Щеглова_ист. грам

основой на -о, лишний раз подтверждает падежную природу вокатива, проявляющуюся в его отношениях с формами именительного падежа.

Случаи употребления этих форм на месте ожидаемых вокативных образований отражаются уже в древнейших из сохранившихся текстов. Примеры: рече ей иисусъ марфа марфа печешися и мълвиши о мънозh (Остр. Ев., 217 об.), свято святого въ святыихъ почиваюштаго варнава проповhдалъ еси (Минея из собр. Дубровского, 12), вhрьнымъ срьдьца освhти благочьстиво чьтоущимъ прhчьстьноую твою память, ермия мучениче (Путятина минея, 134), ни братия подобаеть овьци пастоуха хоулити (Изб. 1076, 258 об.) и т. д. Примеры указанного типа не оставляют сомнения в том, что интересующее нас замещение осуществлялось на первых порах лишь в основах на -а и -jа. Именно эта категория слов представляет наиболее ранние свидетельства усвоения номинативными образованиями функций вокатива, причем это заметное обстоятельство своеобразно подтверждается характерным «недоразвитием» звательной формы в парадигме заимствованных слов. Примером в данном случае может послужить устанавливаемая по памятникам парадигма существительного авва (греческое, из еврейского, αββα). Сравним отрывки из Синайского патерика XI в.: повhда намъ авъва леоньтии (5), бh нhкто живыи въ манастыри аввы евьсторигия (3), придохомъ въ лавроу... къ авьвh афанасию (4), глаголааху о аввh маркеи отъшьльци (8 об.) и т. д., но по чьто господи авьва тако плачеши ся (6, 14 об. и т. д.), а также: авва отьче нашь (Путятина минея, 73), помоли ся глаголющи... авва отьче (Усп. сб., 73 в) и т. д.

С другой стороны, очень рано фиксируются и написания, отражающие употребление вокативных образований в значении номинатива. Примеры: егда святая апостоло фекла въвьржена бысть къ звhрьмъ (Житие Феклы XI в., 2 об.), из дhвица матере безмоужьны сыне божий родися (Минея из собр. Дубровского, 10 об.), яко щитомъ защищаеми. непобhдьнымъ крьстъмь... его же не трьпя аде и отъбhгаеть бhсовьскыи съборъ (Путятина минея, 26) и т. д. Образования на -о получали широкое распространение в качестве личных наименований типа Иванко, Михаило и под. В этом сказывалась широкая возможность оформления собственных имен как по типу основ на -о, так и по типу основ на -а. Сравним, например: Приде князь Михаилъ ис Чьрнигова въ Новъгородъ (Син. сп. 1 Новг. лет., 108), но - Се послаше Новъгородъ Юрья и Якима къ князю к Михаилh на Тферь (ГНП, № 17) и т. д. При наличии подобных отношений закономерно возникали вокативные формы на -е и на -о, которые, в соответствии со сказанным, нередко принимали значение номинатива. Сравним: глаголаху предстоящий: Михаиле, се убиици от цесаря идут убиватъ вас (Комиссионный сп. 1 Новг. лет., 170 об.), но - глаголаху предстоящи: господине князь Михаила, идут от царя убити тебя (Кирилло - Белозерск. сп. Вологодско-Пермск. лет., ПСРЛ, т. 26, 151), а также: то все князь Михаила отложилъ (ГНП, № 18) и т. д.

Отмеченный параллелизм образований является причиной того, что в качестве окончания номинатива у имен, образованных от основ на -о, используется окончание, свойственное основам на -а, как это имеет место в диалектных образованиях Петро, Павло, Александра и под. С другой стороны, документы (относящиеся, по преимуществу, к северу Руси) широко отражают употребление в значении именительного падежа восходящих к вокативу образований с окончанием -е. Примеры: а Петре землю завелъ (ГНП, 174), се купи Павле да Ивашь... землю (ГНП, 321), приехавше послови... Василеи Ентарникъ и Олександре (Пек. лет., II, стр. 186), а на то послуси... Максимъ, сынъ его Кондратке (ГНП, 207), и Савке рече и вси княжоостровьчи (ГНП, 132) и т. д. Трудно сказать, почему образования на -о оказались более живучими, чем образования на -е (эти формы сравнительно редко встречаются в говорах). Можно только догадываться, что преимущество первых заключалось

51

в сохранении твердого согласного, соответствующего твердой основе парадигмы. Что касается именно гласного окончания в формах номинатива, то оно могло быть обусловлено стремлением к сохранению единого вида основы: при еровом суффиксе, а также при стечении согласных, включающем сонант, было неизбежным появление беглого звука (ср. диал. Павло при Павел и под.).

Параллелизм в оформлении собственных имен, вызвавший к жизни отмеченные формы, принадлежит к числу весьма заметных и ярких морфологических явлений. Можно было бы привести длинный перечень примеров, иллюстрирующих факт «схождения» различных основ, т. е. значительный ряд образований типа Терех - Тереха, Гриш - Гриша, Арсень - Арсеня, Грид - Грида, Спир - Спиря и т. д. Причем такие чередования могут обнаруживаться под пером одного и того же писца. Наблюдения подобного рода заставляют задуматься над дальнейшим развитием отмеченных отношений и, в частности, подводят нас к решению вопроса о морфологической базе, обусловившей существование просторечных образований типа Гриш, Петь, Бань, а также пап, мам, нянь и под., которые в качестве особых форм обращения выступают при формах на -а. Есть все основания думать, что развитие этих новых звательных форм было поддержано функциональной специализацией идущих из прошлого разноосновных образований. Следует подчеркнуть, что подобно старым формам вокатива эти новые вокативные образования могут использоваться в значении именительного падежа; сравните, например: "Ты, пап, мизантроп!" (Горький, т. 19, стр. 17), но - Она боится, что без нее пап пропадет (там же, стр. 30) и т. д.

Русский язык развил и своеобразную новую звательную форму, представляющую собой нечто вроде усеченного именительного падежа. Речь идет о таких формах, как мам!. Коль!, пап!, Вань! и т. д., т. е. о формах слов с окончанием [а] в имен. пад. ед. ч. Возникновение этих форм, как видно, связано с сильной редукцией безударного конечного гласного, приведшей к полной его утрате. Подобные факты никак не связаны в своем происхождении с древнерусской звательной формой и являются новообразованиями, возникшими в живой русской речи относительно позднего исторического времени.

В украинском и белорусском языках звательный падеж, в общем, сохранился и в литературной речи, и в говорах. В украинском: брате, куме, казаче, синку, мамо, сестро, зоре и пр. Ср. у Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»: «Ой, мiсяцю мiй, мiсяченьку, и ти,

зоре ясна» и т. п.).

3. РАЗВИТИЕ КАТЕГОРИИ ОДУШЕВЛЕННОСТИ.

Категория одушевленности – это совпадение форм Р и В обоих чисел в кругу существительных с исходным значением «живое существо» (люди, животные, рыбы, птицы, насекомые). Категория одушевленности – специфически русская (великорусская) особенность. Она развивалась на протяжении 15-17 веков. В древнерусском языке в единственном числе формы имен. пад. (падежа субъекта) и вин. пад. (падежа объекта) исконно не различались в словах муж. р. с основой на о (ср. имен. пад.—столь, конь и вин. пад.—вижоу столь, конь), с основой на и (ср. имен. пад. — сынь и вин. пад. — имамь сынь), а также с основой на i (ср. имен. пад.— гость и вин. пад.— встретили гость). В то же время в словах жен. р. с основой на а такого совпадения форм не было (ср. имен. пад. — жена, сестра и вин. пад. — женоу, сестроу). Поэтому для женского рода не существовало трудностей в разграничении субъекта и объекта действия, тогда как для слов мужского рода эти трудности существовали в силу совпадения падежа субъекта с падежом объекта. Это разграничение усложняло также то, что в древнерусском языке был свободный порядок слов. Поэтому, например, в древнерусском предложении отьць любить сынъ нельзя точно

52

установить, где субъект и где объект действия (ср. то же самое в современном мать любит дочь).

Так как при помощи порядка слов русский язык не мог разграничить субъект и объект действия, разрешение данной задачи должно было быть связано с выражением необходимых отношений в падежных формах. Оно и было найдено путем использования формы родительного падежа в значении винительного при обозначении одушевленного объекта. Почему именно родительный падеж, а не какой-то иной был использован в значении винительного для выражения категории одушевленности? Это объясняется близостью синтаксических связей указанных падежей. Известно, что в некоторых конструкциях родительный и винительный падежи употребляются параллельно, создавая определенные отличия этих конструкций, тесно связанных в то же время между собой. Так, например, форма вин. пад. выступает в конструкции выпил воду, существующей параллельно с конструкцией выпил воды, где употребляется форма род. пад. Общность этих двух сочетаний

втом, что они употребляются с одним и тем же глаголом. Их отличие друг от друга связано лишь с тем, что винительный падеж обозначает объект, полностью охваченный действием, тогда как родительный — объект, лишь частично подвергающийся действию. С другой стороны, винительный падеж употребляется как дополнение к глаголу параллельно с родительным, выступающим также в качестве дополнения с тем же глаголом, но имеющим при себе отрицание: ср. читал книгу и не читал книги. Подобная близость синтаксических связей, по-видимому, и определила тот факт, что именно форма родительного падежа была использована для обозначения винительного падежа одушевленных существительных.

Начало развития категории одушевленности относится еще к праславянской эпохе. Уже

втот период в определенных случаях установились новые грамматические категории: категория слов мужского рода, обозначающих одушевленные предметы, у которых форма родительного падежа была использована для обозначения винительного, и категория слов мужского рода, обозначающих неодушевленные предметы, у которых винительный падеж по-прежнему остался равен по форме именительному падежу. В дописьменный период, в начале общеславянской эпохи, форма винительного падежа отличалась от именительного, возможно, у всех существительных, но несколько позже, вследствие фонетических изменений, у существительных мужского и среднего рода в единственном числе и у существительных женского и среднего во множественном окончания этих падежей совпали: братъ — и именительный, и винительный ед. (вместо предполагаемых отдаленно доисторических братос — им. ед., или братом— вин. ед.), также: вълкъ, столь и пр., сестры

— и им. и вин. мн., также стЬны и пр.

Категория одушевленности развивалась на базе древнерусской категории лица. Первоначально форма род.-вин. пад. установилась лишь для собственных имен — названий лиц; так, например, в Остромировом Евангелии встречается оузьрЬ Иисуса, где Иисуса выступает в форме вин. пад., равной форме род. пад. Или примеры с именами собственными и нарицательными: а сынъ посади НовегородЬ ВсЬволода; и посла къ нимъ сынъ свои Святослава; приславъ своякъ свои изъ Новгорода Ярослава и др. Вот несколько примеров употребления винительного ед. «одушевлённых» мужского рода из «Повести временных лет» по Лаврентьевскому списку: «поимемъ жену его Вольгу за князь свой Малъ»; «выпусти ты свой мужь, а я свой»; «поиде на брать свои», «посла к нему Мстиславъ солъ свой (посла)»; «погубиша челядинъ»; «повелЬ осЬдлати конь», «налЬзоша быкъ великъ (нашли)» и т. д.

Перерастанию категории лица в современную категорию одушевленности предшествовало распространение омонимии форм В-Р ед. ч. на все существительные м.рода

53

со значением лица – независимо от его социальной принадлежности и от древней основы соответствующего существительного.

1.Уже в текстах 13-14 веков встречаются формы В=Р, правда, немногочисленные, но нарушающие традиционную церковнославянскую систему норм, что говорит о несоответствии грамматической традиции разговорной практике переписчиков. Т.Е. они, видимо, уже не дифференцировали в ед. ч. В вин. падеже названия лиц различного социального происхождения, например: имьть татя в Смол. гр. 1229 г; И взяша и Стополкъ акы тьстя своего в Лавр. Лет.; Посла к ним сына своего в Сузд. лет.

2.А в деловых текстах московского происхождения 15 века последовательно употребляются все существительные м. р. со значением лица в В падеже равном Р.П. сына,

татя, недруга, Москвитина, стрелка, мастера, дьяка, рыболова, псаря – без каких либо исключений.

3.С 14 века активизируется процесс обобщения флексий во мн. числе, в частности, им.

ивин. падежей. В это время в памятниках письменности фиксируются существительные м. р. с личным значением в В=Р п. во мн. числе. В книжно-литературных текстах такие формы встречаются нерегулярно, а вот в грамотах московских князей 14-15 веков они обычно, чаще всего в функции прямого дополнения: Послали есмы своих пословъ; Привел нооугородцев и новоторжцев к целованью. В деловых текстах15 века В=Р во мн. числе встречается и в предложных конструкциях: на мытников и на таможеников, на татаръ, на тех князей, на татей. И теперь отдельные формы, где В=И во мн. ч. выглядят уже как архаичные. Тиуни и доводщики судит сама.

Более долго сохраняли форму В=И во мн. числе слова дети и люди. В текстах книжного характера они до конца 17 века употреблялись в форме В=И, а в деловой документации, менее следующей традиционным книжным нормам, формы В=И встречаются не реже чем формы В.=Р. Еще в Уложении 1649 г. встречается Возмутъ в полонъ и жену его и дЬти;

Собака на люди мечется.

Наименования лиц женского пола во мн. ч. позже других имен с личным значением фиксируются в формах В=Р. В книжно-литературных текстах их нет вплоть до 17 века, а в деловых текстах16 века такие примеры единичны, и только к середине 17 становятся обычным явлением. Следует отметить, что в периферийных, в частности южновеликорусских, грамотах уже в начале 17 века, т.е. ранее чем в московских текстах формы В=Р во мн. числе существительных жен. рода уже обычное явление: Взяли крестьян и крестьянских жон и детей в Гр 1636 г.; Взявъ с собою тутошних и сторонних людей Гр 1627

г.

О перерастании категории лица в категорию одушевленности можно говорить лишь с того времени, когда омонимия В=Р распространяется с названий лиц на названия животных. Прежде всего это происходит в форме ед. ч. существительных муж. рода (т.е. так же, как и в названиях лиц). Единичные примеры можно встретить в самых ранних текстах, например в Успенском сборнике: Совративъ коня приеха к нимъ; Въмениша мя яко овна на снедь. Зафиксирован один пример в гр. 1521 г.: И мы к тобе песъ борзой да собаку посоколью и кречета послали. В целом же только к концу 16 в. начинают появляться названия животных в формах В=Р ед. ч. В предложных же сочетаниях и в стереотипных для юридической документации фразах в основном сохраняется В=И: Отняли конь да кобылу; Сести на конь;

Взято за боран денег.

Только в середине 17 века появляются формы В=Р во мн.ч. в основном в функции прямого дополнения: Искать свиней или кобылъ или коровъ Уложение 1649 г. Большая часть примеров В=Р мн. ч. названий животных, относящихся к середине 17 века, связаны с

54

позицией прямого дополнения, а не с предложными конструкциями с В.п. Связано это с тем, что в первую очередь категория одушевленности развивается в связи с необходимостью различения форм субъекта и объекта в грамматической системе со свободным порядком слов. Другими словами, категория одушевленности связана с основной функцией В – функцией прямого дополнения. Только закрепившись в этой функции, В=Р из формы выражения прямого объекта становится формой выражения категории одушевленности.

Всоставе предложных конструкций синтаксическая функция словоформы выражена однозначно и омонимия флексий не создает коммуникативных «помех». Поэтому, несмотря на раннее закрепление формы В-Р мужа (Мужа твоего убихомъ Лавр. лет.) в предложной конструкции продолжала употребляться форма за моужь, со временем ставшая наречием. В Лавр. лет. Пойди за князь нашь за Малъ. По той же причине застыли в старой предложной форме наименования лиц во мн. числе со значением сословия, профессии и т.п., а не совокупности лиц: выйти в люди, отдать в солдаты, пойти в гости. В личном значении эти существительные включаются в парадигму И-В солдат – в солдата, люди – в людей, что и обусловливает проникновение в такую конструкцию показателя формы В=Р одушевленного существительного. В текстах 17 века, особенно в устойчивых юридических формулировках встречаются в основном старые формы В.п. Шлюсь на попы и на козаки и на стрелцы и на пушкории на затинщики и на дворники. В обычных предложениях в таких текстах уже встречаются В=Р: Спрашивали про татей и про разбойников.

Постепенность установления категории одушевленности объясняется не только социальными, но и языковыми, грамматическими причинами.

Так Шахматов называл среди факторов, способствовавших сохранению старой формы винительного падежа от одушевленных существительных, например, такие, как соединение с местоимением свой — это было указанием на то, что в данном случае не может идти речи об именительном падеже, например: посла отрокъ свои (Лавр. лет.), посади посадникъ свои

(Ипат. лет.) и т. п.; как употребление в виде приложения к другому существительному,

имеющему уже новое окончание, например: оубиша прусi Овстрата и сынъ его Лоуготоу

(Новг. лет.) и др.; как закрепление этой формы в некоторых определенных выражениях, например: а поиде за моужь, въсЬде на конь и т. п., и др. Подобную же роль мог сыграть и факт употребления существительного в винительном падеже с предлогом, когда наличие предлога само указывало на то, что здесь не может идти речи об именительном падеже

(например, поимемъ женоу его Вольгоу за князь нашь за Малъ —Лавр. лет.).

Что касается диалектных особенностей в развитии категории одушевленности, то памятники свидетельствуют, что в южновеликорусских говорах эта категория начинает развиваться раньше, чем в северных. Но в говорах, главным образом северно-русских и особенно сибирских, ещё и в наши дни в склонении существительных одушевлённых, но неличных, наблюдается во множественном числе употребление винительного, не равного родительному: посмотри кони, бьёт звери, пасу коровы, гоню овцы и т. п.

Гораздо в большей степени это явление характерно для украинского и белорусского языков.

ВСРЛЯ категорией одушевленности не охвачены лишь имена ж. р. в ед. числе нет матери – вижу мать, нет жены – вижу жену.

У писателей XVIII и даже XIX в. нередко встречается выражение на конь (главным образом в выражении сесть (вскочить) на конь, восходящем к древнерусскому въсЬсти на конь — отправиться в поход); у Пушкина: «Люди, на конь! Эй, живее!»; у Дениса Давыдова в «Военных записках»: «сел на конь и уехал», «мы вскочили на конь и т. п. Отметим также в одной из современных загадок, записанных на Дону (станица Цимлянская): «сел на конь и

55

поехал в огонь» (рогач и чугун).

К пережиточным явлениям в этой области в современном русском литературном языке можно отнести наречие замуж, возникшее из сочетания предлога за с вин. пад., равным имен. пад., от муж («выйти замуж», но «заступилась за мужа»).

Во множественном числе мы употребляем старый винительный в таких словосочетаниях, как: выбран в депутаты, пошёл в лётчики, записался в дружинники, выйти в люди, берут себе в жёны и т. п.

Таким образом, в древнерусском языке, как и в других славянских, первоначально не было разницы в склонении между «одушевлёнными» и «неодушевлёнными» существительными. Но была когда-то разница между падежом подлежащего (субъекта) и падежом прямого дополнения (объекта), и надо полагать, в склонении всех существительных. Эта разница стала утрачиваться ещё до начала письменности у славян. Однако при относительно свободном порядке слов в предложении такое положение не могло быть долго терпимо, и с течением времени снова возникла потребность в различении падежа объекта от падежа субъекта. Различение осуществлялось на этот раз с помощью формы родительного падежа (которая давно уже находилась в синтаксических отношениях с формой винительного: ср. «вижу сестру», но «не вижу сестры», «възлюби злато» и «възлюби мира») и только в области личных существительных, т.е. обозначающих людей, особенно в области личных имён. Так появились сочетания типа сестра любить брата, Иванъ видить Петра, и т. п. Уже в Остромировом Евангелии: «чьту отьца моего» и т. п.

Так же обстоит дело и в письменных памятниках собственно старославянского языка: зъваахъ слЬпца възрЬ на Петра (в Мариинском Евангелии) и т. д.

Ср. в «Повести временных лет» «поищемъ собЬ князя»; «любяше Ольга сына своего Святослава», «погребоша Ольга (Олега)», «послаша . . . Святополкъ Путяту, Володимеръ

Орогостя и Ратабора» и т. п.

То обстоятельство, что употребление родительного падежа в функции винительного сначала установилось только в мужском роде, во втором склонении существительных (со старой основой на о/jо), с которыми очень рано совпало существительное сынъ (3 склонения) в единственном числе, объясняется тем, что в женском роде в единственном числе в 1 и V склонениях винительный падеж отличался от именительного, а в IV ещё в начале древнерусской эпохи не оказалось существительных личных, обозначающих людей, вследствие того, что личные существительные мужского рода IV склонения (например, гость) рано стали переходить в склонение типа конь, а личных существительных женского рода в этом склонении не было (да и вообще слов, обозначавших «живые существа», было очень немного: лань и некоторые другие). Поэтому и во множественном числе в женском роде не произошло вытеснения винительного падежа родительным. В мужском же роде во множественном числе во всех склонениях винительный первоначально отличался от именительного.

Позже, в связи с совпадением именительного падежа с винительным во множественном числе в мужском роде, произошло вытеснение винительного падежа родительным в склонении существительных личных, и (во множественном числе) это явление впоследствии мало-помалу распространилось и на существительные женского рода.

Примеры в «Повести временных лет» по Лаврентьевскому списку 1377 г.: «победиша

деревлянъ», «Святополкъ созва бояръ и кыянъ» и т. п.

Значительно позже установилось во множественном числе употребление винительногородительного в склонении существительных женского рода. Судя поданным «Домостроя», в среднерусских говорах во второй половине XVI столетия оно уже получило широкое

56

распространение: «вдовицъ и сиротъ покоити», «жонокъ и дЬвакъ... наказуетъ» и др.

Трудно установить, когда употребление родительного падежа в функции винительного, сначала в единственном числе, начало распространяться на другие одушевлённые существительные (названия животных, птиц и пр.). Во всяком случае, в первой половине XVI столетия в московском просторечии (и в других русских говорах) существительные личные мужского рода ещё заметно отличались от всех остальных существительных. В деловом языке Москвы этого времени ещё обычны такие формы, как: «лучшей конь возмет», «на медвЬдь не ходят»; «ты тот кречет взял» и пр. В Уложении 1649 г. в единственном числе, как правило, употребляется родительный падеж вместо винительного в мужском роде в склонении всех одушевлённых существительных вообще. Единственное исключение: «кто...

звЬрь и птицы ис того лесу отгонитъ». Во множественном числе этого явления не наблюдается: «загонят лошади», «кто пчелы выдерет», «учнет птицы ловити», но «птиц прикормит» (как исключение из правила), «и ему... за кобылы, и за коровы, и овцы... и за пчелы править» и др.; ср. даже в склонении личных существительных женского рода: «дочери свои, дЬвки или сестры, или племянницы выдали замуж», также: «мечутся на люди»; «возмутъ жену его и дЬти» и т. п. Однако сто лет спустя в Москве старожилы говорили почти так же, как в настоящее время.

57

Лекция 5. История местоимений.

ЛИЧНЫЕ МЕСТОИМЕНИЯ В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ

В исходной системе древнерусского языка местоимения образовывали две большие группы слов. Одну составляли личные местоимения 1-го и 2-го лица, к которым примыкало по структуре и синтаксическим связям возвратное местоимение (последнее отличалось от личных местоимений тем, что у него не было формы имен. пад.). Другую группу образовывали неличные местоимения — указательные, притяжательные, относительные, вопросительные, определительные, отрицательные, неопределенные. В отличие от личных местоимений, которые по синтаксической роли были сходны с существительными, неличные местоимения сближались в этом плане с прилагательными: кроме того, если личные местоимения не имели категории рода, то неличные различались по родам. Что касается личного местоимения 3-го лица, то по происхождению оно является указательным, и для древнерусской эпохи его правильнее включить в неличные местоимения.

Склонение личных местоимений в древнерусском языке.
Единственное число		Множественное число
1-е лицо	2-е лицо	1-е лицо		2-е лицо
И. Язъ	ты	И- мы		вы
Р. мене тебе		Р- насъ	васъ
Д. мънЬ, ми	тобЬ, ти	Д. намъ, ны		вамъ, вы
В. мене, мя	тебе, тя	В. насъ, ны		васъ, вы
Т. мъною	тобою	Т. нами		вами
М. мънЬ	тобЬ	М. насъ		васъ
Двойственное число
1-е лицо	2-е лицо
И. вЬ	ва
В. на	ва
Р.-М. наю	ваю
Д.-Т. нама	вама

История личных местоимений. Парадигма склонения личных местоимений показывает, что оно характеризовалось тем же супплетивизмом. форм, что и в современном языке, т. е. формы именительного падежа и формы косвенных падежей этих местоимений образовывались от разных основ. Вместе с тем падежные формы личных местоимений в ряде случаев отличались от современных форм и на протяжении развития русского языка пережили определенные изменения. Правда, такие изменения коснулись только нескольких форм, тогда как в большинстве их в истории русского языка никаких изменений не было, если иметь в виду, конечно, морфологические, а не фонетические явления. Ведь если в современном языке есть формы дат. и предл. пад. мне и твор. пад. мною, а в древнерусском были мънЬ и мъною, то изменение последних связано не с морфологическими, а с фонетическими процессами падения редуцированных и изменения [ě] в [е]. Однако, оставляя в стороне подобные факты, как и факт утраты двойственного числа, являющийся общерусским процессом, все же в истории форм личных местоимений можно видеть ряд изменений, носящих чисто морфологический характер. Рассматривая эти изменения, следует прежде всего обратиться к форме 1-го лица ед. ч. азъ. Эта форма, имеющая по происхождению индоевропейский характер, отличалась от старославянской формы азъ наличием [j] перед начальным [а]. Однако в древнерусских памятниках форма азъ не только встречается очень часто, но и употребляется продолжительное время наряду с язъ. Это объясняется как влиянием старославянского языка, так и тем, что форма азъ употреблялась

58

часто в застывших оборотах деловых документов по традиции, возможно, независимо от того, существовала ли она в живом русском языке или не существовала (ср., например, начало многих купчих и меновных грамот: се азъ рабъ...). Вместе с тем, как видно, очень рано, по крайней мере уже в XI—XII вв., в древнерусском языке возникла новая форма 1-го лица ед. ч., соответствующая современной, — форма я. В грамоте великого князя Мстислава и его сына Всеволода 1130 г., очень небольшой по объему, употреблены три формы этого местоимения: старославянская по происхождению азъ, древнерусская язъ и новая я (ср.: се азъ мьстиславъ... а язъ далъ роукою своею... а се я всеволодъ).

Наличие этих трех форм в одном памятнике можно расценивать как сосуществование неживой, традиционной, пришедшей из другого языка формы с формой исконно русской, свойственной, вероятно, и тогда живому языку, но вытесняемой новой формой. Причину развития язъ > я видят в том, что язъ до падения редуцированных была формой двухсложной ([ja/zъ] ), тогда как формы имен. пад. остальных всех лиц и чисел были односложными (ср.: ты, вы, мы и др.); именно поэтому могла возникнуть тенденция к отпадению второго слога в язъ и к превращению формы 1-го лица ед. ч. также в односложную.

Изменению подверглись и формы род. пад. ед. ч. мене и тебе, выступавшие и в значении вин. пад. Эти формы существовали и в старославянском языке, т. е. являлись у русских общеславянским наследием. В истории русского языка произошло изменение этих форм в меня, тебя, причем оно возникло не во всех диалектах русского языка: в южновеликорусских говорах и до сих пор держатся старые формы род.-вин. пад. с окончанием [е]: у мене, без тебе. Формы на ['а] появляются в памятниках с конца XIV в. Первый случай такого употребления отмечен в грамоте кн. Дмитрия 1388 г.: а чимь блгословилъ тебя отець мои. Объясняя факт изменения мене, тебе в меня, тебя, А.А.

Шахматов выдвигал в качестве его причины изменение [е] > ['а] в положении без ударения. В противоположность А.А. Шахматову А.И. Соболевским было предложено морфологическое объяснение этого явления: он полагал, что подобное изменение произошло под влиянием форм род. пад. существительных с древней основой на о, типа коня, т. е. в этом случае появление ['а] вместо [е] объясняется как результат аналогического воздействия со стороны форм определенных существительных. Однако, как видно, наиболее достоверной гипотезой является та, которую выдвинул в свое время И.В. Ягич, полагавший, что изменение мене, тебе > меня, тебя возникло под влиянием так называемых энклитических форм местоимений МА, ТА, выступавших исконно в вин. пад., но переносимых часто и в род. пад.

В дат. и местн. пад. местоимение 2-го лица имело форму тобЬ при старославянском тебЬ. Эта форма с гласным [о] в основе, возникшим, возможно, под влиянием [о] в основе формы твор. пад. тобою, отмечается в памятниках с XI в. наряду с формой тебЬ (ср. примеры из памятников: к тобЬ (Лавр. лет.), тобЬ (Юрьев. ев.), азъ боудоу тобЬ в срце (Лавр. лет.) и к тебЬ (Жит. Феод.), тебЬ (Дог. 1405 г.) и т.п.) и сохраняется в части русских диалектов до наших дней. Предполагают, что исконно многие русские говоры вообще не знали формы тебЬ в дат. пад. Однако в истории русского языка форма тебе получила широкое распространение и ныне является господствующей. Можно по-разному объяснять появление тебе вместо тобЬ: и как заимствование тебе из старославянского языка, и как результат фонетического изменения [о] > [е] в силу действия межслоговой ассимиляции и т. д. Однако все же возможно думать, что в подобном изменении формы сыграли роль сразу несколько причин — как то, о чем только что было сказано, так и то, что, вероятно, некоторые русские диалекты имели и сохраняли праславянскую форму тебЬ на всем протяжении своей истории. Вместе с тем под влиянием дат.-местн. пад. формы с [о] в основе появляются и в род.-вин. пад., например: близь тобе, оу тобе (Лавр. лет.), ищуть тобе

59

(Микул. ев.), пред тобя (Домостр.), благословилъ тобя отець (Гр. 1389 г.). Подобные формы сохраняются и в некоторых современных говорах.

Наконец, древнерусский язык, как и старославянский, знал различие полных и кратких, или энклитических, форм личных местоимений, Если первоначально различие этих форм, вероятно, было связано с ударностью и безударностью их в предложении, то в древнерусском языке полные и энклитические формы употреблялись параллельно. При этом последние были широко распространены в памятниках, например: пришедъ передъ МА (Га-лиц. гр. 1401 г.),

иде на ТА (Лавр. лет.), по ТА (Ипат. лет.), тЬхъ ти волостии ... не держати (Грам. 1325—1326 гг.), прислю ти (Лавр. лет.), а въ то ми ся доспело (Двин. гр. XV в.), не льпо ли ны бяшетъ

(Сл. о полку Иг.), се посла ны црь (Лавр. лет.), молю вы (Жит. Феод.) и т. д. Энклитические формы были утрачены в русском языке приблизительно к XVII в. Остатки их в говорах очень незначительны (ср., например, я те дам! бог тя знает и т. п.).

ВОЗВРАТНОЕ МЕСТОИМЕНИЕ В ДРЕВНЕРУССКОМ ЯЗЫКЕ

Все имевшиеся в исходной системе древнерусского языка у возвратного местоимения падежные формы были тождественны формам местоимения ты. Следовательно, они отличались от современных форм только в род.-вин. пад. (др.-русск, себе — современное себя) и в дат.-местн. пад. (др.-русск. собЬ — современное себе). В дат. и вин. пад. у этого местоимения, как и у ты, были энклитические формы: си и СА. Падежные формы возвратного местоимения широко отмечаются в памятниках: род. пад.— оу себе (Новг. гр. 1305 г.), а межи себе оучинили (Двин. гр. XV в.) и (под влиянием дат.-местн. пад.) межю собе (Лавр. лет.), промеж собе (Новг. гр. 1471 г.); дат. пад. — коупи собЬ (Двин. гр. XV в.), мы собЬ боудемъ, а ты собЬ (там же), головоу си розби(х) дважды (там же); вин. пад. — хотя мстити себе (Лавр. лет.), возьмоутъ на СА (Там же); мести, пад. — по собЬ (Грам. 1447—1456 гг.), и рече в собЬ (Лавр. лет.) и т. д. Пути изменения этих форм или утраты их, так же как и причины таких изменений, у возвратного местоимения были теми же, что и у местоимения ты, и поэтому не требуют подробных комментариев: и здесь в род.-вин. пад. установилась форма себя вместо др.-русск. себе, а в дат.-местн. пад. — форма себе вместо др.-русск. собЬ; энклитические же формы были утрачены. Однако форма вин. пад. ся (а в говорах иногда дат. пад. си) не просто исчезла из языка, а превратилась в особую частицу, служащую для образования возвратных глаголов. В древнерусском языке форма СА, являясь местоимением, употреблялась в возвратном значении, не сливаясь с глаголом в одно целое: она могла выступать и после, и перед глаголом, а могла быть и отделена от глагола иными словами (ср. в Смоленской грамоте 1229 г.: что СА ДЬете по веремьнемь: в Лаврентьевской летописи: а я возъвращю СА похожю и еще). Превращаясь в возвратную частицу, ся теряло свою самостоятельность и полностью сливалось с глаголом, сначала семантически, а затем фонетически и морфологически, образуя его возвратную форму. Этот процесс отражается в памятниках с XV в.

ИСТОРИЯ ЛИЧНОГО МЕСТОИМЕНИЯ 3-ГО ЛИЦА

В древнюю эпоху в славянских языках не было личного местоимения 3-го лица, и его роль выполняло указательное местоимение и (муж. р.), я (жен. р.), е (ср. р.); такую роль выполняло это местоимение и в ранний период истории русского языка. В исходной системе древнерусского языка местоимение и, я, е склонялось и изменялось по числам:

Единственное число			Множественное число
Муж. р. Ср. р. Жен. р.
И. и	е	я	И.	и	я	Ь
Р. его		еЬ	Р. ихъ
Д. емоу		еи	Д. имъ

60