tatarinova_l.n-ist.zar.lit.k.19-nach.20_vv

He took the lamp from the table and crept upstairs. As he unbarred the door, a smile of joy flitted across his strangely young-looking face and lingered for a moment about his lips. Yes, he would be good, and the hideous thing that he had hidden away would no longer be a terror to him. He felt as if the load had been lifted from him already.

He went in quietly, locking the door behind him, as was his custom, and dragged the purple hanging from the portrait. A cry of pain and indignation broke from him. He could see no change, save that in the eyes there was a look of cunning and in the mouth the curved wrinkle of the hypocrite. The thing was still loathsome—more loathsome, if possible, than before—and the scarlet dew that spotted the hand seemed brighter, and more like blood newly spilled. Then he trembled. Had it been merely vanity that had made him do his one good deed? Or the desire for a new sensation, as Lord Henry had hinted, with his mocking laugh? Or that passion to act a part that sometimes makes us do things finer than we are ourselves? Or, perhaps, all these? And why was the red stain larger than it had been? It seemed to have crept like a horrible disease over the wrinkled fingers. There was blood on the painted feet, as though the thing had dripped—blood even on the hand that had not held the knife. Confess? Did it mean that he was to confess? To give himself up and be put to death? He laughed. He felt that the idea was monstrous. Besides, even if he did confess, who would believe him? There was no trace of the murdered man anywhere. Everything belonging to him had been destroyed. He himself had burned what had been below-stairs. The world would simply say that he was mad. They would shut him up if he persisted in his story. . . . Yet it was his duty to confess, to suffer public shame, and to make public atonement. There was a God who called upon men to tell their sins to earth as well as to heaven. Nothing that he could do would cleanse him till he had told his own sin. His sin? He shrugged his shoulders. The death of Basil Hallward seemed very little to him. He was thinking of Hetty Merton. For it was an unjust mirror, this mirror of his soul that he was looking at. Vanity? Curiosity? Hypocrisy? Had there been nothing more in his renunciation than that? There had been something more. At least he thought so. But who could tell? . . . No. There had been nothing more. Through vanity he had spared her. In hypocrisy he had worn the mask of goodness. For curiosity’s sake he had tried the denial of self. He recognised that now.

But this murder—was it to dog him all his life? Was he always to be burdened by his past? Was he really to confess? Never. There was only one bit of evidence left against him. The picture itself—that was evidence. He would destroy it. Why had he kept it so long? Once it had given him pleasure to watch it changing and growing old. Of late he had felt no such pleasure. It had kept him awake at night. When he had been away, he had been filled with terror lest other eyes should look upon it. It had brought melancholy across his passions.

61

Its mere memory had marred many moments of joy. It had been like conscience to him. Yes, it had been conscience. He would destroy it.

He looked round and saw the knife that had stabbed Basil Hallward. He had cleaned it many times, till there was no stain left upon it. It was bright, and glistened. As it had killed the painter, so it would kill the painter’s work, and all that that meant. It would kill the past, and when that was dead, he would be free. It would kill this monstrous soul-life, and without its hideous warnings, he would be at peace. He seized the thing, and stabbed the picture with it.

There was a cry heard, and a crash. The cry was so horrible in its agony that the frightened servants woke and crept out of their rooms. Two gentlemen, who were passing in the square below, stopped and looked up at the great house. They walked on till they met a policeman and brought him back. The man rang the bell several times, but there was no answer. Except for a light in one of the top windows, the house was all dark. After a time, he went away and stood in an adjoining portico and watched.

“Whose house is that, Constable?” asked the elder of the two gentlemen.

“Mr. Dorian Gray’s, sir,” answered the policeman.

They looked at each other, as they walked away, and sneered. One of them was Sir Henry Ashton’s uncle.

Inside, in the servants’ part of the house, the half-clad domestics were talking in low whispers to each other. Old Mrs. Leaf was crying and wringing her hands. Francis was as pale as death.

After about a quarter of an hour, he got the coachman and one of the footmen and crept upstairs. They knocked, but there was no reply. They called out. Everything was still. Finally, after vainly trying to force the door, they got on the roof and dropped down on to the balcony. The windows yielded easily— their bolts were old.

When they entered, they found hanging upon the wall a splendid portrait of their master as they had last seen him, in all the wonder of his exquisite youth and beauty. Lying on the floor was a dead man, in evening dress, with a knife in his heart. He was withered, wrinkled, and loathsome of visage. It was not till they had examined the rings that they recognised who it was.

The End

62

О творчестве Оскара Уайльда

Из книги А.Аникста «История английской литературы» («Учпедгиз», 1956)

«Таким образом, судьба Дориана опровергает философию аморального гедонизма: нельзя безнаказанно нарушать законы естественной нравственности, отказ от морали ведет человека к гибели. Но если таков финальный вывод, то все предшествовавшее ему самыми яркими красками расцвечивает порочную жизнь Дориана Грея.

Любимая идея Уайльда о том, что искусство стоит выше жизни, получила выражение в той роли, которую играет в произведении портрет героя. Облик живого Дориана не выражает сущности его порочной, насквозь развращенной натуры. Только на портрете видно, каков на самом деле Дориан. Этим Уайльд хотел выразить мысль, что искусство вернее самой действительности выражает душу, сущность характеров и явлений» (С.381).

Из Предисловия Н. Пальцева «Триумф и трагедия Оскара Уайльда» (к изданию «Оскар Уайльд» Серия Золотой фонд мировой классики Издательство НФ «Пушкинская библиотека, Москва, 2004)

О романе «Портрет Дориана Грея»: «На этом фоне, где реальное соприкасалось со сверхъестественным, развертывалась странная, причудливая, никак не соотносимая с повседневностью история, отдаленно напоминающая фаустовскую. И в ней, в этой истории непримиримого конфликта между сущностным и видимым, явью и иллюзией. Законом жизнеподобия и законом жизни, недвусмысленно обозначилась этикофилософская доминанта всего уайльдовского творчества: торжества самоотречения над эгоизмом, бескорыстного подвижничества над самодовольной созерцательностью, неподдельного творческого горения над самоцельным мерцанием.

Духовное во всей широте его конкретных проявлений - вот единственная реальная ценность мира: раскрываясь в несостоятельности «мефистофельской сделки» Дориана, покупающего вечную молодость ценой многих жизней, эта мысль ни на миг не ускользает и от внимания Уайльда-романиста» (С.12)

Сам Оскар Уайльд так объяснял смысл «Портрета Дориана Грея»: «Истинная мораль моего романа заключается в том, что всякое излишество, как и всякое самоотречение. Влечет за собой наказание. И эта мораль столь нарочито и искусно скрыта, что не провозглашает себя всеобщим принципом, реализуясь в процессе жизни отдельных характеров, и таким образом становится лишь драматическим элементом, а не самим его предметом.

63

Из Предисловия А.Зверева «Неспасающая красота» (к изданию Жак де Ланглад «Оскар Уайльд, или правда масок» из серии ЖЗЛ Москва,

Молодая гвардия, Палимпсест, 2006)

«… ничего притворного в Уайльде не было. Знаменитый афоризм героя Достоевского, что красота спасет мир, лучше всего мог бы выразить суть и дух убеждений английского поэта. Никто, кажется, не относился к подобным мыслям настолько серьезно, как он, хотя его самого красота не спасла…

Но для Уайльда между этими понятиями - идеалы, жизнь - не было разрыва. Чудо красоты внушало ему священный трепет, и он слагал гимны прекрасному, взирая на художника, как на мага, чья власть беспредельна» (С.10). «Уайльд… противопоставлял себя «толпе»… Тепло обыкновенной жизни с ее простыми заботами, драмами и чаяниями оставляло его вполне равнодушным. Его вообще влекло за горизонт будничности, и как художник он всего органичнее осуществил себя, доверяясь чудесному, сказочному, рожденному фантазией и вдохновенной импровизацией» (С. 13).

Из монографии А.А.Федорова «Эстетизм и художественные поиски в английской прозе последней трети Х1Х века» (Уфа, 1993)

«…следует особо выделить интерес эстетизма к античности и к наследию Платона и, в частности, к его учению о прекрасном. По Платону, именно прекрасное снимает противоположность земного и идеального через становление внутреннего митра человека» (С.26). «В эстетизме романтическая интерпретация идей Платона о прекрасном получила дальнейшее своеобразное развитие… сторонников эстетизма особенно привлекла платоновская теория «эротического» восхождения к идеальному через гармонию красоты и конкретного чувства, возвышающего человека» (С.27).

О Пейтере: «…новым вкладом Пейтера в развитие философской и эстетической мысли принято считать утверждение им «духа относительного»: «Современная мысль отличается от древней тем, что вместо «духа абсолютного», она развивает «дух относительного»… Пейтер обратил внимание на субъективность процесса познания, полагая, что именно она помогает сохранять его духовно-гуманистическое содержание» (С.40-41).

Об Оскаре Уайльде: «О.Уайльд охарактеризовал Пейтера как «интеллектуального импрессиониста» (С.45). «… Философской основой эстетизма Уайльда следует признать наследие Платона, который «в сфере философии был не ученым, но провидцем» (С.88). «Считая важной

64

заслугой мыслителя постановку вопроса об идеальном и действительном,

Уайльд	выше всего	в платонизме ценил обоснование категории
прекрасного» (С.89).		«Не только статьи, но и письма Уайльда

свидетельствуют о том, что помимо «Государства», на него большое влияние оказал диалог Платона «Пир» (С.93).

«…в английском эстетизме нашли свое своеобразное продолжение традиции романтического мифологизма, и, в частности, было характерно стремление к созданию некой новой мифологии, подтверждающей осуществимость идеалов эстетизма. Некоторые факты биографии и письма Уайльда говорят о том, что он мечтал о практическом преодолении глубокой пропасти между красотой, искусством и повседневностью»

(С.94).
О романе Уайльда «Портрет Дориана Грея» -	«В романе

раскрывается своеобразие уайльдовской трактовки идей Платона о прекрасной личности и красоте. Только искусство является источником духовного совершенствования и возвышения человека и, отстаивая эту идею, Уайльд чрезвычайно преувеличивал значение красоты, доходя до культа прекрасного, чего не было у Платона» (С.111).

«Портрет Дориана Грея» можно рассматривать как произведение, где ставится эксперимент на платоновскую тему соотношения между идеальным и действительным» (С.111). А.А.Федоров указывает на связь этого романа с диалогом Платона «Пир». Также, по мнению автора монографии, в имени героя (Дориан) есть намек на термин «дорический» (обозначал одну из групп древнегреческих племен). «Дорическое начало нашло отражение в культе Аполлона. Таким образом, Дориан является «олицетворением античного идеала красоты».

Вопросы для дискуссии

1.Есть два понимания финальной сцены романа «Портрет Дориана Грея». Одни видят в ней моральный урок (А.Аникст), другие (Д.Урнов) - подтверждение эстетства Оскара Уайльда. Обсудить.

2.Являются ли герои «Портрета Дориана Грея» полноценными образами или они напоминают фигуры статистов?

3.Можно ли считать Оскара Уайльда представителем символизма?

4.Можно ли говорить о противоречивости его творчества?

Актуальные аспекты темы (для курсовых и дипломных работ)

1.Философия идеализма и творчество Оскара Уайльда

2.Эстетика прерафаэлитов в романе «Портрет Дориана Грея»

3.Притчи Бодлера и притчи Оскара Уайльда (сравнительный анализ)

4.Мифологизм произведений Оскара Уайльда

5.Евангельские мотивы в творчестве Уайльда

65

Ключевые слова этого занятия: ЭСТЕТИЗМ, МИФОЛОГИЗМ, ПРЕРАФАЭЛИТЫ, ПЛАТОН, ПАРАДОКС, ИСКУССТВО, ЗЕРКАЛО, ПОРТРЕТ.

ЛИ Т Е Р А Т У Р А

1.Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея. (Любое издание)

2.Оскар Уайльд. Статьи о литературе // Уайльд О. Полное собрание сочинений. Под ред. К.Чуковского – СПб., 1912.

3.А.Аникст. Оскар Уайльд // Аникст А. История английской литературы. М. 1956.

3.Акройд П. Последнее завещание Оскара Уайльда. – М., 1993.

4.Жак де Ланглад. Оскар Уайльд. М. 2006.

5.Соколянский М. Оскар Уайльд. – Киев; Одесса, 1990.

6.Татаринова Л.Н. Два прочтения мифа о Пигмалионе: Оскар Уайльд и Бернард Шоу // Дидактика художественного текста. Выпуск 2. Краснодар. 2002.

7.Толмачев В. Типология символизма //Зарубежная литература конца 19 – начала 20 века. М., Академа. 2003.

8.Урнов М.В. На рубеже веков. Очерки английской литературы (конец 19

– начало 20 века). М., 1970.

9.Федоров А.А. Эстетизм и художественные поиски в английской прозе последней трети Х1Х века. Уфа, 1993.

Прерафаэлиты. Репродукции картин. См. след. стр.

66

Д. Г. Россети. Благовещение.

67

Д.Г. Россети. Прзерпина.

68

Д.Г. Россети. Леди Лилит.

69

Д.Г. Россети. Спарта-Хелен.

70