был посвящен также поэт В. Свобода, позже переведший обе рукописи на немецкий язык

1 Брошюра Коллара, напечатанная на немецком языке, была переведена европейские языки, в том числе и на русский. В новом издании (Jan Kollar, Rozpravy о slovanskй vzajemnosti. Soubornй vudбn uspořádal Miloљ Wejngart, Praha, 1929) опубликованы: первая редакция (1836), окончательный немецкий текст (1837) и чешский перевод Томичка (1853). На русский язык была переведена в «Отечественных записках» (1840, т. VIII, отд. II, стр. 1—94); перевод был выполнен Погодиным и Самариным, а не Срезневским, как это утверждал Пыпин и что повторено в труде Якубеца (См. Н. Петровский, Из заметок о Колларе. «Известия ОРЯС», 1917, т. XXII, В. I, стр. 159).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

305

и принимавший деятельное участие в возникшей вокруг поэм полемике; остается только недостаточно еще выясненным вопрос о характере источников, которыми он пользовался. Подделка Ганки стоит не одинокой в ряду аналогичных явлений в истории фольклористики. История фольклорных фальсификаций была начата еще Макферсоном; за ним последовал блестящий, трагически погибший английский поэт Чаттертон; в ряду знаменитых фальсификаторов мы находим и Мериме (впрочем, вернее его назвать не столько фальсификатором, сколько мистификатором) и т. д. Наряду с ними — десятки других мелких и незначительных: например, в 1811 г.— «Русские руны», в 70-х годах — подделка болгарских песен Верковича и др. Подделка Ганки примыкает формально к этой линии, но она другого порядка и характера. В основе большинства подделок лежат или чисто корыстные, материальные интересы, или чисто литературные, как например у Макферсона и Мериме; Ганка исходил из глубокого патриотического, хотя и несомненно ложно понятого в данном случае побуждения1. Это было своеобразным проявлением национальнопатриотического романтизма, стремление искусственно восполнить то, чего не было в национальной литературе, и тем самым поднять ее на большую высоту. В начале XIX века начали разрабатываться теории о разной исторической полноценности того или иного народа. Одним из признаков этой полноценности народа являлось существование богатого национального эпоса. И вот в то время как русские имели былины, «Слово о полку Игореве», когда сербы имели замечательные песни о прошлом своего народа, чешская народная поэзия представляла только образцы лирики, сказок, пословиц. «Открытия» Ганки обогатили новым содержанием чешскую народную поэзию. Оказывалось, что чешский народ имел не только прекрасные сказки, в которых отразилась его богатая фантастика и юмор, не только лирические песни, но он имел и песни, сохранившие память о важнейших исторических событиях, причем это было не случайным обрывком песенного богатства: сохранилось шесть исторических песен, заключающих в себе около тысячи стихов, в, кроме того, ряд лирических (немного более двухсот стихов). Замечателен был и состав этих песен. В песне «Забой и Саврой» рассказывалось о победе чехов над каким-то чужеземным королем. В песне «Честмир и Власлав» рассказывалось о событии IX века, когда князь Честмир одержал победу над князем Кувоем. В последующих песнях: «Ярослав», «Ольдрих и Болеслав», в «Бенеше Германыче» — поэтически отразились важнейшие героические события чешской истории: победа чехов над татарами при Ольмюце, освобождение чехов из-под власти поляков и, наконец, в песне о «Бенеше Германыче» —

306

о победе князя Бенеша над императором Филиппом. В Зеленогоской рукописи был помещен знаменитый «Суд Любуши». Таким образом, эти отдельные песни в своей совокупности как бы составили целостную

1 Р. Ф. Брандт называет его «благоцельным обманщиком» (Р. Ф. Брандт Обзор славянских литератур, изд. 2, М., 1915; lith., стр. 168).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

эпопею, прославлявшую былую мощь и величие чешского народа. И вполне понятно, что в сознании читателя того времени они должны были занять (и действительно занимали) одно место с такими памятниками, как «Песнь о нибелунгах», «Песнь о Роланде», «Слово о полку Игореве», русские былины и т. д.1.

Внастоящее время вопрос о подлинности этих текстов не может даже считаться дискуссионным2. Установлены и методы работы Ганки и его источники; среди последних, между прочим, были и «Слово...» и Чулковский песенник.

Впонимании народной поэзии чешские фольклористы были очень близки к идеям Гердера, и, во всяком случае, они были гораздо ближе к нему, чем немецкие романтики гейдельбергского периода. В центре всего стояла для них проблема народного характера, отражающегося в песнях и преданиях. Наиболее отчетливо формулировал эту точку зрения Шафарик в своей написанной по-немецки книге «История славянского языка и литературы по всем наречиям» (1826). В представлениях об историческом значении народных песен, как и народных преданий, было много путаницы: одни чрезмерно преувеличивали значение народного предания для исторического изучения, другие начисто отрицали его, считая невозможным строить историю на вымыслах. Шафарик пытался внести ясность в эти споры: народные песни и саги, соединяя истину и вымысел, имеют второстепенное значение для узкоисторических изысканий, но они необычайно ценны для поэта, психолога и каждого, кто считает себя другом народа, ибо в них находится чистейшее выражение всех нацио-

307

нальных нравов, обычаев, чувствований как в глубокой старине так и в настоящем. Поэтому он придавал огромное значение собиранию песен, сказаний, пословиц. Они нужны для освещения прошлого и для характеристики нового славянства; практически это сказалось в его «Древностях», где в большом количестве привлечены фольклорные материалы, в том числе и ганковские материалы, в подлинность которых Шафарк безусловно верил.

В трактовке народной поэзии Шафарик еще был всецело во власти романтических концепций. Он утверждал изначальность народного характера и видел в прошлом образец для народов культурных1.

1 Литературный успех и мировой резонанс опубликованных Ганкой поэм был совершенно исключительным, напоминающим отчасти успех поэм Макферсона. Подделки Ганки, пишет Я. Якубец, «разнесли его имя по всему образованному миру. Их перевели на все славянские языки, на английский, французский, итальянский, датский, мадьярский и другие; на немецком языке есть четыре полные перевода Краледворской рукописи; сам Гете переработал одну из песен этой рукописи, «Букетик». Более чем в течение полувека на их основе восстановляли ложную научную картину — слишком великолепную картину — чешской и славянской старины. Для многих превосходных научных произведений (как «История Чехии» Палацкого и «Славянские древности» Шафарика) они стали опаснейшим камнем преткновения и более всего ослабили силу их научного авторитета...» (Я. Якубец— А. Новак, История чешской литературы, перевод Е. Н. Матвеевой и д-ра Вяч. Куста, ч. I, Прага, стр. 189—190). В течение долгого времени в их подлинность безусловно верили и Срезневский и Пыпин.

2 Попытка И. Новикова «пересмотреть» этот вопрос (см. «Новый мир», № 4, стр. 49—74) ни в коем случае не может быть признана хоть сколько-нибудь заслуживающей внимания: автор в своих рассуждениях просто игнорирует всю филологическую сторону вопроса.

1 «Slowanskй Staroritnosti» (1837) являются вообще крупнейшим памятником романтической

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Центральной проблемой для чешских фольклористов была проблема народного характера и его отражений в песнях и преданиях. Челаковский и Камарит видели в произведениях народного творчества живой и поэтический образ человеческого духа и лучшее выражение национального характера или народности, что для них было однозначными понятиями. Камарит утверждал, что подлинное познание народного характера может появиться лишь после того, как будут собраны и изучены все народные предания, сказки, пословицы, песни и пр. В преданиях раскрывается, утверждал Камарит, домашняя жизнь народа; в сказках — народное остроумие; пословицы свидетельствуют о народной философии и морали, и, наконец, в песнях обнаруживаются «самые совершенные черты народа».

Эти воззрения характерны и для Станко Враза2, иллирийского фольклориста и поэта, «безупречного собирателя народных песен и обычаев»3, и для Людевита Штура, у которого они приобретают несколько гипертрофированный вид4, и для других славянских фольклористов.

308

науки; важная же для фольклористики последняя часть, которую автор предполагал посвятить нравам, обычаям, религии и народной поэзии древних славян, осталась неоконченной. Сохранившуюся программу этой части перевел на русский язык и опубликовал П. А. Лавров (П. А. Лавров, Жизнь и ученая деятельность Шафарика, «Древности. Труды славянской комиссии при Московском археологическом обществе»,т. II, М., 1898, стр. 88—90).

2 Станко Враз (1810—1851) является прямым продолжателем и последователем Вука на хорватской почве. Подобно Вуку он всю жизнь ратовал за сближение литературы с народным языком и народной поэзией. Сборник народных песен, составленный Вразом,

вышел в 1839 г. («Narodne pйsni ilirske, koje se pevaju po Stajerskoj, Kranjskoj, Koruљkoj u zapadnoj strain Ugarske»), но большая часть его записей и этнографических наблюдений остались в рукописи. Только в начале 900-х годов они увидели свет, войдя в состав сводного издания народных песен К. Штрекеля, составленного им по печатным и рукописным изданиям («Slovenske narodne pesni iz tiskanih in pisanih virov zbral in vredil d-r Karol Љtreckelj, 1895—1907).

3И. В. Ягич, Цит. соч., стр. 422.

4Мысли о характере славянской народной поэзии изложены Люд Штуром в его более

поздней работе «О narodnich pisnich a povestech plemen slovanskэch», V, Praze, 1853. Штур утверждал, что песня есть тот вклад в мировую культуру, который внесен славянами. «Индусы строили замечательные храмы, персы написали священные книги, египтяне построили пирамиды, обелиски и огромные таинственные лабиринты, греки — прекрасные статуи, романские народы создали чарующую живопись, германские — трогательную музыку; славяне же излили свою душу в занимательных рассказах и трогательных песнях. И как вся жизнь этих народов отразилась в их лучших созданиях искусства, так у славян вся жизнь запечатлелась в их песнях» {стр. 3). Штур предвидит возражение, заключающееся в том, что у славян нет ни одного произведения, в котором «славянский гений был бы представлен во всей своей подлинной оригинальности», подобно индийской Рамаяне или Магабхарате, персидской Зендавесте, еврейской Библии или греческой Илиаде, он объясняет это явление условиями исторической жизни славян, в частности, «раздробленностью славянских этнографических единиц». Однако, несмотря на это, у славян, утверждает Штур, имеются отдельные народные произведения, достигшие высокой степени художественного совершенства: к ним он причисляет Краледворскую рукопись у чехов, «Слово о полку Игореве» у русских, героические песни у сербов. Особенно же высоко он ценит украинские думы, которые «по своим поэтическим достоинствам стоят подобных произведений других народов, например немецких нибелунгов» (стр. 5). Штур отмечает далее огромное сходство в песенной поэзии славянских народов: они как бы взаимно дополняют друг друга, «чтоб создать одно целое в области народного творчества». «То, чего недостает одному, находим у другого, но и то и другое исходит из одной общей основы нашего народного творчества» (стр. 133). Сходство многих сюжетов и особенно поэтических приемов свидетельствует, по мнению Штура, «о происхождении из одной общей основы» и о единой сущности славянского «общего духа» (стр. 134).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Такое понимание заставляло Челаковского рассматривать песню как неделимое целое, составными, органически спаянными частями которого являются ее мелодия и язык. Поэтому он придавал огромное значение диалектологическим особенностям, в которых, по его мнению, покоится значительная доля поэтического очарования. Большое значение диалекту придавал и Шафарик. Идеи Челаковского, несомненно, отразились и у Венелина и у Бодянского.

Чешские фольклористы в отличие от первых немецких фольклористовромантиков стремились и в своих записях как можно точнее сохранить и передать оттенки народной речи; в данном случае они следуют за Вуком Караджичем; они считали совершенно недопустимым какие-либо переделки и исправления, придавая вместе с тем огромное значение поэтическому творчеству в народном духе и стиле. Челаковский, ставя русских на первое место в деле заботы о сохранении своих народно-песенных сокровищ, упрекает в то же время русских поэтов за то, что они, по его мнению, мало обращают внимания на народные песий, предпочитая следовать французским образцам («Slovanskй nбrodnj pjsne», 1822, стр. VII).

Челаковский и Камарит чрезвычайно высоко ценили сербские и русские песни, так как, по их мнению, в них ярко и своеобразно раскрывались народность и «национальный дух». Для них, особенно для Челаковского, характерно отсутствие нацио-

309

нальной ограниченности, что также очень выгодно отличало их от других европейских и некоторых славянских романтиков. Челаковский интересуется песнями всех славянских народов, изучая и привлекая к сравнению также песни литовские, латышские, старопрусские. Челаковскому же принадлежит и сборник переводов литовских песен (1827).

Этими же чертами характеризуются и фольклористические труды младшего их современника Карла Яромира Эрбена — «последнего романтика», как именуют его историки чешской литературы. Его деятельность относится уже к более позднему периоду: основные труды его вышли в 50—60-е годы; в чешской фольклористической науке он выступает представителем позднейшей мифологической школы, последователем Афанасьева1, но первые его работы еще всецело входят в круг ранней романтической фольклористики. Ягич называет Эрбена прямым наследником Челаковского2.

Первый сборник песен Эрбена («Pjsnй nбrodny w čechбch») появился в 1842—1845 гг.; в его трех выпусках было помещено свыше пятисот песен с мелодиями (в последующих изданиях их число превышает две тысячи); он замечателен, помимо своих научных и художественных достоинств, еще и тем, что в нем уже проявилось смутное предчувствие проблемы, которая позже под влиянием главным образом русских собирателей и исследователей станет господствующей в фольклористике,— проблемы

1 Одна из ранних мифологических работ Эрбена («О славянской мифологии») была опубликована на русском языке в виде письма к А. Ф. Гильфердингу («Русская беседа», 1857, № IV, стр. 71—128).

2 См. И. В. Ягич, Цит. соч., стр. 518—519.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

индивидуальности в народном творчестве. Эрбен распределял лирические песни гнездами, желая сохранить порядок певцов, которые, по его наблюдению, «вообще часто соединяют вместе песни различного содержания и поют их заодно». Помещенное же в конце третьего выпуска «Slowo о pjsni nбrodnj» (в переработанном виде ставшее предисловием к новому изданию «Prostonбrodni česke pisne a rikadla», 1864) принадлежит к числу наиболее ярких памятников славянской романтической фольклористики, в котором еще отчетливо ощущается влияние гегелевской теории «народного духа». Предисловие Эрбена — один из первых опытов воссоздания психологического процесса народной песни в неразрывной связи с мелодией. Сборник Эрбена выделяется и тщательностью записей и продуманностью комментария. В новом издании Эрбен отметил упадок и забвение в народе старой песни, причем причины этого, по его мнению,— в политическом и экономическом положении чешского крестьянства, ухудшившегося после 1848 г. Он категорически утверждает, что после 1848 г., «наши крестьяне, особенно в северной части страны, поют меньше, чем пели до этого времени».

310

«Прежде во время жатвы и косьбы нивы и луга оглашались пением, — теперь работают молча».

Таким образом, чешские романтики во многих областях фольклористики далеко опередили современные им изучения, и в сущности многие из их взглядов на приемы и методы собирания памятников фольклора и задачи изучения их, также как и взгляды Вука Караджича, станут общепризнанными много позже. В развитии же общей науки о фольклоре труды и сборники славянских фольклористов сыграли большую и плодотворную роль, неоднократно подчеркивавшуюся лучшими представителями европейской фольклористики, например Яковом Гриммом, Фориэлем и др. Очень ощутимо было их значение и в русской науке.

§ 5. В развитии фольклористики в славянских странах должно быть учтено и воздействие русской науки. Правда, в первые десятилетия XIX века русская фольклористика еще не сформировалась окончательно и еще не выдвинула своего Востокова, сами же славяне имели в это время в своей среде таких первоклассных собирателей, как Вук Караджич, таких филологов, бывших отчасти и фольклористами, как Шафарик и др. Поэтому было бы неправильным говорить о каком-либо прямом влиянии в это время русской фольклористики на славянскую, но славянские ученые, и чехи, и сербы, и поляки, жадно прислушивались и присматривались к тому, что делалось в России, а издания таких памятников, как «Слово о полку Игореве», как «Древние российские стихотворения», как сборники Чулкова и Прача, имели огромный резонанс у всех славянских народов. Мы уже упоминали, какую роль сыграл в истории сербской фольклористики какойто русский песенник XVIII века, случайно очутившийся в руках Вука; факты такого рода не единичны. В 1804 г. основатель новочешской поэзии Пухмайер настаивал на обращении к разнообразным памятникам русской и польской поэзии как к средству, которое откроет чешским поэтам «богатый источник чистейшего золота». В 1810 г. в венском журнале «Vaterlдndische Blдtter» появилась статья под характерным заглавием «Vereinigung zur Befцrderung der Tonkunst in Bцhmen», в которой также приводилась в

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

качестве призера для подражания в деле собирания и изучения памятников народно-музыкального искусства Россия, хотя, впрочем, самые примеры были указаны не точно1.

311

В 1814 г. одновременно с упомянутой уже выше заметкой Добровского о русских песнях (в «Славянке») появилась в журнале «Prvotiny pйcnych umieni» («Начатки изящных искусств») который часто именуется «первым чешским романтическим журналом», большая статья о сборнике Прача. Автор статьи (В. Ганка) рекомендовал его как пример и образец для чешских изданий такого типа.

Русские песенники XVIII века и особенно «Слово о полку Игореве» были главнейшими источниками Ганки, когда он готовил свои изумительные подделки; перевод «Слова...» готовил Юнгман, вообще очень рано обративший внимание на русскую литературу; что же касается Ганки, то он вообще был одним из убежденнейших поклонников русской литературы и русской культуры в целом, и его русофильские тенденции проявлялись в различных областях. Большую роль сыграли русские сборники и в фольклористических предприятиях Коллара1, а позже Эрбена.

Наиболее же горячим пропагандистом русской народной поэзии был Челаковский. Интерес к русскому фольклору проявился у него очень рано, и уже в 1822—1827 гг. он опубликовал трехтомную общеславянскую антологию «Славянские народные песни» («Slowanskй nбrodnj pjsne»), в которую вошли в большом количестве и русские песни. По характеристике одного из лучших знатоков славянской фольклористики, этот сборник был первой и лучшей антологией такого типа в мировой литературе и в течение очень долгого времени оставался важнейшим источником для знакомства со славянской народной поэзией. Он оказал живое и действенное влияние на все славянские народы, и особенно был силен его резонанс в Польше и на Украине2.

Челаковский поместил в своей антологии свыше пятидесяти русских песен и 15 украинских; в предисловии же с большой похвалой отозвался о почине и опыте русских собирателей, выразив при этом сожаление о слабом отражении их в русской поэзии.

Позже Челаковский издал еще ряд сборников и хрестоматий (например, «Всеславянская хрестоматия» «Vseslovenskй росбtečni čteni», t. 1—2, v Praze, 1850—1852), где всюду в большом количестве представлены русские тексты;

1 Автор указывал на сборник, составленный по повелению Екатерины композитором Сарти и изданный в двух частях (см. Н. Петровский, Первые годы деятельности В. Копитаря, Казань, 1906).

По всей вероятности, автор имел в виду сборник Прача — Львова, но упоминание в этой связи имени Сарти (итальянского композитора, жившего —1801 гг. в России), может быть, свидетельствует о еще какой-то, оставшейся незавершенной попытке издания сборника народных песен с мелодиями, слухи о которой проникли за границу.

1 Эта роль русских фольклорных изданий в деятельности Коллара впервые была установлена и освещена Ю. Поливкой. Мурко, впрочем, отвергает эти утверждения Ю. Поливки (см. М. Мurkо, Deutsche Einflьsse, стр. 231), однако существенных и достаточно убедительных возражений он не сумел привести. Сам Коллар считал значительнейшим событием в своей жизни встречу и общение с русскими студентами в Иене, у которых он учился русскому языку и получил в подарок «Древнерусские стихотворения» (в изд. Якубовича).

2 См, статью J. Horak, «Slavische Rundschau», 1938, № 6, стр. 162.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

в рукописи сохранились его переводы русских былин, главным образом из сборника

312

Кириши Данилова. Поэтому необходимо признать совершенно правильным тот итог, который подвел в своей книге В. Францев. Нужно признать, пишет он, что «независимо от «Stimmen der Vцlker» (1788) Гердера, его изучений народных песен и собирательской деятельности Караджича первые русские издания и простонародные песенники производили в Чехии известное впечатление и служили одним из образцов для будущих собраний чешских»1.

В 1852 г. вышло в свет большое собрание славянских народных пословиц, озаглавленное им «Философия славянского народа в его пословицах» («Mudroslovi nбrodu slovenskйho ve přislovich»), над которым он работал свыше двадцати пяти лет , где также довольно богато представлен и русский материал.

Челаковский искренне и глубоко верил в силу русской культуры, в духовную и политическую мощь русского народа. Идеи о значении русского народа и России в деле славянского возрождения составляли основное содержание его политического мировоззрения. «Русский народ,— писал он в 1823 г. Камариту,— уже теперь идет рядом с другими, и раньше, чем пройдет новое столетие, он будет господствовать над другими и обратит на себя всеобщее внимание». «О, как бьется мое сердце от радости, что и я принадлежу к этому великому славянскому племени, что и я из него произошел. Когда-нибудь,— предсказывал он,— мы, чехи, больше других будем пользоваться теплом этого солнца». С еще большей силой эти мысли повторены им спустя шесть лет в письме к Планку: «Это народ, который как в могуществе своем, так и в искусствах развивается изо дня в день,— просто на радость! Они только есть и будут мстителями за нас, и вероятно, и нашей поддержкой. Что сталось бы с прочим славянством без них? Все уже в упадке, и если бы немцы не должны были обращать на них (т. е. русских.— М. А.) внимание, то верьте, что они так работали бы над нашим ниспровержением и истреблением, что вскоре остался бы на нас только кусок славянского кафтана, а со временем и слова больше не стало бы слышно»2.

На этой почве возник и знаменитый «Отголосок русских песен» — характернейший памятник не только творчества Челаковского3, но и всей чешской романтики начала прошлого столетия, имел и явный политический оттенок; задуман он был автором 1822 г., но осуществлен только в 1829 г., т. е. в эпоху русско-турецкой войны, ведшейся под лозунгом освобождения славянских народов из-под турецкого ига.

313

1А. Францев, Очерки по истории чешского Возрождения, стр 69.

2Там же, стр. 114—115.

3Подробный анализ источников Челаковского выполнен J. Machal в специальном этюде

«F. L. Čelakovskйho, Ohlas pisni ruskэch., Kriticky rozbor vzhledem k nбrodni poesii ruskй» (Listy Filologickй, 1899, Rocnik 26, 200—212, 341—347? 432—437).