§ 4. Контролируемое бедствие как условие успешной манипуляции

Один из основателей современной социологии, исследователь идеологий К. Манхейм специально отмечал, что в моменты глубоких кризисов происхо­дит блокирование здравого смысла - способности че­ловека разумно судить о положении дел и действо­вать исходя из этого суждения. Необходимость обду­мывать и понимать происходящее превращается в это время в непосильную нагрузку, и человек старается уйти от этой необходимости, спрятаться в сфере ир­рационального. Он начинает проявлять повышенный интерес к оккультизму, изучать гороскопы, верить астрологам. Его психологическая защита против ма­нипуляции сознанием резко ослабляется [198].

Джон Рид, который близко наблюдал револю­ции в России и Мексике, заметил: «В период острых кризисов человек не всегда правильным образом реа­гирует на происходящие события. Люди самых трез­вых суждений, которые в обычное время никогда не принимали тех или иных фактов, не получив предва­рительно доказательства, верили самым диким слу­хам, не имевшим под собой никакой почвы». Много исследований посвящено аномально высокой вну­шаемости больших масс населения Германии после поражения в Первой мировой войне. Массовое обед­нение и деморализация привели к патологическим из­менениям общественного сознания и к необычному легковерию, которые сдела­ли его беззащитным про­тив самой грубой манипуляции со стороны фашистов.

Даже на благополучном Западе с целью повы­сить эффективность манипу­ляции поведением масс прибегают к обеднению части населения. Посмот­рите, как отреагировала пpавящая элита на студенче­ские волнения 1968 г. Было очевидно, что те события поставили под угрозу гегемонию буржуазной идеоло­гии. Духовные запросы молодежи переросли возмож­ности западной «индустрии образов». Перед элитой, грубо говоря, было два пути: или пойти навстречу возросшим запросам, сделать общество более откры­тым и справедливым - или снизить, «придушить» за­просы, создав социальные трудности. То есть, сдви­нуться «вправо» и преобразовать часть общества в программируемую толпу. И было pешено «пpидушить» запросы.

Исследования массового сознания во Франции 70-х годов показали, что примерно треть французов в своих ценностных ориентациях сдвинулась к цинич­ному прагматизму, нацеленному на «выживание». Исследователи назвали этот новый стиль жизни, ов­ладевший молодыми горожанами и распространен­ный во всех социальных слоях, «лисий реализм». Его характеризовали как «оборонительный динамизм», основанный на страхе перед кризисом и не ставящий созидательных целей.

Аналогично, с начала 70-х годов в США уда­лось внедpить в сознание масс пpинцип: «не ожидать слишком многого от жизни и удовлетвоpяться тем, что есть». Чтобы снизить пpитязания и бунтаpский дух, попросту затpуднили людям жизнь (новый эко­номический курс получил название «pейганомика»). Один из студенческих лидеpов США сказал в 1977 г.: «В 60-е годы было нетрудно быть идеалистичным и выступать за социальные пеpемены и все такое. Я ду­маю, что сегодняшние студенты до смеpти напуганы своим будущим». Показательны ответы на вопpос о главной цели пpи поступлении в колледж в США. Если в 1970 г. 39% студентов назвали «Достижение финансового благополучия» в числе главных, то в 1984 г. так ответили 71%. В одном из опpосов на за­водах Фоpда pабочий-автомобилестpоитель сфоpмулиpовал свою позицию так: «Я пpосто пpиспособился к этому. Я думаю, что можно пpиспособиться ко всему. Все зависит от обстоя­тельств. Я женат и должен платить за дом по заклад­ной. Я пpосто закpываю глаза и теpплю. Я думаю о детях и о следующей пpемии, которую должен полу­чить. Так и все остальные... Что можно поделать?». Так что и на Западе приходится «терпеть». И дело не в уровне, на котором приходится «терпеть», а в изме­нении сознания - высокие помыслы 60-х годов уда­лось из голов вытеснить [199].

Длительный эмоциональный стресс, разру­шающий защитные механизмы сознания, достигается с помощью резкого обеднения больших масс населе­ния (особенно когда для этого нет видимых объектив­ных причин вроде войны или стихийных бедствий). В недавнем докладе ВЦИОМ со ссылками на многие исследования в разных частях мира сказано: «Среднее падение личного дохода на 10% влечет среди затро­нутого населения рост общей смертности на 1% и рост числа самоубийств на 3,7%. Ощущение падения уровня благосостояния является одним из наиболее мощных социальных стрессов, который по силе и длительности воздействия превосходит стрессы, воз­никающие во время стихийных бедствий».

В СССР и России с 1990 г. стали назревать экономические трудности, быстро ухудшавшие лич­ное благосостояние людей. В 1992 г. они приобрели обвальный характер, и произошло массовое обедне­ние населения России. Оно бы­ло, вероятно, незапла­нированным подарком для манипуляторов. Как и в других подобных случаях, внушаемость людей резко повысилась, их психологическая защита дала тре­щину (в дополнение к той, что была открыта в годы перестройки). На основании исследований, проведен­ных в 22 регионах России в течение 1990, 1993 и 1994 гг. директор Центра социологических исследований Российской академии государственной службы В.Э. Бойков выдвигает важный тезис: «В настоящее время жизненные трудности, обрушившиеся на ос­новную массу населения и придушившие людей, вы­зывают в российском обществе социальную депрес­сию, разъединяют граждан и тем самым в какой-то мере предупреждают взрыв социального недоволь­ства». Придушившие людей! Лучше не скажешь.

Одним из результатов обеднения был разрыв множества человеческих связей (хотя параллельно шел процесс возникновения других необходимых для выживания солидарных связей). В общем, происхо­дила частичная атомизация, хаотизация общества. Главный специалист Министерства по делам нацио­нальностей пишет в академическом журнале: «Новая экономическая действительность всколыхнула глу­бинные пласты психики на личностном и групповом уровнях, сделала необходимой смену гражданского статуса соборного, коллективного индивида на статус самостоятельной, автономной личности». Витиевато и туманно, но верно: в советское время человек был соборной личностью, а группы (народы) соединялись в систему кооперативным способом, сотрудничая. «Реформа» мощно разъединяет людей и народы и лишает их возможности для коллективных действий и коллективной психологической защиты.

Курс на резкое обеднение людей еще в послед­ние советские годы получил идеологическую под­держку - экспертов для этого было достаточно. Эко­номист Л. Пияшева криком кричала: «Не пригла­шайте Василия Леонтьева в консультанты, ибо он со­ветует, как рассчитать «правильные» цены и постро­ить «правильные» балансы. Оставьте все эти упраж­нения для филантропов и начинайте жестко и твердо переходить к рынку незамедлительно, без всяких предварительных стабилизаций».

Не раз приходилось замечать, что читатели книг - люди, принадлежащие в основном к благопо­лучной части населения - психологически защища­ются от реальности, стараясь не думать о страданиях той части, по которой больнее ударила реформа. Это - аутизм, создание ложного благополучного образа. На деле обеднение было абсолютным, оно привело к рез­кому ухудшению здоровья людей, увеличению смертности и небывалому сокращению продолжи­тельности жизни.

Что мы получили уже через три года реформы в питании, говорит документ режима, а не оппозиции - «Государственный доклад о состо­я­нии здоровья на­селения Российской Федерации в 1992 году» (это был последний подробный доклад такого рода). В нем, в частности, сказано: «Существенное ухудшение каче­ства питания в 1992 г. про­изошло в основном за счет снижения потребления продуктов живот­ного проис­хождения. В 1992 г. приобретение населением рыбы составило 30% от уровня 1987 г., мяса и птицы, сыра, сель­ди, сахара - 50-53% Отмечается вынужденная ломка сло­жив­шегося в прежние годы рациона пита­ния, уменьшается пот­реб­ление белковых продуктов и ценных углеводов, что неизбежно сказыва­ет­ся на здо­ровье населения России и в первую очередь беремен­ных, кормящих матерей и детей. В 1992 г. до 20% де­тей обследованных групп 10 и 15 лет получали белка с пищей менее безопасного уровня, рекомен­ду­е­мого ВОЗ. Более по­ло­вины обследованных женщин по­требляли белка менее 0,75 г на кг массы тела - ниже безопасного уровня потребления для взро­с­лого насе­ления, принятого ВОЗ».

Потребление белка ниже безопасного уровня воздействует на нервную систему и уже этим психо­логическая защита человека ослабляется. В советское время в среднем человек получал 98 г белка в день, в 1996 г. в России среднее потребление городского жи­теля снизилось до 55 г. Но это - среднее. Поскольку обеднение произошло не равномерно, и у существен­ной части населения потребление мяса и рыбы не снизилось, значит, у наиболее обедневшей части мясо и рыба вообще исчезли из рациона и поступление белка в организм упало катастрофически у 40% насе­ления, которое в 1996-97 гг. находилось за чертой бедности, потребление белка в среднем составляло 30 г в день на человека. Значит, из этих 40% значитель­ная часть получала меньше абсолютного физиологи­ческого минимума (29 г) - эти люди умирали от  раз­рушения организма.

Поразительно, что на этом фоне идеологи об­ращаются к советским стереотипам. И. Овчинникова в «Известиях» поучает: «В обозpимом буду­щем, как ни пpискоpбно, [мы] не сможем удовле­твоpять свои пот­pебности... Hадо пеpе­теpпеть, утешая себя тем, что отцы и деды теpпели во имя светлого будущего, котоpое оказалось недости­жимым, а мы - во имя того настоящего, какое может наблю­дать всякий, кому до­водилось пеpеезжать... из Ленингpадской области в Финляндию». Это утверждение не просто некоге­рентно и нелогично, оно за рамками этики. Причем здесь Финляндия, если мы в Ленинградской области имели 98 г белка? Почему мы должны брать пример с отцов и дедов, если вся перестройка была основана на постулате, что отцы и деды жили неправильно? И кто это мы, которые сегодня голодают? Входят в их число ведущие авторы «Известий»? И сколько продлится это обозримое будущее? Разве это говорили «Извес­тия» в 1990 г., когда призывали ломать советское жизнеустройство? Но этих вопросов люди себе не задают - они просто глотают ласковые слова люби­мого автора.

Мы уже восемь лет наблюдаем странное, про­тиворечащее теории явление: в России возник режим, который не обладает авторитетом и уважением ни в какой социальной группе, но он устойчив и не обна­руживает никаких признаков собственной гибели - что бы там ни говорили вожди оппозиции, исходя из теории и здравого смысла. То, что режим, созданный группой Ельцина, не имеет благодати и не заслужил ничьего уважения, факт очевидный - достаточно по­слушать прорежимное телевидение и почитать прессу. Никого не поразил небывалый в истории го­сударства и права факт: президент был обвинен в ге­ноциде собственного народа. Это чудовищное обви­нение обсуждалось совершенно серьезно, за него го­лосовало большинство парламента, в него, если гово­рить начистоту, верят практически все граждане. То, что для отрешения от власти не хватило сколько-то депутатских голосов, есть чисто формальный вопрос. О реальной легитимности такого режима не может идти и речи.

Что же происходит? Видимо, мы входим в но­вый период истории. Возникают режимы власти, ко­торые держатся на каких-то еще не вполне изученных подпорках. Они отвергают обычные, вековые нормы права и приличия и демонстративно отказываются от уважения граждан. Их силу поэтому нельзя подорвать путем разоблачения грехов и преступлений режима - он их и не скрывает. Он сплачивает своих сторонни­ков не идеалами и высокими ценностями, а круговой порукой безобразий и пороков - превращая общество в толпу. Есть много признаков того, что это - процесс мировой. Перестройка общественной и политической морали идет повсеместно. Дело Клинтона-Левински, ничтожество Соланы или Кофи Аннана задают стан­дарты той культурной среды, в которой большинство телезрителей мира без особых эмоций принимают бомбардировки Сербии. Исчезает важное в прошлом явление - общественное мнение. Более того, по сути, исчезает само общество, поскольку моральные и ло­гические нормы разных людей становятся настолько несовместимыми, что утрачивается возможность диа­лога.

По оценкам экспертов Всемирного экономиче­ского форума в Давосе Россия сегодня - самая неста­бильная страна. Почему же эта аномально высокая нестабильность не превращается в действия тех, кто отвергает этот режим? [200]. Как он, поставив страну на грань катастрофы, ухитряется удерживать неста­бильное равновесие? Похоже, только в состоянии не­стабильности он и может существовать. Переход в любой устойчивый порядок, выход страны из транса для него - гибель.

Пожалуй, самым действенным средством пара­лизовать волю населения было быстрое и резкое обеднение подавляющего большинства - с таким же резким и необоснованным обогащением меньшин­ства. В результате большинство просто не имеет ни душевных, ни физических сил, чтобы заниматься чем-либо кроме жизнеобеспечения своих семей. Говоря языком самих «реформаторов», средний класс - это как раз политически активный класс и база демокра­тии, а демократия для этого режима - смерть.

В отличие от крестьян, городской человек ли­шен автономного жизнеобес­печения, и бедность (осо­бенно угроза голода) - мощное средство контроля за его поведением. Эту идею развил уже Мальтус на заре капитализма, и обеднение рабочих вошло в поли­тический арсенал. Но мальтузианский Запад одновре­менно создавал свою массовую опору - благополуч­ное гражданское общество, сплоченное страхом перед голодными. У нас другое, у нас как раз аналог граж­данского общества (благополучное советское боль­шинство) ликвидировано, масса граждан просто пара­лизована тяготами жизни. Сама Т.И. Заславская при­знает «снижение социальных запросов населения вследствие постепенного свыкания с бедностью и ут­раты надежд на восстановление прежнего уровня жизни».

Конечно, режим широко и постоянно исполь­зует шантаж населения с периодической демонстра­цией реальной возможности исполнить угрозу. Эта возможность была создана путем быстрого разруше­ния (до нужного предела) главных систем жизнеобес­печения страны. Подрыв сельского хозяйства со сни­жением производства ниже безопасного уровня по­зволяет шантаж голодом. Красноречива сама настой­чивость, с которой пресса внедряет людям мысль, что крупные города 70% продовольствия получают по импорту и «с колес», так что даже складов нет. Раз­рушение энергетики, так что даже при спаде произ­водства вдвое не обеспечиваются потребности насе­ления целых областей, сделало для режима легко дос­тупным шантаж холодом. Для чего была устроена вся эта свистопляска с замораживанием Талнаха и чет­верти Владивостока, отключением от энергоснабже­ния Камчатки? Главный смысл - вбить всем в голову, что энергия как жизненно важное для горожан благо полностью в руках режима. В любой момент режим может ответить на неповиновение населения лише­нием его энергии. Видели, как выглядит заморожен­ный город? Видели, каково готовить пищу на кост­рах? Выключатель - у Чубайса, кран газопровода - у Черномырдина. Шантаж - акт не мира, а войны, уже не вполне холодной. Это надо помнить, когда вспы­хивает очередная кампания по поиску гражданского согласия.

Вторая большая технология - утомление тру­дящихся. Оно не сводится к утомлению нуждой. К нужде добавляется опустошенность, вызванная по­шлостью, которая нагнетается через слово, жесты, образы и действия. Человека утомляет принижение его устремлений, осмеяние идеалов, отвлечение его к низменному. Это - сравнительно новый прием власти [201]. Как и в случае материального обеднения, ду­ховное утомление народа проводится сегодня в Рос­сии с огромным перебором.

Все, что приходится видеть и слышать за по­следние годы, убеждает в том, что указанные способы контролировать положение используются системати­чески, именно как технологии (даже если они ни в каких тайных протоколах не описаны). Но если так, то вся доктрина оппозиции, которая обвиняет режим в «некомпетентности», глубоко ошибочна.