Щеглова_ист. грам

Этот процесс был характерен для праславянского языка, и подобные формы в определенной степени отмечаются в старославянских памятниках.

Однако уже в старославянском языке отразились явления изменения первоначальных форм полных прилагательных, что выразилось не только в уподоблении гласных основы и окончания (ср.: добракго > добрааго и далее добраго, добруему > добрууму и т.п.), но и в замене в формах твор. пад. ед. ч. муж. и ср. р., дат., твор. и местн. пад. мн. ч. и дат.-твор. пад. дв. ч. звуков [о], [а], [ě] в окончаниях звуком [ы], в результате чего в этих падежах появлялись формы на -ыимь, -ыимъ, -ыими, -ыихъ, -ыима (например, добрыимь, добрыимъ,

добрыими, добрыихъ, добрыима), отчетливо зафиксированные старославянскими памятниками. В древнерусском же языке в этих формах гласные подверглись стяжению, что привело к возникновению образований, характерных и для современного языка: добрым,

добрыми, добрых и т. п.

Однако в древнерусском языке процесс преобразования форм полных-прилагательных пошел еще дальше, и это было связано с тем, что они попали под влияние форм указательных местоимений тъ, та, то. Такое влияние сказалось в единственном числе, где, скажем, формы

врод., дат. и местн. пад. всех родов получили иные окончания, чем они должны были бы иметь, если бы развивались только по фонетическим законам. В самом деле, если фонетически возможно объяснить развитие добраего в добрааго и далее в добраго, то появление русского доброго уже не объясняется только фонетическими процессами: окончание [ого] — результат влияния формы того, так же как [ому] в доброму (вместо добруму) возникло под влияниям тому, а [омь] > [ом] в добромь > добром (вместо добрЬмь)

— под влиянием томь > том, точно так же в род. пад. развилось доброЬ > доброй (вместо добрыЬ) под влиянием тоЬ > той, а в дат. и местн. пад. доброй (вместо добрЬй) — под влиянием той. Появление новых форм в этих падежах отмечается по памятникам не одновременно, но достаточно рано: так, в дат. пад. муж. р. и род. пад. жен. р. с XI в., а в остальных падежах — с XII в. Например: великого (Надп. на чаре 1151 г.), тихомоу,

вЬчьномоу (Мин. 1097 г.), нагого (Лавр. лет.), мьрътвого (Новг. лет.), въ сельскомъ (Рус. Пр.), по коупной грамоти дернои (Двин. гр. XV в.), роускои земли (Смол. гр. 1229 г.) и т.д.

Именно все эти формы, как в единственном, так и во множественном числе, и укрепились в русском языке, пережив в дальнейшей своей истории в общем незначительные изменения.

Из этих изменений надо упомянуть, во-первых, развитие формы имен. пад. ед. ч, муж. р., где исконным окончанием было [ый], [йй] с редуцированными [ы] и [и]. Эти праславянские по происхождению [ы] и [и] держались в русском языке вплоть до падения редуцированных, когда они изменились в этом языке в данной форме в [о] и [е]. Таким образом, после XII в. из форм, например, [красный], [добрый], [молодый], [золотыи], [синий], [вешьнйй] и т. д. в древнерусском языке возникли красной, доброй, молодой, золотой, синей, вешней. Именно в та ком виде эти формы выступают и теперь в тех северновеликорусских говорах, которые не знают редукции гласных в безударных слогах.

Что же касается литературного языка, характеризующегося наличием такой редукции (или аканьем), и вообще всех диалектов, сходных по этой черте с литературным языком, то в них подобное произношение могло сохраниться лишь под ударением, ибо с возникновением

вряде русских диалектов аканья гласные [о] и [е] в заударном слоге изменились в [ъ] и [ь]: крАс[нъи], дОб[ръи], сИ[ньи], вЕш[ньй]. Так подобные формы и произносятся теперь в литературном языке. Что же касается написания их по нормам орфографии с -ый, -ий, то оно объясняется воздействием старославянской орфографической традиции. В старославянском языке редуцированные [ы] и [и] в эпоху падения редуцированных изменились в [ы] и [и]

71

полного образования, и это дало возможность закрепиться написанию -ыи и -ии в памятниках, что было перенесено в русское правописание.

Во-вторых, произошли изменения в форме род. пад. ед. ч. муж. и ср. р., в которой начиная с XV в. появляется окончание [ово], [ево] вместо [ого], [его]: великово Новагорода (Гр. 1432 г.), правово (Гр. 1445 г.). Причины и пути изменения этого окончания прилагательных были те же, что и изменения соответствующего окончания неличных местоимений, о чем уже говорилось. В современных говорах сохраняются все ступени развития окончания род. пад., т. е. и [ого], [его], и [о о], [е о], и [оо], [ео], и, наконец, [ово], [ево] (с соответствующими изменениями гласных в зависимости от типа вокализма того или иного диалекта). Формы род. пад. на [ого], [его] сохраняются, например, в поморских северновеликорусских говорах; [ ] в этом окончании наблюдается в акающих южновеликорусских диалектах. В некоторых северо-западных говорах есть формы с окончанием род. пад. без согласного между гласными. Что касается окончания этой формы с [в], то оно характерно для литературного русского языка и многих диалектов.

Таким образом, можно принять фонетическое объяснение изменения окончания род. пад. ед. ч. [ого], [его] в [ово], [ево]. Однако вместе с тем возможно и морфологическое объяснение: в этом случае появление [ово], [ево] объясняется как перенос окончания род. пад. притяжательных прилагательных [ова] с последующей контаминацией его с окончанием

[ого], [его].

Вженском роде окончание [оě] было заменено [ой], что объясняется влиянием форм дат. и мести, пад., а также твор, пад., в котором двусложное окончание -ою (т. е. [оиу]) сократилось в [ой] сначала в существительных (именно там [оиу] было единственным двусложным окончанием в единственном числе), а потом и в местоимениях и прилагательных.

Наконец, в-третьих, произошла утрата различия родовых форм в имен. пад. мн. ч., где вместо трех исконно различных форм укрепилась одна — в твердом варианте с окончанием [ые], по происхождению восходящая к имен. пад. мн. ч. жен. р., а в мягком — с окончанием [ие], как видно, по образцу твердого варианта.

ИСТОРИЯ ФОРМ СРАВНИТЕЛЬНОЙ СТЕПЕНИ

Впраславянском языке формы сравнительной степени имен прилагательных образовывались путем присоединения к основе прилагательного суффикса *jьs, (в имен.-вин. пад. ср. р. *jеs), причем часто эта основа была распространена гласным [е]> [ě]. Так, например, сравнительная степень от сhudъ (др.-русcк. хоудъ) образовывалась следующим образом: сhud (основа прилагательного) + jьs (суф. сравнительной степени): *сhudjьs; ср. от поvъ (др.-русск. новъ) — *поv-ě-jьs. Суффикс сравнительной степени, далее, осложнялся согласным [j], который выступал во всех формах, кроме формы имен. и вин. пад. ед. ч. муж. и ср. р. В силу этого оказалось, что основа сравнительной степени во всех падежах, где выступал [j] оканчивалась на [š’] (из [sj]). Ср., например, род. пад. ед. ч. муж. р.: *chud-jьs-j-a (окончание род. пад.) > сhиž’ьš’а > др.-русск. хоужьша; *поv-е-jьs-j-a > поvějš’а > др.-русск.

новЬиша и т. д.

Вимен.-вин. пад. ед. ч. муж. и ср. р. [j] не было, и там [s], попадая на конец слова и создавая закрытый слог, в силу действия закона открытого слога утратился, например:

*поvеiьs > поvеi ([jь] > [i]) > др.-русск. новЬи.

Наконец, если сравнительная степень образовывалась от прилагательного на заднеязычный, то звук [е] изменялся после мягкого шипящего в [а], например: *krepъk-e-jьs >

др.-русск. крЬпъчаи, *kratъk-e-jьs > др.-русск. кратъчаи и т. д.

Все эти формы сравнительной степени были унаследованы древнерусским языком и

72

существовали в нем к моменту появления письменности. При этом в отличие от современного в древнерусском языке сравнительная степень употреблялась в роли определения, изменялась по родам и числам и склонялась, причем, в связи с тем что основа ее всегда оканчивалась на мягкий согласный [ш], склонялась она по мягкой разновидности на о и а.

Ср. примеры из памятников: премоудрЬи, старЬй (Жит. Феод.), желая больша имЬнья (Лавр. лет.), вода бы больши (Новг. лет.), большоу раноу (там же), оуньше (Жит. Феод,), лЬпше боудемъ (Лавр. лет.), горше первыихъ (Ев. 1357 г.), кто честнЬе боудеть (Ев. 1358 г.)

и т. д.

Вместе с тем древнерусский язык знал не только краткие формы сравнительной степени, но и полные, образовывавшиеся путем прибавления к краткой форме указательного местоимения и, я, е, например: новЬйший, новЬишая, новЬишее.

История развития сравнительной степени, имея в виду ее краткую форму, заключалась в том, что так же, как и краткие прилагательные, она перестала употребляться в роли определения и потому потеряла способность к словоизменению (потеря форм словоизменения сравнительной степенью начинает отражаться в памятниках с XII в.), застыв в одной определенной форме. Наиболее продуктивной в истории оказалась бывшая форма имен. пад. ед. ч. ср. р. на –Ье > -ее или с редукцией конечного гласного -ей: ср. современное

скорее с др.-русск, муж. р. скорЬи, ср. р: скорЬе, жен. р. скорЬиши, современное сильнее — с

др,-русск. муж. р. сильнЬй, ср. р. сильнЬе, жен. р. сильнЬиши. В диалектах, а также в просторечии формы на -ее, -ей распространены шире, чем в литературном языке: ср. хужее,

тужее, жарчее, прощее, ближей, тишей и т. п. (лит. хуже, туже восходят также к имен.

пад. ед. ч. ср. р.). Что касается таких форм, как больше, меньше, то они по происхождению являются формой имен. пад. мн. ч. муж. р.

Специально следует сказать о судьбе форм с основой на заднеязычный согласный типа кратъчае, крЬпъчае, свежае, ловъчае. Некоторые из них были вытеснены формами на -е под влиянием таких образований, как хуже, туже, больше, меньше, другие же попали под влияние наиболее распространенных форм на -ее (из -Ье), например, свежее, ловчее (ср. обратный процесс в диалектах, в результате которого там развиваются формы вроде сильняе, здоровяе и т. п.). Гласный [а] после шипящего сохранился лишь в полных формах типа

кратчайший, нижайший, высочайший, крепчайший и т. д. Однако эти полные формы,

сохранив полностью способность различаться по родам, числам и падежам, вместе с тем изменили свое значение: если первоначально они были формами сравнительной степени, то в истории русского языка они получили значение превосходной степени. Полные формы на - Ьйш, -айш сохраняли значение сравнительной степени еще в XIX в.; так, они употребляются, например, в переводе Жуковским «Одиссеи»: огромнейший первого камень схватил, или у Тургенева: я легкомысленно разбил сосуд, в тысячу раз драгоценнейший.

Что же касается выражения превосходной степени, то в древнерусском языке она, как видно, выражалась лишь описательно, т. е. с помощью слов вельми, очень, самый, прибавляемых к прилагательным. Образования же с приставкой наи- (типа наибольший, наилучший и т. п.), а тем паче со старославянской по происхождению пре- (типа предобрый, премудрый) не были принадлежностью живого русского языка, а появились или под влиянием церковнославянского языка (таковы образования с пре-), или, возможно, под польским влиянием, где приставка наишироко распространена

73

Лекция 7. Предыстория имен числительных

К ПРЕДЫСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКОВОГО СТРОЯ: ИМЕНА ЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ 3 Имена числительные хотя могут восходить до бесконечности, но отличаются от прочих частей речи

тем, что вращаются повторением немногих основных названий. Ф. И. Буслаев Число есть потенция вещи, рождающее смысловое лоно ее, закон ее осмысления, сила и орган

оформления вещи. А. Ф. Лосев

тhмь же брати~ моa дължьни ~смы ~дино божьство въ трьхъ своиствhхъ славити о(ть)ц# и с(ы)на и с(в#та)го д(оУ)ха

ÑáÒð XII/XIII, 26à

Числовая символика включается в состав непременных и первостепенных форм художественного мышления в русской культурной традиции. Нумерологические штудии в Древней Руси являлись формой символического богословствования. Древнерусские книжники обнаруживают владение сложной и тонко разработанной гаммой символико-числовых представлений. Cущественная роль здесь принадлежала нумероформам – текстовым конструкциям или блокам, строение которых определялось зависимостью от того или иного числового символа. Так, у Кирилла Туровского – выдающегося религиозного писателя XII в. – одним из ведущих композиционных приемов являются словесно-текстовые триады. См. пример текстопостроения, характерный для его торжественных Слов (с обозначенным числовым членением):

дадим по силh aко же можем:

1а: ов1(1): милостыню2(1): и безлобье3(1): и любовь; ga

2à: äðuãèé –

4(2): дhвство чисто 5(2): и вэрu правu,

6(2): и смhрение нелицемhрно; 3а: ин –

7(3): псаломское пhнье, 8(3): апостолское qчение,

9(3): молитва с въздыханиемь к богu КТур XII сп. XIV, 415.

Девятичленный субстантивный ряд здесь имеет отчетливое триадическое членение: 3+3+3. Каждая триада вводится местоимением (ов, дрuгий, ин), опосредованно оформляющим линию сакрального счета и дублирующим состав опорного числового ряда. Каждая триада имеет особое лексикограмматическое воплощение: первую образуют три однородные субстантивные формы, являющиеся квазисинонимами; вторая триада образована тремя однородными адъективно-субстантивными синтагмами с

постпозиционно-нечленными формами адъективов43; третью триаду образуют адъективно-субстантивные синтагмы с препозиционно-членными формами адъективов (этот ряд не до конца выдержан). Во вторую и третью триаду входят тематически родственные субстантивы.

3 По статье О. Ф. Жолобова

4 См. великолепный пример плеоназма в исходе триады: смhрение нелицемhрно.4 Словарь библейского богословия / Под ред. Ксавье Леон-Дюфура и Жана Люпласи, Августина Жоржа, Пьера Грело,Жана Гийе, Марка Франсуа Лакана. Киев – Москва, 1998. Стлб. 1257

74

Соотнесенность словесных рядов с числовыми символами, кроме прочего, обеспечивала членение лексического континуума, придавала словесным рядам смысловую очерченность и точность, выступая важным средством образования и развертывания лексических парадигм.

Изощренная техника воплощения нумероформ отличает одно из древнейших оригинальных сочинений – «Сказание о Борисе и Глебе», созданное в конце XI в. и дошедшее в списке XII/XIII в. в составе Успенского сборника. Текст строится по формуле: 3+3+4. В приводящемся ниже фрагменте соблюден также принцип араичной поэтики – «магический квадрат»: текст начинается и завершается одним корнем (многоìèëостивrи 777 ìèëосьрдию). См. (с обозначенным числовым членением):

1(1): Г(оспод)и боже мои многом(и)л(о)стивrи 2(1): и м(и)л(о)стивrи

3(1): и прем(и)л(о)стиве 1(2): слава ти

1(3): ßêî съподобилъ мa ~си qбhжати отъ прельсти житиa сего льстьнааго.

2(2): слава ти прещедрrи живодавьче.

2(3): aêî сподоби м# трqда с(в#)тrихъ м(q)ч(е)н(и)къ 3(2): слава ти владrко ч(ь)л(о)в(h)колюбьче.

3(3): сподобивrи м# съконьчати хотhни_е с(ь)рд(ь)ца мо~го 4(2): слава ти х(рист)е многомq ти м(и)л(о)с(ь)рдию

ÑáÓ XII/XIII, 12a.

На фоне троичного членения текста, заданного первой триадой, «4» должно быть истолковано как «3+1». Вообще число «4» – «число космической совокупности (что также символизируется “четырьмя животными” у Иез 1.5...; Откр 4.6). Оно обозначает все, что дает представление о полноте: 4 казни у Иез 14.21; 4 Заповеди блаженства у Лк 6.20 слл. (и 8 у Мф 5.1–10)». Поскольку «4» здесь предстает как «3+1», вышеназванное символическое значение совмещается с иным: четвертый компонент является генерализующим и указывает на триаду в плане единства-континуальности. Не означает ли это, что автор осмеливается осмысливать диалектику Троического

Единства через призму четверичной символики или стремится совместить его толкование с двумя природами Христа? Первая триада образована изысканным плеоназмом – словообразовательноморфологическими вариациями прилагательного милостивъ – одного из имен Бога. Плеоназм символизирует континуальность «3=1». В таком виде первая триада является словесной иконой, подражающей живописной иконе – «Ветхозаветной Троице» с ее тремя ангелами – тремя существами, обладающими единой природой5. Сходным образом оформлена третья триада, в которой варьируются формы глагола съподобити– перфект, аорист и действительное причастие прошедшего времени. Четырехкратное слава ти в «Сказании» выражает духовную антитезу языческому жизненному идеалу, который лаконично и выразительно описан во фрагменте, словесным стержнем которого является формула слава мира сего (см. СбУ XII/XIII, 9г–10а)6. Отвержение славr мира сего, как и антитетическое слава ти, в «Сказании» соотнесено с символической схемой «4(3+1)+3+3», так что число «4» является важной частью композиционной доминанты текста.

5Современный богослов, отстаивая новое прочтение богоисповедных смыслов иконы Святой Троицы преподобного Андрея Рублева, приходит к словесной формуле, содержащей троекратный корневой повтор. По мысли автора икона выражает следующее понимание Троицы: «Начало Единства (Единое), Смысл Единого, Единство (Единение)». (Протоиерей Игорь Цветков. Идеи исихазма в иконе Святой Троицы преподобного Андрея Рублева // Православный собеседник. Издание Казанской Духовной семинарии. ¹ 1. 2000. С. 25).

6Ср. с формулой индоевропейской поэтики «неувядаемая слава» (Уоткинс К. Аспекты индоевропейской поэтики // Новое в зарубежной лмнгвистике. Вып. XXI: Новое в зарубежной индоевропеистике. М., 1988. С. 451), а также с составом языческих княжеских имен

Âûøåславъ, Èçÿславъ, Мьстиславъ, Ñâÿòîславъ, IÀðîславъ, с другой стороны – Володиìýðú~Володиìèðú.

75

Однако в этом случае части нумерической формулы отстоят друг от друга: если первая триада завершается на листе 10а, то продолжение «...+1+3+3» размещено в рукописи на листе 12в. Третью триаду образует плеоназм, паронимически сближенный со словом миръ из формулы слава мира сего, а сама триада выражает новую духовную антитезу языческому жизненному идеалу: къто не почюдить сa великqqмq съмерению • къто ли не съмhрить сa оного ñúìhðåíè_å видa и слыша СбУ XII/XIII, 12в7. Нумероформа «3+1» сопровождается нумерологемой «4» и составляет композиционный принцип в другом шедевре древнерусской литературы – «Житии Феодосия Печерского»8. Отсюда проистекает следующий вывод: внутренние смыслы в древнерусских литературных памятниках не лежат на поверхности, их постижение требует внимания, сосредоточенности, а иногда – экзегетической дешифровки.

В условиях высокой культуры нумерологических представлений вопрос о существовании числительных – словесных знаков элементов математического ряда – должен представляться риторическим. Однако в действительности на вопрос о том, существовали ли в древнерусском языке имена числительные, в последних своих опытах историческое языкознание давало лишь отрицательный ответ. Исходя из морфологического сходства числительных с именами существительными, прилагательными или местоимениями, исследователи отказывали им в самостоятельном частеречном статусе, полагая, что в

период до XVII в. следует говорить не о числительных, а о числовых или счетных словах99. Это воззрение ранее всего был сформулировано

обозначений способствовал трансформации парного числа в двойственное10. Вместе с тем отвлечение счетно-количественного значения в индоевропейском диктует образование синтаксически противопоставленных форм, которые Б. Дельбрюк обозначил терминами «Dual» и «Zweizahl». Последний термин здесь связывается со случаями семантически избыточного употребления в ведийском числительного dváu в сочетаниях с субстантивным дуалисом. Появление подобных квантитативных конструкций всегда обусловлено особыми текстово-речевыми обстоятельствами

– включенностью в контекстуальный счетно-количественный ряд, образуемый соположением с другими числительными1132. Это означает, что «первочисло» 2, давшее начало дуалису, насыщено

7См. Жолобов О. Ф. Древнерусское текстообразование: текст – символизация имени // История русского языка. Стилистика. Текст. Казань, 1992. С. 5–6; Жолобов О. Ф. О числовых символах в древнерусском текстообразовании // Studien zur russischen Sprache und Literatur des 11.–18. Jahrhunderts / Beitrдge zur Slavistik. Bd. 33. Frankfurt am Main usw., 1997.

C. 188–189.

8См. Жолобов О. Ф. Композиция текста и грамматическая реконструкция // Язык и текст / Проблемы исторического языкознания. Вып. 5. СПб., 1998. С. 35 и сл.

9См.: Багрянский И. М. Имя числительное в русском языке XI–XVII вв. АКД. М., 1960. C. 4; Дровникова Л. Н. История числительных в русском языке. Владивосток, 1985. C. 4; Еленски Й. Параллелизм в развитии количественных сочетаний в славянских языках // Славянска филология. Том XV: Езикознание. София, 1978. C. 81; Супрун А. Е. Славянские числительные. Становление числительных как особой части речи. Минск, 1969. C. 5; Хабургаев Г. А. Очерки исторической морфологии русского языка. Имена. М., 1990. C. 258– 259; Kiparski V. Russische historische Grammatik. Bd. II: Die Entwicklung des Formensystems. Heidelberg, 1967. S. 173.

10Значение парности не поглощалось собственно количественным представлением. Об этом свидетельствуют разные факты.Так, например, согласно В. Краузе, в тохарском А языке паралис («Paral») и дуалис («Dual») были морфологически разведены(Krause W. Tocharisch / Handbuch der Orientalistik. Bd. 4, Abschn. 3. Leiden, 1955. S. 15).

11«Durch dváu mit dem Dual wird die Zweizahl aus Zahlenreihe hervorgehoben» (DelbrьckB. Altindische Syntax. Darmstadt,1968. S. 99–100). Всегда семантически мотивировано также употребление слова ubháu.

76

пространственно-предметными смысловыми связями, которые были не настолько однозначны и прочны, чтобы не ослабевать и не утрачиваться всякий раз в составе квантитативной парадигмы12.

В языковом умозрении числовые обозначения обеспечивают мерность и упорядоченность пространственно-количественного строя природной среды и предметного окружения, становясь образом мира. Разнообразие и переменчивость предметных связей тем не менее всегда возвращают к числу как исходной константе, лишенной собственных предметных свойств. Становится ясно, что числа суть матрицы или схемы, соразмерность с которыми предметных или событийных явлений создает иллюзию их тождества. Числительные суть свидетельства дискретности, членимости воспринимаемого мира, поэтому их семантика соотносительна с оценкой его структурных или качественных черт, а не предметных свойств. Таким образом, так называемые предметные значения числительных всегда опосредованы и не связаны с их морфологическим характером, который может быть различным, а обусловлены их функциональной нацеленностью на предметный мир, как в хозяйственно-бытовой, так и в отвлеченно-мыслительной сферах деятельности.

Числительные образуют упорядоченный ряд морфосинтаксических групп – парадигму квантитативных конструкций, реализующих однородную счетную или количественную функцию13:

(1)сингулярный квантитатив: *edinú vozú, *edina m ra; (12)14 *edinú na desête vozú;

(2)дуальный квантитатив: *dúva voza, *dúv m r ; (22) *dúva na desête voza (vozú);

(23,4)15 *dúva desêti vozú;

(3)малый квантитатив: *trüje, è’etyre vozi, *tri, è’etyri m ry; (32) *trüje na desête vozi (vozú); (33,4) *è’etyre desête vozú;

(4)большой квантитатив: *pêtü vozú, *pêtü m rú; (42) *sestü na desête vozú; (43,4) *sedmü

desêtú vozú;

(5) половинный квантитатив: *polú vútora, polú pêta voza, *polú vútory, polú pêty m ry; (53,4)

*polú pêta desête vozú16;

(6) дистрибутивно-собирательный квантитатив: *dúvoji, troji, pêteri púlc’i, *dúvojê, trojê, pêtery kúnigy.

Отсюда. в древнерусском языке:

(1) Горькъ сътвори плачь и рrдани_е. д(ь)нь ~динъ или дъва Изб 1076, 153 об.; (12) въземи q тимоще одинq на дес#тh гривънq ГрБ ¹ 78 (60–70-е г. XII в.);

(2) ïî äâà áåçìhíà ÓÑò XII/XIII, 262; (22) ^âhùà _(èñq)ñ(ú) íå äâà ëè íà äåñ#òå ÷àñà ~ñòà âú ä(ü)í ÅâÀ 1092: Èí 11,9; (23,4) ïðhæäå äúâq äåñ#òq ëhòú ÊÅ XII, 83á;

12«Только появление понятия 2 сделало возможным возникновение счета и арифметики. В языковом мышлении äâà являетсячислом высокого напряжения, поддерживаемого постоянно напоминающей о себе двойственностью, парностью ипротивопоставленностью как в физическом, так и в общественном и в индивидуально-психическом мире. Это положилоначало особому двойственному числу, в отличие от единственного и множественного числа» (Бодуэн де Куртенэ И. А.Избранные труды по общему языкознанию. Том II. М., 1963. С. 315).

13Жолобов О. Ф. Древнеславянские числительные как часть речи // Вопросы языкознания. ¹ 2. 2001. С. 102.

14Ñì35 (12) содержит индекс обозначения второго десятка.

15(23,4) содержит индекс обозначения десятков и сотен. В древнерусском для обозначения двадцати применялась такжеособая модель –

межю дес#тьма: и самъ же д межю дес#тьма. стухиa. хоmеть вьс# мьнhти ÊÅ XII, 254á(ÑÄÐß I, 521).

16 Ò. å. сорок пять.

77

(3) òðè~ áhõîìú ïàñòqñ¿ ÏÑ XI–XII, 12; (32) възми q господrни три на дес#те рhзанh ГрБ ¹ 84 (сер. 10-х – сер. 30-х г. XII в.); (33,4) х(рист)а четrрми дес#ты д(ь)нии вънесе на рuкq въ

ö(ü)ð:(ú)âü ×óäÍ XII, 75á;

(4) воземи дес#ть гривьно ногатами ГрБ ¹ 227 (60–70-е г. XII в.); (42) æèâú âú äîìq ñâî~ìü

ò

шесть на дес#те лэ СбУ XII/XIII, 288a; (43,4); ис того же лhса потече Волга на востокъ. и вътечеть

семьюдес#тъ жерелъ в море Хвалисьское ЛЛ 1377, 3;

(5) възми q дqшилh q fоминица полъцетвьртh гр(и)в(ь)нh ГрБ ¹ 381 (XII в.); (53,4) и осеньн_е~ полюди~ даровьно~ полътретиa дес#те гривьнъ с(в@)т(о)мq же геwргиеви Гр 1130;

(6)Эсмерr числъмь вины суть СбТр XII/XIII, 158; (62) Въображенr qбо бrша кънигr. дес#терr

èäúâî~ ÊÅ XII, 245á.

Внутрипарадигматической динамикой обусловлено употребление переходных морфосинтаксических образцов: (22) < (4), (32) < (4), (4) < (3) и под. «Таким образом, в числительных синтаксис явно

преобладает над морфологией»17. Явственно эта особенность выступает в составных числительных, которые уже сами по себе являются синтаксическими единствами, обнаруживая частеречную автономность так называемых числовых слов. Грамматическая целостность квантитативных конструкций находит продолжение в морфосинтаксических группах с порядковыми числительными, имеющих количественно-определительное значение. Составные числительные отражают логику образований,

сложившихся в индоевропейскую эпоху39. Уже в старославянском они тяготеют к композитному образованию, что обусловлено морфосинтаксическими обстоятельствами – их рядоположенностью с простыми

числительными и повторяемостью второго компонента: дъванадесяте златицъ Супр 12210 (вместо дъвh на дес#те златици). Когда сложились благоприятные фонетические обстоятельства, композитные числительные второго десятка, которые образовывали сплошной счетно-текстовой ряд, претерпели аффиксоидную трансформацию. См. наиболее ранние примеры: (т)ринадес# гривнh ГрБ ¹ 852 (сер. XII в.); вз# ~сме пятьнаца(те во)[з](о 482 (80–90-е г. XIII в.).

Когда говорят о предметном значении древнеславянских числительных, имеют в виду морфологический характер числительных от ïÿòè äî десяти, которым свойственно субстантивное склонение и грамматическое значение рода. Однако морфологический характер числительных означает лишь их морфологическую оформленность и не предопределяет их функционально-семантической природы. Например, числительное duale tantum *dúva (*dúvѣ) имеет родовое местоименное склонение, как и местоимение *oba (*obѣ):

È-ÂÏ			Ð-ÌÏ	Ä-ÒÏ
Мужской		*dúva,	-	-
ðîä	*oba
Немужской		*dúvѣ,	-	-
ðîä	*obѣ
Общий род		-	*dúvoju,	*dúvѣm
			*oboju	a, *obѣma

17 Виноградов В. В. Современный русский язык. Вып. 2: Грамматическое учение о слове. М., 1938. С. 120.

78

39 Числительные второго десятка наследуют индоевропейские формы, а обозначения десятков, как уже отмечалось, являются балто-славянским новообразованием. В литовском составные числительные встречаются до сих пор.

Столь же произвольна связь между частеречным значением и морфологическим характером наследующих индоевропейское употребление числительных *trüje (*tri), *četyre (*èetyri). Эти слова обычно считают в древнеславянском прилагательными, хотя их узуальный статус дисгармонирует с адъективной частеречной семантикой. Синтаксически эти числительные действительно тождественны прилагательным, поскольку согласуются с существительными в роде и падеже. Однако они не имеют отдельной формы среднего рода, так что родовое противопоставление здесь принимает бинарный вид – мужской vs. немужской род, а выражено оно может быть только в номинативе. Кроме того, отношения с существительными по числу следовало бы считать координативными, потому что данные числительные – слова pluralia tantum. Их нельзя признать прилагательными, потому что они не имеют членных форм, образование которых у адъективов относится еще к балто-славянской эпохе. Морфологически эти слова противопоставлены древнеславянским прилагательным, нечленные формы которых связаны со склонением на *- a è *-o. Plurale tantum *trüje (ìóæ. ðîä), *tri (немуж. род) принадлежит к склонению на *-ü, à plurale tantum *èetyre (ìóæ. ðîä), *èetyri (немуж. род) – к склонению на согласный: и се внезапу възъhхаша три~ мужи. на дворъ ~a в бhлахъ ризахъ ЧтБГ к. XI сп. XIV, 49а; се сqть wбрази лqньнии четrреКН 1280, 566а; q пqтешинене тьри кqне q безqевее цетrри кqне ГрБ (Ст. Р.) 22 (1 пол. XII в.); да съхранить м#. м(о)л(и)твами с(в#)тrхъ патриархъ. аврама. исака. иaкова. трии отрокъ. и данила пр(о)р(о)ка СбЯ XIII, 63 об.; пятrи образъ болии четrръ ~сть Изб 1076, 225; трьженыa же трьми и четrрьми лhтr многашьдr отълqчають КЕ XII, 11a и др. Исходя из вышеизложенного, не следовало бы также считать, что частеречная семантика слов *pêtü, *šestü, *sedmü, *osmü, *devê(tü), *desê непосредственно проистекает из их морфологической природы, которая исторически была уравнена с морфологическими свойствами субстантивов. Морфологический характер в этом случае обусловлен не частеречной принадлежностью названных слов, а исторически укоренившимся типом морфологической оформленности, который не препятствовал и не противоречил их функционально-семантической направленности. Напротив, некоторые ограничения в образовании морфологических форм обусловлены функционально-семантическими свойствами числительных. Так, числительные *pêtü, *šestü, *sedmü, *osmü, *devê(tü) – это слова singularia tantum женского рода со склонением на *-ü, а числительное *desê не только морфологически отлично от них, будучи единственным именем êt-основ мужского рода, но и лишено морфологических ограничений на образование форм числа, так как является центральной единицей

десятичного счисления, на которой основывается образование составных числительных1848. На мужской род числительного дес#ть указывают согласовательные формы: мужской род числительного дъва в квантитативе (23,4), а также мужской род порядкового числительного третьa в квантитативе (53,4): äîâà

дьс#ть бьрковьско ГрБ ¹ 630 (сер. 20-х – сер. 50-х г. XII в.); поло трьти# дьс#то гривьно ГрБ ¹ 61 (60–70-е г. XIII в.). Однако в составе квантитатива (4) данное числительное не отличается от

числительного дев#ть и имеет ТП ед. ч.

18 Хотя развитие девятичного счисления может показаться вполне реальным, поскольку индоевропейское «9» связано с корнем *newos ‘новый’ и в рамках старого четверичного счисления начинало новый счетно-числовой ряд, славянское развитие данного числительного ведет к разрыву этимологических связей и поэтому сомнительно, чтобы русские фольклорные выражения вроде в тридевятом царстве, за тридевять земель являлись остатком девятичного счисления. Скорее всего они представляют собой варианты сакральной формулы, так как в упомянутые выражения, далекие от хозяйственно-бытовой сферы, входят ключевые единицы нумерологических спекуляций. Обращает на себя внимание тот факт, что в ней выступает numerus perfectus òðè, ïðè òîì ÷òî девять – это троекратное òðè. См. в связи с этим выразительный пример у И. И. Срезневского: Вhрують... въ вилы. их же числом г. f сестрениць Сл. Христ. Паис. сб. (Срезн. I, 651). В письменности на бересте эта же нумерическая формула представлена в заговоре-молитве, где автор стремится переработать языческий сакральный топос в христианском духе: три дев#(т)о анеело три дев# ароханело избави раба же# михе# трасавиче молитвами св#тr# богородич# ÃðÁ ¹ 715 (XIII â.).

79

женского рода: хвалять десятию Язвъ побэдивъшааго егУптъ СбУ XII/XIII, 207г. Подобная родовая диссоциация в рамках словоизменительной парадигмы одного слова неизвестна именам существительным. В данном случае она обусловлена внутричастеречными морфосинтаксическими факторами – воздействием на числительное *desê числительных singularia tantum *pêtü,... *devêtü и обобщением в квантитативе (4) единого деклинационного образца.

Частеречная природа числительных последовательно реализуется в парадигме квантитативных конструкций. Функционирование квантитативов как целостных грамматических единиц ведет к обобщению морфосинтаксических образцов. Прежде всего это находит выражение в распределении субстантивных компонентов квантитативов. Так, в квантитативах (22) è (32) существительные могут быть оформлены по

образцу квантитатива (4): (22) сядете и вы на двою на десяте прэстол@. сqд#mе дъвhма на дес#те

колhнома из(раи)левома ЕвА 1092: Мф 10, 28 vs. (4) и приставить ми в#mе. дъвою на дес#те легеонъ анг(е)лъ ЕвА 1092: Мф 26, 53; (32) и съ н~ю •г _ • отроковицh СбУ XII/XIII, 68г vs. (4) да бqдqть •г

_ • отроковиць въ слqжьбоq тебh СбУ XII/XIII, 68б. В квантитативе (4) уже в древнейших памятниках проявляется обобщение субстантивных компонентов по типу квантитатива (3): о дев#ти правьдьникъ Зогр: Лк 15, 7 vs. (3) о дев#ти дес#тъ и дев#ти праведъницhхъ Мар: Лк 15, 7 и под.19 Последний пример доказывает, что форма существительного определяется не пресловутым субстантивным статусом числовых слов, а включенностью в квантитативные конструкции, смысловым центром которых являются числительные. Сам РП мн. ч. существительных в сочетаниях типа п#ть хлhбъ не столь легко объясним, как может показаться. Так, родительный приименной здесь никогда не чередуется с дательным приименным или адъективным определением, которые у славян обычно предпочитались приименному дополнению в родительном20. Если п#ть – существительное, то почему нельзя было сказать хлhбьнаa п#ть – как с@пр@гъ воловьнrи? РП мн. ч. существительных в составе квантитативных конструкций, вероятнее всего, несет печать функциональной специализации как genitivus adnumerativus.

В своих основных счетной и количественной функциях числительные лишь соприкасаются с семантикой предметности, так как механизмы счисления прежде всего нацелены на предметный мир. В хозяйственно-бытовых документах квантитативные конструкции, где реализуются эти функции числительных, являются частотными строевыми единицами. Ср.: ^ дь#ка и ^ илькh се посълаховh лqкънъ •s• (=6) на •_ • (=10) а масла •г • (=3) молоствh а середh

•в • (=2) свиньи хрьбьта •в • (=2) а •г • (=3) заяцh и тетеревh• и кълъбасq а коня •в • (=2) и

сторова ГрБ ¹ 842 (2 четв. XII в.)2151. В подобного рода текстах числительные всякий раз обозначают арифметические величины, которые, однако, наделены грамматически выражаемой уровневой дифференциацией: äâà êîíÿ – иной уровень, нежели òðè, à òðè – иной, нежели ïÿòü.

Утрата дуалиса, ранее других славянских языков завершившаяся в древнерусском языке, была длительным процессом, в котором текстам приведенного выше типа, казалось бы, должна была принадлежать ведущая роль. В действительности связанное дв. ч. счетных документов никак не соотносилось с началом утраты дуалиса, являлось наиболее устойчивой его разновидностью и было утрачено в последнюю очередь лишь в середине XIV в.22 Это обусловлено тем, что связанное дв. ч. являлось компонентом парадигмы

19 В древнерусской письменности изредка встречаются противоположные замены – в квантитативе (3) по образцу квантитатива(4): è

посла три во~водъ съ своими вои. иqстиaна. и qрса. и _евпилиwна ×óäÍ XII, 66a; и aви славу свою.четrрми дес#тъ днии Ïð 1383, 24à.

20См. Мейе А. Общеславянский язык. М., 1951. С. 374–375.

21Цит. по: Янин В. Л., Зализняк А. А. Берестяные грамоты из новгородских раскопок 1998 г. // Вопросы языкознания.¹ 4. 1999.

22См. Жолобов О. Ф. Древнерусское двойственное число в общеславянском контексте. Казань, 1997. С. 95.

80