§3. Философия и жизнь

Философские взгляды Ильина, возможно, никогда не вышли бы за пределы эпигонских повторений того, что уже было сказано основателями «философии жизни», если бы в определенный момент он не сделал шаг от приверженности философскому течению к ответственному личному осмыслению реальной жизни, развертывающейся вокруг в неповторимом историческом времени. По сути, подлинная философия жизни всегда есть выражение чувства личной ответственности, выражение совершенно индивидуального ощущения исторического времени, в которое «заброшен» философ. Именно такой была философия Платона, Августина, Паскаля, Фихте, Ницше - всех, кого с большим или меньшим правом можно отнести к «философии жизни», понимаемой в самом широком смысле. Для каждого из этих мыслителей философия стала чем-то более существенным, чем просто система рациональных размышлений, ее значение не ограничивалось сферой чистой мысли, абстрактного знания. Она раскрывала глубокий трагический смысл той исторической ситуации, в которую оказывался вовлеченным человек, ее целью становилось обоснование возможности жить в условиях, когда сама жизнь, просто жизнь, становится подвигом. Не случайно эта форма философствования всегда была связана с эпохами исторических катаклизмов, безусловно утверждавших приоритет жизни над мыслью.

В русской философии эта тема появляется уже в сочинениях славянофилов и особенно у Достоевского и Вл. Соловьева. Но наиболее полно новые веяния проявились в работах новой плеяды философов, среди которых Ильин занимает одно из первых мест. В его творчестве проблема соотношения «мысли» и «жизни» становится одной из важнейших в связи с тем трагическим переломом в истории России, определившим на долгие десятилетия ее дальнейшую судьбу, каким стала Первая мировая война. Именно здесь находится начальная точка того процесса, в результате которого несколько академичный последователь Фихте и Гегеля превратился в страстного философского «проповедника», пророка, осуществляющего суд над своей эпохой. И хотя мы еще встретимся с работами, в которых на первом плане для Ильина - строгость и последовательность философского мышления (как в его труде о Гегеле), даже в них можно обнаружить стремление выйти в историю, свершающуюся вокруг, для того чтобы, осмыслив ее, найти тот единственный - быть может, еще возможный - путь, который через историческое деяние ведет к Богу и рациональности, а не от них.

Философия понимается Ильиным как способ обоснования бытия каждого человека и народа в целом, поэтому она должна органически включать в себя практические действия по утверждению и защите главных ценностей жизни. С предельной ясностью эта мысль выражена в работе (представляющей собой текст публичной речи Ильина) «Философия и жизнь», впервые опубликованной в 1923 г. и переизданной позже в составе книги «Религиозный смысл философии» (1925). «Философия, в ее первоначальной, опытной стадии, разлита в душах всего народа. Каждый человек, независимо от своего образования и личной одаренности, становится участником национального философского и метафизического дела, поскольку он в жизни своей ищет истинного знания, радуется художественной красоте, вынашивает душевную доброту, совершает подвиг мужества, бескорыстия или самоотвержения, молится Богу добра, растит в себе или в других правосознание и политический смысл, или даже просто борется со своими унижающими дух слабостями»²⁸⁹. В этом контексте уже не покажется неестественным превращение Ильина в идейного лидера русской белой эмиграции, отдававшего огромную часть своего времени духовной борьбе с тем государственно оформленным злом, которое восторжествовало в России после октября 1917 г.

На начало Первой мировой войны Ильин откликнулся двумя работами: статьей «Основное нравственное противоречие войны» (1914) и брошюрой «Духовный смысл войны» (1915; издание публичной речи, произнесенной в 1914г.). Формально эти работы посвящены уже известной нам двуединой проблеме: соотношению личности и общества, человека и Бога. Однако придаваемый ей смысл и пути решения становятся здесь совершенно иными. В предшествующих работах главным был теоретический анализ проблемы, теперь же для Ильина главное - осмысление противоречий между личностью и обществом, конечностью индивида и бесконечностью истинного духовного бытия как практически значимых, определяющих ценность жизни. Эти противоречия становятся важнейшими критериями обоснованности личностного бытия в рамках той исторической ситуации, в которой существует, в которую «заброшен» человек; если бы они были полностью разрешены и преодолены, история прекратилась бы, а сам человек исчез бы как конечное, временное существо, ибо смысл бытия человека в его способности быть своеобразным «перекрестком» этих противоречий, нести их в себе, не проявляя до поры до времени, - с тем, чтобы в критический момент, который неизбежно наступает в жизни каждого, осознать, прочувствовать их и попытаться разрешить, становясь тем самым свободным творцом истории. Это освобождение исторической свободы человека (носящее однозначно трагический характер) и составляет, согласно Ильину, духовное значение, духовный смысл войны.

При этом свобода для Ильина вовсе не тождественна субъективному произволу и индивидуальному одиночеству (что часто выступало на первый план у Ницше и западноевропейских экзистенциалистов). Наоборот, именно в критической исторической ситуации проявляется приоритет общественных ценностей над индивидуальными устремлениями личности, т. е. однозначно решается та проблема, которую до сих пор Ильин не считал разрешимой. В мирных условиях, в условиях спокойной жизни человек отъединяется от других людей и живет только своими личными, семейными, групповыми интересами. Общие дела, общие заботы забываются, души людей разъединены. Но вот грянула война и «насильственно вдвинула в наши души один общий предмет»²⁹⁰. Война зовет к общему делу, и самое главное, что это общее дело содержит требование отдать за него жизнь.

Возникающее здесь противоречие между индивидуальным стремлением к самосохранению и готовностью к самопожертвованию проверяет обоснованность бытия человека, учит нас жить. Сама индивидуальность личности обретает значимость, раскрывает свою глубину только перед лицом смерти: «Война учит нас всех... жить так, чтобы смерть являлась не постылым и позорным окончанием озлобленного и хищного прозябания, но естественным увенчанием жизни, последним, самым напряженным, творческим актом ее...»²⁹¹ Эта мысль окажется настолько важной для Ильина, что он воспроизведет ее без значительных изменений во многих своих работах, а в позднем труде «Поющее сердце. Книга тихих созерцаний» посвятит ей отдельную главу. Здесь наглядно проявляется близость для Ильина круга тем, характерных для экзистенциальной философии, в частности, темы смерти как «пограничной ситуации», в которой открывается подлинная основа нашего бытия - наша абсолютная свобода. Однако нужно подчеркнуть и существенное отличие взглядов Ильина от экзистенциалистской концепции смерти: у него готовность к смерти обосновывает бытие личности только потому, что она доказывает «укорененность» личности в надчеловеческой общности. «Война учит нас жить всегда так, чтобы быть готовым встать на защиту того высшего, которое мы любим больше себя»²⁹².

Высшее дело, которое война выявляет для каждого из нас как высшую ценность, Ильин называет «объективной духовной жизнью народа», или «духовным достоянием народа». Здесь явно чувствуется влияние философии Гегеля и, в частности, его «Философии права». Модернизируя в соответствии со своими персоналистскими убеждениями гегелевское представление о «духе народа», Ильин включает в это понятие не только накопленное духовное содержание культуры, созданной народом (философия, наука, искусство, правосознание и т. д.), но и живые силы, создающие эти богатства, «и прежде всего жизнь каждого отдельного человека как возможность своеобразного отражения и выражения духовной высоты; и особенно - личную жизнь национального гения как уже осуществившееся чудесное выражение духовного полета»²⁹³. Вслед за Гегелем Ильин утверждает, что духовное достояние народа есть «постигнутый... народом лик Божества»²⁹⁴.

Несмотря на близость позиции Ильина к основным постулатам объективного идеализма Гегеля (даже терминология Ильина близка к терминологии гегелевской оценки войны²⁹⁵), он все-таки принципиально по-другому определяет значение личной индивидуальности, личного духа перед лицом «духа народа». У Гегеля свобода отдельного человека, по сути, оказывается иллюзорной, свободен только объективный дух. Ильин же, «подправляя» Гегеля с помощью Фихте, считает, что она является основой существования и развития народного духа; признание приоритета всеобщих ценностей лишь привносит дополнительный трагизм в осознание человеком своей свободы. Для Гегеля жизнь индивида и испытываемый им страх смерти есть «ничтожное», несущественное по сравнению с обязанностью «ценой собственности и жизни и тем более ценой своего мнения и всего того, что составляет жизнь, сохранить... субстанциальную индивидуальность, независимость и суверенитет государства»²⁹⁶. Ильин, соглашаясь с тем, что эта обязанность обосновывает личную свободу, тем не менее продолжает настаивать на абсолютной ценности каждой индивидуальности, ибо неповторимость личности и ее «нерастворимость» в объективном духе составляет основу «индивидуальности» самого объективного духа. Поэтому необходимость жертвовать собой ради высших объективных ценностей помимо героического пафоса, на котором акцентирует внимание Гегель, содержит глубоко трагическое переживание своей смертности, конечности. И оба этих момента являются в равной степени существенными.

В своей работе Ильин называет войну оправданной, если она является «духовно-оборонительной», если цель народа в войне - защита своего духовного достояния от посягательств злой внешней силы. Именно такой духовно-оборонительной войной он считал войну России против Германии. Цель России в ней - не уничтожение или подчинение противника, но усмирение его злой воли, направленной на порабощение народа и его культуры. Поэтому война должна стать делом всей нации, в ней с наглядной полнотой должны проявиться общность жизни и духовный взлет народа. И тогда, с точки зрения идеалистической концепции Ильина, духовный взлет, вызванный войной, станет безусловной ценностью, следствием чего уже будет победа армии над противником. Впрочем, пафос этих рассуждении вряд ли был полностью справедлив по отношению к войне 1914 г.; непрерывная цепь поражений русской армии, сопровождавшаяся все большим недовольством народа, не понимавшего цели войны, лучше всего доказывала отсутствие (по крайней мере в 1916-1917 гг.) подлинного духовного взлета нации. В более поздних работах это признал и сам Ильин.

Отметим, что именно морально-этическое измерение философских исканий Ильина, экзистенциальное напряжение, вносимое им в решение самых, казалось бы, абстрактных философских проблем, в наибольшей степени выделяют его среди других русских философов и составляют самые яркие признаки его оригинальности. Уступая некоторым другим русским философам той эпохи (прежде всего Франку и Карсавину) в силе абстрактного философского мышления, он отличался невероятной способностью во всех рассматриваемых им вопросах найти отражение одной и той же ключевой метафизической проблемы - неразрешимой противоречивости человеческого бытия, находящей себе выражение в абсолютной трагичности судьбы человека в мире, в истории. Указанное экзистенциальное напряжение Ильин вносит даже в интерпретацию понятия философского акта, что, впрочем, неудивительно, поскольку этот акт задает смысл всех конкретных эмпирических форм бытия человека и общества: противоречивость нашего исторического существования непосредственно вытекает из глубоких метафизических противоречий, укорененных в структуре отношений человека с содержащейся в нем божественной основой мира, точнее, укорененных в самой этой божественной основе.

Нетрудно понять, что представление Ильина о парадоксальном тождестве конечного человека и бесконечного Абсолюта, выявляемом в акте очевидности, в философском акте, очень близко к главной идее «абсолютного реализма» Франка (см. § 3 главы 6). Но если Франк создает на основе этого представления чрезвычайно проработанную концепцию, по уровню философской сложности не уступающую самым известным системам классической философии, то в лаконичных работах Ильина, посвященных этой проблеме, мы находим достаточно поверхностные (хотя и весьма эмоциональные) рассуждения, мало что проясняющие в структуре и характеристиках акта очевидности. Философский темперамент Ильина во всей силе проявляется лишь тогда, когда он касается конкретных эмпирических особенностей бытия человека, задач и перспектив исторического существования личности, смысла истории в целом; именно в этих случаях его размышления приобретают подлинную глубину и основательность, причем эта основательность обусловлена не строгостью рационального мышления, а непосредственным экзистенциальным проникновением в тайну бытия отдельной эмпирической личности. В то время как во многих трудах Франка (особенно в книге «Предмет знания») вообще не находится места эмпирическому человеку, взятому в его иррационально-жизненной конкретности, Ильин во всех своих трудах и при решении всех проблем отталкивается только от эмпирического бытия человека. Это придает особый, неповторимый колорит его творчеству, делает его философские искания столь непохожими на размышления его современников, опиравшихся на те же самые метафизические принципы (в этом качестве Ильин оказывается близким к Шестову, который в остальном являет полную противоположность по отношению к нему).

Особенно парадоксальной эта черта философских воззрений Ильина выглядит в тех случаях, когда он пытается дать интерпретацию известных классических систем. Если угадывание экзистенциальных мотивов в философии Штирнера и Фихте еще имеет под собой определенные основания, то превращение Гегеля в мыслителя, глубоко почувствовавшего трагизм человеческой истории и абсолютное значение отдельной эмпирической личности в мире и истории, на первый взгляд кажется совершенно необоснованной вольностью, своего рода «философским гротеском». Тем не менее именно в своем капитальном труде, посвященном философии Гегеля, Ильин достигает наиболее органичного и плодотворного сочетания строгости философского мышления с интуитивной глубиной прозрения главных тайн жизни. Эта работа, безусловно, является лучшим философским творением Ильина, выводящим его в круг мыслителей, наиболее точно сформулировавших смысл нового мировоззрения, открывшегося человечеству в XX веке.