Мировоззрение, ставшее эмоцией

Важнейшей характеристической чертой лирики Пушкина Белинский считал то, что она проникнута чувством грусти. «В переходных пьесах, — писал он, — Пушкин больше всего является счастливым учеником прежних мастеров, особенно Батюшкова, учеником, победившим своих учителей. Стих его уже лучше, чем у них, и пьесы в целом отличаются большею выдержанностию. Собственно пушкинский элемент в них составляет элегическая грусть, преобладающая в них. С первого раза заметно, что грусть более к лицу музе Пушкина, более родственна ей, чем веселая и шаловливая шутливость. Часто иная пьеса начинается у него игриво и весело, а за-

10

ключается унылым чувством, которое, как финальный аккорд в музыкальном сочинении, один остается на душе, изглаживая в ней все предшествовавшие впечатления», (курсив Белинского — Б. К.)². К этой же мысли критик возвращается в другом месте: «Из переходных пьес Пушкина лучшие те, в которых более или менее проглядывает чувство грусти, так что пьесы, вовсе лишенные его, отзываются какою-то прозаичностию, а при нем и незначительные пьесы получают значение». (VII, 295.). Лучшую сторону стихотворения «К Овидию» составляет, по Белинскому, элегический тон.

Чувство, которое в переходных стихотворениях приняло форму элегической грусти, в лирике зрелого Пушкина сохранилось, но не осталось неизменным. Стихотворения, вошедшие в третью часть стихотворений поэта, проникнуты грустью, но уже не элегической. Определяя общее свойство поэзии зрелого Пушкина, Белинский говорил: «Самая грусть его, несмотря на ее глубину, как-то необыкновенно светла и прозрачна; она умиряет муки души и целит раны сердца» (VII, 339).

Изменение лирического тона поэзии Пушкина, подготавливалось исподволь; оно наметилось еще в некоторых переходных стихотворениях. Так, об одном из них Белинский писал: «Все окончание этой прекрасной пьесы, заключающей в себе картину гроба юноши, дышит такою светлою, ясною и отрадною грустью, какую знала и дала знать миру только поэтическая душа Пушкина» (VII, 296).

Из приведенных высказываний Белинского видно, что он придавал грусти в стихотворениях Пушкина некое важное и принципиальное значение. Весьма определенно Белинский характеризовал это значение в статье «Русская литература в 1841 году».

На первый взгляд, есть противоречие между двумя местами статьи, говорящими о роли грусти в лирике Пушкина.

С одной стороны, критик подчеркивает многосторонность, многообъемность пушкинской поэзии, богатство ее эмоционального состава, в котором грусть — лишь один из многих равнозначных элементов. «Его нельзя назвать ни поэтом грусти, ни поэтом веселия, ни трагиком, ни комиком исключительно: он все...» (V, 557).

И как будто явно противореча себе, Белинский тут же, вслед за только что приведенным местом, говорит о грусти как «основном мотиве пушкинской поэзии» (V, 558).

Противоречие здесь мнимое. Слово грусть в первом и во втором случаях обозначает не одно и то же. В первом слу-

11

чае это — одно из многих настроений, постоянно сменяющихся в душе человека в зависимости от непрерывно меняющихся жизненных обстоятельств и коллизий. Грусть здесь обозначает лишь преходящее состояние человека в данный момент.

Во втором же случае грусть обозначает устойчивое, длительное состояние, стоящее над сменой жизненной удачи или неудачи; оно вытекает из общего взгляда на жизнь, порождается им и составляет как бы его продолжение. Не обычное настроение, а устойчивое эмоциональное состояние, на которое, как на фон, накладываются меняющиеся в бесконечном беге будней радость и печаль, грусть и веселье.

В грусти, пропитывающей лирику Пушкина, Белинский видит выражение самых общих основ его миропонимания. Не случайно, отметив грусть в третьей части стихотворений поэта, Белинский тут же добавляет: «...это даже не грусть, а скорее важная дума испытанного жизнью и глубоко всмотревшегося в нее таланта» (VII, 553). Грусть рассматривается здесь Белинским как своеобразный эмоциональный эквивалент мировоззрения, как мировоззрение, ставшее эмоцией. Поэтому он во многих случаях от упоминания о грусти, скорби и пр. переходит к изложению того взгляда на мир, который стоит за этой грустью, определяет ее, выражается в ней и с ней сливается. Так, сказав о глубокой и светлой грусти, окрашивающей стихотворение «19 октября 1825 года», Белинский затем следующим образом определяет отношение поэта к миру, его жизненную позицию: «Пушкин не дает судьбе победы над собою; он вырывает у ней хоть часть отнятой у него отрады. Как истинный художник, он владел этим инстинктом истины, этим тактом действительности, который на «здесь» указывал ему, как на источник горя и утешения и заставлял его искать целения в той же существенности, где постигла его болезнь». (VII, 329).

Светлая грусть пушкинской поэзии, таким образом, по Белинскому, не элементарно простое бытовое чувство, а лирическая эмоция сложного состава: она вырастает из трезвого взгляда на мир, нежелания тешить себя иллюзиями, нравственного и интеллектуального бесстрашия, привязанности к этому земному миру, умения, восхищаясь его красотой, не закрывать в то же время глаза на его несовершенство. Это грусть души сильной и мужественной, изведавшей и холод жизни, и удары судьбы — и все же не утратившей веры в человека, красоту, поэзию.

12

«Вся насквозь проникнутая гуманностию, — писал Белинский, — муза Пушкина умеет глубоко страдать от диссонансов, и противоречий жизни, но она смотрит на них с каким-то самоотрицанием... как бы признавая их роковую неизбежность и не нося в душе своей идеала лучшей действительности и веры в возможность его осуществления... этому взгляду обязан Пушкин изящной елейностию, кротостию, глубиною и возвышенностию своей поэзии» (VII, 344).

Мы не будем говорить здесь о том, прав ли был Белинский, утверждая, что Пушкин не носил в душе своей идеала лучшей действительности и веры в возможность его осуществления. Нам важен самый подход Белинского к изучению связи между эмоциональным тоном лирики Пушкина и его мировоззрением, стремление критика определить общий эмоционально-лирический тон поэзии Пушкина и рассматривать этот тон как эмоциональное выражение мировоззрения, как мировоззрение, ставшее эмоцией.

Белинского занимает не только и столько мировоззрение, выраженное в понятийной форме, зафиксированное в рассуждениях, принявшее облик силлогизмов, сколько мировоззрение, внедрившееся в эмоцию, ставшее особым сложным чувством — основным эмоциональным тоном лирики поэта.