_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 3

ГЕРТРУДА ВАКАР

МЕЛКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

(Пересказ в синонимах)

Секрет, загадка, тайна. Нечаянно, случайно.

Отъезд, отлет, разлука. Тоска, разлуки мука. Привычный, старый, свой...

Пришелец, гость, другой. Колдун, волшебник, маг. Решенье, выбор, шаг.

Роман, поэма, сказка.

Расплата и развязка: Обман, измена, ложь. Револьвер или нож.

Мгновенно, сразу, метко. (Газетная заметка.)

ДНИ НАШЕЙ ЖИЗНИ

Будильник. Туфли. Мыло. Бритва. Зубная щетка. Душ. Молитва. Газета. Почта. Булка. Чай. Пальто. Галоши. Шарф. Трамвай. Контора. Цифры. Документы. Диктовка. Телефон. Клиенты. Двенадцать. Завтрак. Автомат. Табак. Скамейка. Парк. Назад.

Контора. То же... Пять. Трамвай. Ключи. Жена. Жаркое. Чай. Диван. Камин. Ти-Ви. Кровать.

Будильник. Грелка. Штепсель. Спать.

1958

102

Г. Дакар

«ЗДЕСЬ ГОВОРЯТ ПО-РУССКИ»

Высокий пальм. На нем растет арбуза. Под ним стоит резной скамей. Старик султана там уселся грузно, Курчавый бород красит почерней.

Не сам, конечно: юная лакея Наводит щетом угольный помад. Чтоб рук не пачкать, дева брадобрея Надела пар резиновых перчат.

Но вот подходит медленная страуса И голов прячет в желтую песку. После короткого кокетливого пауза Из-под пески поет: «Кукареку!»

Коров рогатый важно обсуждает Со старым свином этот безобраз:

«Вот птичья мозга! Вот прилечь не знает! Да эту страусу высечь бы как раз!»

Он не договорил: его схватила Зубастая большая крокодила.

Поморщился султана и сказал: «Какая смысла? Прогоните евина. Зарежьте страусу на белый опахал. Из крокодилы мне сварить ботвина, Ну а коров... Коров, I guess1, пропал».

1958

ПТИЧЬЕЙ п о х о д к о й

Выступают, изящно спотыкаясь, Притворяясь, что друг друга обгоняют. Вид у них слегка придурковатый, Но такой элегантный, деликатный. Это шествие мне нередко снится.

1Здесь: я думаю (англ).

Г.Вакар

103

Куропатки? Скажем просто, птицы. Мне их странные, сонные явленья Подсказали размер стихотворенья.

1967

АНГЛО-РУССКАЯ БЫЛЬ

У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том:

И днем н ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом.

Пушкин

Россия. Детство. Тому полвека. Полвека с лишним, пред той войной...

Не полагалось, но удавалось Сидеть на кухне и в людской. Чудесный мир приоткрывался Из карт и песен нам тогда. Своеобразно претворялся В мозгах ребячьих иногда.

Вот толкованье маленького брата, Что непременно надо рассказать. Но для начала приведу цитату — Ничей, надеюсь, копирайт:

Так я та сама трефова дама,

Авот дорожка в темный лес.

Ис эфтой самой трефовой дамой Вас ждет червовый интерес.

Ведь он подумал, что с некой дамой Он интереснейших найдет червей, Лесных, особенных, не тех, что сам он Всегда выкапывал из грядок и аллей.

А вот девица спорит с милым: «Скажи всю правду ты отцу. Тогда спокойно и счастливо

С молитвой мы пойдем к венцу». «Ах, не твою ль, голубка, руку Просил я у отца не раз?

Но он не понял мою муку И дал жестокий мне отказ».

Он умолял, речисто и сердечно,

104

Г.Вакар

Любить до гроба обещал, Коня как ветер, «с золотой уздечкой»,

Счем-то жемчужным, рисовал.

Инаконец сопротивленье тает, Любви победу уж предвидим мы.

«Не беспокойся, дорогая, Забудь тревожные мечты».

Уговорил. Бежали в ночь глухую. Но скоро стал ей «свет не мил»:

Забыл он клятву роковую, Когда другую полюбил.

Нам, девочкам, пред участью такою Сжимало сердце вещим холодком. Ну как же так? Герой и вдруг,

с усмешкой злою:

«Ступай обратно в отчий дом!»

Кухарка, странно для кухарки молодая

Исмуглая, прибывшая с «Поморья», Звалась чудесным именем Драсида, Неслыханным дотоле (ни с тех пор). Но мы уже слыхали про друидов

Изнали наизусть «У лукоморья», Что мы твердили, вряд ли понимая,

Когда на р у с с к у ю словесность был напор.

Ивот

Ит о т зеленый дуб врастал в леса друидов,

Искрытно щурился Драсвдин серый кот.

«Пейган» (язычница) с « н е ч и с т о й силой» Чрез русское «поганый» породнилось. Поморье, лукоморье, Черномор

Зловеще путались и с mort1,

ис русским «мор»,

Апрачка буркнула Драсцце вслед, Что «имени такого в святцах нет». Нас, англиканцев, святцы не смущали: Мы сами были «нехристи»;

нас именами звали «Немецкими». Лишь Павел и Мария На русский хорошо переводились,

Да Джеймс был Яков, по примеру королей. Но это к слову. Возвращаюсь к ней,

1Мертвый (фр.).

Г.Вакар

105

К Драсиде. Тот колдуний ореол Живую достоверность приобрел, И, так сказать, прямое подтвержденье,

От православной женщины решенья.

Восторженная жуть! Наш современный дом — Обитель ведьмы молодой, красивой!

Драсида — ведьма, да еще с котом. Молчания печать на детективах.

Но как переглянулись за столом, Коща отец однажды «волшебством» Назвал Драсцды рыбное изделье: «Не знает папа, что и в самом деле...» А вскоре кто-то выдвинул теорию, Что кот и ловит рыбу ей, На том своем поморном лукоморье,

Чаруя пеньем, как ицдусских змей.

В снегах России, тому полвека,

Полвека с лишним, пред той войной...

Так я та сама трефова дама. «Ступай обратно в отчий дом». И тот же кот, все тот же самый, «Все ходит по цепи кругом».

1967

АЛЕКСЕЙ ЭЙСНЕР

ДОН-КИХОТ

Нарисованные в небе облака. Нарисованные на холмах дубы. У ручья два нарисованных быка

Перед боем грозно наклонили лбы.

В поле пастухами разведен огонь. Чуть дрожат в тумане крыши дальних сел. По дороге выступает тощий конь, Рядом с ним бежит откормленный осёл.

На картинах у испанских мастеров Я люблю веселых розовых крестьян, Одинаковых: пасет ли он коров, Иль сидит в таверне, важен, сыт и пьян.

Вот такой же самый лубочный мужик Завтракает сыром, сидя на осле.

И в седле старинном, сумрачен и дик, Едет он — последний рыцарь на земле.

На пейзаже этом он смешная быль. Прикрывает локоть бутафорский щит. На узорных латах ржавчина и пыль. Из-под шлема грустно черный ус торчит.

—Что же, ваша милость, не проходит дня Без жестоких драк, а толку что-то не видать. Кто же завоюет остров для меня, — Мне, клянусь Мадонной, надоело ждать! —

—Мир велик и страшен, добрый мой слуга. По большим дорогам разъезжает зло; Заливает кровью пашни и луга, Набивает звонким золотом седло.

Знай же, если наши встретятся пути, Может быть, я, Санчо, жизнь свою отдам,

А» Эйснср

107

Для того, чтоб этот бедный мир спасти, Для прекраснейшей из всех прекрасных дам. —

Зазвенели стремена из серебра. Странно дрогнула седеющая бровь...

О, какая безнадежная игра — Старая игра в безумье и любовь.

А в селе Тобозо, чистя скотный двор, Толстая крестьянка говорит другой:

— Ах, кума, ведь сумасшедший наш сеньор До сих пор еще волочится за мной!

В небе пропылило несколько веков. Люди так же умирают, любят, лгут:

Но следы несуществующих подков Россинанта в темных душах берегут.

Потому что наша жизнь — игра теней, Что осмеяны герои и сейчас, И что много грубоватых Дульсиней

Так же вдохновляет на безумства нас.

Вы, кто сердцем непорочны и чисты, Вы, кого мечты о подвигах томят, — В руки копья и картонные щиты! Слышите, как мельницы шумят?

БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Закат осенний тает. Порывисто в небе пустом

Бумажный змей летает, Виляя тяжелым хвостом.

Внизу дома и храмы И улиц густеющий мрак,—

Там нитку сжал упрямо Мальчишеский грязный кулак.

Ав небе ветра трубы,

Ав небе высокая цель...

108

А. Эйснер

Но тянет нитка грубо,

Ипадает змей на панель.

Вмучительном усильи, — Срываясь со всех якорей,

Ломая в тучах крылья, Душа отлетает горе.

Ипадает, как камень. Считай же мгновенья, пока: Закат взмахнет руками,

В глазах поплывут облака. Заплачет ветер жидко,

По ржавым бульварам шурша,

Легко порвется нитка — И ты улетишь, душа!

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Фабричный дым и розовая мгла На мокрых крышах дремлют ровно.

Ипротестантские колокола Позванивают хладнокровно.

Ав церкви накрахмаленный старик Поет и воздевает руки.

Исонный город хмурит постный лик,

Инебо морщится от скуки.

Вунылых аккуратных кабачках

Мещане пьют густое пиво.

Но кровь, как пена желтая, в сердцах л Все так же движется лениво.

Хрипит шарманка, праздностью дыша. Ей вторит нищий дикой песней...

О, бедная! о, мертвая душа! Попробуй-ка, — воскресни...

** *

Надвигается осень. Желтеют кусты. И опять разрывается сердце на части. Человек начинается с горя. А ты

Простодушно хранишь мотыльковое счастье.

А. Эйснер

109

Человек начинается с горя. Смотри, Задыхаются в нем парниковые розы.

Ас далеких путей в ожиданьи зари

Оразлуке ревут по ночам паровозы.

Человек начинается... Нет. Подожди. Никакие слова ничему не помогут. За окном тяжело зашумели дожди.

Ты, как птица к полету, готова в дорогу.

А в лесу расплываются наши следы, Расплываются в памяти бледные страсти — Эти бедные бури в стакане воды.

И опять разрывается сердце на части.

Человек начинается... Кратко. С плеча. До свиданья. Довольно. Огромная точка. Небо, ветер и море. И чайки кричат.

И с кормы кто-то жалобно машет платочком.

Уплывай. Только черного дыма круги. Расстоянье уже измеряется веком. Разноцветное счастье свое береги, — Ведь когда-нибудь станешь и ты человеком.

Зазвенит и рассыплется мир голубой, Белоснежное горло как голубь застонет,

Иполярная ночь поплывет над тобой,

Иподушка в слезах как Титаник потонет...

Но уже, погружаясь в арктический лед, Навсегда холодеют горячие руки.

И дубовый отчаливает пароход И, качаясь, уходит на полюс разлуки.

Вьется мокрый платочек, и пенится след, Как тогда... Но я вижу, ты все позабыла. Через тысячи верст и на тысячи лет Безнадежно и жалко бряцает кадило.

Вот и все. Только темные слухи про рай...

Равнодушно шумит Средиземное море. Потемнело. Ну что ж. Уплывай. Умирай. Человек начинается с горя.

п о

А. Эйснер

МОЛЧАНИЕ

Все это было. Так же реки От крови ржавые текли, — Но молча умирали греки За честь классической земли.

О нашей молодой печали Мы слишком много говорим, — Как гордо римляне молчали, Когда великий рухнул Рим.

Очаг истории задымлен, Но путь ее — железный круг.

Искусство греков, войны римлян И мы — дела все тех же рук.

Пусть. Вечной славы обещанье В словах: Афины, Рим, Москва...

Молчи, — примятая трава Под колесом лежит в молчаньи.