2. Гармосты и форос

Cамо слово "гармост" и должность, обозначаемая этим термином, по-видимому, существовали в Спарте уже в период архаики. Во всяком случае в схолиях к Пиндару упоминается о двадцати спартанских гармостах (Схолии к Пиндару. Олимп., VI, 154). Возможно, первоначально гармостами в Спарте назывались должностные лица, ежегодно посылаемые в города периеков для наблюдения за состоянием дел в этих общинах и поддержания в них порядка. Двадцать гармостов, о которых идет речь в схолиях, скорее всего и были такого рода магистратами.

Модификацией уже давно существующего корпуса гармостов можно считать новый их тип, который появился и сформировался в ходе Пелопоннесской войны. Уже в период Архидамовой войны Спарта сделала первые шаги по выработке методики ведения военных действий на отдаленных от Спарты территориях. Так Брасид и подчиненные ему офицеры в 424-422 гг. полностью реализовали практику посылки в союзные города особых командиров с гарнизонами, которые, по сути дела, были уже прообразом лисандровых гармостов.

Фукидид, говоря об офицерах Брасида - командирах отрядов и комендантах союзных городов, нигде не употребляет термина "гармост", а, как правило, использует слово с более общим значением - архонт (IV, 132,3). Отсутствие термина "гармост" у Фукидида объясняется только тем, что он вообще избегал употреблять какие-либо технические термины и предпочитал заменять их на слова с более нейтральным и общим значением.

Необычайность экспедиции Брасида определяется не только изменением общей стратегии войны и характера военных действий, но и появлением нового типа отношений между Спартой и ее военными союзниками. В зародыше это была уже система объединения греческих полисов в спартанскую державу, реализация которой осуществлялась с помощью гармостов и гарнизонов.

После сицилийской катастрофы начался процесс разложения афинской державы. Спарта при этом избрала один и тот же метод помощи всем желающим отпасть от Афин. Вместо того, чтобы просто освобождать города, она стала посылать и оставлять там на длительное время своих офицеров с гарнизонами. С самого начала можно проследить четкое разделение гармостов по соответствующим территориям, которые они должны были опекать. Так по просьбе Эвбеи туда в 412 г. был направлен отряд неодамодов, который возглавляли два спартанца (Фук., VIII, 5,1). В том же году в качестве таких правителей были посланы Халкидей на Хиос и Клеарх в Геллеспонт (VIII, 8). По-видимому, и тот и другой официально именовались гармостами. Во всяком случае у Ксенофонта (Гр. ист., I, 3,15) Клеарх назван гармостом Византия. После гибели Халкидея его в 411 г. сменил Педарит, которого Фукидид называет также архонтом (VIII, 28,5). Однако Педарит скорее всего носил титул гармоста Хиоса. Подтверждением тому может служить отрывок из Феопомпа, сохраненный Гарпократионом (FgrHist 115 F8), где Педарит назван гармостом.

С Педаритом связан очень интересный эпизод, который проливает свет на положение гармостов в военной организации Спарты. Педарит, оказывается, был настолько самостоятелен, что мог позволить себе отказаться предоставлять хиосский флот в распоряжение спартанского наварха (Фук., VIII, 32,3). По его доносу наварх Астиох чуть было не лишился своей должности (VIII, 38,4; 39,2). Это говорит о том, что спартанские гармосты были вполне самостоятельны и непосредственно подчинялись только эфорам.

Из перечисленных выше гармостов и городов, которые они занимали|, видно, что Спарта в период с 413 по 407 г. имела гарнизоны в наиболее стратегически важных пунктах, таких, например, как геллеспонтский регион, где по крайней мере в трех городах (Абидосе, Византии и Халкедоне) зафиксированы спартанские гармосты. Гармосты в этот период имелись также на таких островах, как Хиос, Лесбос и Фасос. Были они и в главном городе Ионии Милете. На первых порах, т.е. до Лисандра, функции гармостов были еще чисто военными - они должны были гарантировать безопасность своих районов.

Судя по данным просопографии, гармостами в период с 413 по 407 г. становились главным образом крупные спартанские офицеры. К ним можно отнести Клеарха, Деркилида и Этеоника. Все они без исключения были спартиатами, некоторые происходили из видных спартанских семей, например, Алкамен, сын эфора Сфенелаида.

Новой ступенью в развитии института гармостов можно считать период, начавшийся с 407 г. и связанный с именем Лисандра. Недаром сам термин "гармост" в традиции чаще всего ассоциируется с Лисандром, хотя гармосты существовали и до и после него. Однако традиция совершенно справедливо делает акцент на гармостах Лисандра, признавая, что после 407 г. этот государственно-правовой институт начал претерпевать известные изменения путем привнесения в него новых элементов.

Поименно нам известно лишь два гармоста, которые были назначены лично Лисандром. Это - Сфенелай для Византия и Халкедона (405 г.) и Форак для Самоса (404 г.) (Ксен. Гр. ист., II, 2,2; Диод., XIV, 3,5). Если о Сфенелае нам почти ничего не известно, то Форак - фигура достаточно видная. Спартиат, заслуженный офицер, командующий крупными военными подразделениями во время Ионийской войны, правая рука Лисандра в битве при Эгоспотамах (Ксен. Гр. ист., II, 1,18-20, 28; Диод., XIII, 76,6; Плут. Лис., 9), он, конечно, не случайно был выбран гармостом Самоса, только что усмиренного Лисандром; назначая своих высших офицеров на должность гармоста, Лисандр только следовал уже выработанной в ходе Пелопоннесской войны традиции. Однако любопытно, что и Сфенелай и Форак недолго оставались гармостами. Первый был отрешен от этой должности в 404 г., второй - в 403. Причину отставки Сфенелая мы не знаем, однако показательно, что он был заменен уже непосредственным ставленником эфоров Клеархом (Диод., XIV, 12,2). Что касается близкого друга и соратника Лисандра Форака, то он был обвинен эфорами в противозаконном хранении денег и казнен (Плут. Лис., 19,7). Дело Форака таким образом можно трактовать как часть атаки на Лисандра, приведшей вскоре к его отставке.

Малочисленность этих конкретных примеров противоречит нашей традиции, согласно которой Лисандр везде насаждал гармостов (Диод., XIV, 10,1). В период наибольшего могущества Лисандра - с 405 по 403 г. - нам известно всего шесть имен предполагаемых гармостов. Троих из них, Сфенелая, Форака и Клеарха, мы уже касались. Остаются Этеоник, Каллибий и сам Лисандр.

Об Этеонике известно, что он после поражения при Аргинусах с остатком флота находился на Хиосе (Ксен. Гр. ист., II, 1,1-6). В 405 г. по распоряжению Лисандра он отправился в города фракийского побережья и "принудил всю эту область перейти на сторону лакедемонян" (II, 2,5). Хотя это была чисто военная экспедиция, однако судя по задачам, которые стояли перед Этеоником и исходя из обычного для гармостов территориального ограничения их деятельности, в Этеонике можно видеть гармоста Фракии.

Что касается Каллибия, то он был гармостом Афин в 404/3 г. (Ксен. Гр. ист., II, 3,15; Арист. Аф. пол., 37-38; Плут. Лис., 15,6). Сместил Каллибия с этой должности, по-видимому, сам Лисандр, недовольный образом его правления (ср. Плут. Лис., 15), хотя именно он в свое время помог Каллибию занять этот пост (Ксен. Гр. ист., II, 3,14).

В 403 г. во время борьбы Спарты с Фрасибулом гармостом Афин был назначен Лисандр. По словам Ксенофонта, "он исходатайствовал афинянам ссуду в сто талантов и добился того, что сам был послан гармостом во главе сухопутного войска, а брат его Либий - навархом" (Гр. ист., II, 4,28). Это первый случай в истории, когда командующий значительной армией назван в источниках гармостом. И в самом деле, задачи Лисандра были во многом схожи с задачами обычных гармостов. Кроме того, он командовал не регулярным спартанским ополчением, а наемниками, которых, подобно Брасиду, нанял за плату (Ксен. Гр. ист., II, 4,30; Лисий, XII, 58). Миссия Лисандра в Афинах, а также метод набора армии очень походят на аналогичные приемы Брасида. Этот тип командующего хорошо засвидетельствован в спартанской истории более позднего периода. Такими командирами были, например, Фиброн и Деркилид, которых наши источники также называют гармостами (Ксен. Гр. ист., III, 1,4; IV, 8,3).

Из этих немногих примеров становится ясным, что при Лисандре институт гармостов еще находился в стадии развития. И в количественном, и в качественном отношении он не достиг еще той универсальности и обязательности, которые стали свойственны этой должности в начале IV в. По-видимому, институт гармостов еще пребывал в начале своего пути к регулярной магистратуре, ежегодно сменяемой и назначаемой эфорами. При Лисандре, насколько нам известно, посылка гармостов не стала еще абсолютно обязательной процедурой. Срок их пребывания в должности точно не фиксировался и определялся, как правило, только военной необходимостью. Эпоха Лисандра - это время становления института гармостов, превращение прежних чисто военных командиров в военных администраторов, делающих свои первые шаги в новой для них области управления.

Что касается личной роли Лисандра в формировании этого института, то тут, по-видимому, невозможно дать однозначный ответ, как это было с декархиями. Большинство примеров, относящихся к гармостам, относятся к уже более позднему времени. Следовательно, отставка Лисандра никак не повлияла на развитие этого института, окончательное оформление которого произошло уже после Лисандра. Таким образом, Лисандр лишь удачно использовал уже существующие до него формы и методы, поставив институт гармостов на службу своим личным интересам и назначая на эту должность своих доверенных лиц.

Сомнение вызывает традиция об илотском происхождении гармостов Лисандра. Первые следы этой версии мы находим в рассказе Ксенофонта о посольстве беотийцев в Афины перед битвой при Галиарте (395 г.). В своей речи беотийские послы ставили в вину спартанцам среди прочего и то, что "они не стесняются назначать гармостами своих илотов" (Ксен. Гр. ист., III, 5,12). Исократ в "Панегирике" также говорит об этом (IV, 111). Таким образом, по крайней мере два писателя-современника говорят о гармостах илотского происхождения, хотя их заявления носят слишком общий характер и в силу самого жанра речей не обладают силой бесспорного доказательства. И Исократ, и Ксенофонт оперировали скорее не фактами, а общим впечатлением от спартанской гегемонии в среде греческих полисов. Во всяком случае мы не знаем ни одного абсолютно надежно засвидетельствованного примера назначения на эту должность человека негражданского происхождения.

Откуда же возникла тогда версия о гармостах-илотах? Ответ, возможно, заключается в следующем. Гарнизоны, посылаемые Спартой, конечно, состояли главным образом из неодамодов или наемников. Низший командный состав также мог комплектоваться из этой среды. А поскольку в момент наибольшего могущества Спарты любой ее представитель становился высшим судией для завоеванных общин, то социальная "ущербность" солдат и низшего гарнизонного офицерства вполне могла вырасти в глазах современников до размеров гораздо больших. Отсюда, скорее всего, и возникли гармосты-илоты.

Весьма вероятно, что обвинения, направленные против спартанских гармостов, в первую очередь имели целью задеть самого Лисандра. Наша традиция в числе мофаков, наряду с Гилиппом и Калликратидом, называет также Лисандра (Филарх. FgrHist 81 F43; Элиан. Пестр.ист., XII, 43). Враги Лисандра вполне могли использовать этот факт для обвинения его в илотском происхождении (Ксен. Гр. ист., III, 5,12; Исокр., IV, 111).

В этом, конечно, сказалось общее негативное отношение к спартанской гегемонии, которому в известной мере способствовало жесткое правление гармостов и декархов (Ксен. Гр. ист., III, 5,12; VI, 3,7-9; Лак. пол., XIV, 2; Исокр., IV, 117; Диод., XIII, 66, 5; XIV,3; 12, 2-9; Павс., IX, 32, 8-10; Плут. Лис., 15; 19). Вследствие ограниченности лаконского образования и воспитания гармосты были плохо подготовлены к исполнению своих должностных обязанностей, становясь часто орудиями местных правителей и заботясь только о собственном обогащении. В наших источниках имеется целый ряд фактов, свидетельствующих о "ненасытном корыстолюбии" спартанских гармостов. В этом смысле показателен судебный процесс над Фораком, гармостом Самоса, обвиненном в присвоении денег (Плут. Лис., 19), а также рассуждения Плутарха о разрушительной власти денег, которая сказывалась на нравах спартиатов (Лис., 17). И хотя сведения о злоупотреблениях спартанских гармостов за редким исключением носят общий характер, но даже те немногие конкретные факты, которыми мы располагаем, рисуют спартанских гармостов в весьма невыгодном для них свете. Самый яркий пример тому - Клеарх.

Уже во время первого своего пребывания в Византии в 409/8 г. он вызвал большое недовольство по крайней мере у части граждан, которые "ненавидя тяжесть его господства… предали город Алкивиаду" (Ксен. Гр. ист., I, 66,5). Позднее, в 40З г., он повел себя как настоящий тиран (Диод., XIV, 12,2-9), запятнавший и себя и Спарту массовым и зверским истреблением населения. Бесспорно, поведение Клеарха во многом способствовало складыванию традиционного образа спартанского гармоста-тирана в умах греческой общественности.

Отставка Лисандра в 403 г., по-видимому, никак не повлияла на дальнейшую судьбу гармостов. Скорее всего, были отстранены от власти только его ближайшие друзья и соратники. Что касается института гармостов, то он просуществовал еще ЗО лет вплоть до битвы при Левктрах (Ксен. Гр. ист., VI, 3,18; Павс., IX, 6,4) и высшей точки своего развития достиг 90-е годы IV в., став той базой, на основе которой Спарта строила свои отношения с новыми союзниками. В этот период (с 401 по 390 г.) зафиксировано рекордное число гармостов - 18. Очень показателен и их социальный состав. Из 18 гармостов по крайней мере 13 названы спартиатами. Среди них такие крупные военачальники, как Деркилид и Фиброн. В их числе также два наварха - Пантоид и Гериппид, один эфор - Дифрид, и один член царствующего дома Эврипонтидов - Киниск. Никаких следов присутствия неспартиатов в их среде традиция не зафиксировала. Создается впечатление, что спартанскими гармостами становились только представители высшего офицерства. И если есть хоть доля истины в нашей традиции о гармостах-илотах, то такие случаи могли иметь место только при Лисандре. В дальнейшем, особенно после заговора Кинадона, спартанское правительство должно было самым тщательным образом следить за социальным составом своего офицерского корпуса, куда, по-видимому, уже не могли попасть ни гипомейоны, ни неодамоды, ни мофаки, т.е. все те, кто не пользовался в полном объеме гражданскими правами.

Краткий очерк развития института гармостов позволяет прийти к следующим выводам: во-первых, этот институт был порождением исключительной ситуации военного времени. Появившись в начале Пелопоннесской войны как чисто военная магистратура, он и позже не терял своего экстраординарного характера, находясь по сути дела вне регулярной военной организации. Далее, слабость и недолговечность спартанской державы во многом определялась тем, что основным связующим звеном в ней стали гармосты. Наличие военных комендантов и гарнизонов в союзных городах вполне оправдывало себя в период Пелопоннесской войны. Сохранение и расширение системы гармостов после войны было одной из причин быстрой гибели спартанской державы. Невозможно было долгое время поддерживать систему, основанную исключительно на насилии. Недаром по единодушному мнению всего греческого мира самым ненавистным элементом державной системы Спарты считались именно гармосты. Негативное отношение к гармостам засвидетельствовано всей нашей традицией. И, наконец, для спартанского государства институт гармостов был во многом чужеродным элементом. Он так и не вписался в общий контекст ординарных полисных магистратур. Насколько мы знаем, гармосты назначались и эфорами, и навархами, и царями. Срок их деятельности не был точно зафиксирован. Носители этой должности самим ходом вещей скоро теряли связь с пославшим их полисом. Военная и финансовая самостоятельность гармостов неизбежно ставила их над полисом и нередко приводила к перерождению этой военной магистратуры в тиранию.

Помимо системы гармостов важную роль в организации спартанской державы играл также форос.

Уже в ходе Пелопоннесской войны самой большой для Спарты проблемой стала проблема финансирования армии и флота, и каждый раз Спарта пыталась разрешить эту задачу только за счет союзников. Так, в начале войны среди прочих требований к членам Пелопоннесской лиги Спарта также выдвигала требование финансового обеспечения войны. По словам Фукидида, "города были обязаны иметь наготове определенную сумму денег" (II, 7,2). Однако в действительности, если Спарте и удавалось получать какие-либо субсидии от своих пелопоннесских союзников, то, конечно, самые незначительные, которые никак не могли удовлетворить ее запросы.

В конце войны спартанские полководцы научились добывать деньги у своих новых союзников и с помощью интриг (Лисандр у малоазийских олигархов. Диод., XIII, 70), и с помощью патриотических призывов (Калликратид у милетян. Ксен. Гр. ист., I, 6,7-12), и даже с помощью откровенных угроз (Этеоник у хиосцев. Ксен. Гр. ист., II, 1,3-5). Однако регулярными эти обложения в ходе Пелопоннесской войны еще не стали.

Основным и самым главным источником доходов для Спарты в период Ионийской войны стало персидское золото. Согласно третьему спартано-персидскому договору 411 г., Персия полностью взяла на себя финансирование всех военных операций Спарты. Таким образом, Персия сыграла исключительно важную роль в судьбах греческого мира. Пелопоннесская война по сути дела была выиграна Спартою на персидские деньги. И это, конечно, явилось грозным симптомом надвигающегося кризиса. Согласно Исократу, персидский царь вложил в Пелопоннесскую войну 5 тысяч талантов (О мире, 97), и эта сумма, по-видимому, не является преувеличенной.

Однако после войны Спарте вновь пришлось вернуться к финансовым проблемам. Для содержания созданной ею державы требовались немалые средства и без регулярного обложения союзников тут было не обойтись. Используя опыт афинского морского союза, Спарта учредила союзную кассу и обязала всех членов своей державы вносить туда ежегодно определенную сумму денег. Общая сумма взносов, по словам Диодора, составляла более тысячи талантов в год (XIV, 10,2). Таким образом, Спарта с самого начала стала взыскивать со своих новых союзников столько же денег, сколько Афины, пребывая на вершине своего могущества. Важно заметить, что территория, с которой Спарта могла собирать налоги, была гораздо меньше, чем территория бывшей афинской державы (ср. Диод., XIV, 10,2).

Из случайных намеков в источниках мы можем отчасти представить себе, на каких принципах строилась спартанская система обложения. Крупный вклад в казну, по-видимому, составили те 470 талантов, которые Лисандр вернул Спарте в 404 г. (Ксен. Гр. ист., II, 3,8). Судя по Ксенофонту и Юстину, Спарта скорее всего не допустила своих пелопоннесских союзников до дележа добычи, что вызвало большое недовольство в их среде и послужило одной из причин создания антиспартанской коалиции. Спартанцы определили условия мирного договора с Афинами исключительно в своих интересах без учета пожеланий членов Пелопоннесской лиги. У Ксенофонта в "Греческой истории" фиванские послы одной из главных причин своего разрыва со Спартой выставляют то, что спартанцы лишили их законной доли в добыче (III, 5,12). Об этом же говорит и Юстин (V, 10, 12-13).

В мирный договор 404 г. спартанцы не включили пункт, касающийся выплаты фороса. Но тем не менее, основываясь на немногочисленных лаконичных сообщениях античных авторов, особенно Аристотеля, можно все-таки представить себе, что собою представлял т.н. союзнический сбор и на каких принципах строилась вся финансовая политика Спарты.

В "Афинской политии" Аристотель приводит подлинный текст афинского декрета 403 г., где встречается упоминание о "союзнической казне". Если учесть, что в нашем распоряжении находятся главным образом только самые краткие и косвенные свидетельства об обложении спартанских союзников, то сохраненный Аристотелем текст этого важного политического акта приобретает особое значение.

Созданная спартанцами в 404 г. казна, по всей видимости, называлась "союзной" ( to symmachikon). Во всяком случае Аристотель, рассказывая о восстановлении демократии в Афинах, приводит полный текст договора между демократической и олигархической партиями (последняя находилась в Элевсине). Один из пунктов этого договора гласит, что "вносить подати с доходов в союзную кассу элевсинцы должны наравне с остальными афинянами" (Арист. Аф. пол., 39,2). Выражение to symmachikon буквально может быть переведено как "союзная касса". Однако в действительности здесь речь идет не о союзном органе, ибо деньги непосредственно поступали в спартанскую казну. Завуалированный способ выражения, по-видимому, проистекал из желания Спарты как-то скрыть свою абсолютную монополию на этот денежный налог. На основании употребления Аристотелем глагола syntelein в тексте договора можно предполагать, что и денежный взнос также официально назывался не форосом, как в Первом афинском морском союзе, а синтелией (synteleia).

Но попытка как-то завуалировать суть дела с самого начала была обречена на провал. Правильную оценку этому явлению дали Исократ (XII, 67), Полибий (VI, 49,10) и Диодор (XIV, 10,3), которые единодушно называли денежное обложение, существующее в спартанской державе, форосом. Это слово первоначально употреблялось для обозначения принудительных взносов в Первом афинском морском союзе. Явная общность между афинским и спартанским форосом состоит в том, что, во-первых, этот денежный налог в обоих случаях был принудительным, во-вторых, он собирался не только в военное, но и в мирное время, что в спартанском союзе было еще менее объяснимо, чем в афинском. Ведь первоначально у Спарты по сути дела не было никакого противника, который мог бы угрожать безопасности ее державы.

Подводя итоги, отметим, что гармосты с гарнизонами и форос были главными чертами в организации спартанской державы. В этой связи интересно заметить, что в знаменитой надписи об образовании Второго афинского морского союза есть специальная статья, в которой предавались анафеме именно эти три символа "империализма" (Tod, 123).

Спартанцы не достигли успеха в использовании этих методов и не нашли никакого оправдания им в глазах своих союзников. Уже в древности не раз высказывалась мысль, что спартанская гегемония над Грецией была началом гибели Спарты. Так, по словам Исократа, "политический строй лакедемонян, который в течение семисот лет никто не увидел поколебленным, … оказался за короткое время этой власти потрясенным и почти что уничтоженным" (VIII, 95). Точно такую же точку зрения на спартанскую гегемонию высказывал и Плутарх в биографии Агиса (5): "Начало порчи и недуга Лакедемонского государства восходит примерно к тем временам, когда спартанцы, низвергнув афинское владычество, наводнили собственный город золотом и серебром". Гранью, таким образом, для Плутарха является конец V - начало IV в.

По мнению Аристотеля, упадок спартанского государства был связан непосредственно с его гегемонией над греческим миром: "Лакедемоняне держались, пока они вели войны, и стали гибнуть, достигнув гегемонии: они не умели пользоваться досугом и не могли заняться каким-либо другим делом, которое стояло бы (в их глазах) важнее военного дела" (Пол., II, 6,22,1271a).

Из этих немногих цитат видно, что уже в древности греческие философы и историки подметили важный сдвиг, который произошел в спартанском обществе на рубеже веков. Они совершенно правильно определили момент, начиная с которого Спарта вступила в полосу глубокого кризиса и столь же верно наметили основные причины этого явления. Пользуясь современной терминологией, можно следующим образом суммировать их мнения. Спарта оказалась несостоятельной в своей внешней политике в силу "узкой специализации" ее граждан. "Военная каста на Евроте" при строительстве своей державы не сумела создать и использовать другие средства и методы, кроме чисто военных. Достаточно вспомнить, что единство и связь полисов в спартанской "империи" призваны были поддерживать исключительно военные должностные лица, гармосты, и исключительно военными методами, т.е. путем насилия. Огромный денежный капитал, обладательницей которого стала Спарта, не повлиял положительным образом на ее экономику. Как верно заметил Платон, золото и серебро, стекающиеся в Спарту, никогда обратно оттуда не выходили (Алк., 122 c-d, 18). Это был мертвый капитал, который не вкладывался ни в торговлю, ни в ремесло, ни в сельское хозяйство. Как это ни парадоксально звучит, но для Спарты ее победа в Пелопоннесской войне по-своему оказалась роковой. Она неизбежно поставила перед ней задачи, которые Спарта не могла и не умела решать.