Партии ипподрома и народные массы

Мы уже отмечали, что, хотя партии ипподрома являлись весьма существенным фактором социально-политической жизни Констан­тинополя, их роль и значение в начале VI в. не шли ни в какое сравнение с ролью народных масс города в целом. Это самым непо­средственным образом касается восстания Ника, в ходе которого единство и сила народа проявились с необыкновенной полнотой, а деление его на партии отошло на второй план. За несколько дней до начала восстания венеты и прасины еще перебранивались на ипподроме в присутствии императора [41, с. 183—184], однако достаточно было одного события (нарушение обычая при соверше­нии казни), как две враждующие группы тотчас объединились. О связи этих двух событий (казнь и объединение партий) свидетель­ствует то обстоятельство, что заключившие союз прасины и венеты требуют только помилования осужденных [26, с. 473—474]. Оче­видно, в этом факте проявилась для них политика Юстиниана, в известной степени направленная против обеих партий.

Это же обусловило единство партий на ипподроме 13 января, где они провозгласили свой союз. Иоанн Малала ярко рисует это единство в тот момент: «Когда же дьявол внушил им дурную мысль, они стали кричать друг другу: „Многая лета человеколюбивым прасинам и венетам!" Окончив игры, толпа вышла в дружном единодушии (τά πλήθη φιλιάσαντα), взяв себе в качестве пароля слово „Ника", для того чтобы к ним не примешались солдаты или экскувиты. И таким образом она начала бушевать» [26, с. 474]. Источники уже не пишут τά μέρη, а только οι δήμοι, что равно­значно словам о δήμος, οι όχλοι [26, с. 474—476; 16, с. 623—625; 35, т. I, А, 1, 24, 7 и сл.; 41, с. 184].

Итак, восстание началось стихийно в недрах народных масс. В первый же день, 13 января, оно приняло характер широкого социального движения. Восставшие громили дома богачей [41, с. 184; 35, т. I, А, 1,24, 9], многие из которых бежали на другой берег Босфора [35, т. I, А, I, 24, 8]. Толпа сожгла преторий префекта города и две тюрьмы, освободив политических заключенных [35, т. I, А, I, 24, 7]. От огня пострадали и такие важные государст­венные здания, как сенат, частично Большой дворец, бани Зевксип­па [26, с. 474—475; 35, т. I, А, I, 24, 9; 41, с. 184; 16, с. 621—622; 24, с. 647—648]. Восставшие подожгли даже церковь св. Софии. «Показав, что они не только против императора, но и против бога в безумстве подняли руку, они осмелились сжечь и христианскую церковь (византийцы ^12а называют этот храм Софией, считая такое название наиболее подходящим для бога)»,— пишет Прокопий [35, т. IV, 1,1, 20] ¹³. Примечателен и тот факт, что помимо домов аристократов и важных государственных зданий восставшие, вы­ражая протест против социального угнетения, уничтожили и мно­гие торговые помещения, такие, как «Дом ламп» [24, с. 648] и лав­ки ростовщиков-аргиропратов [16, с. 623; 41, с. 184].

Итак, с первых дней восстания, с первых его часов главную роль в нем, бесспорно, играли народные массы. Именно благодаря их ожесточению был смещен наиболее ненавистный всем слоям на­селения Иоанн Каппадокийский. Выразительно пишет об этом автор «Пасхальной хроники»: «И сказал им император: „Идите уз­найте, из-за чего бунтуют". И вышли из дворца патрикий Васи­лид... и Константиол. Остановив толпу, бушующую у дворца, и заставив ее замолчать, они обратились к ней с вопросом: „Из-за чего бунтуете?" Толпа же поносила префекта претория Иоанна Кап­падокийского, квестора Руфина и эпарха города Евдемона. Услы­шав это, они передали императору. Тотчас же он сместил префекта претория Иоанна...» [16, с. 620—621] (ср. [26, с. 475]) ¹⁴. Юстиниа­на испугал необычайный размах мятежа и участие в нем огромных масс народа. Одно лишь количество убитых на ипподроме 18 ян­варя (35 тыс.) [26, с. 476] ¹⁵ дает возможность представить, насколь­ко велико было число восставших. Вместе с мужчинами сражались и женщины. По свидетельству Иоанна Зонары, они бросали с верх­них этажей в солдат камни и все, что попадалось под руку [28, с. 154]. Об участии женщин упоминает и «Пасхальная хроника» [16, с. 622].

Но восстание охватило не только значительную часть населе­ния города, в рядах восставших оказалось большое количество пришлых людей. Вымогательства Иоанна Каппадокийского вызвали сильное недовольство по всей империи и послужили причиной большого наплыва в столицу обездоленных, разоренных и озлоб­ленных лиц. Об этом свидетельствуют данные Иоанна Лида [25, III, 70], Псевдо-Захарии [46, IX, 14], а также 80-й новеллы, вышед­шей вскоре после восстания и направленной как раз против чрез­мерного скопления в Константинополе жителей других городов и областей. Эти люди, само собой разумеется, не остались безучаст­ными к происходящей на улицах столицы борьбе, а согласно Псев­до-Захарии, именно они подстрекали к действию население города. «В столице,— пишет хронист,— были люди изо всех мест, и в не­малом числе. Они жаловались на него (Иоанна Каппадокийского), склонялись к какой-либо из партий и помогали ей. Поэтому и раз­дались возгласы против него и императора, партии объединились и пришли к согласию» [46, IX, 14]. Из этих слов вполне очевидно, что для Псевдо-Захарии, жителя провинции, восстание Ника — это бунт отнюдь не только константинопольского населения. Автор вписывает восстание в общую картину жизни империи, восприни­мая его как ответ всех жителей Византии на гнет и несправедливо­сти Иоанна Каппадокийского. В самом деле, не будет ошибкой ут­верждать, что в эти дни, в январе 532 г., население Константинопо­ля действительно олицетворяло собой население всей империи ¹⁶, отражая настроение масс как столицы, так и провинции.

Восставшие стали грозной силой и успешно вели бои с отборными отрядами войск Велисария и Мунда [26, с. 475—476; 16, с. 621— 623; 41, с. 184—185]. Пришедшие на помощь правительству войска из окрестных мест также не смогли одолеть восставших. Озлоблен­ные солдаты подожгли одну из красивейших построек столицы — Октагон [16, с. 622—623]. В руках народа оказался практически весь Константинополь, за исключением Большого дворца. Успех восстания был настолько велик, что даже солдаты, охранявшие эту императорскую резиденцию, уклонились от помощи Велисарию в подавлении восстания [35, т. I, А, I, 24, 44—45].

Но, несмотря на размах движения, народ, стихийно и неорга­низованно поднявшийся на борьбу, не смог выдвинуть своего вож­дя, чему немало способствовали сенаторская и династическая оп­позиции, стремившиеся использовать восстание в своих целях. Ипатий и Помпей не были избранниками народа. Правление Ана­стасия было для него столь же тяжело, сколь и правление Юсти­ниана, и население Константинополя неоднократно поднимало против него мятежи [26, с. 393, 394—395, 396—398, 401, 407; 41, с. 150, 154, 159; 22, с. 141—143, 146, 167—170], в ходе одного из которых восставшие подожгли дом Помпея [31, с. 98]. Велика была радость народа после известия о смерти Анастасия [37, кол. 1057 и сл.] ¹⁷. Поэтому лишь вмешательство сенаторской оппозиции могло объяснить тот факт, что во главе восстания в какой-то момент оказались бесталанные и совершенно неспособные к руководству массами, но вполне годившиеся на роль марионеток в руках знати Ипатий и Помпей.

В то же время испытывая некоторое влияние сенаторских кругов, народ тем не менее постоянно выходит из-под их контроля. Так, отправившись к Прову и не найдя его там, толпа подожгла его дом [16 с. 622], хотя это, бесспорно, не входило в планы аристократии. Вопреки желаниям сенаторов народ отправился на решительный штурм дворца [35, т. I, А, I, 24, 31], который, возможно, ему и удался бы, будь во главе его талантливый и решительный полково­дец. Ипатий же и Помпей, в руках которых оказались судьбы вос­ставшего народа, лишь только ослабили его, лишили инициативы и в целом способствовали подавлению восстания. Уже само провоз­глашение Ипатия, по существу, означало для народных масс пора­жение. Продержавшись с успехом столько дней, народ вместе с тем не представлял реально своих целей. В значительной степени это ускорило разгром столь сильного народного восстания.

Итак, несмотря на известное влияние, которое оказали на его ход сенаторская аристократия и династическая оппозиция, восста­ние Ника было прежде всего народным движением и таким сохра­нилось в памяти современников. Таким изображали его и более поздние авторы вопреки стремлению Юстиниана представить его как династический заговор.