Выводы религия в рамках русской идеократической традиции

Один несомненный вывод, который можно сделать из всего вышесказанного, состоит в сохранении определенной склонности рассматривать религию как идеологическую конструкцию, которая инструментализируется в исторических и политических спекуляциях. Какой бы частный религиозный вопрос не затрагивается, он всегда соотносится с общими проблемами идентичности, политической системы, национальной судьбы.

Я начал с утверждения (отнюдь не нового), что коммунистическая идеология была своего рода квазирелигией или даже, с некоторыми оговорками, гражданской религией. В прямопротивоположном смысле, религия в посткоммунистической России мыслится как форма идеологии, как система, наделенная идеологическими функциями. Стоит обратить внимание на то, как идеология и религия превращались одна в другую, как бы меняясь местами.

Участники дискурса, каких бы взглядов они ни придерживались, единодушны в том, что общее состояние умов в посткоммунистической России, в частности в сфере религиозности, близко к энтропии. Энтропия есть недостаток порядка. Почти все участники дискуссий полагают, что некий порядок должен быть восстановлен.

Для многих из них плюрализм религий кажется проявлением того же самого беспорядка, и они пытаются найти более твердую почву в законодательно подтвержденном преобладании одной (православной) религии. Затем они идут дальше, наделяя государство функцией упорядочивания религиозного пространства и даже контроля над ним через поддержку преобладающей религии. Следующий шаг — это включение элементов преобладающей религии в некую новую идеологию или «национальную идею». Согласно этой логике, единственный способ преодоления энтропии — это установление консенсуаль-ной государственной идеологии или, говоря другими словами, создание идеологического государства.

Существует, однако, и другая группа участников дискуссии, которые отказываются признать доминирование православия, любые цер-ковно-государственные отношения, напоминающие «симфонию», и любое идеологическое приложение православных идей. Однако эти люди составляют, по-видимому, меньшинство даже в масс-медиа, которые в целом более либеральны, чем население в целом. И даже многие из входящих в эту группу, похоже, не нарушают общих правил дискурса: они тоже полагают, что Россия не готова принять религиозный плюрализм и склонна (они могли бы добавить: «к сожалению») к поиску некоей специфической целостной государственной идеи.

Эта общая тенденция соотносится со старой традицией русской истории, которую можно было бы назвать идеократией — господством некой официальной, общепринятой идеи (или системы идей). Официальная идеология рассматривалась как гарантия порядка и в обществе, и в умах. Государству, по-видимому, было сложно поддерживать общественный порядок, если этот порядок не опирался на некий идеологический порядок, объявленный официальным кредо государства, — будь то допетровская идея «Третьего Рима», послепетровская идея империи, уваровская триада «самодержавие, православие, народность» или революционная коммунистическая идея. В посткоммунистической России мы можем наблюдать схожую «тоску» по национальной идее.

Итак, мы можем следующим образом попытаться ответить на вопрос, который я поставил в начале статьи: огромный разрыв между низким уровнем религиозной практики и высоким уровнем общественного внимания к религии объясняется тем, что, как показал анализ дискурса в масс-медиа, религия в России конца 20 века выступает не столько в качестве источника верований и ценностей, сколько в качестве «публичной религии», источника национальной идеологии, в которой нуждается общество.

Агаджанян А. Религиозный дискурс в российских масс-медиа: энтропия, симфония, идеократия. // Старые церкви, новые верующие: Религия в массовом сознании постсоветской России / Под ред. проф. К. Каариайнена и проф. Д.Е. Фурмана. – СПб.; М.: Летний сад, 2000. - С. 116-142