Азадовский

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

нашим летописям охладел,— писал он Срезневскому,— напрасно силясь в них отыскать то что хотел бы отыскать. Нигде ничего о том времени, которое должно бы быть богаче всех событиями. Народ, которого вся жизнь состояла из движения, которого невольно (если бы он даже был совершенно недеятелен от природы) соседи, положение земли, опасность бытия выводили на дела и подвиги, этот народ... Я недоволен польскими историками: они очень мало говорят об этих подвигах; впрочем, они могли знать хорошо только со времени унии, но и там ни одного летописца с нечерствою душою, мыслями. Если бы крымцы и турки имели литературу, я бы был уверен, что ни одного самостоятельного тогда народа в Европе не была бы так интересна история, как казаков. И потому-то каждый звук песни мне говорит живее о протекшем, нежели наши вялые и короткие летописи, если можно назвать летописями не современные записки, но поздние выписки, начавшиеся уже тогда, когда память уступила место забвению».

И немного дальше: «Если бы наш край не имел такого богатства песен, я бы никогда не писал истории его, потому что я не постигнул бы и не имел понятия о прошедшем или история моя была бы совершенно не то, что я думаю с нею сделать теперь. Эти-то песни заставили меня с жадностью читать все летописи и лоскутки какого бы то ни было вздору»1.

Позднейший исследователь склонен видеть в этих воззрениях влияние русской скептической школы (Каченовского), в свою очередь отражающей воззрения Нибура2. Но отношение Нибура к историческим документам не имеет ничего общего с той поэтизацией исторического источника, которую провозглашал вместе с украинским фольклоризмом Гоголь. Нибур хотел прежде всего отделить историю от поэзии, чтобы тем отчетливее осмыслить

291

исторический смысл события. Скептическое же отношение Каченовского к летописи как к историческому источнику в значительной степени основано на проникновении в ее текст народного предания, что в его глазах и сделало ее недостоверной и сомнительной. Все это, конечно, не имеет ничего общего с гоголевская отношением к народной поэзии. Источник последней — в другом т. е. в теории и практике украинского фольклоризма. Наиболее отчетливо взгляды Гоголя на соотношение истории и фольклора и на историческое значение последнего выражены в статье «О малороссийских песнях»1. Эта статья сперва была задумана как рецензия на второе издание сборника Максимовича, однако позже приняла форму самостоятельного этюда.

Песни — «народная история, живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа». В народных песнях отражается «весь пыл», все «юное бытие» народа. Повторяя мысли Максимовича и почти совпадая с ним в выражениях, Гоголь характеризовал народные песни как «надгробный памятник былого», но более красноречивый и более важный для понимания исторических судеб народа. «Камень с красноречивым

1Письмо к И. И. Срезневскому от 6 марта 1834 г.

2См. С. Машинский, Историческая повесть Гоголя, М., 1940,стр. 186.

1 Первоначально опубликована в «Журнале министерства народного просвещения» за

1834 г., апрель, стр. 16—26.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

рельефом, с исторической надписью — ничто против этой живой, говорящей, звучащей о прошедшем летописи».

«В этом отношении песни для Малороссии — все,— продолжает он,— и поэзия, и история, и отцовская могила. Кто не проникнул в них глубоко, тот ничего не узнает о протекшем быте этой цветущей части России. Историк не должен искать в них показания дня и числа битвы или точного объяснения места, верной реляции: в этом отношении немногие песни помогут ему; но когда он захочет узнать верный быт, стихии характера, все изгибы и оттенки чувств, волнений, страданий, веселий изображаемого народа, когда захочет выпытать дух минувшего века, общий характер всего целого и порознь каждого частного, тогда он будет удовлетворен вполне; история народа разоблачится перед ним в ясном величии»2.

Но вместе с тем в отношении Гоголя к народной поэзии ясно проявляются некоторые противоречия. С одной стороны, он является продолжателем и ярким выразителем идей украинского романтизма, с другой стороны, на его понимании народной поэзии и народности отразились воззрения Пушкина. Следуя Пушкину, Гоголь утверждает, что «истинная народность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа», что «поэт даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний мир, но глядит на него глазами своей национальной старины3, глазами всего народа, когда чувствует и го-

292

ворит так, что соотечественникам его кажется, будто это чувствуют и говорят они сами». Это понимание народности лежит и в основе творческого метода, которым он создавал «Вечера на Хуторе близ Диканьки».

Но пушкинское понимание народности было реалистическим: прекрасно понимая историческое значение народной поэзии, он никогда однако, не подменял одно понятие другим и ни в коем случае не противопоставлял фольклора истории. Наоборот, и его исторические исследования, и исторические повести («Капитанская дочка») показывают, как искусно и глубоко он умел сочетать показания исторических документов с живым голосом народного творчества, Гоголь же, как мы видели, историю в устах народа противопоставил истории письменной.

Во второй половине 30-х годов Гоголь большое внимание уделял великорусскому фольклору. Он составил небольшое собрание русских песен, большей частью заимствованное из разных песенников, но, вероятно, и с некоторым количеством личных записей. Записные книжки 1841—1842 гг. свидетельствуют о пристальном внимании Гоголя к великорусскому фольклору и о внимательном изучении им русского быта. В «Петербургских записках» 1836 г. Гоголь дает восторженную характеристику богатству русских песен («Покажите мне народ, у которого бы больше было песен»). Впрочем, в фольклористических суждениях и оценках Гоголя последних лет в значительной степени сказались уже позднейшие настроения Гоголя, идущие из иной идеологической среды и нашедшие воплощение в его «Переписке с друзьями».

2«Журнал министерства народного просвещения», 1834, ч. II, апрель, стр. 17.

3Ср. замечания Пушкина о народности Шекспира и Расина.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

§ 4. Русская наука о фольклоре теснейшим образом связана с историей фольклористики в славянских странах, и для более полного освещения истории ее развития необходимо остановиться на основных моментах истории славянской фольклористики. Это необходимо сделать хотя бы уже и потому, что на русском языке нет еще такого очерка, а между тем изложение истории русской науки о фольклоре было бы неполным вне учета соответственных явлений в славянских странах, так же как нельзя понять до конца историю славянской научной мысли без учета роли и значения русской науки. В области изучения фольклора между русской и славянской наукой было живое общение, их связывали общие интересы и в некоторых случаях имела место совместная разработка общих проблем. Славянское фольклористическое движение и идеи, шедшие из славянских стран в этом направлении, имели немалое значение для русской науки, и в свою очередь славянский фольклоризм в целом развивался не только в тесном взаимодействии с русской наукой и литературой, но иногда и под их непосредственным, прямым воздействием1.

293

Эти взаимные связи еще очень слабо выяснены и недостаточно освещены. Возникновение интереса к народной поэзии в славянских странах чаще всего объясняется непосредственным влиянием немецкого романтизма. Отчетливее всего это выражено в известной книге М. Мурко о немецких влияниях на возникновение чешского романтизма («Deutsche Einflьsse auf die Anfдnge der bцhemishen Romantik», Garz, 1897), по концепции которого все романтическое движение в славянских странах — и особенно фольклоризм как составная часть этого движения — было вызвано немецким примером и немецким опытом. Эту точку зрения в той или иной степени усвоили и другие исследователи славянских литератур и славянской науки: мы находим ее в трудах Ягича, Якубеца и др.

Однако совершенно очевидно, что сербский, или чешский, или польский фольклоризм, так же как и фольклоризм русский,— вполне самобытные и оригинальные явления, сложившиеся и выросшие на почве собственной истории, из глубоких национальных корней.

Славянский фольклоризм начала прошлого века был одним из проявлений тех литературных и научных течений, которые возникли на основе национально-патриотического движения, охватившего все славянские страны в конце XVIII — начале XIX столетий. Интерес к народной поэзии и у южных, и у западных славян имел определенные политические корни и возникал всюду совершенно самостоятельно. Наиболее широкий размах получило это движение в Чехии, где под влиянием идей национального возрождения и борьбы за национальную

1 Особенно сильно сказалось русское влияние в развитии фольклористических учений в Болгарии, которое вообще началось там значительно позже, чем в других славянских странах. Первые фольклористы Болгарии все были тесно связаны с русской наукой и литературой не только идейно, но и биографически, например Венелин, Катранов и др. (см. Н. С. Державин, Очерк развития этнографических изучений в Болгарии, «Сборникъ за народни умотворения и народописъ, кн. XXIX, София, 1914, стр. 205—256). Из более поздних работ следует указать доклад И. Д. Шишманова «Проблемы болгарской этнографии в связи с этнографиями общеславянскими», прочитанный им на первом съезде славянских географов и этнографов в 1924 г. в Праге.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

культуру и независимость особенно развились исторические и филологические изучения, в том числе и фольклористические.

Французская революция 1789 г. и победоносная война русских против Наполеона оказали огромное влияние на судьбы славянских народов, находившихся в то время в состоянии крайнего угнетения. Австрия, Венгрия и Пруссия на Западе, Турция на Балканах совершенно поработили славянские народности и систематически уничтожали всякие проявления национальной культуры и национальной самостоятельности. В XVIII веке появляются, однако, уже ростки новой жизни, первые проявления которой обнаружились в Чехии. Рост промышленной культуры в Австрии, захвативший главным образом районы, где жило

294

чешское и моравское население, создание огромных кадров мануфактурных рабочих, отмена крепостного права в Австрии и другие аналогичные факторы очень решительно отразились на экономическом и культурном развитии чешского народа и содействовали подъему национального движения. Восстание же чешских крестьян 1775 г. показало великую силу сопротивления в народных массах и живучесть среди них старых патриотических гуситских традиций. «Освободительные идеи французской революции упали на плодотворную почву и способствовали сильному росту того движения, которым уже были охвачены славянские народы накануне революции,— пишет историк национального движения в славянских странах.— Начался новый этап истории славянских народов — этап развития национального сознания и вместе с тем нового развития их сил. Начинается так называемое «национальное возрождение» славян»1. Огромную роль в возникновении нового движения сыграла и Россия. Русско-турецкие войны XVIII века явились мощным стимулом для национального движения на Балканах, а вместе с тем они имели огромнейший резонанс и у славян на Западе. «Громадное впечатление на всю чешскую нацию,— по словам современников,— произвело появление в чешских землях русской армии: в чешской народной массе и интеллигенции проснулось дремавшее чувство славянского родства, которое давало знать о себе и раньше, в эпоху гуситского движения и в разных литературных произведениях XVI—XVIII веков»2. Вместе с тем усилился интерес к русскому народу и его культуре.

Чешское национальное движение оказало сильнейшее воздействие и на все соседние славянские народы. Так создается лужицкое движение в Германии, словацкое — в Венгрии, одновременно крепнет сила

1Зд. Неедлы, Национальное движение славян в XIX веке (в книге «Вековая борьба западных и южных славян против германской агрессии», под ред. проф. 3. Неедлы, М., 1944, стр. 97).

2М. К. Любавский, История западных славян (прибалтийских, чехов и поляков), изд. 2, М., 1918, стр. 210; см. также «История Чехии», под ред. В. И. Пичета, М., 1947, стр. 115—

116.Этот момент подчеркивает также Кочубинский; «Наши частые войны с Наполеоном и Турцией в начале настоящего века способствовали взаимному ознакомлению нас и славян. Еще полки Суворова в походе через Краину, были с восторгом встречаемы хорутанскими патриотами, например Волчиком. Из эпохи Аустерлица и доселе «живет в Моравии

поговорка: «vэhráś jak Rusi u Siavkova» («Начальные годы русского славяноведения», 1887—1888, стр. 228); биограф Юнгмана подчеркивает значение в его жизни 1813 года, «когда он смог познакомиться непосредственно с русскими во время пребывания в его городе русского военного отряда (см. там же, стр. 219).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

сопротивления турецкому гнету в Сербии и Болгарии. Рост национальных тенденций выразился прежде всего в возникновении исторической и филологической науки, проникнутой национально-патриотическими идеями и ставящей своей прямой задачей национальное возрождение. Так зарождается и славянская фольклористика.

295

В дальнейшем развитии фольклористики и всей филологической науки в целом, в ее окончательном формировании должны быть, конечно, учтены и научно-литературные воздействия шедшие из других стран; но все эти литературные связи и влияния были уже моментом вторичным и позднейшим. Они способствовали лишь дальнейшему осмыслению и оформлению того, что сложилось совершенно самостоятельно на национальной почве. Причем диапазон этих воздействий был гораздо шире, чем обычно представляется, и их ни в коем случае невозможно ограничивать только кругом источников, шедших из одной какой-либо страны, как это делают многие исследователи. Формирование науки о фольклоре в каждой из славянских стран неизбежно должно было соприкоснуться в своем развитии с общеевропейским опытом и общеевропейской практикой; наряду с воздействием германского романтизма должны быть учтены и игравшие часто гораздо большую и значительную роль руссоистские тенденции, английские преромантические влияния, идеи Руссо и особенно идеи французской революции и выросшая на их почве книга Фориэля и т. д.1; весьма крупную и значительную роль сыграли воздействия, шедшие из России. Они особенно усилились, когда в начале 20-х годов славянские ученые смогли познакомиться с трудом Востокова («Рассуждение о славянском языке»), наглядно показавшим им, на какую высоту поднялась уже в ту пору русская филологическая наука.

Но, конечно, всюду основным и главным источником являлись неизменно национальные моменты, в первую очередь борьба за независимость и свободу своей страны. В Югославии еще до Перси и Гердера действовал писатель Андрей Катчич-Миочич (1704—1760). «Зная отлично жизнь своего народа,— пишет о нем Ягич,— он понял высокое значение эпической народной поэзии как средства для сохранения в народной памяти преданий о прошлых судьбах народа. Ему пришла в голову недурная мысль — обогатить и оживить эти воспоминания пересказом многих событий из истории в той же поэтической форме народных песен и таким образом подсказать народному творчеству новые сюжеты, обогатить народную память новым содержанием. С этой целью он стал изучать исторические сочинения, местные хроники и записи и, останавливаясь на некоторых событиях, которые казались ему заслуживающими внимания, разрабатывал их в виде народных песен. Таким образом составлялось его своеобразное сочинение «Приятный разговор словинского народа»

296

1 На эти моменты (английская преромантичеекая литература, идеи французской революции) обращал внимание уже Собестианский в своем исследовании «Учения о национальных особенностях характера и юридического быта древних славян» (Харьков, 1892); в недавнее время значение преромантических тенденций в развитии чешской литературы было особенно подчеркнуто А. Новаком (см. «Slavische Rundschau», 1939, 3—4, стр. 224—239); из первых обратил внимание на эти моменты Н. П. Дашкевич

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

(«Razvor ugodni naroda slavinskoga», вышел в Венеции в 1756 г.), в которое вошли и подлинные народные песни и песни, сочиненные им. КатчичМиочич настолько овладел духом и стилем народной поэзии, что многие из его стихов перешли в народ и бытовали наряду с подлинно народными песнями и позже неоднократно записывались собирателями.

В1774 г. вышло в Венеции же сочинение аббата Альберта Фортиса

(1741—1803) «Путешествие в Далмацию» («Viaggio in Dalmazia», v. 1—2),

очень быстро получившее общеевропейскую известность и переведенное почти на все главнейшие языки1. Фортис первый познакомил европейскую литературу с народной поэзией сербо-хорватов (или морлаков, по терминологии того времени), и его книга в течение долгого времени была основным источником для суждений о славянском фольклоре. В книге Фортиса была помещена и вызвавшая всеобщее восхищение в Европе знаменитая песня об Асан-Агинице, в числе переводчиков которой были и Вальтер Скотт, и Гете, и Пушкин2.

Вконце, XVIII века народным языком и народной поэзией усиленно интересуется зачинатель словинской поэзии Валентин Водник (1758—1819);

вЗагребе действовал в том же направлении крупный деятель национальной культуры епископ Максимилиан Врховец (1752—1827), в Сербии — Лукиан Мушицкий (1777—1837), который задолго до появления «Чудесного рога мальчика» побуждал своих учеников собирать и записывать народные песни.

Полный же расцвет славянского фольклоризма относится к первым десятилетиям XIX века, когда действуют: в Сербии — Вук Караджич, в Польше — Воронич и Коллонтай, и, наконец, выступает блестящая плеяда чешских «будителей» — филологов и историков. Поборником изучения народной поэзии выступает и знаменитый филолог, ученик Водника словинец Варфоломей Копитарь (1780—1844), в классической статье которого «Патриотические идеи славянина» (1810) уже была выражена мечта о появлении среди южных славян своего Гердера или хотя бы Фортиса.

Центральной фигурой славянского фольклоризма был Вук Стефанович Караджич (1787—1864), сумевший привлечь своими изданиями внимание всей Европы к славянскому фольклору. Значение Вука не ограничивается только его фольклористической деятельностью, он является центральным лицом всей новой

297

сербской культуры. Он не только собиратель и исследователь народной поэзии, но и великий реформатор сербского языка. Литературным языком сербов был церковнославянский, подобно латинскому в романских странах.

1Русский перевод «О нравах и обычаях морлаков, или славян далматских» появился в 1818 г. («Соревнователь», 1818, ч. IV, кн. I, стр. 17—56) был выполнен Ор. Сомовым.

2Пушкин перевел только небольшой отрывок — первые 26 стихов; полностью на русский язык переведена А. Востоковым «Жалобная песня благородной Асан-Агиницы» (см. в новом издании стихотворений Востокова, «Библиотека поэта», Л., 1935, стр. 356—358; впервые напечатана в альманахе «Северные цветы» за 1827 г., стр. 277—281; рецензия

«Московского вестника», 1827, ч. III, стр. 376—377).

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

И подобно тому как в Италии Данте боролся против латинского языка, отделявшего народ от культуры, так Бук Караджич первый объявил войну церковнославянскому языку в литературе и стал писать на народном сербском языке. По удачному выражению Я. И. Яцимирского «он сделал для сербов то, что у других наций создавалось несколькими поколениями видных реформаторов».

Но в отличие от других языковых реформаторов, хотя бы, например, Карамзина, Вук Караджич исходил в своей практике из глубокого осознания демократических принципов, что и вызвало резкий отпор со стороны сербских реакционных деятелей, обвинявших его в неуважении к церковнославянскому преданию. Изданный им в 1818 г. словарь (Српски рiечник, истолкован ньемачким и латинским риiечма. Скупио га и на свiиет издао Вук Стефанович. С подзаголовком: «Wolf Stephansohn’s Serbisoh — Deutsch — Lateinisches Wцrterbuch») составил эпоху в истории сербского языка и сербской литературы, потому что был целиком основан на народной языковой практике. Выбор слов, фонетика, орфография — все проверялось Буком с точки зрения живого бытования в народе.

Вук Караджич начинает собой, новый период и в истории общеевропейской фольклористики. Английские преромантики XVIII века, несмотря на свои декларации, были по существу далеки от народа и от сознания его нужд и запросов; реакционный немецкий романтизм имел определенно антидемократический характер. Вук же в своих работах по языку и фольклору исходил всецело из народных интересов. К народной поэзии и народному обряду он подходил не свысока, не как представитель высшей культуры, пожелавший прислушаться к поэтическому голосу народных масс, но как непосредственный и подлинный представитель самого народа.

Вук — типичный выходец из народа. В детстве пастух, потом не то ученик, не то прислужник в монастырской школе, позже писарь у местного воеводы, Вук всю жизнь был в тисках нужды, пробуя различные профессии и занимая различные должности (секретарь правительственного совета, таможенный чиновник, судейский чиновник и т. д.), но вместе с тем неизменно употребляя все свои средства на издание трудов по языку и фольклору-

На его примере особенно отчетливо вскрывается, как самостоятельно, вне каких-либо западных воздействий развивается национальное фольклорное движение в славянских странах. Сам Вук писал, что любовью к собиранию и изданию сербских песен он обязан главным образом своему учителю Лукиану Мушицкому.

Другим импульсом и примером были для Вука, по его собственным словам, русские фольклористические изучения. Очень

298

рано познакомился молодой Вук и с «Разговором» Катчича, и в то же время ему случайно попал в руки какой-то русский песенник1. С 1814 г. Вук

1 По предположению автора новейшей монументальной биографии Вука Караджича Л. Стояновича, это были «Древние русские стихотворения» в издании 1804 г., однако едва ли это издание Вук назвал «песенником». Скорее всего это был Чулковский или Новиковский песенник.

Л. Стоянович полагает, что с книгой Катчича Вук познакомился уже после выхода в свет «Песнарицы»; что же касается Гердера, то о его сборнике он узнал лишь от Копитаря, т. е.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Караджич решается всецело отдаться делу собирания народных песен, в чем его решительно поддержал Копитарь, ставший надолго его ближайшим в этом отношении советником и на первых порах даже руководителем. Значение Копитаря в своей деятельности Вук Караджич неоднократно подчеркивал и в письмах и в печатных высказываниях.

В 1814—1815 гг. вышли два его сборника сербских народных песен: «Мала простонародньа славено-сербска пэеснарица». В первом сборнике Вук еще применял практику издателей XVIII века, считая возможным править (хотя и очень осторожно) текст песен и их язык.

Однако уже в последующих сборниках и особенно в основном его четырехтомном труде «Народне српске пjесме» («Народные сербские песни», выходящие с 1823 по 1833 г., изд. 2-е, 1841 — 1862)2 он уже вырабатывает строгие филологические принципы, которые неизменно применяет во всех своих изданиях. Впрочем, Вук подходил к народной песне не только как ученый-собиратель, впервые с нею знакомящийся: он был и сам отчасти певец. В первом томе помещено обширное предисловие составителя, представляющее в сущности исследование о происхождении сербских песен. В четвертой же книге дана подробная характеристика главнейших сербских рапсодов. Предисловие к четвертому тому является важнейшим памятником общеевропейской фольклористики, так как в нем Вук Караджич изложил свои воззрения на задачи и методы собирания и издания, принципы редактирования и пр.

Основной массив «Народных песен» Вука составляли исторические, юнацкие песни, близкие нашим былинам. Они имели и огромное политическое значение. Появившись в эпоху напряженной борьбы сербов за свое национальное освобождение, они приковали внимание всей Европы. Ими увлекались французские романтики, а благодаря прекрасным переводам Тальви они стали вскоре достоянием всей культурной Европы: о них писал Гете, у нас их переводили Пушкин, Востоков и многие другие поэты.

299

Кроме сербских песен, Бук интересовался и другими родами сербского фольклора. Еще в 1821 г. он издал маленький сборник народных сказок («Народне српске приповиjетке»), который позже разросся в обширный том, вышедший в 1853 г. (с посвящением Якобу Гримму)1; в 1836 г.— сборник пословиц («Народне српске пословице и друге различне, као оне у обичаj узете риjечи»). Таким образом, Вук Караджич охватил в своей деятельности почти весь сербский фольклор целиком.

Вук Караджич был связан и с русскими учеными и русскими общественными деятелями. В 1819 г. он посетил Россию, вошел в близкие отношения с кружком Румянцева, с Российской Академией, познакомился с

не ранее 1813 г. Копитарь же раскрыл значение Илиады и Одиссеи как памятников, сложившихся из песен, «которые блуждали по всему народу, пока Гомер не составил из них единого, целого» (Там же стр 66—б8).

2 Издание «Народных сербских песен» открылось третьим томом, после которого вышел в свет второй, а уже за ним—первый (1824). После смерти вышло академическое переиздание в десяти томах.

1 Яков Гримм, ознакомившись с ними, решил заняться сербским языком, чтобы иметь возможность читать их в подлиннике, и позже написал предисловие к немецкому переводу этих сказок.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

Карамзиным, Жуковским и другими писателями и стремился найти здесь поддержку в своей борьбе за народный язык против реакционных деятелей Сербии. Это ему отчасти удалось,— и позже он отметил внимание к себе русских деятелей, посвятив второй том «Песен» (который — это важно подчеркнуть — вышел в свет первым, открыв, таким образом, собой все издание) Румянцеву; четвертый том был посвящен русскому посланнику в Вене Д. П. Татищеву. Эти посвящения в тогдашней международной обстановке имели вместе с тем и определенный политический смысл, что раздражало многих австрофилов и создавало ряд новых неприятностей для Вука Караджича.

В России Вук, между прочим, и сам записал несколько песен, дав едва ли не первые образцы строго диалектологических записей2.

Великий национальный подвиг Вука Караджича получил огромный резонанс во всех славянских странах, в том числе и особенно в России и Чехии.

Чехия была «классической территорией» славянского национальнопатриотического движения. Там ранее, чем в других славянских странах, возникли социально-экономические предпосылки, и там уже в конце XVIII века складывается национальная историческая и филологическая наука, доминирующее значение в которой приобретают проблемы фольклора и этнографии. Лучшие силы страны обращаются к изучению народного творчества, народного быта, народного языка, памятников народной древности. Это движение в целом известно в литературе под названием «чешского возрождения».

На пороге этого нового движения стоит величавая фигура Иосифа Добровского (1753—1829)—первого собирателя славянских научных сил и первого борца за общеславянское научное единение. Он осуществлял эту задачу и теоретически,

300

выдвинул в качестве основной задачи создание истории языков и литературы всех славянских народов, равно как и истории славянских древностей, и практически воспитав целое поколение учеников в разных частях славянства и выполнив ряд необходимых предварительных трудов. Его маленькая, необычайно изящная по изложению книжечка «История чешского языка и литературы» («Geschichte der Bдhmischen Sprache und Literatur»), вышедшая на немецком языке еще в 1792 г., и монументальный труд «Institutiones linguae slavicae dialecti veteris», 1822 г., — основные вехи его многообразной деятельности и главнейшие этапы славянской филологической мысли. Особенно знаменательны и характерны для Добровского его два издания «Славянин» и «Славянка» («Slavin, Beitrдge zur Kenntniss der slavischen Literatur, Sprachkunde und Alterthьmer, nach allen Mundarten», Prag, 1808; первый выпуск вышел в 1806 г.; «Slovanka. Zur Kenntniss der alten und neuen Slavischen Literatur,der Sprachkunde nach allen Mundarten, der Geschichte und Alterthьmer», I—П, Prag, 1814—1815). В этом издании, которое должно было сплотить на научной работе все славянские народы, выразилось, как правильно характеризует его задачу Ягич, стремление Добровского «сосредоточить все научные вопросы, касающиеся

2 См. статьи М. Н. Сперанского «В. С. Караджич и русская народная песня», в «Изв.

ОРЯС», 1907, т, XII, кн. 4, стр. 277—285.

М.К.Азадовский. История русской фольклористики. Фольклористика в последекабрьский период.

духовной жизни славян, где бы они ни жили и под каким бы именем ни были известны в истории, в одно всем им равноблизкое и дорогое целое, создать одну всем им общую славянскую науку»1.

«Slavin» явился своего рода комментированным сводом различных сведений о славянах, в том числе и этнографических и фольклорных; например, выписки из разных сочинений, касающиеся обычаев и обрядов хорватов, далматинских славян, украинцев и др.

Среди образцов русского языка приведено сто русских пословиц, а в числе разнообразных источников по древнеславянской мифологии — несколько страниц из книги Кайсарова. Там же помещены «Письма из России», которую Добровский посетил 1792 г., стремясь в богатых русских архивах и библиотеках найти богатые источники славянской старины и литературы2.

301

В «Славянке» Добровский упоминал и о русских народных песнях, противопоставляя их песням рушняков, о которых он давал пренебрежительный отзыв.

Впрочем, Добровский вообще еще не понимал значения памятников устного народного творчества, расценивал их главным образом с лингвистической точки зрения. Он остался совершенно равнодушным к песням, опубликованным Вуком Караджичем, и к былинам Кирши Данилова, объединяя все эти памятники (в их число он включал и «Песнь о нибелунгах») пренебрежительным именем «уличные песни».

Эта пренебрежительная оценка величайших созданий народной поэзии не раз возбуждала недоуменные суждения биографов Добровского и часто казалась не согласующейся с общим характером его деятельности и его повышенным интересом к народной жизни. Но здесь, конечно, нет никакого противоречия; в данном случае перед нами то же рационалистически-просветительское отношение к явлениям народной культуры, примеры которого в таком изобилии мы встречаем в истории русской науки XVIII века.

Добровский в этом отношении принадлежит еще всецело к прошлому веку, но он создал блестящую плеяду учеников и последователей, деятельность которых составила в буквальном смысле эпоху в истории чешской (а вернее и общеславянской) фольклористики и этнографии. Первые годы XIX столетия ознаменовываются появлением замечательной фаланги писателей, поэтов, филологов, историков, собирателей фольклора и т. д., необычайно обогативших национальную литературу и науку. Это Иосиф Юнгман (1773—1847), Франц Палацкий (1798—1876), Вячеслав

1И. В. Ягич, Цит. соч., стр. 119.

2Чрезвычайно интересен сделанный Добровским выбор русских пословиц. Источником его был сборник Барсова. Открываются они пословицей «бог — высоко, царь — далеко»; далее следуют такие: «бесы не плачут, когда чернецы скачут»; «дорог хлеб, как денег нет» и т. д. Тексты приведены по-русски (в латинской транскрипции), с подстрочным немецким

переводом. ( за этой главой в «Slavin» следует отрывок из книги «L’hermite en Russie, ou Observations sur les moeurs et les usages russes...» par E. Dupré de st. Maure (Paris, 1829),

озаглавленный Добровским «Volkstümliches der Russen». В приведенном отрывке речь идет главным образом о характере этого крестьянина, который автор очень высоко ценит, отмечая его «здравый смысл», смелость, предприимчивость, великодушие, гостеприимство и радушие и т. п. И в данном отрывке, и в «Slavin» в целом чувствуется скрытое осуждение крепостного права.