Глава VI Психическая жизнь толп

Толпы пребывают, надо полагать, в состоянии, близком к гипнотическому, под воздействием того странного дурмана, который в каждом вызывает смутное желание влиться в об щую массу. Он освобождает человека от груза одиночества. Он его переносит в мир коллективного упоения и торжеству ющих инстинктов, где он испытывает эйфорическое чувство всемогущества. "Эта, несказанная оргия, эта святая прос-Дек толп

титуция души", - говорил Бодлер о тех, кто попадает в та кую "массовую баню".

Итак, что же происходит, когда каждый приглушает то индивидуальное, что у него есть, для того, чтобы до крайней степени взбудоражить коллективную часть своего "Я"? Для того, чтобы это объяснить, нужно понять, как, согласно психологии толп, функционирует психический аппарат. Он делится на две части: сознательную и бессоз нательную. Сознательная часть имеется у каждого челове ка, она формируется в течение жизни и по-разному предс тавлена у различных людей. Одни люди отличаются более богатой жизнью сознания, другие менее. Напротив, бессо знательная часть является врожденной, она общая для всех и равномерно представлена в обществе. Первая очень тонкая и временная, она представляет собой лишь частич ку второй, которая массивна и долговременна. Если бессо знательная жизнь имеет на нас такое колоссальное вли яние, если она без нашего ведома господствует над нами, это потому, что такой, отягощенной грузом инс тинктов, желаний верований мы унаследовали ее от на ших прародителей.

Посмотрим и теперь, что происходит в группе, где люди находятся в состоянии взаимного внушающего воз действия. Они стремятся подчеркивать то, что их сближа ет, то, что было у них общего до того, как они встрети лись. Каждый из них сводит к минимуму свое личностное начало, которое могло бы привести к риску противостоя ния. Таким образом, в ходе контактов и взаимодействий, они все больше и больше стирают, сглаживают ту созна тельную часть, которая их разделяет и делает непохожими друг на друга. А часть, в которой они сходятся, поскольку она обща для них, завоевывает территорию. Точно так же люди, которые долгое время живут вместе, опираются на то, что их сближает и отсеивают то, что их разделяет.

Психическое единство толп, которое является результа том этого, не имеет иного интеллектуального и эмоциональ ного содержания, как именно это бессознательное, вошедшее в дух и тело людей. А именно, верования, унаследованные традиции, обыкновенные желания, дорогие Малларме "родовые слова" и так далее. Но предоставим лучше Ле Бону самому подвести итог этому разложению сознаний и личнос тей:

"Итак, утрата сознательной личности, господство неосоз-нающей личности, ориентация, посредством заражения, чувств

Ле Бон и страх перед толпами

и идей в одном направлении, тенденция немедленно превращать внушенные идеи в действия - таковы основные черты индиви да в толпе. Это уже не он сам, а автомат, управлять которым его собственная воля бессильна**"

Итак, человек выходит за рамки человеческого состоя ния только через единственную дверь, и она открывается в бессознательное. Масса влечет к себе, как магнит, притяги вающий железные опилки. Она удерживает благодаря своей действенной иррациональной энергии. В нее включены также и рациональные силы, и это соотношение меняется, смотря по обстоятельствам. Но успешность растворения индивида в массе предполагает, чтобы все было приведено в действие для высвобождения иррациональных тенденций. Эта идея психо логии масс сразу получила огромный резонанс. Целому поко лению она внушила иные способы мобилизации людей и уп равления ими. А в науке она стала следующим постулатом: асе, что является коллективным - неосознанно и все, что бессознательно - является коллективным. Первая часть, как мы уже убедились, принадлежит Ле БонуR*, и он извлек из нее всевозможные практические следствия. Второй частью мы обязаны Фрейду. Он формулирует ее как самоочевидный ответ на риторический вопрос:

"Не является ли содержание бессознательного в любом слу чае коллективным? Не составляет ли оно общее достояние_че-ловечества**?"

Необходимо постоянно иметь в виду этот постулат и проникнуться им. Это ключ к психической жизни толп в та кой же мере, как постулат сохранения энергии является ключом к природе. Нас, разумеется, интересуют все грани этой жизни. Но понимать, как мыслят толпы, как мыслит человек-масса, представляет особый интерес. Для того, чтобы сделать это, нам нужно также допустить, как мы уже это де лали раньше, что толпа чувствует и мыслит иначе, чем от дельный индивид, подобно тому, как человек в состоянии ги пноза мыслит иначе, чем в состоянии бодрствования. Мы с вами так наглядно наблюдали это различие, что едва ли ну жно убеждать в его существовании.

Итак, как мыслит толпа? Для того, чтобы ответить на этот вопрос, нужно предположить существование иных зако нов, чем законы разума. Поскольку разум, свойственный от дельному человеку, не обладает возможностью поддерживать

Век толп

активность и побуждать верить во что-то. Здесь есть предел, и Паскаль предупреждал нас об этом:

"Так что не нужно заблуждаться насчет самих себя: мы одновременно автоматы и разумные существа; а отсюда следу ет, что убеждение формируется не на основе доказательства. Как мало вещей, доказанных! Доводы действуют только на рас судок. Обычай делает доводы наиболее сильными и наиболее ре зкими; он пробуждает автоматизм, который увлекает за собой. разум, не замечающий этого"

Психология толп в свою очередь обнаружила контраста это неизбежно) между мышлением индивидов, сознательным от начала до конца и мышлением толп, в большинстве своем бессознательным, которое "увлекает за собой рассудок, не замечающий этого". В обыденной жизни себя обнаруживает именно первое. У человека в состоянии гипноза - второе. С помощью этой аналогии Ле Бон переносит наблюдения, сде ланные над людьми в состоянии гипноза на толпы. Я рассмо трю сейчас, один за другим, различные аспекты обоих типов мышления, легко узнаваемые и иллюстрируемые по контрас ту.

Мышление индивидов было бы мышлением критичес ким, то есть логическим, использующим идеи-понятия, в большинстве своем абстрактные. Оно описывает предметы и объясняет события с помощью теорий, соединяющих понятия в цепочку суждений, которые мы можем обсуждать и уточ нять в свете наблюдений и известных фактов. Это потому, что мы чувствительны к противоречиям между ними, к расхож дению между нашими суждениями и реальностью. Устраняя противоречия, мы приходим к логичному видению фактов, которые мы изучаем и методов, которые мы используем. Кроме всего прочего, это мышление независимо от времени. Последовательный ход идей определяется только логически ми законами. Он не зависит ни от наших воспоминаний о прошлом, ни от заключений, к которым мы хотим прийти. Оно целиком обращено к реальности, которая единственная в- конце концов принимается в расчет. Именно поэтому мы ста вим его под сомнение, мы обсуждаем его пункт за пунктом, i иногда в полемической форме. Доказательства мы перепрове ряем повторными опытами. Опыт все решает и выносит свой вердикт. В конечном счете, ничего не принимается без дока зательств. Итак, это мышление объективное.

Напротив, мышление толпы было бы автоматическим. Над ним господствуют стереотипные ассоциации, клише, глу-130

Ле Бон и страх перед толпами

бока сидящие в памяти. Она пользуется конкретными обра зами. Ле Бон беспрестанно повторяет в разных вариантах, что массы неспособны к абстрактным суждениям. Бесполезно, следовательно, обращаться к ним, взывая к качеству, кото рым они не обладают. В одной из своих тирад, которые у пи сателей играют ту же роль, что у адвокатов эффектные жес ты, он пишет:

"Последовательность строгих суждений была, бы абсолют но непонятна толпам и именно поэтому допустимо говорить, что они мало рассуждают или рассуждают неверно и что они не поддаются воздействию рассудка. Нас порой при чтении удивляет неубедительность некоторых речей, оказавших колос сальное влияние на их поведение; но мы забываем, что они про износились для того, чтобы увлечь массы, а на для прочтения их философами**."

Не кажется ли, что мы слушаем адвоката, доказываю щего в суде недееспособность своего подзащитного, адресуя намек суду, состоящему из людей здравомыслящих, "философов" ?

Если эти противоречивые речи произвели такое впечат ление, значит нужно искать причину этого в способности вы зывать образы, преобразовывать звуки в наглядные знаки, слова - в воспоминания, а имена - в персонажи. В общем, толпы мыслят мир не таким, каков он есть, а таким, каким их заставляют его видеть, таким, каким они его себе предста вляют. Они никак не влияют на действительность и удовлет воряются ее видимостью. Не то, чтобы они ее избегали, нет, они просто не понимают разницы между видимостью и дейст вительностью. Истина безнадежно ускользает от них. Они по дменяют реальность, которую переносят с большим трудом, представлением; нетерпимое настоящее - прошлым. "В ис тории, - согласно Ле Бону, - видимость всегда играла куда более важную роль, чем действительность. Нереальное здесь господствует над реальным?* " Мышление толп - это всегда мышление уже виденного и уже знаемого. Вот почему, когда мы попадаем, как рыбы, в сеть толпы и начинаем грезить наяву, идеи проникают в наше сознание в виде конкретных схем, клише и других представлений.

Никто не взял на себя труда подтвердить эти резкие ут верждения. Они, конечно, не могут быть абсолютно ложными постольку, поскольку массовая коммуникация или политиче ская пропаганда ежедневно с успехом используют их. Они опираются на солидную традицию. Еще святой Фома Аквин-Дек толп

ский утверждал: Nihil potest homo intelligere sine phantasmata, человек ничего не может понять без образов (как и без иллюзий). Это повторяет и Джордано Бруно: "Мыслить - значит размышлять в образах". Исследования гипноза, похоже, свидетельствуют о том, что внушенные идеи связываются с действительными образами прежде, чем выра зиться в действиях. Однако, подборка даже вполне вероятных предположений еще не является доказательством, я легко с этим соглашусь.

Эта оговорка не должна нам помешать идти дальше. Итак, проанализируем, как фабрикуется автоматическая мысль и как "рассуждают" посредством образов. Надо ска зать, что до сих пор этот предмет остается очень слабо изу ченным и суждения, которые я выдвину, будут крайне непо лными. Тем не менее, мы кое-что знаем, чтобы говорить о нем. Можно сразу выделить два процесса: наложение и прое кцию.

Наложение соединяет случайные идеи-образы, которые сплетаются одна с другой на основе внешних признаков. Од нажды наложенные друг на друга, они приобретают види мость рассуждения, которое быстро перескакивает от посыл ки к выводу, от части к целому, не проходя промежуточных этапов. Пример, приводимый Ле Боном, заслуживает того, чтобы процитировать его In exterlso, так как он многое ска жет нам и об авторе, и о той форме мышления, которую он хотел показать.

Они (он говорит об идеях-образах) соединяются таким же образом, как и у эскимоса, который, зная из опыта, что лед, прозрачное тело, тает во рту, делает из этого вывод, что сте кло, тело тоже прозрачное, также должно таять во рту; или как у дикаря, который воображает, что поедая сердце храброго врага, он сам становится отважным; или так же, как у рабоче го, который, будучи эксплуатируем одним хозяином, делает из этого вывод, что все хозяева - эксплуататоры*"

Можно задаться вопросом, исходя из какой стереотипной ассоциации, послужившей ему отправной точкой, Ле Бон сое диняет свои собственные идеи, чтобы заключить, что рабочий - это дикарь! Его рассуждение представляет собой блестя щий пример автоматического мышления. Он выбирает и наг ромождает ряд клише и составляет из них образ примитив ной массы трудящихся. Коллаж художников, которые, чтобы

132

Ле Бон и страх перед толпами

сделать полотно, располагают рядом накладывающиеся друг на друга фрагменты фотографий, газет, рисунков и т.д., хо рошо иллюстрирует то, что называется наложением.

Проекция выражает бессилие толп в разграничении ре альности и представления о ней, в различении желаемого и действительного. Из-за неспособности это разводить, толпа, не осознавая того, проецирует вовне свои внутренние идеи-образы. Она рассматривает как внешнюю данность событие, являющееся не более, чем продуктом ее желаний и фантазии. Она попросту принимает свои стремления за реальные собы тия и действует соответствующим образом. Примером может быть кризисная ситуация или обстановка паники. Исходя из слабых признаков, толпа уверяет сама себя, что существует некая угроза, исходящая от той или иной группы, например, евреев или негров. Она приписывает им несуществующие преступления (ритуальные убийства, изнасилования и так далее), раздувает слухи и пускается в погромы или линчева ния. Тот же прием работает и для создания легенд вокруг пе рсон, вызывающих особое восхищение. Они дополняются во лнующими эпизодами - для французов это мученичество Наполеона на острове Святой Елены, для христиан это распя тие Христа и так далее, - где он предстает таким, каким его хотят видеть, а не таким, каким он был. Сейчас мы присутс твуем при зарождении легенды вокруг "Де Голля из народа". Какой-нибудь будущий Бальзак поведает о ней, как Бальзак описал с натуры "Наполеона из народа".

"Образы, вызванные в их сознании персонажем, событием, происшествием обладают, - полагает Ле Бон, - живостью вещей почти реальных. Толпы пребывают отчасти в положе нии спящего человека, разум которого, какое-то время бездейс твуя, уступает место образам невероятной интенсивности, но мгновенно рассеиващимся при попытке самонаблюдения**."

Это то, что может произойти, когда толпа разбегается. Тогда человеческий рассудок берет верх. Пока что он все принимал некритично, пытаясь обосновать свои суждения не согласно опыту, а в согласии с большинством. Последнее все гда уводит его от действительности; оно обладает чрезвычай ной силой убеждения, и человек в толпе не может ему проти востоять.

Постоянное смешение внутреннего мира с миром внеш ним является особенностью автоматического мышления. И если оно остается помехой для рефлексии, то для практики оно обладает преимуществом, поскольку позволяет перейти

Век толп

пряло от идеи к действию, соскользнуть с воображаемого на реальное. Доказательством этому могли бы быть эпизоды на подобие следующего:

"Часто рассказывают историю о народном драматическом театре, вынужденном охранять выход актера, исполняющего роль предателя, чтобы оградить его от агрессивных выпадов зрителей, возмущенных его воображаемыми преступлениями. В этом, я полагаю, один из наиболее заметных признаков психи ческого состояния толп и, особенно, их способности подвергать ся внушению. Нереальное в их глазах имеет почти такую же значимость, что и реальное. Им свойственна явная тенденция не отличать одно от другого**."

Нагромождает ли автоматическая мысль идеи-образы или проецирует их, в обоих случаях она ничуть не озабочена своей строгостью или связностью. Она обеспечивает более ва жный уровень благодаря верованиям и чувствам, которые оп ределяют ее течение, как шлюзы определяют течение реки. Главное для нее, насколько это возможно, придерживаться конкретного, пережитого. Произнесенное слово, определен ный образ важной особы вызывает мгновенную реакцию. Она отличается от критического мышления тремя основными чер тами: безразличием к противоречию, жизненностью и повто ром.

Безразличие к противоречию оно наблюдается постоль ку, поскольку толпа беззастенчиво принимает и смешивает идеи, которые не вяжутся друг с другом - шовинистические и социалистические, идеи братства и ненависти и т.д., - ни в малейшей степени не смущаясь их нелогичностью или слове сным нонсенсом. Надо полагать также, что эти искажения, привнесенные в разум, придают ему своего рода таинствен ность, сообщают ему дополнительную авторитетность, как в этом размышлении Мао:

"В народе денакратия соотносима с централизмом, свобода - с дисциплиной".

Бросая вызов принципам элементарной логики, понятие может сочетаться со своей противоположностью. Такая не чувствительность к противоречию объясняет тот факт, что масса может перейти от сегодня к завтра, от одного мнения к мнению диаметрально противоположному, даже не заметив этого или, заметив, не попытаться это исправить. Виражи,

134

Ле Бон, и страх перед толпами

перестройки, непоследовательность партии или движения проносятся поверх людских голов, увлекая их в своем вихре. Все это объясняет ту легкость, ту беззастенчивость с которой они противоречат сами себе, производя резкие перемены.

"Никакой логииской связи, никакой аналогии или преемст венности, - утверждает Ле Бон, - не связывает эти идеи-образы между собой, они могут сменяться одни другими, как стекла волшебного фонаря, которые вынули из коробки, где они были наложены друг друга. Так и в толпах можно видеть, как самые противоречивые идеи сменяют друг друга по воле мимо летной случайности. Толпа будет находиться под влиянием одной их этих разных идей, скопившихся в ее рассудке, и совер шать самые противоречивые действия. Полное отсутствие критического разума не позволяет ей замечать противоре чий>>"

С позиций общественной жизни это не объясняет, поче му члены партии и избиратели остаются верными ей, несмот ря на частые смены курса, вопреки тому, что по четным дням она говорит одно, а по нечетным - совсем другое и объявля ет врагами своих вчерашних союзников - история взаимоот ношений между социалистами и коммунистами уже полвека иллюстрирует это. Но тот факт, что массы нечувствительны к этим противоречиям, попросту не замечают этих виражей, является важным историческим фактором.

Шекспир поразительно точно проиллюстрировал это с некоторой, если угодно, театральностью, но в абсолютном со ответствии с исторической правдой, сообщенной Плутархом. В его драме Юлий Цезарь толпа устраивает овацию Кругу, который с помощью безукоризненно логических доводов объясняет, почему он предал смерти Цезаря. "Хотя он и Це зарь", объявляет один из его горячих сторонников. А мгнове ние спустя та же толпа, распаленная Марком Антонием, жа ждет убить Крута и его друзей, изменников родины. Нескольких образов было достаточно, чтобы вызвать желае мые эмоции: продырявленный и залитый кровью плащ - на стоящая реликвия; изрешеченное ударами тело - завещание, которым Цезарь передает свою собственность народу и до это го почтительного слова, повторенного с оскорбительной иро нией, которое звучит насмешкой над человеком чести, коим считает себя Крут. С одной стороны, высшие соображения и ослепление в том, что касается человека, политического жи вотного; с другой, магия необузданных образов и разгуляв шихся страстей, искусство оратора, который играет на наст-Век толп

роении толпы, как на инструменте, из которого он по своей прихоти извлекает то звуки любви, то ярости, то ненависти!

Жизненность - это интуитивная способность, позволя ющая выбрать решающую для массы идею из возможных. Ясно выраженная, живо заинтересовывающая, она пробужда ет близкие каждому воспоминания. Она немедленно вызывает в сознании отсутствующую личность или предмет. Если вы слышите "Де Голль", перед вашими глазами возникает его высокая фигура, его размеренная поступь и отстраненный взгляд. Понятие "нацист" вызывает в вашем сознании толпу, марширующую строем, вскидывающую руки в гитлеровском приветствии, выкрикивающую лозунги на фоне знамен со свастикой, сжигающую книги или людей.

Ее сила состоит не в том, чтобы доказать, а в том, чтобы показать контраст между идеей жизненной и не вполне. Она не просвещает, а захватывает. Для того, кто это сознает, "это говорит", так как она впрямую относится к знакомой лично сти или к обыкновенному предмету. Эти свойства закрепляют ее в памяти и способствуют частому употреблению. С послед ствиями, которые сбивают с толку. Определенный тип зна ний, насыщенных информацией, останется мертвой буквой, поскольку им недостает этой эмоциональной окрашенности. Если вы слушаете речь, перегруженную цифрами и статисти ческими данными, вы заскучаете и затруднитесь понять, в чем же вас хотели убедить. Несколько колоритных образов, ярких аналогий или же фильм, комикс гораздо сильнее дейс твуют на воображение и получают эмоциональный отклик.

Когда речь идет о толпах, "которые немного напомина ют спящего", для того, чтобы поразить их воображение, ну жно преувеличивать, используя утрирование в аргументации, эффектные примеры, броские обобщения. По поговорке: "Что чрезмерно, то ложно". Для толп же было бы верно об ратное: "Что чрезмерно - то верно", так, по крайней мере случается.

Древние авторы учили, что разум и память можно под вергнуть эмоциональному шоку с помощью необычных и яр ких образов, прекрасных или уродливых, комических или трагических. А для того, чтобы себя подать, необходимо, что бы личность имела выдающиеся черты, выходящие за рамки привычного особенности; нужно, чтобы она была подобна ка кой-то исключительной фигуре: герою или предателю, пере жила необычные приключения и побывала в экстремальных ситуациях. При этом условии идеи или люди становятся для

Ле Бон и страх перед толпами

толпы действующими образами. Образами, которые можно прописывать, как лекарство, в больших дозах и часто.

"Все, что поражает, - утверждает Ле Бон, - является в форме захватывающего и цельного образа, свободного от неиз бежной интерпретации или не имеющего иного сопровождения кроме нескольких удивительных фактов: великая победа, вели кое чудо, великое преступление, великая надежда. Следует пред ставлять вещи целиком, никогда не вдаваясь в их происхожде ние. Сотня мелких преступлений или сотня маленьких происшествий нисколько не подействуют на воображение толп, в то время как одно - единственное значительное преступле ние, одна катастрофа глубоко поразят их даже с исходами куда менее разрушительными, чем зта сотня мелких происшествий вместе взятых*ОО."

Надо полагать, что идея-образ содержит в себе заряд во споминаний не меньший, чем бомба взрывной мощи. Она пробивает фильтры памяти и выносит на поверхность то, что обычно подавлено и спрятано.

Повторяемость обладает особым качеством превращать идею-понятие в идею-действие. Абстрактное содержание пе рвой переходит в конкретное содержание второй. Для того, чтобы стать общедоступными, доктрины и теории должны отказаться от того, что составляет их отличительную особен ность: цепочки рассуждений, строгости языка. Иначе не мо жет быть. У толп нет ни времени, ни необходимых условий, чтобы изучать все аргументы, взвешивать все за и против, уточнять все факты. Кроме того, всегда будучи, как мы виде ли, разнородными, они редко опираются на познания. Пара доксально, и на это стоит обратить внимание, что сами места, где их собирают или где они устраивают манифестации - митинги, съезды, собрания, шествия обычно проходят на го родских площадях, стадионах, на улицах - то есть те места, где их лидеры, якобы желают проинформировать и проинст руктировать их, совершенно противоречат своему назначе нию. В этих местах есть все, чтобы производить внушающее воздействие и слишком мало для рассудочного. Толпы могут здесь слушать выразителей их чаяний, видеть их и друг дру га, возмущаться, восторгаться и так далее - все, что угодно, только не размышлять, поскольку они низведены до уровня элементарного мышления и простейших чувств. Для того, чтобы прижиться на этом уровне, идеи обязательно должны упроститься, факты или их содержательная наполненность - сгуститься, приняв образную форму.

Дек толп.

"Какими бы ни были идеи, внушаемые толпам, - утверж дает Ле Бон, - они могут стать господствующими только при условии их облачения в простейшую форму и внедрения в созна ние в виде образов*'''."

Идеи, конечно же, упрощаются и, будучи повторяемы ми, становятся доступными для всех, совершенно также, как автомобили и станки, воспроизведенные в тысячах экземпля ров, становятся более ординарными и дешевыми. Их может использовать кто угодно, тогда как поначалу был необходим специалист-инструктор или механик. Таким образом, све денные к формуле, они захватывают воображение. Естествен ный отбор? - "Выживание сильнейших". Социализм? - "Классовая борьба", "Пролетарии всех стран, соединяй тесь!". Кто знает формулу, тот, кажется, владеет ключом к пониманию и решению самых сложных проблем наиболее простыми средствами.

Сведенные к нескольким элементарным предложениям, часто и долго повторяемые, они воздействуют на глубинные мотивы нашего поведения и автоматически его запускают. Именно такова функция лозунгов, призывов, выраженных в наиболее краткой форме. То же касается показательных или чрезвычайных фактов - революция, запуск первых космиче ских ракет, - которые поражают и способствуют внушению образа, который захватывает и неотступно преследует созна ние.

Конечно, здесь существует нечто большее, чем аналогия, этого нельзя не признать, между этим автоматическим мыш лением - с его нечувствительностью к противоречию, жиз ненностью и повторяемостью - и символическим мышлени ем. Второе свойственно нашим мечтаниям, которым мы предаемся, в одиночестве засыпая в своей постели, а первое свойственно видениям наяву, которым предается масса в сос тоянии внушения. Здесь и там сон размывает сознание и рас судок. Если выразиться категоричнее, толпы существуют ав томатически. Они восприимчивы к тому, что поражает их память, они реагируют на конкретные аспекты абстрактной идеи. Они предпочитают получить простой, часто повторяю щийся ответ на сложный вопрос, ответ как бы разрубающий гордиев узел. Итак, в идеале им нужно преподносить реше ние еще до того, как они взяли на себя труд выслушать проб лему. Короче говоря, логика толпы начинается там, где логи ка индивида заканчивается.

Ле Бон и страх перед толпами

Выше мы определили качества автоматического мышле ния. Мы утверждали, что оно выражает восприимчивость к стойким, стереотипизированным и повторяющимся образам. Но на эту восприимчивость влияет, наконец, и внушающая сила слов. Отсюда и чрезвычайная важность их подбора. Он относится не к точности выражения или ясности информа ции, заложенной в том или ином слове, а к численности и силе образов, которые оно вызывает в сознании толп, вне ка кой-либо зависимости от их действительного значения.

"Те, смысл которых менее всего определен, порой обладают, - утверждает Ле Бон, - наибольшей действенностью. Таковы, например, термины: демократия, социализм, равенство, братс тво и тл., чей смысл остается таким туманным, что пухлых томов недостаточно, чтобы его прояснить. И все же действи тельно магическая сила связана с произнесением слогов, как ес ли бы они содержали решение всех проблем. Они соединяют в се бе неосознанные и многообразные чаяния и надежду на, их осуществление*'**."

Когда вождь намеревается мобилизовать толпу, ему нео бходимо использовать такие слова. Если он употребляет сло ва обыденного языка, он должен учитывать смысл, который они имеют именно в данный момент. Некоторые могли обве тшать - боги, честь - и утратить свою побудительную силу. Другие еще слишком молоды чересчур новы, для того, чтобы пробудить отклик. Вождь или государственный деятель дол жен постараться найти "говорящие" слова, как-то окрестить вещи, любимые или ненавидимые массами, сжав их в крат кие формулировки. Тем самым кристаллизуется их вообра жение, поскольку

"определенные слова в какой-то момент притягивают к себе определенные образы: слово - это не более чем кнопка вы зова, которая заставляет их появиться**'*."

За возникшим образом сразу следует действие. Ле Бон испытывает глубокое доверие к языку. Разумеется, не как к инструменту рефлексии или способу коммуникации, а как к средству передачи словесного внушения. Он приписывает слову, надлежащему использованию слов и формулировок магическую силу. В каких случаях язык обладает таким ка чеством, чем оно объясняется? Своей способностью пробуж дать в массах сильные чувства и стойкие убеждения. Иначе говоря, в тех случаях, когда язык связывает настоящее с

Век толп

прошлым, подкрепляет актуальные идеи прежними эмоция ми и переносит старые отношения на новые ситуации. То, как это происходит, великолепно демонстрирует заявление, сделанное Морисом Терезам в 1954 году. Он наделяет комму нистическую партию представлениями и чувствами, насы щенными патриотическим духом и делает из революционеров наследников традиции. Все исторические личности воскре шаются в сплетении тяжеловесных метафор доблестной исто рии:

"Мы вернули Жанне Q'Apk, - пишет он, - домремийской пастушке, преданной королем и осужденной Церковью, ее ис тинный облик, который был искажен реакцией, как мы вернули ее истинный смысл Марсельезе, революционной песне голытьбы из Вальми и добровольцев Второго года. У нас единое красное знамя надежд с трехцветным знаменем наших предков'"*"

Внушающая сила подобного языка происходит из того, что он будоражит в каждом члене толпы воспоминания о со бытиях, верованиях и чувствах, хранимых веками. Все это составляет всеобщее достояние большинства. Даже если оно не осознается, даже если от него отказываются, оно остается основой, созданной историей, - основой нации в этом конк ретном примере - и каким-то невидимым образом влияет на наши мнения и действия.

"Л каждом из нас, - пишет Дюркгейм, - в различной сте пени присутгтвует человек прошлого, это тот человек прошло го, который в силу определенного порядка вещей господствует в нас, поскольку настоящее есть только нечто мало сопостави мое с тем длительным прошлым, в ходе которого мы сформиро вались и результатом которого мы являемся"**"

У Ле Бона, Тарда и Фрейда были аналогичные высказы вания, поскольку одной из наиболее устойчивых гипотез пси хологии масс является утверждение о том, что в жизни наро да, религии, группы ничто не утрачивается, а все или почти все лишь принимает иные формы. Это объясняет, почему, ко гда обращаются к толпе, нужно отбирать слова, которые из потаенных уголков памяти вызывают идеи, образы, чтобы их восстановить, извлекая из глубинных недр. Так, Жорж Мар ше утверждает, что социалистическое общество, которое же лает построить коммунистическая партия, "кок раз и будет голубым, белым и красным'''T.

Сами по себе такие слова, запечатлевающиеся в сознании формулировки типа: "Франция - французам", "тонкие про-140

Ле Бон и страх перед толпами

пив толстых" - возрождают вокруг видимых толп другие

- невидимые, скандальные, порой неведомые. Эти воскрес шие фантомы "как по нажатию кнопки." оказывают громад ное давление, противостоять которому невозможно.

"Бесконечно более многочисленные, чем живые, - утверж дает Ле Бон, - мертвые также бесконечно более могущест венны, чем они. Они господствуют в огромной сфере бессозна тельного, той невидимой сфере, которая, держит под своим контролем промления ума и характера... Ушедшие поколения определяют на только нашу физическую конституцию, они оп ределяют также и наши мысли. Мертвые являются единст венными непререкаемыми наставниками живых*''*."

Они также представляют собой связующее звено нашего языка, ведь именно они воскрешаются словами, вызванными в образах, - Жанна д'Арк, домремийская пастушка, голыть ба второго года и т.п., - которые стихийно возникают вновь и настоятельно заявляют о себе. Итак, вождь должен обра щаться к человеку прошлого в человеке, изобретать язык, предназначенный для того, чтобы возбудить толпы, сплотить их, увлечь неспособных размышлять к заранее поставленной цели. Если он желает сохранить над ними психологическое господство, он должен постоянно расширять свою речевую палитру, ее подсознательную основу, затрагивая новые веро вания, новые сферы коллективного воображения, доходя до глубинных слоев предания. Таковы были, помимо прочих, Наполеон и Сталин, соединявшие давнее наследие революций и народных слоев с наследием отечества, империй, царей, а первый и с наследием религий. С того момента, как для этих речей не находится больше мастера, виртуоза, способного их обновить, они утрачивают свое господство. Это наблюдалось во Франции сразу после генерала де Гопля. Тогда толпы сла беют день ото дня и рассеиваются, почти не оставляя следа.

Подведем итоги. Существуют два и только два типа мы шления, предназначенные для объяснения реальности: пер вый нацелен на идею-понятие, второй - на идею-образ. Пе рвый действует по законам разума и доказательств, второй взывает к законам памяти и внушения. Первый присущ ин дивиду, второй - массе. Было бы глубоко ошибочным пы таться убедить и увлечь массы с помощью приемов, предназ наченных для отдельных людей, подобно тому, как ошибочно было бы пытаться использовать для построения государст-Век толп

венного бюджета те же правила, по которым строится семей ный бюджет.

"Логические умы, - упрекает. Ле Бон, тех, кто совершает эту ошибку, - привыкшие к цепочкам строгих суждений, обра щаясь к толпам, не могут удержаться от использования этой формы убеждения и неизменно удивляются недостаточному эффекту своей аргументации*ОВ."

От могли бы избавить себя от такой неожиданности в том случае, если бы прибегли к поражающим воображение образам и при этом обращались к ним достаточно часто. Так, Морис Баррес упрекает "крупную семитскую буржуазию", которая заставляет "голодать тысячи, трудящихся"*''*. Или же Морис Торса пишет, что "14 июля - это праздник нации, внутренне примиренной и объединенной против двух сотен семейств"**'*. Две сотни семейств, семитский банк - это ко лоритнее, чем капиталисты или буржуа.

Не следует думать, что Ле Бон побуждает умышленно и на основе холодного расчета манипулировать толпами. Это противоречило бы его намерениям и данным науки: толпу не склонить к идее, если она сама к ней не склонна, не загипно тизирована ею. Он утверждает на основе наблюдения, которое считает вполне строгим, что иным образом обращаться к мас се нельзя. Начинать какую-либо коллективную деятельность по образцу индивидуальной бесполезно и даже опасно. Это значит упустить из вида данный тип мышления, его психоло гическую природу. Это значит подходить к массе, по сущест ву, не как к массе. Именно это делает массу апатичной вмес то того, чтобы ее мобилизовать. Ее законы невозможно обойти. Они так же строги, как законы экономики или физи ки. И из этих законов следует, что искусство управлять мас сами - это искусство управлять их воображением.

Власть сильных мира сего зиждется на этом воображе нии. Именно воздействуя на него, могут функционировать великие религии и свершаться исторические события - хри стианство, буддизм, Революция, Реформация, а в наше время - социализм. Никто, даже "наиабсолютнейшие деспоты" никогда не могли править, не считаясь с воображением. И они всегда способствовали его возбуждению своими торжест венными речами, фантастическими легендами, своими блис тательными сражениями. Вспомним Наполеона, а также Че рчилля или Мао. Сделаем вывод этой главы словами Ле Бона:

"Владеть искусством производить впечатление на толпы означает владеть искусством управлять иниЧ*"

142

Ле Бон, и страх перед толпами

Гитлер шел вслед за французским психологом и переда вал его мысль такими словами:

"Искусства пропаганды состоит в том, чтобы, примеря ясь к уровню понимания тех слоев, среди которых работает воображение, слоев широких масс, ведомых инстинктом, пропаганда в надлежащей психологической, форме находила пути к их сердцу".

И он превозносит "использование образа во всех его фор мах", поскольку тем самым "человек должен еще меньше на прягать свой рассудок; ему достаточно всего - навсего пос мотреть и прочитать самые короткие тексты". Биографы Гитлера сообщают нам, что именно применению этого прин ципа он был обязан завоеванием власти и своим господством над немецким народом.

Таким образом, для Ле Бона век толп - это век вообра жения, и в нем господствуют благодаря воображению. Живя в эпоху, не знавшую ни кино, ни телевидения, он объясняет, как повседневно используемый язык может быть инструмен том такого господства. Поскольку повторяемые слова и фор мулировки пробуждают и оживляют в нас целый мир обра зов, которые мы видим, как говорится, внутренним взором. Сколь бы удивительно ни было это могущество, оно между тем ограничено. Помимо всего прочего, слова и формулиров ки являются всего лишь заменителями образов. Непосредст венно представленные, они обладали бы гораздо большей властью:

"Сдоба воскрешают психические образы, - пишет он, - но еще могущественны образы, представленные наглядно'*'**."

Он, конечно, имеет в виду образы своего времени: афи ши, фотографии, театральные спектакли. Важная и полезная задача состоит в том, чтобы найти средства производства и распространения таких наглядных иллюзий, дабы впечатлять и увлекать толпы. Эта интуитивная догадка Ле Бона не пере стает подтверждаться. С тех пор мы умножили число тех ма териальных инструментов, которым он дал теоретическое обоснование в своем предвидении. Появление средств комму никации, без сомнения, имело, и об этом часто говорится, экономические и технические причины. Но, однако, они с самого начала были созданы специально для того, чтобы вол новать массы, воздействовать на них и, по сути, предназначе ны для их серийного производства. Когда анализируется эво люция средств коммуникации, отмечается, что она проходила

Век шали

в два этапа: вначале усиление выразительных возможностей слов посредством радио, а затем непосредственное порождение образов через кино и телевидение.

От одного этапа к другому наблюдается непрерывный прогресс. Полвека кино, телевидения, комиксов, политичес ких плакатов, рекламных объявлений материализовали и, собственно говоря, подтвердили то, что в зачаточном состоя нии присутствовало уже в разработках психологии толп. На протяжении одного поколения был совершен переход от культуры слова к культуре более могущественных "наглядных образов". Следует сказать, что, подобно тому, как книгопечатание создало базу критическому мышлению, радио и телевидение за этот короткий промежуток времени обеспе чили автоматическому мышлению техническую базу и мощь, которую трудно было предвидеть. Средства коммуникации сделали его историческим фактором. И этот фактор будет иметь место, пока существует массовое общество.

Толпы, женщины и безумие

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Толпы, женщины и безумие