5. Социальная функция оргиастических культов

Общеизвестно, что источником древнегреческой трагедии, ставшей, в свою очередь, началом "искусства" как такового, были древние оргиастические мистерии, посвященные богу Дионису. Что это были за мистерии и какую социальную функцию были призваны выполнять?

В своей исходной форме это было общенародное религиозное действо, воспроизводившее мифическую историю убийства древнего бога Загрея (ипостась Зевса) и его последующего воскресения в новом качестве в образе священного козла. Первый акт этой древней "трагедии" (убийство бога) осуществлялся как всенародная исступленная оргия, на время которой отменялись все половые ограничения, в том числе кровнородственные; люди пили кровь и пожирали сырое мясо растерзанных тут же священных животных, открыто прелюбодействовали; нередки были и человеческие жертвы, сопровождавшиеся каннибализмом. Но исступление затухает, наступает мучительное раскаяние: акт второй плач об умершем боге и содеянном

"грехе", всенародная скорбь. И, наконец, кульминация: возвращение в мир обновленного бога, всеобщее примирение и ликование.

Известно много попыток "рационально" истолковать суть этой кровавой оргиастической драмы истока наимощнейшего человеческого искусства.

Несомненно одно: важнейшая функция этой грозной мистерии, ее благая цель тот примиряющий человека с самим собой, "очищающий" душу эффект (катарсис), который достигался путем предельного напряжения и реального воспроизведения⁵⁹ (изживания) прямо противоположных, страшных и разрушительных сил. Загадка трагедии, таким образом, состоит в том, что цель (нравственное просветление) и средства достижения этой цели прямо противоположны. И тем не менее необходимый эффект катарсис здесь налицо.

Однако вникнем в конкретное смысловое содержание мифа, воспроизводящегося в мистерии. Дело в том, что эта мистерия, по мнению ее участников, непосредственно воспроизводит первородную сущность людей. Ведь согласно мифическим представлениям греков люди это не просто пассивные созерцатели божественной трагедии

(борьба светлых небесных богов и грозных подземных титанов). Тра-

гедия это их собственная родовая судьба, ибо согласно мифическим представлениями они, "смертные", сами суть прямые потомки гигантов, которые в доисторические времена растерзали и съели бога. Согласно мифу титаны, пожирающие растерзанного Загрея, были "в прах" испепелены молнией⁶⁰. Но они не исчезли бесследно: "смертный", извечно страдающий человек это возродившийся прах испепеленных богоубийц. Таким образом, все члены человеческой общины сообща наследники великого "греха", содеянного предками; они непосредственное порождение этого "греха"⁶¹, т.е. сами суть те же богоубийцы, превращенные в "смертного" человека в человеческий род, обреченный отныне на муку вечного повторения первородной трагедии, вечное обновление: смерть, превращение в прах и порождение новых людей из праха. В субъективном плане это жизнь индивидуальной человеческой души, ее вечное коловращение между хаосом и катарсисом: через оргиастическое исступление и порождаемый им душевный разлад к "очищению" и примирению человека с самим собой и жизнью. "Вечное возвращение", "круговорот человеческих душ" навязчивые идеи античности.

Первые попытки собственно философской обработки мифа о титаническом злодеянии, превратившем растерзанное Бытие в трагедию вечного возрождения Мира из Хаоса и низвержения его обратно в Хаос (судьба умирающего и возрождающегося бога; параллельно коловращение человеческих душ), это исходное ядро всей античной натурфилософии принадлежит орфическим и пифагорейским сектам, возникшим в процессе разложения все тех же общенародных дионисических мистерий. Другими продуктами этого разложения стали элевсинские мистерии, доступные лишь посвященным, и, наконец, собственно трагедия в театре храме Диониса, т.е. искусство.

Классический пример воспроизведения родового рока в форме событий индивидуальной человеческой жизни трагедия Софокла

"Царь Эдип". Функция трагического искусства здесь состоит в том, чтобы помочь "зрителю" распознать грозный лик этого рока, прячущийся за фасадом "случайного" совпадения обстоятельств. В данном случае этот рок задается как пророческое проклятье, павшее на весь род Лайя отца Эдипа; в следующей трагедии цикла, "Эдип в Колоне", воспроизводится катарсис героя, осознавшего "первородную" вину отца собственной своей трагической виной, что дает слепому Эдипу чудесный дар ясновидящего прорицателя человеческих судеб вообще.

Но в отличие от искусства, основанного на сопереживании зрите-

лем "частной" судьбы героя, древняя ритуальная мистерия не прием-

лет ни формы внешней случайности, ни тем более принципа пластической индивидуализации этой всеобщей судьбы. Как известно, в своей исходной религиозной форме трагическая мистерия Диониса это отнюдь не театральное "представление", которое можно было бы "сопереживать" в качестве "постороннего" зрителя. Здесь нет зрителей; каждый действующее лицо, ибо цель оргиастического действа в том и состоит, чтобы каждого сделать непосредственно сопричастным родовой сущности, здесь каждый обязан непосредственно воспроизвести родовую судьбу.

Участники ритуальной оргии это не "зрители" и не "актеры".

Это все они сами, исступленные богоубийцы, терзают кровавое мясо

"бога" и совершенно всерьез, на деле преступают тут же священнейшие табу экзогамные прежде всего. Потом они будут так же всерьез раскаиваться, будут оплакивать жертву⁶², рвать на себе одежды, царапая тело, сыпать на голову прах. И, наконец, мукой раскаяния "очистившись" от содеянного "греха", найдут счастливое разрешение трагического конфликта: с ликованием и просветленным сердцем помирятся с божеством; не с тем божеством, конечно, которое сами съели того уже просто нет, но с новым его воплощением в виде козла священного.

Итак, принципиальное отличие религиозной мистерии от трагического зрелища в театре заключается в том, что первая требует от каждого непосредственного изживания жуткого "родового рока". Зачем это было нужно? Кому и зачем могло бы понадобиться обязывать человека, прикрываясь требованиями обряда, совершать в определенное время и в определенном ритуальном месте такие "богохульные" поступки, о которых сам он лично, на свой страх и риск, не посмел бы, может быть, даже помыслить?

Оставим на совести Фрейда буквальное толкование мифа о "первородном грехе". Но предположим, что у древних афинян действительно проявлялись кое-какие влечения, противоречащие как собственным нравственным установкам, так и всем общеизвестным "божеским" законам, и тем не менее требующие какого-нибудь исхода. Представим к тому же, что у этих относительно "неразвитых" людей было гораздо меньше "сдерживающих центров" и возможностей для иллюзорно-фантастической "компенсации".

Не будет ли логичным предположить, что древние оргиастические культы были своего рода "сточными канавами" для отвода антисоциальных нечистот?

Именно этот вывод навязывается нам психоаналитической теорией. Но в данном случае он настолько упрощает дело, что оказывается неверным.

В какой-то степени древние оргиастические мистерии, очевидно, и в самом деле были призваны выполнять функцию своего рода "очистки". Само древнегреческое слово "катарсис" (а катарсис общепризнанная цель дионисических мистерий, а затем и трагедии) обычно переводится как "очищение". Но "очищение" "очищению" рознь. Смысл этого слова радикально меняется в зависимости от того или иного понимания подлинной сущности человека и его действительных подлинно человеческих желаний.

Исходя из догматического представления о том, что "подлинная"

(бессознательная) сущность человека ("ОНО") целиком исчерпывается зоологическим эгоцентризмом, психоанализ вынужден трактовать любое ущемление этого "естественно-животного" начала во имя высших ценностей культуры как "самообман", как продукт насилия и страха, как извращение человеческой "натуры".

В противоположность этой идеологической установке фрейдизма, характерной для "трезвого" откровенного циничного буржуазного общества, древнегреческое учение о катарсисе исходило из убеждения, что глубинное ядро подлинной человеческой натуры составляют все-таки не титанические силы естественноживотных побуждений, но

"жажда неба". Тот факт, что каждый человек несет в себе и темные силы Хаоса, подчеркивался мифом о родовом роке, которого никто не может и не смеет избежать. Однако подлинную сущность человека составляют все-таки его высшие "сверхъестественные", альтруистические устремления. Эти устремления тоже рок, но еще более глубинный, чем "родовое проклятье", и о нем нельзя забывать человеку, ибо за забвение высшего в себе этот рок мстит изнутри муками совести. Конечно, альтруистические устремления редко бывают "чистыми", поскольку у человека "двойная природа" и нравственное в нем замутняется и искажается "земляночревными" эгоистическими помыслами. Последние могут быть столь интенсивны, что человек становится "ослепленным", "одержимым"; в ослеплении своем он может вообразить, что все высшее обман, насильственно навязанные цепи, что сам он в глубине души своей вовсе и не желает ничего высоконравственного... Снять эту катаракту с глаз, заставить человека увидеть истину подлинную "сверхъестественную" сущность свою вот цель катарсиса ("просветления"), осуществляемого средствами оргиастической мистерии, а позже трагедии. Древнегреческое учение о катарсисе исходило из того, что только через трагедию может рас-

крыться подлинная истина, а именно: наиболее глубинными и истинно человеческими являются влечения альтруистической природы⁶³. Цель катарсиса постижение этой истины. Средство трагедия, независимо от того, осуществляется ли она ритуально-оргиастически, реальноисторически или воплощается в произведении искусства.

Функция трагедии, таким образом, аналогична функции "повивальной бабки", которая призвана помочь человеку произвести на свет истину ту истину, которая уже жила в нем, но которой сам он еще никогда не видел. Всестороннюю рационально-логическую разработку "метод повивальной бабки" получил, как известно, у Сократа. Цель этого "сократического" метода заключалась в том, чтобы не навязывать человеку истину в качестве авторитарного суждения (догмы), но заставить его самого "родить" эту истину из себя (из собственных умозаключений). Способ Сократа был прост: он всегда отталкивался от точки зрения своего оппонента, но заставлял последнего развивать свои утверждения до предела, где они переходили в противоположность. Впоследствии этот метод был назван диалектическим (от сократовских диалогов).

Древнегреческая мистерия применяла, в сущности, тот же метод, но не в рациональной его форме, а в ритуальной. Необходимость в этом диктовалась, очевидно, тем обстоятельством, что высокая истина, преподносимая в качестве авторитарной догмы (нравственной или религиозной), оказывалась мало эффективной. Нужно было заставить каждого члена общины прочувствовать эту истину как собственную сущность. Подчеркнем: недостаточно было бы постичь эту истину логикой размышления или самоанализа (способность к таковому была невелика); нужно было именно прочувствовать ее, что называется, на

"собственной шкуре", путем своего рода "доказательства от противного". Имея в виду эту цель, ритуал дионистической мистерии утверждал законность "богохульных" вожделений одержимого страстями человека; на время празднества он легализовал и даже "освящал" эти

"подземные" влечения и, более того, требовал от каждого бесстрашного и последовательного выявления всех затаенных побуждений такого рода, их предельного обнажения и осуществления! "Ослепленным" людям как бы говорилось: вам кажется, будто бы боги (или повеления нравственности) принуждают вас к чему-то противному существу вашему? Так пусть будет "все дозволено": убьем бога, преступим самые страшные заповеди его, и в муках раскаяния вы обнаружите, что убиваете самих себя, насилуете собственную натуру.

Такова наивная "механика" оргиастических мистерий, практика которых привела греков к отрицанию мифологии в ее религиозно-

авторитарной функции, к переработке этой мифологии в трагедию и, в конце концов, к полной замене религии искусством⁶⁴. Техника собственно трагического искусства, конечно, уже не столь "наивна" и далеко не так проста. Однако и в нем сохраняется общий принцип катарсиса "очищение", которое достигается ценой крушения всех форм самообмана и иллюзий. Подчеркнем: всех и всяческих, ибо "высокие" побуждения тоже нуждаются в трагической проверке; псевдоальтруистическая маскировка эгоизма иллюзии религиозного, моралистического или идеологического порядка не менее враждебны катарсису, чем односторонняя фиксация на "откровенно" эгоистических побуждениях. Последнее циничный эгоцентризм характерно именно для

"расхожего" фрейдизма, выступающего в качестве важнейшего ком-

понента современной буржуазной идеологии.