И,наконец,писательницанашихдней(Und zuletzt eine Dichterin aus unsern Tagen)!

Мария-Луиза Кашвиц в своих записках "Города и страны" (1974) пишет:

"Roma, Via Vittoria 3, sesto piano, also über den Dächern und vom eigenen Dach aus die römische Stadtlandschaft mit ihren steilen Hängen, ihren Mulden und Schluchten, alles moosig und ocker, und die Türme und Kirchenfassaden mitten drin. Vom Kaminzimmer der nahe Blick auf die Höfe, die kleinen Terrassen, Balkone, darüber der grüne Himmel der Piazza del Popolo, im kleinen Ostfenster die Loggia von Santa Cecilia, wo die Trompeter üben. Sonne vom Morgen bis zum Nachmittag in den beiden Straßenzimmern, und wer sich da ein wenig aus dem Fenster beugt, sieht Trinit dei Monti, Quirinal,

229

Sankt Peter und die schmalen Zypressen, die Oleanderbüsche davor. Der doppelte Espresso und das Cometto, vom Barjungen heraufgebracht am Morgen, und gefrühstückt auf dem breiten Bett, wo schon die Schreibmaschine steht und das Telefon. Mutter und Tochter und die Telefonstimmen, die alle die Tochter angehen und nuova consonanza, die neue Musik. Constanza arbeitet am Vormittag, ich gegen Abend, wenn sie zu ihren Sprachkursen aufgebrochen ist, mit dem Bus oder zu Fuß durch die Pestluft, den Corso hinunter. Um zweiundzwanzig Uhr, wenn sie zurück ist, erst dann wird zu Abend gegessen, einen Apfel, ein Stückchen Käse, ein Glas Castelliwein. Oder üppig im Restaurant gegenüber, in das einer schweigenden Übereinkunft zufolge Freunde nicht mitgenommen werden und in dem man Landsleute niemals trifft. Da sitzen wir beieinander und verderben uns den Appetit mit ländlichem, schwarzgebranntem Gebäck, und sehen uns in die Augen, wie geht es dir, wirklich, wirklich du weinst doch nicht, nein, ich weine nicht."

Поначалу это звучит как нанизывание каких-то те­зисов без глаголов, без предложений. Но все это бы­стро сгущается, уплотняется, и пока читатель полага­ет, что его еще ведут по квартире, перед ним неожи­данно возникает Рим, сначала фрагментарно, затем дается более широкая панорама, Рим как впечатления писательницы, переплетаемые с ее личной жизнью. Этот сплав превращает маленькие кусочки прозы в жемчужины: читатель видит не только обе стороны, обитаемое жилище и величественный город; он видит все выпукло, может все словно пощупать руками, как до него это могли сделать другие, как и та, что опи­сывает все это сквозь дымку прошлого, с мягкой гру­стью безвозвратно отошедшего. Так писательница вплетает в эти строки свою судьбу, лаконично и поч­ти теми же вспомогательными средствами, что и при

230

перечислении, нанизывании впечатлений - но как при этом возрастает ощущение полноты жизни, и мы тоже оказываемся захваченными им.

Четыре отрывка с впечатлениями - четыре стиля. Они воздействуют на читателя, поскольку стилистически выдержаны до конца. Улыбка Хайслера в воспоминани­ях Рихтера была бы также неуместна и чужеродна, как отстраненность Гете или меланхолические реминисцен­ции Кашвиц. Различные темпераменты, различные по­будительные мотивы и цели.

Рассказ, дневник, письмо и воспоминания уже подразумевают свой стиль; они не могут быть смеша­ны. И тем не менее эмоциональность и пафос, воз­вышенность и потребность в украшении, теплота и деловитость, приглушенный голос и громкие восторги находят в них свою нишу воздействия, которые опре­деляются не только композицией пишущего, но и са­мой темой.