3. Закон эпитадея

Плутарх в пятой главе биографии Агиса рассказывает о деградации Спарты в III в. до н.э. и объясняет ее тем, что после Пелопоннесской войны спартанцы "наводнили собственный город золотом и серебром". Однако и это было бы не страшно, если бы сохранилось старое, идущее от Ликурга "правило наследования", при котором отец не мог передать свое имущество никому, кроме сына. Плутарх считает, что этот порядок наследования обеспечивал имущественное равенство и "каким-то образом избавлял Спарту от всяких прочих бед". Положение изменилось, продолжает далее Плутарх, "когда эфором стал некий Эпитадей, человек влиятельный, но своенравный и тяжелый, он, повздоривши с сыном, предложил новую ретру - чтобы впредь каждый мог подарить при жизни или оставить по завещанию свой дом и надел кому угодно". Плутарх считает, что Эпитадей предложил этот закон только из личных побуждений. Однако, вступив в силу, он повлек за собой неисчислимые последствия. Земля как любой прочий товар была пущена в оборот и "скоро богатство, - по словам Плутарха, - собралось в руках немногих, а государством завладела бедность".

Концентрацию земли в руках немногих Плутарх связывает с резким уменьшением числа граждан. По его словам, спартиатов к моменту реформы Агиса осталось не более 700, да и то только сто из них владело землей. Вся остальная масса бывших граждан, по свидетельству Плутарха, являла собой полностью деклассированную чернь, представлявшую для государства большую опасность как чрезвычайно взрывоопасный элемент. Уничтожение равенства и сокращение числа граждан, по мнению Плутарха, было прямым следствием закона Эпитадея.

Эфор Эпитадей упоминается только у Плутарха, хотя само имя Эпитадей или Эпитад встречается в спартанской истории еще один раз (Фук., IV, 38,1). Если учесть обычай передавать имя в семье через поколение, то вполне возможно, что наш эфор Эпитадей был внуком спартанского командующего, погибшего в 425 г. под Сфактерией. Косвенным доказательством их родства может служить то соображение, что они безусловно были людьми одного круга. Если первый командовал армией, то второго Плутарх характеризует как "человека влиятельного", который, воспользовавшись званием эфора, выступил с законопроектом, касающимся основы основ социально-экономической жизни Спарты (Агис, 5,3).

В компетенцию эфоров как рабочего комитета народного собрания входили вопросы, затрагивающие почти все стороны жизни спартанского полиса. Им же принадлежало право вносить законопроекты и ставить их на голосование. Этим правом не обладало больше ни одно должностное лицо в Спарте, включая царей и геронтов. В таком своем качестве эфоры неоднократно появлялись на сцене и, как правило, в самые критические для Спарты моменты. Так было в 432 г., перед началом Пелопоннесской войны, когда эфором Сфенелаидом был поставлен на голосование в народном собрании вопрос о войне и мире (Фук., I, 87,1). Так было и вскоре после окончания Пелопоннесской войны, когда именно эфоры выступили инициаторами предложения, имевшего чрезвычайно важное значение и для характера экономических отношений, и для дальнейшего развития социального неравенства, предложения, касавшегося допустимости обращения в Спарте золотой и серебряной монеты (Плут. Лис., 17). Если верна общепризнанная датировка закона Эпитадея (рубеж V - IV вв.), то перед нами два единовременных акта, затронувших всю совокупность имущественных отношений в Спарте и позволяющих говорить о существовании широкой экономической программы. И в том и в другом случае реализация этой программы связана с инициативой эфоров. Позднее, в эпоху царей-реформаторов, сподвижник царя Агиса эфор Лисандр внес ретру о переделе земли в герусию, а следовательно и в народное собрание (Плут. Агис, 8).

Хотя наши источники и не дают общей картины тех социальных коллизий, которые имели место в Спарте после Пелопоннесской войны, однако даже то немногое, что мы знаем, заставляет думать о наличии далеко зашедшего процесса расслоения гражданского коллектива в Спарте и концентрации земли в руках немногих. Закон Эпитадея, явившийся, с одной стороны, следствием этого процесса, с другой, сам послуживший как бы его катализатором, был издан либо в самом конце V, либо в самом начале IV веков. Плутарх, наш единственный авторитет в данном вопросе, вполне определенно связывает этот закон с притоком денег в Спарту сразу после Пелопоннесской войны (Агис, 5,1). Из контекста ясно, что для Плутарха точкой отсчета была именно Пелопоннесская война, и трудно предположить значительную отдаленность этого закона от момента ее окончания. Косвенное подтверждение тому можно найти и у Аристотеля. Не исключено, что Аристотель имел в виду именно эту реформу, говоря о законодательном акте, позволившем гражданам продавать свои клеры под видом дарения или завещания (Пол., II, 6,10, р.1270а - в сущности здесь он излагает содержание закона Эпитадея). Так как в его время процесс сосредоточения движимого и недвижимого имущества в руках немногих вступил уже в свою завершающую стадию, то надо думать, начался он не во 2-й половине IV в., а много раньше.

И Аристотель в "Политике" (II, 6,11, р.1270а) и Плутарх в биографии Агиса (5) оба отмечают любопытный факт - прямую зависимость численности спартиатов от закона, разрешившего отчуждать клеры. Однако отмеченное многими историками уменьшение числа полноправных граждан в Спарте началось задолго до ретры Эпитадея. История военной организации в Спарте позволяет проанализировать в большей или меньшей точностью ход и скорость развития этого хорошо известного феномена. Эпоха Греко-Персидских войн одновременно и высшая точка и рубеж, от которого берет свое начало процесс постепенного вымирания спартанской аристократии. Все полноправное население Спарты в начале V в., по-видимому, составляло 8-10 тысяч граждан призывного возраста (Герод., VII, 234; Арист. Пол., II, 6,12, р.1270а; Плут. Лис., 8). Достоверность этих данных подтверждает и то, что в битве при Платеях участвовало 5 тысяч спартиатов, причем в это число, по-видимому, не входили ни старшая, ни младшая возрастные группы (Герод., IX, 10; 12). Спустя 60 лет, в 418 г. число полноправных граждан в Спарте по максимальным расчетам составляло 4-5 тысяч человек, а по минимальным - 3 тысячи (ср. Фук., V, 64,2; 68; 74). А к моменту битвы при Левктрах численность спартиатов никак не превышала 2400 человек. Потеря в этой битве 400 спартиатов из 700 оказалась, по словам Ксенофонта (Гр. ист., VI, 4,15), таким тяжелым ударом, что Спарта так никогда и не смогла от него оправиться. При нападении Эпаминонда на Спарту из-за крайней малочисленности собственных граждан государство было вынуждено прибегнуть к крайней мере и вооружить илотов (Ксен. Гр. ист., VI, 5, 28-29). Ко времени же Аристотеля, по словам самого философа, Спарта не могла выставить и тысячи гоплитов, и государство "погибло именно из-за малолюдства" (Пол., II, 6,11-12, р.1270а).

Перед нами данные приблизительно за 150 лет. Создается впечатление, что исчезновение спартиатов совершается по какому-то четкому графику: каждые полвека их численность уменьшается вдвое. Каковы же причины, вызвавшие столь катастрофическое исчезновение спартанского гражданства? Можно насчитать по крайней мере несколько таких причин, большая часть которых лежит во внеэкономической сфере. Сюда относятся и многочисленные войны, и землетрясение 464 г. до н.э., и традиционно низкая рождаемость, и суровость спартанской дисциплины. Однако каждая из этих причин в отдельности и все они вместе не дают удовлетворительного объяснения факту постепенного и правильного вымирания целого сословия. Конечно, война внесла свою лепту в этот процесс, но не большую, чем, скажем, в Афинах. При этом надо учесть, что военные действия, как правило, велись далеко от спартанской    территории и мирное население от них не страдало. Землетрясение 464 г. вряд ли имело такие уж разрушительные последствия для спартиатов, как это рисует Диодор (XI, 63,1 - число жертв в 20 тысяч, без сомнения, преувеличено). Во всяком случае на другие сословия, кроме спартиатов, оно не оказало существенного влияния. Так, у нас нет никаких данных о сокращении численности периеков или илотов. По-видимому, количественного упадка в этих слоях лаконского населения не наблюдалось. Скорее наоборот, многочисленные контингенты их постепенно заменили в спартанской армии самих спартиатов. Если бы дело было только в землетрясении, то количество граждан, резко уменьшившись в 464 г., потом бы по крайней мере оставалось на том же уровне. Но этого не наблюдается.

Думается, что причина уменьшения спартанского гражданства кроется в социальной политике самого государства. В Спарте, где принадлежность к гражданскому коллективу обеспечивалась, кроме прочих условий, обязательным наличием земельного участка, клера, потеря последнего означала автоматическое исключение из числа полноправных граждан. Этот механизм, по-видимому, и явился тем молохом, который за полтора века уменьшил количество спартиатов с десяти до одной тысячи.

Закон Эпитадея, оформивший право спартиатов на отчуждение земли, был после законов Ликурга важнейшим этапом в спартанском гражданском праве. Те тенденции, которые в обход закона давно уже исподволь развивались в спартанском обществе, были наконец закреплены юридическим актом. Таким образом, спартанское законодательство проделало за один день тот же путь, что и законодательство Афин за несколько веков.

И Аристотель и Исократ, не так уж далеко отстоящие от времени Эпитадея, оба считали, что последствия этого закона сказались немедленно и что перемещение собственности произошло сразу (Арист. Пол., II, 6,10, р.1270а; Исокр. О мире, VIII, 95-96). По всей вероятности, большинство клеров моментально оказалось в руках небольшого числа собственников и именно этот результат так поразил Аристотеля, Исократа и Плутарха, которые естественно связали его с известной им юридической акцией, взяв ее за точку отсчета. Аристотель, отмечая быстро растущую диспропорцию между богатством и бедностью, объясняет ее тем, что земля перешла в руки немногих (Пол., II,6,9, р.1270а 15-18). Плутарх, стоявший у конца этого процесса, уверяет, что в Спарте к моменту реформы Агиса и Клеомена осталось не более ста собственников земли, все же остальное гражданское население выродилось в жалкую и нищую толпу (Агис, 5,7).

Быстрое и на первый взгляд мгновенное перемещение собственности и концентрация ее в немногих руках вовсе не были вызваны к жизни исключительно законом Эпитадея. Социально-экономические сдвиги в спартанском обществе исподволь готовились в течение многих поколений и задолго до ретры Эпитадея уже сложилась такая ситуация, что мелкий собственник владел своей собственностью только номинально и земля принадлежала ему только как легальная фикция. По-видимому, принцип равных клеров стал нарушаться в Спарте очень рано, еще в период архаики, а в V в. перекачка земельной собственности уже шла полным ходом. Таким образом, закон Эпитадея только утвердил практику, которая до этого имела место, но была нелегальной. Он избавил людей от необходимости идти в обход закона и осуществлять фактическую продажу земли без юридического ее оформления.

Механизм этого явления можно представить себе следующим образом: закон запрещал спартиату отчуждать землю, но он не мог воспрепятствовать ему уступить кредиторам часть дохода с клера или даже весь доход, т.е. апофору илота. Таким образом, фактически клер переходил в собственность кредитора, но юридически владельцем считалось другое лицо. Подобная форма ипотеки практиковалась, особенно в раннюю эпоху, и в других полисах Греции. Закон Эпитадея легализовал уже существующее положение вещей. Благодаря ему можно было передавать не только доходы с земли, но и самую землю. Понятно, что должники, получившие право дарить или завещать свои клеры, практически могли их подарить только своим кредиторам. Последние, конечно, постарались сразу же перевести долговые обязательства, под залог которых они ссужали должникам деньги, в недвижимую собственность, т.е. в землю. Вероятно, большинство клеров сразу же после издания закона Эпитадея оказалось в руках весьма ограниченного числа собственников. Этот момент как раз и заметил Аристотель, говоря, что земля перешла к немногим людям (Пол., II, 6,10, р.127Оа). Таким образом, тенденции естественного экономического развития страны, с одной стороны, и сохранение старой цензовой системы, с другой, привели Спарту к необратимым социальным последствиям.

Юридически все меры государства были направлены к сохранению земли как высшей ценности за всей совокупностью своих граждан. Действительно, клеры можно было отчуждать только внутри класса спартиатов и только в виде дарения или завещания, т.е. земля как была, так и осталась после закона Эпитадея безусловной собственностью государства. Но казус состоял в том, что гражданский коллектив Спарты вплоть до периода эллинизма подбирался по архаическому "цензовому" принципу. Только владение землей обеспечивало гражданину возможность получить соответственное воспитание и участвовать в общественных обедах, сисситиях. Потеря клера автоматически исключала спартанского гражданина из сословия "равных" и означала резкое понижение его статуса.

В Спарте закон Эпитадея в сущности представлял собой локальный вариант целой серии аналогичных законов, характерных для полисов Греции архаической эпохи. Только в Спарте он был принят не в период архаики, а уже на рубеже классики и эллинизма и не в комплексе с целым рядом других правовых мер, как это было в Афинах, а изолированно, односторонне как частная поправка к законам Ликурга. Знаменательно в этом отношении замечание Исократа о том, что государственное устройство Спарты представляло собой сколок с древнейших Афин (Панафин., 153). Можно привести целый ряд примеров, свидетельствующих об единстве процесса ограничения земельной собственности в Греции архаического периода. Самым характерным свидетельством общности этого процесса для всей Греции является утверждение Аристотеля в "Политике", что "во многих государствах в древнее время… запрещалось продавать первоначальные наделы" (VI, 2,5, р.1319а). Это зафиксировано, например, для Левкады (Арист. Пол., II, 4,4, р.1266b). Вероятно, продажа земли была запрещена также в Коринфе и Фивах (Пол., II, 3,7, р.1265b). В Локрах еще в IV в. существовали законы, ограничивающие продажу земли (Пол., II, 4,4, р.1266b). В Элиде разрешался кредит под залог земли только до определенного процента, который бы не грозил полной потерей ее (Пол., VI, 2,5, р.1319а). Эти законодательные меры, как утверждает Аристотель, способствовали повсеместному сохранению существующих аграрных отношений (Пол., II, 4,4, р.1266b). Даже в Афинах, самом передовом и развитом полисе Греции, долго еще сохранялись воспоминания о том времени, когда все имущество умершего должно было оставаться только в его семье. Хотя Солон в принципе и разрешил завещания, однако в более ограниченном виде, чем это сделал Эпитадей: он допустил свободное распоряжение своим имуществом только тем, кто не имел прямых наследников (Плут. Сол., 21).

Закон Эпитадея, введенный сразу после окончания Пелопоннесской войны, хронологически совпадает с притоком денежных богатств в Спарту. Хронический финансовый дефицит, столь характерный для прежней Спарты, сменяется быстрым ростом денежных ресурсов. В начале IV в. Спарта считалась самой богатой страной в Греции, второй после Персии. В маленьком трактате "Алкивиад", который если и не принадлежал Платону, конечно, относился к той эпохе, отмечается эта особенность послевоенной Спарты: "Взгляни на богатства лакедемонян… одного золота и серебра во всей Элладе не найти столько, сколько его в одном Лакедемоне. В самом деле, много уже времени идет оно туда от всех греков, нередко и от варваров" (122 D-E).

Перемены в финансовом балансе страны повлекли за собою и перемены в законодательстве. Ведение активной внешней политики, содержание постоянного военного корпуса за границей требовали очень много денег. В связи с этим государство уже не могло довольствоваться старой монетной системой и столь же строго, как раньше, осуществлять финансовый контроль за своими гражданами. Сразу же после Пелопоннесской войны по инициативе эфоров был снят запрет с золотой и серебряной монеты. Правда государство оставило за собой монополию на ее использование (Плут. Лис., 17).

В нашем распоряжении имеется целый ряд примеров того, как ловко богатые спартиаты обходили закон, запрещающий частным лицам пользоваться драгоценными металлами. Источники сообщают, что они помещали свои капиталы за границей, например в Аркадии, возможно, по подставным именам (Посидоний у Афинея, VI, 24), хранили их в виде вкладов в храмовые кассы (Плут. Лиc., 18; Агес., 19), а также тайно прятали в своих домах (ср. Плат. Гос., VIII, 548а).

Спартанцы, обогатившиеся за время войны, по-видимому, могли вкладывать свои деньги, кроме предметов роскоши, только в землю. Владение несколькими клерами позволяло им поддерживать свою жизнь на определенном высоком уровне. В результате скупка клеров после Пелопоннесской войны приняла массовый характер, что немедленно сказалось на численности полноправного гражданского населения. Деньги и земля сосредоточились в руках новой плутократии, которая одна только и владела всеми богатствами страны. Так царь Агис, а также его ближайшие родственники и друзья внесли в общую кассу в начале реформы помимо земельных наделов по 600 талантов каждый. Эта цифра дает представление о фантастическом богатстве лидеров спартанского общества. Что касается остальной массы разорившихся граждан, то они, потеряв свою землю, становились либо гипомейонами, либо наемниками и в целом составляли деклассированную часть общества.

Подводя итоги, мы еще раз хотим подчеркнуть, что в Спарте, как и в других полисах Греции, естественным путем происходила концентрация собственности, т.е. обнищание одной части граждан и рост земли в руках другой. В силу запрещение купли-продажи земли в течение V в. до н.э. этот процесс представлял собою как бы подводное течение, медленно и незаметно размывающее гражданский коллектив Спарты. Перекачка собственности в этот период носила характер скрытно совершающихся кредитных операций.

Закон Эпитадея, фактически разрешивший куплю-продажу земли, мог вызвать у современников иллюзию одноактности. Казалось, что с его введением рухнула плотина и мгновенно уничтожила знаменитую ликургову систему, основанную на абсолютном равенстве граждан. Важно заметить, что в Спарте в силу косности всей социальной системы некоторые вещи совершались с большим запозданием и имели совершенно другие последствия, чем, скажем, в Афинах. Это касается, в частности, закона Эпитадея, который хотя и соответствовал законам Солона в Афинах, однако не отличался универсальностью их и объективно способствовал не укреплению гражданских устоев полиса, как это было в Афинах, а наоборот, их подрыву.