Примечания

Впервые: Известий ОЛЯ АН СССР. 1983. №-1. С. 3-15.

1. Днепров В. Д. Идеи времени и формы времени. Л., 1980. С. 100 — 134

2, См.: Бахтин М. Проблемы творчества Достоевского. Л., 1929. (В последующих изданиях — Проблемы поэтики Достоевского.); Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975.

3 См.: Фридлендер Г. М. Поэтика русского реализма. 1971. С. 210 — 241; Сквозняков В. Д. Реализм лирической поэзии. М., 1975; Гаркави. М. Лирика Н. А. Некрасова и проблемы реализма в лирической поэзии. Калининград, 1979. С. 4 — 19.

4. Гинзбург Лидия. О лирике. Л., 1974. С. 194 — 195.

5. Днепров В. Д. Идеи времени и формы времени. С. 22.

6. Гинзбург Лидия. О лирике. С. 8.

7. См.: Максимов Д. Е. Тема простого, человека в лирике Лермонтова // Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. Л., 1959. С. 104 — 235; Верковский Н. Я. О мировом значении русской литературы. Л., 1975. С 170 — 173.;

8. Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч: В 15 т. М., 1947 Т. 3. С. 564

9. Блок А. А Собр. соч.: В 2 т. М., 1955. Т. 1. С, 198.

10. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч. -М., 1948. Т. 2, С. 538

11. Пушкин А. С. Полн собр. соч.: В 10 т. М., 1949. Т. 2. С. 198.

12. Гинзбург Лидия. О лирике. С. 212; Веселовский А. Н. Три главы

207

из истории поэтики // Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940. С 347 — 380.

13. Впервые — в статье, увидевшей свет почти полвека назад и до сих пор сохраняющей актуальность. См.: Гинзбург Л.Я. К постановке проблемы реализма в пушкинской литературе // Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1936. Вып. 2. С. 387 — 449.

14. Гинзбург Лидия О лирике. С. 228.

15. Блок А. А. Собр. соч.: В 2т. Т. 1. С. 448.

16. Сложный вопрос о творческом методе позднего Блока решается в научной литературе неоднозначно. Ср. эволюцию взглядов В. М. Жирмунского (Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 225 и 332), взгляды Л. Я. Гинзбург (Гинзбург Лидия. О лирике. С 302 — 303), Г. А. Гуковского (Гуковский Г. А. К вопросу о творческом методе Блока // Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. С. 63 — 84), Д. Е. Максимова (Максимов Д. Е. Идея пути в поэтическом мире А. А. Блока // Максимов Д Е. Поэзия и проза А. А. Блока. Л., 1981, С. 6 — 151), 3. Г. Минц (Минц 3. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. М., 1980. Т. 92. С 98 — 173), В. Н. Орлова (Орлов В. Н. Жизнь. Страсть. Долг. Уроки Блока // Орлов В. Н. Перепутья. Из истории русской поэзии начала XX века. М., 1976. С. 326).

17. Мандельштам О. Стихотворения. Л., 1973. С. 158.

18. См.: Корман Б. О. Практикум по изучению художественного произведения. Лирическая система. Гл. 4. Ижевск, 1978.

19. См.: Гуревич А. Проблема нравственного идеала в лирике Пушкина // Вопросы литературы 1969. № 9. С. 142.

20. Пушкин А. С. Поли. собр. соч. М., 1949. Т. 1..С. 465.

21. Там же. Т. 2. С. 159.

22. Вопрос о закрытости и открытости как показателях дореалистических и реалистических систем был поставлен нами совместно с Л. М. Биншток (Корман Б. О., Биншток Л. М. К типологии лирических систем // Некрасов и его время. Калининград, 1977. С. 34 — 40).

23. Ролевые стихотворения написаны от лица разных героев, чье сознание не совпадает с сознанием лирического героя. См.: Корман Б. О. Лирика Некрасова. Ижевск, 1978. С. 98 — 115.

24. См.: Корман Б. О. Чужое сознание в лирике и проблема субъектной организации реалистического произведения // Известия ОЛЯ АН СССР. 1973. Т. 3. Т. 209 — 222; Кормап Б. О. О методике изучения поэтического многоголосия // Проблема автора в русской литературе XIX — XX вв. Ижевск, 1978 С. 116 — 117; Черашняя Д. И. Авторское сознание в лирике А. К. Толстого и проблема творческого метода поэта. Уровень чужого сознания // Поэтика русского реализма второй половины XIX века. Ижевск, 1978. С. 63 — 81.

25. См.: Биншток Л. М. К вопросу о мироотношении Тютчева // Вопросы теории и истории литературы. Самарканд, 1974. С. 83 — 100; Биншток Л М. Структура системы и специфика поэтического многоголосия в лирике Ф. И. Тютчева // Проблема автора в русской литературе XIX — XX вв. С. 125 — 133.

26. См.: Корман Б. О. В. Г. Белинский об эмоциональном тоне лирической поэзии // Вопросы славянской филологии. Саратов, 1963. С. 69 — 84; Корман Б. О Лирика Некрасова. Гл. 4.

27. Белинский В. Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1955. Т. 7. С. 339

28. Там же. С. 353.

29. См.: Бочаров С. Г. Поэзия таинственных скорбей // Баратынский Е. А. Стихотворения. М., 1976. С. 268 — 287.

208

РОМАНТИЧЕСКАЯ ЛИРИКА ЭПОХИ РЕАЛИЗМА¹

Реалистическое преобразование русской литературы, осуществленное Пушкиным, включало в себя и создание реалистической лирической системы. Одновременно с Пушкиным, но во многом на других идеологических основах, строил свою реалистическую систему Баратынский. Несомненно реалистическое начало в лирическом творчестве Лермонтова второй половины 30-х — начала 40-х годов. В40 — 70-Х годах реализм утверждается в русской лирике в творчестве Некрасова и поэтов его школы.

Романтическое мироотношение у Некрасова — это решительно преодоленное прошлое лирического героя. Внутренняя борьба с романтизмом, изживание романтических иллюзий — все это,/по существу, оставалось за пределами лирики поэта.

По-иному обстояло дело у Огарева. В его лирическом герое, хотя он и преодолел романтизм, жива память о романтическом прошлом, оно непосредственно связано с настоящим: лирический герой постоянно соотносит свое нынешнее отношение к миру с прежним. Преодоление романтизма продолжает оставаться для лирического героя внутренней темой. При всех отличиях Огарева от Некрасова их лирические системы содержат варианты в общем единого подхода к романтизму, продиктованного господством социальной точки зрения.

Но романтизм был в русской поэзии середины и второй половины XIX века не только объектом реалистического сознания: одновременно с лирикой Некрасова и поэтов его школы существовала в русской литературе поэзия романтическая и по генезису, и во многом — по существу; ее вершинное проявление — творчество Фета, Тютчева и Ап. Григорьева. Общие предпосылки и смысл функционирования их романтической лирики в условиях господства в русской литературе реалистического могут быть удовлетворительно объяснены, если мы примем во внимание характер соотношения в разных творческих методах познавательной и нормативной функций.

Реалистическая литература, развивая анализ, давала широкую и всестороннюю картину действительности и подвергала глубокому изучению человека в его многоразличных связях с миром.

Для Некрасова и его школы социальное понимание человека было решающим. Оно естественным образом влекло за собой активизацию аналитико-познавательной деятельности:

209

предметом пристального внимания становилось соотношений социально понимаемого человека и социально трактованной действительности. Здесь, естественно, возникал вопрос: как соединить исследование и воспитание читателя? Как слить аналитическую работу мысли, открывающую в действительности и человеке не только идеальные сторону и побуждения, и стремление дать читателю идеал, норму, образец?

Трезво и прямо глядя на действительность, не отворачиваясь от ее дурных и темных сторон, писатель-реалист, как известно, всегда стремится сохранить у читателя ощущение неистребимости добра. Поэтому такую важную роль играют в реалистической прозе публицистические отступления с прямым обращением к читателю, образы героев, воплощающие с той или иной степенью полноты, авторский идеал, наконец, особые поэтические мотивы — образы красоты.

История культуры показывает, что чем последовательнее и бесстрашнее человек анализирует себя и мир, тем острее в нем потребность в идеальном начале. Для того, чтобы существовать в мире, разъятом познанием, нужны защитные силы искусства..

Тургеневский Базаров отвергал Пушкина и противопоставлял ему популярные естественно научные книжки. Реальные Базаровы, однако, зачитывались Некрасовым: им нужна была не только жестко-аналитическая, но и идеально-светлая сторона его поэзия.

В исторической перспективе стало теперь очевидным, что поэзия русских романтиков середины и второй половины XIX века, во многом противостоящая реалистической литературе, выступала в то же время как ее своеобразное идеальное дополнение: пейзажи Фета или героический стоицизм Тютчева были необходимы именно потому, что существовал реализм Толстого, Достоевского и Некрасова.

Самая возможность для романтической лирики сохранять за искусством преимущественно нормативную функцию связана была с сутью романтического метода — с нравственно-эмоциональной оценкой действительности как ведущим началом.

Следует иметь в виду, что оставаясь романтической (по основам понимания мира и человека), лирика, о которой идет речь, вынуждена была в то же время перестраивать свой нравственный идеал, внутренне ориентируясь на реалистическую литературу. Для последней характерно представление о человеке как основе аксиологической системы — высшей ценности, принимаемой по определению и не нуждающейся,

210

следовательно, в обоснованиях². В реалистической лирике человек как высшая Ценность — это другой человек, с которым соотносится «Я».

В романтической лирике середины и второй половины XIX века, оказавшейся в поле воздействия гуманистической этики реализма, существенно Меняется отношение к «Я» и другому человеку. Это сказывается прежде всего на роли и сущности субъектной формы лирического героя, вызванной к жизни утверждением идеи романтической личности. Такие поэты, как Фет или Майков, вообще строят свои лирические системы без образа лирического героя. «Я» у них — лирический субъект, но вовсе не лирический герой как единство субъекта и объекта ³.

У Тютчева сама форма лирического героя сохраняется; но романтический образ сильной, свободной, противостоящей миру личности здесь — нереализованный идеал «Я», которое мучительно переживает свою негероичность, слабость, зависимость от мира. Тютчевский «романтизм на излете»⁴ оказывается в этом смысле типологически близким романтизму Батюшкова.

Примечательно, что создатели Козьмы Пруткова вложили ходовые идеи романтиков в уста директора пробирной палатки как самохарактеристики: романтические ценности были подвергнуты здесь жесточайшему испытанию, опасность которого романтические поэты — современники расцвета реалистической литературы — очень хорошо понимали; ценности эти были спроецированы на бытовой вариант образа романтического поэта, который стал собственным объектом. Субъектная форма лирического героя, использование которой романтическая лирика середины и второй половины XIX века стремилась максимально ограничить, в пародийной лирической системе Пруткова доминировала.

Измененное представление о «Я» было, несомненно, связано с изменившимся отношением к другому человеку. Правда, тот взгляд на другого человека, который характерен для реалистической лирики вообще, в лирике романтической локализован пределами любовной темы. Здесь опять-таки бросается в глаза типологическая близость поэзии Тютчева и лирики формирующегося русского романтизма. Правда, на этот раз речь идет не о Батюшкове, а о Жуковском. Именно у него на смену поэзии изящной чувственности пришла поэзия гуманного чувства. Но Тютчев — поэт другого времени, и гуманизм как нравственное содержание любовного чувства приобрел у него новое качество: в стихотворении «Не говори:

211

меня, он, как и прежде, любит...» любимая женщина становится. носительницей речи и сознания, и лирический роман освещен ее взглядом и пониманием. Этот прорыв к чужой субъективности единичен у Тютчева, но значение его трудно переоценить.

По-иному обстояло дело в лирике Фета. Несколько стихотворений, написанных им от лица женщины, носили, как показал Б. Я. Бухштаб, экспериментальный характер⁵: любовное чувство в них — то же, что и в основном составе фетовской лирики. К новой, гуманистической этике Фет приближался, не порывая с романтической традицией, но трансформируя ее.

Уже в пределах канонической романтической лирики обнаружилась нравственная непереносимость последовательно выдерживаемой индивидуалистической позиции: сознание собственной уникальности — это не только основа высочайшей самооценки, но и мучительное бремя, не только благословение, но и проклятие. Утверждая свою избранность и единичность, романтический герой в то же время страдал от одиночества и жаждал приобщения к миру другого человека, который, однако, мог быть только абсолютным подобием романтического «Я».

Фет сохранил этот сложный нравственно-психологический комплекс, но изменил соотношение его элементов. Важна сама жажда приобщения к другому «Я», а то, что оно должно быть лирическим двойником, уже не существенно. Само чувство одиночества и страдания от него стали так сильны, что потребовали создания особого лирического сюжета. Нереализованное стремление к контакту с другим человеком передается через изменение пространственной точки зрения (эта лирическая сюжетная модель наиболее ясно выступает в стихотворении «Облаком волнистым»).

В стихотворении «Никогда» была реализована традиционно-романтическая гипербола «один во всем мире», и возникала зловещая картина с удивительно найденными деталями («...Мертвый лес торчит Недвижными ветвями в глубь эфира»), и оказалось, что жизнь в мире, в котором, кроме тебя, действительно нет других людей, нравственно непереносима.

До сих пор речь у нас шла о нормативной функции романтической лирики середины и второй половины XIX века. Однако у лирики этой обнаружился в условиях господства реалистического метода еще один жизненный ресурс, связанный на сей раз, как это парадоксально ни звучит, с необходимостью поддержать и развернуть познание и анализ.

212

Реализм XIX века есть искусство послеромантическое не только хронологически, но и по существу⁶. Кардинальные вопросы, сформулированные романтиками, были унаследованы реалистической литературой. Унаследованы и переосмыслены. Проблема «человек и мир (вселенная)» превращалась в проблему «человек и общество» (порой еще более определенно — «человек и среда»). Проблема «человек и вечность» оборачивалась проблемой «человек и история». Проблема «я и другой человек» представала как проблема соотношения людей разных классов, сословий, социальных групп, психологических типов и темпераментов.

Решения, предлагавшиеся реалистической литературой XIX века, были гигантским шагом на пути самопознания человека и познания человеком мира. Но прогресс сопровождался и потерями. Они сказывались, в частности, в утрате всеобщности, в ослаблении универсализма. Кроме того, подчас проблема, сформулированная романтиками, вообще не получала решения: перекодируясь, она обретала новый смысл. Так произошло, например, с чрезвычайно острой и мучительной для романтиков проблемой смерти. Романист второй половины XIX века не столько задавался вопросом «Что такое смерть?», сколько показывал, как смерть обнажает плохое в общественном устройстве и детерминированном человеке («Смерть Ивана Ильича»).

Стремление к решению проблемы человека во всеобщем, вневременном, внелокальном масштабе сохранялось в реалистической литературе XIX века как обертон (князь Андрей на поле Аустерлица, родители Базарова на могиле сына и т.д.) ⁷.

Романтики середины и второй половины XIX века не просто отчаянно спорили с реалистической литературой и не только вынуждены были учитывать ее методы я результаты. Сохраняя интерес к человеку как таковому, романтизм, как это ни странно, даже в области познавательной деятельности мог сделать то, что для реализма было лишь боковыми ходами: он формулировал в самом общем виде многие закономерности, которые в реалистической литературе либо вообще не затрагивались ⁸, либо были преломлены через разные судьбы, частные ситуации и т. д. Поясним сказанное на примере творчества Фета.

Исходя из безусловно романтической концепции изначально злого мира, Фет противопоставил дурной действительности сферу идеального. Он создал особый поэтический мир красоты, любви, гармонии, принципиально исключавший проза-

213

ическое. Эта сторона дела достаточно полно освещена в научной литературе ⁹. При этом резонно обращалось внимание на то, что Фет не только строил свою поэтическую действительность из элементов реального мира, но и во многом глубоко и верно, воспроизводил его, в частности в пейзажной лирике ¹⁰.

В гораздо меньшей степени акцентируется познавательно-аналитический аспект лирики Фета, когда речь заходит о его концепции человека. Известные основания для этого есть. Человек изображался у Фета вне многообразных исторических и социальных связей с миром, и это, естественно, ограничивало возможности его исследования. Однако исключительная сосредоточенность на внутреннем мире как таковом стимулировала его изучение в этом направлении и приводила в лирике Фета к таким результатам, которые лежали за пределами возможностей современной поэту психологической прозы.

Речь идет прежде всего об изображении пограничных, переходных, «многослойных» состояний, зыбких и неясных душевных движений. Существенно, однако, что для лирики Фета характерны «ясность и точность в передаче неясного и неточного»¹¹. В то же время круг душевных состояний, привлекавших внимание Фета, определялся в значительной степени нормативной установкой, так что и аналитическое начало ею до известной степени корректировалось.