Духовенство

Весьма значительное число людей относилось к духовенству и его обслуживанию. В Константинополе VI в. было множество церквей, монастырей, странноприимных домов. Только причт храма св. Софии, хотя он, безусловно, являлся самой крупной церковью города, составлял 525 человек: 60 священников, 100 диаконов 40 диаконис, 90 иподиаконов, 110 чтецов, 25 певчих и 100 приврат­ников [33, нов. 3, гл. I]. При церквах помимо священнослужителей были хранители архивов (хартофилаки), нотариусы [171, с. 19—28], а хозяйственными делами в них ведали экономы [171, с. 16—17] и скевофилаки [171, с. 14, 314—318]. Кроме того, при крупных соборах (обычно кафедральных) имелись еще экдики, назначение которых было охранять юридические интересы собора и следить за порядками в среде причта [171, с. 12, 16].

Бесплатные похороны осуществляли так называемые деканы, ко­торых поставляли 800 эргастириев. 300 других эргастириев давали деньги на похороны или людей на их проведение. Все эти 1100 эр­гастириев были подчинены храму св. Софии [33, нов. 59, гл. II]. Помимо доходов от такого значительного числа эргастириев св. София, да и другие церкви, а также монастыри и странноприимные дома обладали немалыми богатствами. В 7-й новелле Юстиниан пе­речисляет следующие виды церковных владений: недвижимое иму­щество, земли или дома, колоны, сельские рабы (πράγμα άκίνητον, οικίαν τυχόν ή άγρόν, ή γεωργόν ή άνδράποδα άγροικά). Кроме того, у церкви св. Софии были πολιτικάς σιτήσεις (civiles annonas) [33, нов. 7, предисл.], означавшие норму продовольствия, выдаваемого населению бесплатно государством.

В столице и ее окрестностях у церкви было немало проастиев, ко­торые сдавались ею в долгосрочную аренду [33, нов. 7, гл. III, VI].

В ведении церкви находился и расположенный на азиатском берегу Босфора лепрозорий Аргироний, реконструированный Юсти­нианом [96, с. 62].

Значительные пожалования церкви сделал Юстиниан. Он да­рил ей земли, конфискованные у частных лиц, а также, по всей вероятности, и имущество арианских церквей, у которых было не­мало драгоценной утвари (золота, серебра, драгоценных камней), домов, земель [35, т. III, XIII, 4—6]. (Об арианских церквах см. [35, т. III, XI, 18].)

Юстиниан тщательно оберегал церковное имущество. Он запре­тил дарить или продавать владения церквей, монастырей, стран­ноприимных домов [33, нов. 7]. В случае нарушения закона раз­решалось возбуждать процесс не только против самих экономов, но и против их наследников. Причем экономы несли одинаковую ответственность, не только когда отчуждали церковное имущество сами, но и в случае, если это делал кто-либо из духовенства [33, нов. 7, предисл.]. Символограф, оформивший незаконную сделку, подлежал вечному изгнанию [33, нов. 7, предисл.].

В среде самого духовенства, однако, не все были в равной сте­пени состоятельны. Существовало большое различие в положении низшего клира, патриарха и епископов [235, т. II, с. 906]. Даже положение низших клириков было не везде одинаково, поскольку оно зависело не только от их сана, но и от ранга церкви, в которой они служили [235, т. II, с. 906—907]. По утверждению Г.-Г. Бека, духовенство по его материальному положению можно было отнести к самым различным слоям населения: «пролетариям» и беднякам, средним слоям (μέσοι), динатам и архонтам [133, с. 23].

Отношение Юстиниана к церкви не было однозначным. С од­ной стороны, он, как мы только что упоминали, охранял и расши­рял богатства церкви и стремился поднять ее престиж, придав силу закона постановлениям церковных соборов и расширив админист­ративные функции церкви [301, с. 395]. С другой стороны, он пот­ребовал от священнослужителей более высоких нравственных норм поведения [140, с. 351], прямо поставил церковь в зависимое от него положение и вмешивался в ее внутренние дела. Император допол­няет и даже изменяет церковные каноны, издает указы на имя пат­риарха Константинополя, определяет величину причта, определяет условия посвящения в сан епископа и другие духовные звания, регулирует устав церковных учреждений [301, с. 397]. Все это, вероятно, послужило источником недовольства и этого весьма влия­тельного слоя населения Константинополя. Причастность духо­венства к восстанию Ника, отголосок чего сохранился в сочинении Иоанна Зонары (см. ниже), возможно, находится в непосредствен­ной связи с политикой Юстиниана по отношению к церкви.

Особую группу среди духовенства составляло весьма многочис­ленное монашество — чисто константинопольский, по мнению Ж. Дагрона, феномен [169, с. 253—255]. Рост монашества в городе был тесно связан с теми демографическими изменениями, которыми сопровождалось превращение небольшого городка Византия в сто­лицу империи. Как обедневшее население других городов стека­лось в Константинополь в поисках заработка и куска хлеба, так и монахи и монахини из провинции устремлялись в открытую но­вым влияниям столицу на берегу Босфора в надежде обрести здесь «новый Иерусалим» [169 с. 276]. По предположению Ж. Дагрона уже в середине V в. монахи в Константинополе составляли пример­но 10—15 тыс. человек [169, с. 255], а VI век отмечен подлинным расцветом столичных монастырей.

Константинопольское монашество образовывало важную соци­альную группу общества, которая, хотя и отличалась от других слоев населения, вместе с тем самым непосредственным] образом вписывалась в жизнь города. Ни монашеское звание, ни монастыр­ский образ жизни не отгораживали их от всего, что происходило в столице.

До Халкидонского собора (451 г.) монахи редко жили в мо­настырях, да и самих монастырей было в Константинополе немного. В «Notitia dignitatum» (вторая четверть V в.), где обозначено 14 церквей, расположенных в различных регионах столицы, не за­фиксировано ни одного монастыря. Естественно, что монастыри не только не охватывали всей массы монахов, но они не включали даже большинства их. Многие монахи жили в одиночестве; весьма распространенным явлением были небольшие общества монахов, обитавших поблизости от какого-либо храма или «святых мест»; некоторые монахи объединялись с целью охраны мартириев или в благотворительных целях. Нередко подобные монашеские общества создавались на короткое время и быстро распадались. Между всеми этими видами монашества не было существенных различий, и монахи могли переходить из одного вида в другой [169, с. 255—256].

После Халкидонского собора, одной из задач которого было подчинить церкви этот весьма беспокойный слой населения, ак­тивно противопоставлявший себя и церковным и гражданским властям, и ограничить круг его интересов лишь внутримонастыр­скими проблемами [12, с. 34—35], монастыри стали главным местом пребывания монахов. Но, по всей видимости, еще продолжали оставаться вне стен монастыря отдельные монахи или небольшие их группы. Пребывание монахов на улицах города вопреки всем по­пыткам Халкидонского собора запретить их «бродяжничество» было самым заурядным, обычным явлением.

Законами 529 и 530 гг., а также новеллами, вышедшими уже после восстания Ника, Юстиниан ввел более строгую дисциплину для монахов, требуя от них соблюдения истинно монашеского об­раза жизни [17, I, 3, 43, 46, 51, 52; 33 нов. 5, 76, 123, гл. 27]. Тогда же развернулось и грандиозное строительство монастырей, число которых в его правление перевалило за 70 [228, с. 3].

По своему образу жизни, да чаще всего и по происхождению монахи были близки к народным массам столицы [169, с. 275]. Можно с очевидностью предположить, что и переход людей из мир­ского состояния в монашеское совершался не только из религиоз­ных побуждений, но и в результате обеднения значительного коли­чества населения (в первую очередь ремесленников и крестьян) [65а, с. 49, 70], столь характерного для ранневизантийского вре­мени. В этом смысле наличие множества монашествующих в сто­лице, несомненно, свидетельствовало об обострении социальной ситуации во всей империи и в Константинополе в частности.

С середины IV до середины V в. стекавшиеся в столицу аскеты и монахи нередко являлись главным источником возникавших в городе беспорядков [169, с. 261—276]. Весьма активно вело себя монашество и в правление Анастасия I, тяготевшего к монофисит­ству. Для оказания поддержки столичному монашеству в Констан­тинополь стекались монахи из провинций. Столица империи в то время оказалась буквально наводненной монахами различных нап­равлений. Ортодоксальные монахи столицы открыто противопо­ставили себя императору и патриарху, отказавшись от всякого общения с ними. На помощь им в большом числе явились правос­лавные монахи из Палестины, а незадолго до этого прибыла депу­тация монахов-монофиситов из Сирии в количестве 200 человек [41, с. 152]. И те и другие вели агитацию среди населения Константи­нополя. Атмосфера в городе была тревожной.

Присутствие монахов остро ощущалось в Константинополе и в 531—532 гг., в период подготовки и проведения переговоров с монофиситами. Их деятельность, приводившая по временам к весьма бурным манифестациям, оставила весьма ощутимый след в источниках того времени [16, с. 629; 52, с. 59].