4. Учение о смысле человеческой жизни Введение

Историко-философское освещение понимания смысла жизни отдельно не было дано в первой части курса. Здесь можно представить лишь некоторые штрихи. Слова Экклесиаста или проповедника, сына Давидова, царя в Иерусалиме, изложенные в Ветхом завете: «Все сета сует и томление духа», - известны всем. Экклесиаст не увидел смысла ни в одном из проявлений человеческой жизни. «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем» [1, Еккл. 1, 2-3]. Описывая явления жизни, он приходит к заключению: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем» [там же, 1,10]. Потом Экклезиаст испытал себя мудростью и знанием: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость и познать глупость; узнал, что и это — томление духа; потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» [там же,1,17-18]. Изведал Екклесиаст и суд с его беззаконием, и труд с его угнетением, и успех в делах, вызывающий между людьми взаимную зависть, и богатство, не насыщающее глаз. И все это тоже назвал суетой и томлением духа. Испытал Екклесиаст себя и веселием, но нашел, что и это — суета. О смехе сказал он, что и это глупость, а о веселии, что оно делает? Затем он говорит: «вздумал я в сердце своем услаждать вином тело мое и, между тем как сердце мое руководствовалось мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны были бы они делать под небом в немногие дни своей жизни. Я предпринял большие дела: построил себе домы, насадил себе виноградники. Устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева; сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произращающих деревья; приобрел себе слуг и служанок, и домочадцы были у меня; также крупного и мелкого скота было у меня больше, нежели у всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; собрал себе серебра, и золота, и драгоценностей от царей и областей; завел у себя певцов и певиц и услаждения сынов человеческих — разные музыкальные орудия. И сделался я великим и богатым больше всех, бывших прежде меня в Иерусалиме; и мудрость моя пребывала со мною. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселия. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я, делая их, и вот все — суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем. И оглянулся я, чтобы взглянуть на мудрость, и безумие, и глупость. Но узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце своем: и меня постигнет та же участь, как и глупого, - к чему же я сделался очень мудрым? И сказал я в сердце моем, что и это — суета. Потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого; в грядущие дни все будет забыто, и, увы, мудрый умирает наравне с глупым! И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все суета и томление духа. И возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем, потому что должен оставить его человеку, который будет после меня. Ибо что будет иметь человек от всего труда своего и заботы сердца своего, что трудится он под солнцем? Потому что все дни его — скорби, и его труды — беспокойство; даже и ночью сердце его не знает покоя. И это — суета. Не во власти человека и то благо, чтоб есть и пить и услаждать душу от труда своего…

Всему и всем — одно: одна участь и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву. Живые знают, что умрут, а мертвые не знают ничего, и уже нет им воздаяния, потому что память о них предана забвению; и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более чести вовеки ни в чем, что делается под солнцем» [1,Еккл, 2, 2-24].

В буддизме и в целом в индуистской философии смысл жизни представлен как отрицание жизни, ее преодоление посредством освобождения от рождений и страданий и угасания в полном покое и отрешенности от жизни. Привлекательность жизни, ее удовольствия и радости — это только покрывало Майи, т.е. иллюзия и наваждение [см. 13].

Готовясь к смерти, Сократ рассуждал о смысле жизни таким образом: К чему мы, любящие истину, стремимся в жизни? К тому, чтобы освободиться от тела и от всего зла, вытекающего из жизни тела. Если так, то как же нам не радоваться, когда смерть приходит к нам? Следовательно, мы приблизимся к истине настолько, насколько мы удалимся от жизни.

И. Кант строил свою теорию смысла жизни, исходя из своего категорического нравственного императива долженствования и считал, что человек так должен поступать в своей жизни с другими людьми, как хотел бы, чтобы они с ним поступали. От Канта идет знаменитое положение о том, что человек — цель человеческой жизни, и его никогда нельзя рассматривать как средство.

Наиболее развернутую картину смысла жизни дал А. Шопенгауэр в начале XIXв. в своей книге «Мир как воля и представление». Он называет мир явлений зеркалом воли, ее объектностью, а единственной формой, в которой проявляется воля, является настоящее. А поскольку индивид есть сама воля к жизни в единичной объективации, то все его существо восстает против смерти. Однако в результате глубокого постижения жизни он приходит к мысли, что постоянное страдание есть существенное свойство жизни и более того, «жизнь, по существу, всегда естьстрадание» [20, с.412], постоянная борьба за существование, сопровождаемая уверенностью в том, что жизнь, в конце концов, будет потеряна. Причем, избыть присущее жизни страдание невозможно, а беспрестанные усилия устранить страдание приводит лишь к тому, что оно меняет свой облик. Сначала оно предстает как лишения, нужда, забота о поддержании жизни, а затем появляется в тысяче других, «выступая сообразно возрасту и обстоятельствам как половое влечение, страстная любовь, ревность, зависть, ненависть, страх, честолюбие, алчность, болезнь и т.д.» [20, с.415-416]. Все это в конечном счете выливается в одно большое страдание, которое и составляет общую настроенность жизни, в которой удовлетворение или счастье всегда только освобождение от горя или нужды, а потому счастье всегда негативно, а не позитивно по своей природе. Оно всегда лишь освобождает от страдания, за которым неминуемо последует беспредметное желание и скука. За каждую из пустых затей воля к жизни расплачивается глубокими страданиями и «в завершение долго устрашавшей и, наконец, наступившей горькой смертью» [там же, с.422], так что определенно можно сказать, что материал для своего ада Данте взял именно из этого действительного мира. По глубокому убеждению Шопенгауэра,оптимизмявляется не только абсурдным, но и поистинегнуснымвоззрением, горьким издевательством над неизреченными страданиями человечества. Мудрые праотцы индийского народа сообщили об этом избранным кастам в «Ведах», «Пуранах», поэтических творениях народной религии, легендах о жизни святых, изречениях, правилах жизни или в эзотерическом содержании своих мифов. Буддисты же, не признающие ни Вед, ни каст, - в учении о нирване, как том состоянии, в котором нет четырех вещей — рождения, старости, болезни и смерти. Вследствие такого понимания жизни, ее смысл заключается в отказе от воли к жизни и ее зримых проявлений в теле. Понявший это умерщвляет тело скудной пищей, налагает на себя пост, прибегает к самобичеванию и самоистязанию, «чтобы постоянными лишениями и страданиями все более сокрушать и убивать волю (к жизни — Л.С.), в которой он видит ненавистный ему источник страдальческого бытия — собственного и всего мира» [там же, с.476]. Такое отрицание воли к жизни познали и выразили своими деяниями все те святые и аскеты индусской, христианской и ламаистской традиций в соответствии с их догматами. Примерами являются жизнеописания святых, именуемых саманеями, саньясами и последователями Гаутамы Будды и т.д. Среди христиан — это святые, именуемые то пиетистами, то квиетистами, то благочестивыми мечтателями, то святыми душами, среди которых Франциск Ассизский является самой возвышенной душой.

Представленное Шопенгауэром учение об отрицании воли к жизни наиболее полно иллюстрируют нравственные заповеди христианства, проникнутые духом не только высшего проявления любви к людям, но и самоотречением. Апостолы христианства оставили следующие заветы: любовь к ближнему, равная любви к самому себе, благотворительность, воздаяния за ненависть любовью и добром, терпение, кротость, непротивление всевозможным обидам, умеренность в еде, чтобы подавить похоть полового влечения, для того, кто может, полностью его исключить. Христианские святые и мистики проповедуют наряду с чистой любовью смирение, добровольную нищету, истинное спокойствие, совершенное равнодушие ко всему мирскому, умерщвление воли и возрождение в Боге, полное забвение себя и погружение в созерцание Бога.

«Из этого можно сделать вывод, - пишет Шопенгауэр, - как блаженна должна быть жизнь человека, если она укрощена не на мгновения как при наслаждении прекрасным, а навсегда, более того, если она полностью погасла, сохранившись лишь в виде той последней мерцающей искры, которая поддерживает жизнь тела и погаснет вместе с ним. Такой человек, который после долгой мучительной борьбы с собственной природой одержал, наконец, полную победу, остается для мира только как чисто познающее существо, ясное зеркало мира» [20, с.483-484]. Вот такую теорию смысла жизни, опирающуюся на восточные воззрения и христианский аскетизм развернул перед нами А. Шопенгауэр, считая, что следование ей «приводит к полному освящению и спасению, феноменом которых служит описанное выше состояние смирения, сопутствующий ему непоколебимый мир и высшая радость смерти» [там же, с.490].

Гегель, в соответствии со своей теорией осуществления через человека мирового разума, считал, что человеческая жизнь обретает смысл как проявление и орудие саморазвития и самопознания абсолютного духа, являющего собой гармонию управляющих миром сил.

В.Г. Белинский, ознакомившись с философией Гегеля, воскликнул в негодовании: так это я, значит, не для самого себя познаю и живу, а для развития какого-то абсолютного духа. Стану я для него трудиться!

В марксистской философии смысл человеческой жизни видится в самореализации сущностных сил человека через его активную преобразующую деятельность. Весь процесс общественного развития понимается как движение к свободной и богатой индивидуальности (имеется в виду не материальное богатство, а духовное. Оно осуществляется как смена в истории типов личности). Человек является сам творцом собственного смысла жизни, а творение смысла жизни — это творение себя как личности. Конечной целью и смыслом человеческого существования, по Марксу, является «производство основного капитала, причем этим основным капиталом является сам человек» [2, т.46,ч.2, с.221].

Л.Н. Толстого не удовлетворило признание бессмыслицы жизни, вытекающее из аргументов Екклесиаста, Гаутамы Будды, А. Шопенгауэра, и он посвятил несколько своих статей этому вопросу, в частности «Исповедь» и «В чем моя вера?» Он опирался в стремлении уверовать в смысл жизни на действия трудящегося народа, творящего жизнь и добывающего ее верой в ее совершенствование и предание, передававшее смысл жизни. После многих сомнений Толстой пришел к выводу, что «задача человека в жизни — спасти свою душу; чтобы спасти свою душу, нужно жить по-божьи, а чтобы жить по-божьи, нужно отрекаться от всех утех жизни, трудиться, смиряться, терпеть и быть милостивым» [11, с.153], что нужно искать не веры, а наилучшего средства исполнения перед людьми известных человеческих обязанностей [там же, с.161].