Симонов А. Журналистика как поступок. М., 2004. 368 с

Нонна Комиссарова

Наутро всех построили и пересчитали. Комендант лагеря, проходя, бил каждого палкой по голове. Так он делал всегда. Тех, кто падал, тут же пристреливали и бросали на телеги. Дня через три, в честь праздника, всем раздали по сушеной рыбе. Естественно, пить не дали. Хотя люди уже привыкли есть снег и пить из луж.

Так простояли зиму. В марте в лагерь приехали русские и о чем-то долго переговаривались с немцами. В толпе зашептались: может, выпустят? В этот день пошел сильный дождь. Воды было столько, что люди оказались как будто в центре огромной реки. Пленники оживились, заулыбались, решив, что это знак свыше. Они запрокидывали головы к небу и плакали оттого, что первый раз за эти девять месяцев появилась надежда.

На следующий день всех, кто ранее проживал на территории Ломжи (по договору с немцами, она отошла СССР), построили в колонну. В числе этих 600 человек покинули лагерь Анжей и его брат. На советской территории колонна подверглась жестокому обстрелу и уменьшилась почти наполовину. Оставшихся же в «Цитроне» больше никто никогда не видел.

После плена Анжея и его брата допрашивали. Помимо того, почему их не убили как евреев, НКВД интересовало, видели ли они в «Цитроне» Каплана

– брата той самой Фанни Каплан, что стреляла в Ленина. Дело в том, что до второй мировой войны в Ломже действительно проживал родной брат Каплан – рыжий мужчина лет пятидесяти. Анжей частенько встречал его в городе. В лагере Каплана не было. Вероятно, ему удалось куда-то бежать.

Пшестилевский Анжей Шимонович прошел всю войну с 41-го года. Его мать и сестра были угнаны в лагерь «Бжезинка» под Варшавой и расстреляны. Дядя Анжея погиб в «Освенциме». Брат Яков ушел на фронт и не вернулся. Спустя 50 лет удалось узнать, что Яков умер от ран в 44-м году. Рассказ о судьбе Анжея Пшестилевского вошел в документальный фильм Стивена Спилберга.

«...Пошли мне смерть»

«Господи! Пошли мне смерть. Поскорее. Если нельзя избежать этой боли и невозможно убежать, сделай так, чтобы я умер. Только скорее!..» Моисей молился молча, про себя, скрючившись на полу и превратившись в маленький кровавый комок.

Фельдшер лагеря Федор Ходос, с которым он вместе попал в плен, указал немцам на его национальность. С тех пор тело Моисея превратилось в сплошную черно-синюю рану. Еще несколько часов назад он копал себе яму. Но расстрелять его не успели, потому что налетела русская авиация. Ему было 23 года.

Он служил полковым врачом. Зимой 41-го года в разгар боев за Ростов разбомбило санитарную машину. Он и еще двое, все раненые, попали в плен.

301

Журналистика как поступок

Село Платоново Ростовской области немцы превратили в лагерь. Узники находились в нескольких сараях и сельском клубе. Это здание было битком набито военнопленными. Сначала к Моисею относились как к русскому офицеру. Его поместили вместе с другими в комнате за сценой, в день выдавали по куску хлеба, разрешили помогать раненым.

Когда же узнали, что он еврей, бросили в камеру где-то внизу этого же помещения и перестали давать еду и воду. Стали бить. Бить страшно, с остервенением, каждый день.

За зданием стоял деревянный туалет. Большой, мест на десять, поскольку был построен с расчетом на клуб. Туда два раза в день выводили пленных. Моисею и еще одному еврею, с которым он находился вместе в заточении, выдали по зубной щетке и приказали чистить это насквозь промороженное сооружение. Не получается щеткой – грызи зубами, облизывай. В общем, как хочешь. Работаешь медленно – получай пинок! Подходил немец, тыкал в лицо сапогом: облизывай, вот здесь и здесь!

Если не было никакой работы, заставляли ползать по снегу, перетаскивать огромные булыжники – просто так, с места на место, пока не упадешь без сил. Падаешь – удар палкой, ногами... Немцы выводили пленных и приказывали каждому помочиться на упавшего...

Пленные были разные. Одни закладывали соседа, другие тайком протягивали кусок хлеба. И немцы были разные. Однажды, изнемогая от голода, он попросил хоть какой-то еды. В ответ эсэсовец стукнул палкой по голове.

Вэтот момент другой немец подозвал Моисея и протянул ему буханку хлеба.

Вночь на 17-й день плена и невыносимых издевательств Моисей молился о смерти. Тогда ему приснился Сталин. А наутро он проснулся с надеждой.

Моисея вывели наружу и на время о нем забыли. Он увидел, как один немец договаривается с охранниками взять людей для каких-то работ. Ему дали несколько человек. Немец прошел вперед, а те последовали за ним. Моисей воспользовался ситуацией и пристроился к колонне сзади. Кое-кто на него зашипел: мол, куда лезешь. Но все видели, как сильно издевались над Моисеем, и потому махнули рукой: «Только молчи! Не вздумай что-нибудь прокартавить!»

Группа пленных, возглавляемая фрицем, отошла от клуба, прошла охрану и через некоторое время завернула за угол.

Моисей же повернул в другой переулок. Он шел и шел, медленно, глядя перед собой. Одна его нога была обмотана тряпкой, к другой он привязал веревкой калошу. Вдруг слышит: «Рус! Рус!» Внутри все застыло от ужаса, а сам смотрит на немца и пожимает плечами: мол, не понимаю речь. На счастье, он увидел трех коров, подбиравших с мерзлой земли остатки соломы. Он замахал руками в сторону животных, давая понять, что пасет их. Немец уехал.

К вечеру Моисей дошел до огромного стога. Холодно. Силы кончились. Ткнулся в сено, а там полно беглых пленных прячется, и места нет. Тогда

302

Нонна Комиссарова

Моисей залез на самый верх и задремал. Внезапно на двух мотоциклах подъехали немцы. «Рус! Рус! Ком!» – и очередями прямо в стог. Никто не выходит. Тогда подожгли сено. Те, кто был внизу, стали задыхаться от едкого дыма и выскакивать. Их тут же убивали. Немцы постояли еще немного и, решив, что больше никого нет, уехали. Моисей и еще двое – раненые, но живые – спустились с горящей соломы и поползли прочь.

На следующий день добрались до реки. Лед на ней разбит, над водой – трассирующие пули. Льдину влево, льдину вправо – так и переплыли. Моисей помог выплыть мальчишке, который оказался с ними. Только вылезли из воды, как слышат немецкую речь. Они притаились и так, мокрые и окоченевшие, пролежали около часа. Примерзли друг к другу...

Как только Моисей услышал русских, ноги его отнялись, и он упал. На следующий день его бросили в яму к дезертирам и долго допрашивали, почему его, еврея, не расстреляли.

Беренштейн Моисей Манусович провел полгода в советском спецлагере № 240 в станице Абинской Краснодарского края. С 42-го года он воевал в качестве полкового врача на Кавказе. Его родителей, проживавших в Чернобыле, расстреляли в 41-м году.

Старожилы тех мест рассказали, как евреев согнали, раздели догола и выстроили перед глубоким рвом. Местное население сбежалось посмотреть на это зрелище, как на кино. Некоторые срывали с евреев одежду и делили ее между собой.

Там же был случай, когда мать семейства, еврейка, сумела избежать расстрела. Когда она вернулась домой, два ее взрослых сына и муж донесли на нее немцам.

Рассказ Моисея Беренштейна также вошел в документальный фильм Стивена Спилберга.

Ожидание

Они опять в темноте. Раздается детский плач и женские голоса, потом шепот. Ихилю почему-то страшно. Он хнычет и жмется к матери. Та обнимает его и что-то тихо-тихо говорит. Он не помнит, что именно. Он чувствует над ухом ее дыхание и слышит сдавленное сопение соседей. Мама гладит Ихиля по голове, затем ее ладонь скользит по лицу и крепко зажимает ему рот. Становится тяжело дышать.

Ихилю 4 года, и он привык к этому странному ритуалу, к подвалу и женщинам с маленькими детьми. Их было человек пятьдесят.

Внезапно наступало молчание. Напряженное и готовое разразиться детским визгом. Это было ожидание. Ожидание звука, налетавшего почти сразу после воцарившейся тишины. Громкий и отчетливый топот отку- да-то сверху, разнобойный и переходящий в шаги – торопливые и замедленные.

303

Журналистика как поступок

Когда шум наконец-то прекращался, мама не отпускала прижатую к губам Ихиля руку и продолжала сидеть неподвижно. Стук каблуков мог повториться. Все, кто сидел рядом, будто ждали чего-то еще. Постепенно это оцепенение перерастало в медленный выдох, шорохи, младенческий писк и негромкие голоса.

Вподвал спускались по деревянной лестнице. Сверху лаз закрывали половиком. Гетто располагалось в городе Балта Одесской области, по другую сторону реки Кодыма. Туда согнали все местное еврейское население.

Когда началась война и папа ушел на фронт, мать с Ихилем и 8-лет- ним Ароном пыталась уйти в сторону Винницы. В числе нескольких сотен людей они проделали путь километров в 30. Однако немцы догнали их и вернули. Попытка остаться в селе у знакомых также не удалась. Мама не стала подвергать опасности чужую семью. Тех, кто прятал евреев, расстреливали...

Вошедшие в город итальянцы Ихилю даже понравились. Он с детьми бегал к ним, поливал из котелка воду для умывания. Потом военные накладывали в котелок кашу. С приходом немцев семья оказалась в гетто.

Мама уходила на земляные работы. Ихиль с братом все время проводили в комнате, на улицу не выходили – нельзя, застрелят. Он не помнит, как они проводили время. Но они не играли. Вечером приходила мама и кормила их картошкой или кашей.

Они пробыли в гетто до апреля 1944 года. За это время число жителей еврейского поселения сократилось в два раза. В живых остались те, кому удалось удачно спрятаться. В 44-м году облавы стали повальными. Ихиль, его брат и мама, как и их соседи, сутками не выходили из подвала.

Вапреле все кончилось. Уже семилетний Ихиль вышел на улицу и испугался. Везде, куда он поворачивал голову, лежали мертвые тела. Многомного трупов.

Горешник Ихиль Давидович стал военным. Служил в Чехословакии и Афганистане. Вышел в отставку в чине полковника. В настоящее время – доцент кафедры «Экология и безопасность жизнедеятельности» ПГУ. Его отец пропал без вести в 43-м году в районе Сталинграда.

Полукровки

Едва начавшись, разговор оборвался. Мой собеседник сорвался со стула и заходил по комнате. До стены и обратно, снова до стены и снова обратно. Затем и вовсе вышел – не хотел, чтобы я видела его лицо. Вернувшись, он неуверенно поставил перед собой кружку с водой.

...Четырехлетний Эдик стоял рядом с мамой в толпе. В пятидесяти метрах переминалась с ноги на ногу группа односельчан. В ней были родственники Эдика, его бабушка и дедушка. Немцы выстроились в небольшую шеренгу, закрыв своими спинами дрожащих от страха людей. Про-

304

Нонна Комиссарова

звучали выстрелы. Когда палачи разошлись и жители, согнанные на окраину, вцепились взглядами в ту сторону, они никого не увидели.

К убитым подойти не позволили. Эдик смутно помнит, как они с матерью провели остаток этого жуткого дня у знакомых. Там же всю ночь и следующий день мать о чем-то тихо разговаривала и плакала.

Они жили в поселке Хиславичи Смоленской области. Вошедшие немцы заняли их дома. Жители переселились в сараи и погреба. Эдик запомнил голод и вкус чужого хлеба, кусочки которого иногда протягивали оккупанты. Расстрелы же начались, когда в село вошли карательные части. Мать перепрятывала сына из погреба в погреб и приносила поесть.

В июне 43-го года Эдик оказался в лагере для матерей с полукровками – его мама была русской.

Он помнит, как мама мыла его. Было лето, и солнце играло бликами на воде. Затем поезд и другой лагерь. Там было уже холодно – наступила зима. Мать где-то достала огромную зеленую телогрейку и завернула его в нее.

Бараки были высокие и длинные, как коровники. Там жило человек по 500. Матерей уводили на работу. Детям – их было по 150 в бараке – запрещалось выходить во двор. Впрочем, они были так ослаблены, что в основном все время спали. К тому же каждую неделю у них брали кровь. Вероятно, она отправлялась для лечения раненых немцев.

Дни были похожи один на другой. Мама возвращалась вечером и давала крохотный кусочек хлеба. Она разговаривала с другими женщинами и все время плакала. Затем подходила к Эдику, обнимала его. И так они сидели долго-долго.

Она рассказывала ему сказки, а перед сном брала на руки и тихонько баюкала. Затем мама укладывала его на нары. Он же сквозь сонную слабость и чувство голода слышал ее долгую молитву. Он знал, что утром он также увидит, как она молится. И все вокруг тоже будут молиться – каждая женщина около своего дитяти. Это означало, что мама опять уйдет работать, а он опять будет лежать и ждать вечера. Эдик думал, что жизнь и есть этот барак и эти молитвы, и холод, и голод. И так должно быть, и так будет всегда...

Однажды он услышал крики. Мать схватила его и выбежала на улицу. Там было пасмурно и холодно. Но она подняла его на руки, поцеловала и воскликнула: «Все кончено! Все кончено!» И все вокруг кричали, плакали и махали руками: «Все кончено!»

Агранат Эдуард Абрамович более 40 лет работает на телефонной станции в НПО «Эра». Сестра его мамы была в том же концлагере и была угнана в Германию. Она выжила и вернулась после войны в Россию. Все родственники Эдуарда Абрамовича по отцовской линии расстреляны как евреи.

305

Журналистика как поступок

Побег

Давид бежит. Сердце бьет в груди бешеным молотом, поднимается к вискам и глушит. Надо тише, тише, заметят... Но он дышит все громче и чаще. Острое жжение в легких. Где же лес? Куда бежать, куда?

Ему 18, и он в числе пятерки беглецов. К утру они добрались до леса и залегли. Куда дальше? Они знают, что находятся километрах в 50-ти от гетто. Но в какой оно стороне? Что это? Собаки! Только не они! Собаки обязательно их найдут.

...Давид, его младшая сестренка и мама снимали крохотную комнатку в селении Джурин Винницкой области. Жили бедно. За десять дней до войны сестру, выпускницу 7 класса, отправили к тетке в Херсон. В субботу он послал ей по почте учебники, а в воскресенье – война. Через месяц немцы заняли их село. Все произошло так внезапно, что призванных в армию даже не успели забрать на фронт.

Джурин делился на две части: поселение украинцев и поселение евреев. На еврейской территории немцы сразу устроили гетто. Дома евреев оцепили, побег карался расстрелом. Немецкие офицеры набрали полицаев из числа украинцев и чувствовали себя, как на курорте, – разгуливали по селу в трусах и ловили поросят.

Всентябре гетто передали в распоряжение румынских частей. Румыны затребовали контрибуцию. Единственной ценностью Давида было женское пальтишко со складочкой на спине. Его выдала Давиду школа в качестве помощи бедноте. Вот он и отнес его.

Вэто же время в гетто потянулись на подселение буковинские и бессарабские евреи. Те, что из Бессарабии, были еще беднее местных. Буковинские евреи казались сельчанам богачами – слишком много они привезли скарба. Буковинцы сумели договориться с румынами, чтобы им разрешили иногда устраивать базар. В этот день на территорию гетто заходили украинцы и меняли еду на вещи. Евреи выменивали гороховую муку, пекли из нее лепешки с горьковатым привкусом и каждый день ждали: что дальше, когда их начнут расстреливать?..

Вбазарный день некоторые смельчаки, закатав штаны, дабы походить на крестьянина, выходили за пределы гетто. Бежать оттуда не имело смысла

–всю остальную территорию занимали немцы, а они куда более жестоко расправлялись с евреями.

Однажды к ним пробрался парень из соседнего гетто. Там он чудом остался жив и бежал. Он уже стоял голый на краю рва, но его не расстреляли. Педантичные немцы соблюдали рабочий день – расстрелы вели минута в минуту только до пяти часов вечера. Таким же образом спаслась и еще одна женщина с детьми – они тоже оказались у рва в пять часов вечера. Ей с детьми удалось в ночь бежать и тайком проникнуть в гетто Джурина. Здесь было очень голодно и тоже страшно, но пока не стреляли.

306

Нонна Комиссарова

Давид переболел сыпным и брюшным тифом. Его выходила мама. В 42- м его угнали на работу – весь сезон насыпали дорогу. В 43-м Давида увезли в концлагерь под Тульчин. В этот раз угнанных на работу почему-то вычеркнули из списков гетто. В лагере копали торф – крохотными лопатками, стоя по колено в воде в глубокой яме. Через месяц Давид и четверо его товарищей бежали из лагеря в свое гетто. Там было больше надежды выжить. Их искали. Они прятались по подвалам, чердакам и сараям вплоть до марта 44-го года.

После освобождения из гетто Барштейн Давид Лейбович оказался на фронте. Он прошел Румынию, Венгрию, Чехословакию, Австрию. Награжден орденом Отечественной войны II степени и медалью «За отвагу». В 1949 году женился на Полине Нокоган, которая находилась в том же гетто, что и он. Ей было тогда 20 лет. Давид больше не встретился со своей младшей сестренкой. Ее вместе со всем теткиным семейством расстреляли в Херсоне.

Игорь

Середина октября. Игорь стоит голый. Но холода и боли не чувствует. От страха. Ветер хлещет посиневшие тела рядом. Их много, очень много – две с половиной тысячи. Он среди них. Вещи унесли на дезинфекцию. В его голове бьется только одна мысль: сейчас он подойдет для бритья к эсэсовцу и все будет кончено. Сделанное по еврейскому обычаю обрезание тут же укажет, что никакой он не Игорь, а Израиль, Изя. Ему было 19 лет.

...Он мечтал стать актером. После школы поступил в ГИТИС, блестяще выдержав конкурс – из тысячи человек прошли 30. Но проучился только четыре дня. Последовал срочный призыв в армию, а с 1941 года – фронт. Затем окружение полка под Старо-Константиновом, ранение в обе ноги и плен.

Несколько месяцев его, как и других, перевозили с одного места на другое: Ямполь, Львов, Перемышль, Ярослав. Затем лагерь Шталаг в местечке Ламсдорф. Здесь его впервые зарегистрировали и выдали металлическую бирку с номером 4266. Через полмесяца пленных опять погрузили в товарные вагоны. Они прибыли в концентрационный лагерь «Гросс-Ро- зен» рядом с городом Вроцлав.

Израиля спасла спрятанная товарищем бритва. Втроем они самостоятельно обрили голову и тело. Толчея позволила незаметно присоединиться к группе, которая шла уже на мытье. Два километра нагими до бани – на одном дыхании. Вернувшихся пускали в барак. Одежду выдали обратно только через пять дней. За это время от голода и холода умерли 170 человек.

Израиль неплохо говорил по-немецки. Однажды надзиратель по бараку немец Ганс Распотник вызвал его к себе и спросил, кто он по профессии. Когда же узнал, что тот хотел стать актером, воскликнул: «А я тоже! Я выступал конферансье в американском джаз-оркестре Вайнтрауба Синкопаторса!» – «А я этот оркестр слушал в Москве в 36-м году», – ответил Израиль.

307

Журналистика как поступок

Немец, взволнованный разговором, подвинул Израилю тарелку с недоеденным супом. «Я вылил его в ведро и вымыл тарелку, – рассказывает Израиль Исаакович. «Ты что, не голодный?» – «Я голоден, но есть объедки с барского стола не стану». Немец велел налить Израилю тарелку супа и дать кусок хлеба. Следующие 4 месяца он частенько давал ему еще одну порцию, что во второй раз спасло ему жизнь. За зиму от приехавших вместе с Израилем 2500 пленных в живых осталось 70 человек. Люди умирали от голода и непосильного труда в карьере.

В один из вечеров Израиль и его товарищи из окна своего барака увидели страшную картину. Из барака-санчасти, куда селили больных и немощных, охранники вывели голого человека и заставили лечь на снег, затем еще одного, и еще, и еще. Всех... В какой-то момент один из охранников заметил потрясенных зрителей и побежал к их бараку. Они тут же легли и притворились спящими. К счастью, немец их не обнаружил. Позже они узнали, что людей травили стрихнином и таким образом освобождали место для следующей партии. Тела сжигали в крематории.

«Кто владеет немецким?» – переводил Израиль однажды речь эсэсовца только что прибывшей группе пленных. Один из толпы отозвался. «Кто по национальности?» – «Еврей», – отвечает тот. Израиль подошел ближе и зашептал: «Ты что, с ума сошел? Молчи!» – «Да они уже знают, разоблачили меня». Пришлось перевести это немцу. Тот засмеялся: «У вас что ни еврей, то немецкий знает...» – «Что же, и я, по-вашему, еврей?!» – сострил Изя. «Да какой ты еврей? Ты же тут говорить научился!»

– было ответом. Позже того солдата, естественно, расстреляли.

Еще в самом начале группа пленных пыталась бежать. Ограждение, по которому шел ток, было прямо за стеной барака. Делали подкоп. Но не успели. Очень скоро из-за роста концлагеря забор перенесли намного дальше.

Был среди немцев один молодой. Тихий такой, никогда не кричал, никого не бил. Идет как-то Израиль мимо его вахты и видит, как другой эсэсовец передает на пост парня для избиения. Несчастный стащил котелок картошки. Израиль поинтересовался: «Пороть будешь?» – «Я не могу этого не сделать, – отвечает тот, – на меня тут же жалобу настрочат». – «А ты дай ему палку, пусть он бьет по топчану и кричит якобы от боли». Интеллигентный немец так и сделал. Вся округа слышала жуткие вопли...

Плен закончился в 1945 году. К тому времени от тех 2500 советских солдат, которые прибыли в «Гросс-Розен» в одном этапе с Израилем, в живых осталось пятеро.

Артистическая натура не давала Израилю покоя. Он организовал группу самодеятельности и стал выступать с концертами. На одном из них ему повстречался узник того же концлагеря. Этот человек уже рабо-

308

Нонна Комиссарова

тал на СМЕРШ (армейское НКВД). Он-то и написал на Израиля обвинение в предательстве. У многих пленных был такой выбор: или ты пишешь донос, или его пишут на тебя. Правда, сам Израиль отказался от подобного предложения.

Состоялся трибунал, по которому Израиль получил 15 лет лишения свободы. Десять он провел в Воркуте на шахтах. Там же однажды остановил его некий Иван Бобришев: «Игорь?! А ты меня не узнаешь? Я тот самый... Ну, помнишь, котелок с картошкой? Спасибо...»

После войны мама Израиля стала звать его Игорем. Она объясняла это тем, что именно это русское имя спасло жизнь ее сыну.

Гуревич Израиль Исаакович реабилитирован в 1963 году. Рассказ о его судьбе вошел в документальный фильм Стивена Спилберга.

После Воркуты Израиль Гуревич женился на Левиной Хае Соломоновне. Ее многочисленная еврейская семья, проживавшая на территории Литвы, погибла. Огромный список убитых родственников Хаи (тогда ей было 14 лет) высечен на мемориальных плитах Поклонной горы.

«АиФ в Пензе», июнь 2003

ХРОНИКА ОДНОГО УБИЙСТВА

Полдень. 18 октября 1946 года. 14-летняя Майя в легком красном пальтишке стоит поодаль толпы. Около здания Пензенского областного суда собралось человек 150. Все обсуждают потрясшее Пензу двойное убийство.

В ночь на Первомай 1946 года было найдено два трупа. Нашли мертвой некую Ирину Г., учащуюся машиностроительного техникума. В свободное время Ира посещала хоровой кружок и, говорят, очень хорошо солировала. Второй труп – ее молодого человека Сергея Ч., который учился там же и посещал оркестровый кружок. Официальная версия: Сергей, убив Ирину на почве ревности, покончил с жизнью.

Согласно сталинской идеологии требовалось найти виновных. Арестовано четыре преподавателя и один выпускник.

...Здесь же, в толпе, мама Майи, старшая сестра и тетка. Мама отделяется от круга собеседников, подходит к Майе и поправляет на ней воротник: «Встань так, чтобы тебя было видно. Скоро подъедет черный «воронок» и из него выйдет папа...»

Майя рассеянно кивает. Пальтишко на ней с плеча двоюродной сестры Киры. Это чтобы папа, увидев ее в якобы новой вещи, понял, что семья ни в чем не нуждается и все хорошо. Проходит час, два, три... Народ начинает расходиться. Темнеет. Так и не дождавшись машины, Майя с семейством отправляются домой.

309

Журналистика как поступок

Отец

«Ну, дочка, вставай на кувырок!» – с лица отца мгновенно слетела усталость. Он заулыбался, а 8-летняя Майя побежала навстречу, протягивая руки. Толчок – и она, перевернувшись в воздухе словно настоящая акробатка, запрыгала от радости: «Еще!» Затем Майя забралась к нему на колени, обняла за шею и, как всегда до прихода матери, приготовилась слушать очередную историю. Отец, уткнувшись в ее волосы, стал раскачиваться в такт словам, будто баюкая. Затем, распаляясь, заговорил громче, передавая действо с выражением, в лицах и красках. Жестикулируя и мгновенно перевоплощаясь то в одного то в другого героя, он вскочил и заметался будто по сцене...

Обычно когда рассказ заканчивался, Майя и ее старшая сестра Леда просили продолжить. Тогда отец брал книгу и читал вслух. Так девочки услышали не одно произведение классиков литературы.

Дмитрий Тимофеевич не представлял своей жизни без театра. Будучи талантливым актером и неугомонным по складу характера человеком, он легко собирал вокруг себя театральных единомышленников. В далеком ноябре 1917 года он выступал с труппой актеров Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, затем в народном театре и клубе Пензенского трубзавода.

Спустя год, преподавая военную топографию на Пензенских командных пулеметных курсах, Дмитрий Милов создал драмкружок. Успех был оглушительный! С пьесами «Лес», «Без вины виноватые», «Не все коту масленица», «Женитьба», «Иван Грозный» актеры объездили всю губернию. В 20-м Дмитрий Милов познакомился со своей будущей женой. Красивая и невероятно обаятельная Надежда легко влилась в коллектив кружка как актриса.

Родилась Леда, через шесть лет – Маргарита. Увидев вторую дочь, счастливый отец воскликнул: «Моя дочь! Моя-моя!» В ответ Надежда шутливо отвечала то же самое. Со временем «моя-моя» переросло в имя Майя. Дмитрий Тимофеевич души в дочерях не чаял. Летом водил купаться на Суру, зимой катал на салазках. Частенько он и сам был не прочь скатиться с горки, что иногда и делал под одобрительный смех местных мальчишек.

Семейство жило небогато, но дружно. Однажды какой-то человек предложил Наде продуктовые карточки в обмен на ценности. Она отдала два золотых кольца и крестики. Когда же рассмотрела бумаги, в ужасе поняла, что ее обманули. Встретила мужа с плачем. Тот побледнел: «Что с девочками?» Узнав суть, почти радостно воскликнул: «Да шут с ним, с этим золотом! Я подумал, кто-то умер...»

К 1946 году 58-летний Дмитрий Тимофеевич был известным и уважаемым в Пензе преподавателем. В январе Президиум Верховного совета

СССР наградил Дмитрия Милова медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Он преподавал в строительном техникуме и подрабатывал по совместительству в трех местах. Тяга к театру не остыла, он был режиссером драмкружка.

310