_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 2

НИКОЛАЙ ТУРОВЕРОВ

ОТПЛЫТИЕ

I

Уходит дымный контур Аю-Дага, Остались позади осенние поля. На юг идет за пеной корабля

Стальных дельфинов резвая ватага.

Вчерашних дней кровавая отвага Теперь для нас неповторимый сон. Даль придавил свинцовый небосклон

— Все больше верст на циферблате лага.

п

Помню горечь соленого ветра, Перегруженный крен корабля; Полосою синего фетра Исчезала в тумане земля;

Но ни криков, ни стонов, ни жалоб, Ни протянутых к берегу рук

— Тишина переполненных палуб Напряглась, как натянутый лук, Напряглась и такою осталась Тетива наших душ навсегда. Черной пропастью мне показалась За бортом голубая вода.

И, прощаясь с Россией навеки, Я постиг, я запомнил навек

Неподвижность толпы на спардеке, Эти слезы у дрогнувших век.

242	Н. ТУроверов

СЕРЬГИ

Ю . А. Т-вой

I

1де их родина? В Смирне ль, в Тавризе, Кто их сделал, кому и когда?

Ах, никто к нам теперь не приблизит Отлетевшие в вечность года.

Может быть, их впервые надела Смуглолицая ханская дочь, Ожидая супруга несмело В свою первую брачную ночь.

Иль, позор искупить чтобы девич, Побороть горечь жалоб и слез, Их влюбленный персидский царевич Своей милой в подарок принес.

И она, о стыде забывая, Ослепленная блеском серег, Азиатского душного рая Преступила заветный порог. Сколько раз потом женские уши Суждено было им проколоть, Озаряя гаремные души, Украшая горячую плоть;

Сколько раз госпожа на верблюде Колыхала их в зное пустынь, 1лядя сверху на смуглые груди Опаленных ветрами рабынь; Но на север, когда каравану Путь казачий разбой преградил, 1оспожу привели к атаману, Атаман госпожи не щадил,— Надругался над ней, опорочил, На горячий швырнул солончак,

И с серьгами к седлу приторочил, Привязал за высокий арчак, Или, может быть, прежде чем кинул Свою жертву под гребень волны, Разин пьяной рукою их вынул Из ушей закаспийской княжны.

Чтоб потом, средь награбленной груды,

Н. ТУроверов

243

Забывая родную страну, Засветилися их изумруды На разбойном, на вольном Дону.

Эх, приволье широких раздолий, 1Ълубая полынная лепь,— Разлилась, расплескалась на воле Ковылями просторная степь.

И когда эту свадьбу справляли Во весь буйный казачий размах, Не они ль над узорами шали У Маланьи сверкали в ушах; Не казачью ли женскую долю Разделяли покорно они, Видя только бурьяны по полю

Да черкасских старшин курени; Но станичная глушь миновала,

Среди новых блистательных встреч Отразили лучисто зеркала Их над матовым мрамором плеч;

Промелькнули за лицами лица И, кануном смертельных утрат, Распростерла над ними столица Золотой свой веселый закат.

п

Что ж мне делать, коль прошлым так пьяно Захмелела внезапно душа,

Ив полночных огнях ресторана, По-старинному так хороша, Ты сидишь средь испытанных пьяниц,

Дочь далеких придонских станиц,

Ипылает твой жаркий румянец

Под коричневой тенью ресниц. Колыхаются серьги-подвески, Расцветают в зеленом огне И трепещут короткие блески

В золотистом анжуйском вине. Что на речи твои я отвечу?

— Помню окрик казачьих погонь, Вижу близко, как весело мечут Эти камни разбойный огонь.'

244	Н . ТУроверов

* * *

Скаждым годом все лучше и лучше Эти ночи весною без сна,

Скаждым годом настойчивей учит Непонятному счастью весна, Все скупее, вернее и проще Нахожу для стихов я слова; Веселее зеленые рощи, Зеленее за ними трава, ГЪлубее высокое небо,— Все короче положенный срок.

О, как вкусен насущного хлеба

Скаждым годом все худший кусок.

1939

КРЫМ

Уходили мы из Крыма Среди дыма и огня.

Яс кормы все время мимо

Всвоего стрелял коня.

А он плыл, изнемогая, За высокою кормой, Все не веря, все не зная, Что прощается со мной.

Сколько раз одной могилы Ожидали мы в бою.

Конь все плыл, теряя силы, Веря в преданность мою.

Мой денщик стрелял не мимо— Покраснела чуть вода...

Уходящий берег Крыма Я запомнил навсегда.

Н. Туроверов

245

АЗОВ

Эту землю снова и снова Поливала горячая кровь. Ты стояла на башне Азова

Меж встречающих смерть казаков.

Ина ранней заре, средь тумана, Как молитва звучали слова:

За Христа, за святого Ивана, За казачий престол Покрова, За свободу родную, как ветер, За простую степную любовь,

Иза всех православных на свете,

Иза свой прародительский кров. Не смолкало церковное пенье; Бушевал за спиною пожар; Со стены ты кидала каменья В недалеких уже янычар

Ихлестала кипящей смолою, Обжигаясь сама и крича...

Дикий ветер гулял над тобою

Ипо-братски касался плеча:

За святого Ивана, за волю, За казачью любовь навсегда!.. Отступала, бежала по полю И тонула на взморье орда.

Точно пьяная ты оглянулась,— Твой сосед был уродлив и груб; Но ты смело губами коснулась Его черных, запекшихся губ.

** *

Стихом размеренным и словом ледяным.

Лермонтов

Ты пришла к моей избушке, Постучалась у дверей,— Увела меня с пирушки, Отняла моих друзей;

246	Н. Туроверов

Простодушный нрав молодки Больше знать мне не дано,— Поднесла ты вместо водки Иноземное вино.

Ия выпил это зелье, Осушил стакан до дна, Мне досталась на похмелье Гробовая тишина...

Но твое не властно пенье Отогнать земные сны, Голубое дуновенье Расцветающей весны,

Исредь мрака гробового Не внушает больше страх Заклинающее слово В этих ангельских устах.

1940

* * *

О. Николаю Иванову

Не георгиевский, а нательный крест, Медный, на простом гайтане, Памятью знакомых мест Никогда напоминать не перестанет; Но и крест, полученный в бою,

Точно друг, и беспокойный и горячий, Все твердит, что молодость свою Я не мог бы начинать иначе.

1945

ТРЕББИЯ

Увозили раненых. Убитых Зарывали наспех. Бивуак

Был в кострах. У придорожного корыта Двух коней поил седой казак.

Кони пили жадно. Над полями

Н. ТУроверов

247

Свет стоял вечерний, золотой. Дым стоял над русскими кострами, 1орький дым в долине голубой. Треббия. Италия. Из чашки Щи хлебал неспешно старичок

В пропотевшей бязевой рубашке, Бросив полотенце на плечо. Треббия. Италия. А где-то

Есть Кончанское— родительский порог. Нет конца, и края нет у света Для солдатских полусбитых ног.

Нет суровее солдатских разговоров: Об увечьях и о смерти, наконец.

— Александр Васильевич Суворов Не фельдмаршал, а родной отец.

1947

** *

Пролетели лебеди над Доном, Тронулся последний лед.

Ветер голосом счастливым и влюбленным Не шумит над степью, а поет.

Он поет: мне незнакома жалость, Я не знаю, что такое грусть,— Все на свете мне легко досталось И легко со всем я расстаюсь.

1947

** *

Мы уходили налегке, Мы уплывали торопливо, На взятом с боя челноке,

Вволнах осеннего разлива. И быстроводная река,

Вкрутых кругах водоворотов, Несла нас, пенясь и кипя...

Как хорошо! Но жаль кого-то. Кого? Но только не себя!

1950

248	Н. Туроверов

** *

Мы ничего ни у кого не просим. Живем одни— быть может, потому, Что помним добровольческую осень

Инаше одиночество в Крыму. Тогда закат раскрыл над нами веер, Звездой вечерней засияла высь,

С утра мы бились с конницей— на север, Потом— на юг— с пехотою дрались. Мы тесно шли, дорогу пробивая.

Так бьет в утес девятая волна. Последний бой! Идет не так ли стая Волков, когда она окружена?

Имы прошли. Прошла и эта осень,

Как бег ночной измученных коней,— Еще не знали, что с рассветом бросим На пристани единственных друзей.

1950

** *

Мороз крепчал. Стоял такой мороз, Что бронепоезд наш застыл над яром, 1де ждал нас враг, и бедный паровоз Стоял в дыму и задыхался паром.

Но и в селе, раскинутом в яру, Никто не выходил из хат дымящих,— Мороз пресек жестокую игру, Как самодержец настоящий.

Был лед и в пулеметных кожухах; Но вот в душе как будто потеплело:

Сочельник был. И снег лежал в степях. И не было ни красных и ни белых.

Н. Туроверов

249

БАЛЛАДА

Страшное дело. Черная ночь.

С ведьмой жила черноокая дочь. Дева была холоднее, чем лед.

А за окошком всю ночь напролет Старая ведьма водила коня:

Конь мой потом не глядел на меня.

1953

* * *

Утебя свои заботы.

Уменя свои забавы.

Расходиться? Что ты, что ты: Оба мы с тобой не правы.

И не может одинаков Жребий быть у нас с тобою,—

Уменя молчит собака,

Утебя собака воет...

Значит, так и надо. Что же

Огорчаться по-пустому,— Каждый пусть живет, как может, А никак не по-другому.

1957

* * *

Не влюбленность, а любовь и жалость, Не весна, а осень впереди:

Очень кратковременная старость С очень краткой жизнью позади. Только жить, как верится и снится, Только не считать года,

И в Париже, где чудесные больницы, Не лечиться никогда.

1957

250	Н. Туроверов

1917 ГОД

Казакам вчера прислали с Дона Белый хлеб, сузьму и балыки, А двенадцать ведер самогону Сами наварили казаки.

Не страшит очередная пьянка— Стал теперь я крепче и сильней, И душа, как пленная турчанка, Привыкает к участи своей, Сколько раз она слыхала сряду Эту песню про зеленый сад: Рассыпались яблоки по саду, А казак не возвращается назад; Понависли по-над Доном тучи, Разгулялся ветер низовой, Не водою, а слезой горючей

Хлынет дождь из тучи грозовой...

Ине пленницей душа моя отныне,

Алюбовницею станет у стихов

В этот синий вечер на Волыни Среди пьющих и поющих казаков.

** *

Сотни лет! Какой недолгий срок Для степи. И снова на кургане У своей норы свистит сурок,

Как свистел еще при Чингиз-хане. Где-то здесь стоял его шатер, Веял ветер бобылевыми хвостами, Поднебесный голубой простор

Икостров приземистое пламя. Приводили молодых рабынь, Горячо пропахнувших полынью, Так, что даже до сих пор полынь Пахнет одуряюще рабынью. Тот же ветер. Тот же свист сурка

Остепном тысячелетнем счастье,

Изакатные проходят облака Табуном коней священной масти.