_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 3

М.Вега

131

И слова нет, как ни зови Его из глубины сознанья, Для абсолютности любви,

Для беспредельности страданья.

* * *

Укого бессонница,

Укого любовница,

Акому все помнится

Боевая конница, А у тех по комнате

Мысли, что паломницы, Черные и белые, Бродят до зари.

В окна помертвелые Смотрят фонари. Молится И мается

Род людской.

Это называется — Ночь. Покой.

1933

ХРАНИТЕЛЬНИЦА ХИМЕР

Вадиму Перельмутеру

Есть женщина, заброшенная в небо Огромным городом. Живет одна, В высокой башне... Эту долю мне бы! Но почему-то ей она дана.

Каморка служит и дуплом, и домом, А глубоко внизу...

Но с давних пор Был для нее ненужным, незнакомым Парижской Богоматери собор.

Его воспели и поют доныне, Но никогда наверх не доходил Органный гул, гудение латыни И перезвон серебряных кадил.

132

М. Вега

Да, готика... Но ей-то что за дело До готики... Куца ни повернись, Грозят, ощерясь, каменные стрелы И ящуры по сводам лезут ввысь.

Бьюсь об заклад: пожалуй, в мире целом Днем с фонарем подобной не найти, Чтобы сидеть в ушу оледенелом

Ислужбу необычную нести. Церковный воздух древностью пропитан

Исерой скукой. Но другим в пример Ей дал Париж официальный титул «Хранительницы демонов-химер». За малый грош, за пенсию, за право

На утлую кровать и связку дров Она живет, своей не зная славы, Среди полудраконов, полульвов.

С ней по соседству, за дубовой дверью, Над бездною балкон повис гнездом.

В нем хоботы, и чешуя, и перья, И клювы, и клыки... На Божий дом Уселись фантастические птицы. Она привыкла им служить с утра: Почистит, поскребет и не боится Ополоснуть водою из ведра.

Я не желаю гибели старухе, Пусть воду льет — химер не протрезвить:

К ней не сойдут ни демоны, ни духи,

Сней ангелы не станут говорить. Зато с поэтами другое дело, Возможности поэтов велики.

Фантазии, не знающей предела, Доступны все глухие тайники,

Имне легко, своим путем — незримым, — Проникнуть в башню и открыть ту дверь, Откуда ночь ворвется черным дымом,

Икаменный навстречу выйдет зверь.

Он поведет меня по всем притворам, — Такой прогулки поджидал давно, —

Имы вдвоем надышимся собором, Куца ему входить запрещено.

Сверкнет луна, катясь гигантским шаром В гнездо химер, и белой станет ночь,

Икамни оживут. Ведь я недаром

Сюда пришла прикованным помочь.

М. Вега

133

— Летим! — скажу, и, повинуясь зову, Стуча хвостом и чешуей звеня, Они ответят, что давно готовы Уйти в потоках лунного огня...

Что ж та, другая, с примусом на полке,

Скопилкой, ще монеты сочтены,

Вокне законопатившая щелки, Чтобы не видеть неба и луны?.. Нагрянут завтра невзначай туристы, Ведь ей химер показывать должно. О, ужас! На балконе пусто, чисто И неизвестно кем подметено! Поняв с досадой, что входную плату Собор не будет возмещать назад, Нацелят гости фотоаппараты На плиты опустевших балюстрад...

Амы летим... И, звезды обгоняя,

Вглубокой синеве небесных сфер,

Ябелый рой веду, еще не зная,

Что становлюсь химерой для химер.

1973

Берн

ПОСЛЕДНИЙ РАЗ.

Памяти Евгении Александровны Ланг

Голос был чуть слышен в телефоне. Падал снег над дальнею Москвой, И казался снегом голос твой, Неземной, уже потусторонний.

Где она, другая сторона, Смутно предугаданная нами? Но была она почти видна Над антеннами и проводами,

Над Смоленской улицей, сквозь сон,

Сквозь беспомощную грусть разлуки...

Там, в Москве, усталый телефон

На свободу отпустили руки...

134

М. Вега

Волны снега шли издалека, Обволакивая тишиною...

Прежняя, ты мне всю жизнь близка, Уходящая — дороже вдвое.

Снежный голос угасал, погас, Перейдя в легчайшее дыханье, И коснулось слуха в первый раз

Явственно и чисто: «До свиданья».

Этим горним воздухом дыша, В Стороне, которой нет названья, Подошла ко мне твоя душа...

Снег пронесся, пролетел... Куда?

До свиданья, друг мой, до свиданья!

До — вчера. До — завтра. До — всегда.

1973

Берн

КВАДРАТ

Нас было четверо в миру, — Квадрат законченности строгой. Мы были включены в игру Какой-то плоскости отлогой,

Где каждый был и центр, и край, И треугольник, и звучанье Летящего в высокий рай В ночи воздвигнутого зданья.

Но случай между нами рвал Геометрические узы:

Мы превращались в круг, овал

Икатет без гипотенузы.

Ив глубь оконного стекла, Как пузыри дождя, мы плыли, А сзади музыка текла

Косым столбом дорожной пыли.

М. Вега

135

Быть может, лопаясь, пузырь Сладчайше пел... Быть может, где-то От капли запевал снегирь И в луже голубело лето...

А мы соединялись вмиг —

Вугаре, в мире, в лире, в споре,

Вбреду несотворенных книг,

Встеклянном зайчике на шторе,

Внечаянном ночном стихе, Плеснувшем золотое знамя,

Во всей чудесной чепухе, Которая зовется Нами

И строит, строит в пустоте На грани сумрака и света, Всеща не так, не ту, не те,

Не то, но — бесконечно — Это.

ШВЕЙЦАРСКИЕ ГОРЫ

Кто знает имена швейцарских гор?

Ш рек-Хорн — Рог Ужаса и Финстер-Хорн — Рог Мрака... В остром клобуке — Монах. Так их прозвал в веках народный страх.

Направо — Ужас. Мрак стоит налево. А юная, вся розовая Дева, Лежит Юнгфрау в солнечных лучах,

Сизогнутым бедром Венеры горной,

Илыжник — муравей земной и черный — Скользит влюбленно на ее плечах.

Итри горы дрожат в подземном гневе

И, хмуря складки сивых ледников, Грозят из-под нависших облаков Своей самозабвенно спящей Деве.

Но та, лукавая, других страшней: Притворно неподвижна и невинна, Она хранит опасные лавины Под нежной сетью голубых теней.

136

М. Вега

Распахивает пропасти под снегом И с вкрадчиво ползущею пургой

№ рает в смерть, следя, как тот, другой, Ускоренным себя пьянит разбегом...

Я наведу бинокль и в нем увижу Морщины трещин, старый черный лед, Потерянную крошечную лыжу И в небе — опоздавший вертолет.

Он не найдет... Так, может быть, и лучше...

Летит пурга на снеговых волнах, И засыпают, зарываясь в тучи, Рог Ужаса, Рог Мрака и Монах.

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ

Цветку скажи: Прости, жалею. И на лилею Нам укажи.

А. С. Пушкин

Две случайных строки Так беспечно легки,

Продолженья не будет у них:

«На лицейских пирах...

В Елисейских полях...»

Это ветер пропел и затих. Но слова не придут, Притаились и ждут, Чтобы струны им были даны, Только нет их для слов, Для иных берегов,

Нет стихов не для нашей луны. Как сказать я смогу, Что на том берегу

Стикса... Леты... быть может, Невы, Где и времени нет, Где зеленый рассвет

Заблудился в разливах травы,

М. Вега

137

Между древних олив И михайловских ив,

Ввысоте, в глубине, вдалеке,

Влирной музыке чащ, — Треуголка и плащ, И лилея и роза в руке?.. Ни о чем не скажу...

Выхожу на межу Царскосельских аллей — Елисейских полей...

ВСЕ, МОЖЕТ БЫТЬ, ТОЛЬКО ПРИСНИЛОСЬ...

Мое предзакатное счастье, — большой предвечерний покой! Раскрыты зеленые ставни над светлой чужою рекой,

Ибарки чужие проходят, и призрачный груз невесом,

Илегок, среди декораций, мой маленький карточный дом.

Все, может быть, только приснилось: дорога, туман, тополя, Печаль неудавшейся встречи, и дождь, и вот эта земля, Которая тоже уходит, которой не будет сейчас, И мой человеческий, бедный, неправдоподобный рассказ.

РОЗА

Его памяти

На его груди лежала роза. Им двоим один сужден конец.

Ясовсем не Mater Dolorosa,

Яоруженосец и близнец.

Он, уснувший тихо и безвольно, Белоснежный, странно молодой, Понимал в гробу, что мне довольно Этой жизни, для него пустой.

Понимая, повернул нарочно Голову чуть вбок, лицом ко мне, Словно говорил: «Мы рядом ночью, На рассвете, наяву, во сне.:.»

138

М. Вега

Серебрились легкие ресницы, Скрыв глаза, но видел он сквозь них. От него ничто не утаится, Каждый шаг мой знает, каждый стих.

Я— близнец, не Mater Dolorosa, Мне не страшен близкий гул огня.

Язаплачу лишь о том, что роза

С ним сгорит сегодня, а не я.

19 февраля 1975 Берн

АТЛАНТИДА

Сейчас — «старье», а завтра — «старина». Сейчас не нужно — завтра драгоценно.

ИАтлантида вдруг с морского дна Всплывет наверх, по-книжному нетленна.

Имы преображенными войдем

В стоглавый том, ще зазвучим фальшиво. Кто сможет нас узнать, когда умрем? Сумеет выслушать, пока мы живы?

Небрежно говорят о стариках: «Отжившие! Вот будь они моложе...» А наша память в крепких сундуках Сокровища хранит, но для кого же?

Но для чего?..

Темно морское дно — Ни проблеска, ни плеска, ни движенья. Когда-нибудь поднимется оно, Искажено в чужом воображенье.

Подходит близко двадцать первый век, Дорога к изысканиям готова! Гробокопатели библиотек Начнут вздыхать, ища живого слова

В разрозненной, бесцветной скорлупе Записок и заметок, что когда-то

М. Вега

139

Легли в архив, не угодив толпе, Запутав факты, передвинув даты.

А слова нет! Упущена пора, Когда оно само просилось в души, Но были плотно замкнуты вчера Глухие человеческие уши.

Лишь в белой ночи, в мраморе, в зиме, Закутанной в снега, как в плащ из меха, В глубокой театральной полутьме Останется бродить и реять эхо,

Как будто распахнулись сундуки, Открылись тайники воспоминаний,

Ижемчуга словесные, лепки,

Уневских берегов шуршат в тумане.

Ив медленном круженье белых пург, Где чудится сквозь ветер бой курантов, Та Тень, тот Дух, чье имя — Петербург, Не сможет не узнать своих атлантов.

ИРИНА КНОРРИНГ

РОЖДЕСТВО

Я помню, Как в ночь летели звездные огни,

Как в ночь летели сдавленные стоны,

Ипугали оснеженные дни Тревожные сцепления вагонов.

Как страшен был заплеванный вокзал,

Ицелый день визжали паровозы,

Ивзрослый страх беспомощно качал Мои еще младенческие грезы Под шум колес...

Я помню, Как отражались яркие огни

В зеркальной дали темного канала; Как в душных трюмах увядали дни, И как луна кровавая вставала За темным силуэтом корабля.

Как становились вечностью минуты, А в них одно желание: «Земля». Последнее — от бака и до юта. Земля... Но чья?

Я помню, Как билось пламя восковых свечей

Уалтаря в холодном каземате;

Икровь в висках стучала горячей

Втот страшный год позора и проклятья; Как дикий ветер в плаче изнемог,

Ина дворе рыдали звуки горна,

Ирасплывались линии дорог

Вхолодной мгле, бесформенной и черной,

Ипадал дождь...

1925