Глава 14 самопроектирование и проблема смерти. Жизнь против смерти

Самопроектирование индивида, понимаемое как определенное отношение к времени, а точнее – к своему будущему, неотделимо от определения своего отношения к своей смерти. Более того, самопроектирование, без последнего, просто не может быть понято, осмыслено. Почему? Да потому, что раскрытие сущности самопроектирования возможно только в свете проблемы смысла жизни, ответа на вопрос: «Ради чего я живу на этом свете?» А ответить на вопрос о смысле жизни можно только во взаимосвязи с осознанием преходящего характера жизни, своей смертности. В самом деле, зачем человеку жить, ставить разного рода цели, строить большие проекты, самосовершенствоваться и т.д., если смерть неизбежна? «Как вешний цвет проходит жизнь. Как ужасно это «проходит». Ужасна именно категория времени: ужасна эта связь со временем. Человек – временен. Кто может перенести эту мысль» (В.В. Розанов, русский писатель, мыслитель. 1856 – 1919). Именно поэтому осознание человеком факта конечности своего земного бытия и определение отношения к нему – важнейшая составляющая формирования наших смысложизненных представлений, являющихся основаниями самопроектирования. Главный тезис французского историка и демографа Филиппа Арьеса (1914 – 1984), развиваемый им в итоговой и наиболее развернуто рисующей его позицию книге «Человек перед лицом смерти» гласит: «Существует связь между установками в отношении к смерти, доминирующими в данном обществе на определенном этапе истории, и самосознанием личности, типичной для этого общества. По этому в изменении восприятия смерти находят свое выражение сдвиги в трактовке человеком самого себя» (Предисловие А.Я. Гуревича к книге Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992 «Филипп Арьес: смерть как проблема исторической антропологии»).

Каждый человек, начиная с определенного возраста, не только знает, что он смертен, но с той или иной степенью глубины это и осознает. Так, по данным некоторых исследований, уже около половины восьмиклассников, три четверти учащихся 10-х классов или студентов вузов задумывались о неизбежности своей смерти. Педагог, доктор педагогических наук Ю. Азаров в статье «Трудный случай» («Новый мир». 1981. № 5) писал: «…Взросление неразрывно связано с раздумьями о двух полярных явлениях – смерти и возможности реализовать себя. Познание смысла жизни невозможно без проникновения в смысл смерти. Для ребенка возможность смерти – открытие. Как логический вывод оно созревает в подростковом или юношеском возрасте. Как эмоциональное решение закладывается в сердце ребенка в раннем детстве – в семь-восемь лет… В этот период ребенок осознает и самоценность своей жизни… Второй период осознания себя через право на смерть приходит в подростковом возрасте. Здесь эмоциональное сливается с логическим; тем опаснее становится этот момент в жизни человека. Но предотвратима любая катастрофа, – считает автор, – если говорить с подростками о ценности человеческой жизни, о смысле человеческой смерти, гибели, трагическом исходе, подвиге, кончине. Ибо удержать отчаявшегося подростка может только человеческий голос, идущий от человеческого сердца. Подросткам очень многое надо сказать о том, что жизнь дарована именно ему Великим Волшебником – Природой, что великий грех (не надо бояться этого слова) втаптывать в землю этот прекрасный природный дар. Детям очень важно поведать о том, что уходящая жизнь – всегда трагедия для других, главным образом для самих близких (а не для врагов – враги, возможно и обрадуются!)… назначение человека, смысл жизни, действие и самосовершенствование до последнего вздоха и, наконец, бессмертие – вот те пределы, в рамках которых должны быть объяснены подросткам их повседневные тревоги. Не касаться этих проблем – значит оставить детей в том состоянии нравственной неразбуженности, в которой многие из них пребывают, уже став взрослыми людьми». Сказанное здесь о подростках, думается, в полной мере относится и к студентам. Мне грустно вспоминать то, что когда я учился на философском факультете Уральского государственного университета им. А.М. Горького (1966 – 1971), то вопрос о смысле жизни и смысле смерти специально не обсуждался ни в одной лекции и ни на одном семинарском занятии. С сожалением приходиться констатировать, что эти вопросы чаще всего обходятся в вузах и в настоящее время.

Проблема связи смысла жизни и смерти концентрируется, как уже отмечалось, в вопросе: «Зачем жить человеку, если смерть неизбежна?» В самом деле, для того, чтобы человек мог жить и не мучиться, надо надеяться на радость впереди себя. Но какая может быть надежда на радость, когда впереди маячит старость и смерть? На этот вопрос возможны два противоположных ответа, которые, на наш взгляд, наиболее зримо выражены в понимании смысла жизни и смысла смерти А. Шопенгауэром и Л.Н. Толстым. А. Шопенгауэр из факта смертности человека сделал вывод, что жизнь индивида, да и жизнь всего человеческого рода, не имеет ровно никакого смысла, так как представляет собой лишь «явление» в рамках индивидуального сознания, темной и совершенно бессмысленной Воли, желающей только одного – желать бессмысленно жить и желать желания жизни. Тем самым вопрос об истинности жизни заменялся вопросом об истинности смерти, а жизнь объявлялась воплощением всякой неистинности. Вот как свои сомнения в этих воззрениях выразил в «Исповеди» Л.Н. Толстой на исходе кратковременного увлечения Шопенгауэром.

1. «Я, мой разум признали, что жизнь неразумна. Если нет высшего разума (а его нет, и ничто доказать его не может), то разум есть творец жизни для меня. Не было бы разума, не было бы для меня и жизни. Как же этот разум отрицает жизнь, а он сам творец жизни? Или, с другой стороны: а если бы не было жизни, не было бы и моего разума, – стало быть, разум есть сын жизни. Жизнь есть все. Разум есть плод жизни, и разум этот отрицает самую жизнь. Я чувствовал, что тут что-то неладно!»

2. «Мое знание, подтвержденное мудростью мудрецов, открыло мне, что все на свете – органическое и неорганическое – все необыкновенно умно устроено, только мое одно положение глупо. А эти дураки – огромные массы простых людей – ничего не знают насчет того, как все органическое и неорганическое устроено на свете, а живут, и им кажется, что жизнь их очень разумно устроена!» «И мне приходило в голову: а что как я чего-нибудь еще не знаю?»

3. «Никто не мешает нам с Шопенгауэром отрицать жизнь. Но тогда убей себя – и не будешь рассуждать… А живешь, не можешь понять смысла жизни, так прекрати ее, а не вертись в этой жизни, рассказывая и расписывая, что ты не понимаешь жизни… Тебе скучно и противно, так уйди». – «Ведь, в самом деле, что же такое мы, убежденные в необходимости самоубийства и не решающие совершить его, как не самые слабые, непоследовательные и, говоря попросту, глупые люди, носящиеся со своей глупостью, как дурак с писаной торбой?»

Для того, чтобы подтвердить вывод о бессмысленности жизни, сделанный из факта человеческой смертности, надо было доказать, почему в человечестве до сих пор не побеждала идея «бессмысленности» жизни – ведь люди смертны были и раньше, а, тем не менее, они не только жили, но и осознавали осмысленность своего существования, благотворность того, что было дано им в качестве их бытия.

Поэтому, если некто утверждает, что жизнь абсолютно бессмысленна, тем не менее, продолжает жить точно также, как жили до него и живут при нем миллионы людей, вовсе не считающих ее таковой, то возникает вопрос: почему, по какой причине возникло у него подобное убеждение? Ответ здесь может быть только один. Те, чей страх смерти обессмыслил для них их собственную жизнь, переносят представление о своей бессмысленной жизни на жизнь в целом. Более того, они считают себя хорошими, разумными, а всех остальных людей – плохими, неразумными. Поэтому главным для Л.Н. Толстого при выходе из духовного кризиса, связанного с потерей смысла жизни, состояло в том, чтобы отказаться от представления, что «мы – хорошие», а «они – плохие» в применении к народу, среди которого и во многом, за счет которого он жил.

Позиция Л.Н. Толстого по рассматриваемому вопросу резюмирована в следующих высказываниях: «Возненавидеть жизнь можно только вследствие апатии и лени…». «Надо жить так, чтобы не бояться смерти и не желать ее». «Чем лучше человек, тем меньше он боится смерти». «Страх смерти обратно пропорционален хорошей жизни».

Жизнь – это дар, благо уже само по себе. А если человек превращает свою жизнь в нечто, что он расценивает как бессмысленное и злое – то в этом повинна не жизнь сама по себе, а прежде всего он сам, превративший благо во зло, жизнь как источник радости, в жизнь-страдание.

Но что значит познать свою смерть? Или по-другому: «В чем особенность смерти человека, как объекта самопознания?» Смерть человека – весьма своеобразный объект самопознания. Первым, кто в истории философской мысли зафиксировал парадоксальность смерти как объекта самопознания, был греческий мыслитель Эпикур. «Самое страшное из зол, смерть, – утверждал он, – не имеет к нам никакого отношения, так как когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем. Таким образом, смерть не имеет отношения ни к живущим, ни к умершим, так как для одних она не существует, а другие уже не существуют, … ибо то, что разложилось, не чувствует, а то, что не чувствует, не имеет никакого отношения к нам». Поэтому смысл жизни – в достижении состояния атараксии (в переводе с греческого означает невозмутимость), душевного покоя и независимости от всего того, что этот покой нарушает, включая и освобождение от страха смерти. Прав ли Эпикур?

С одной стороны, Эпикур, бесспорно, прав. Действительно, познать свою смерть как факт окончания своего земного бытия и пребывание в мире небытия не дано никому, так как никто и никогда в своем жизненном опыте не имел дела со своей смертью, ее не ощущал и не воспринимал. Никто и никогда еще не возвратился из загробного мира и не поведал людям о том, каково бытие смерти. Но откуда тогда человек знает о своей неизбежной кончине, о том, что, как писал поэт:

Я знаю, знаю. Скоро, скоро

Ни по моей, ни чьей вине

Под низким траурным забором

Лежать придется также мне.

Погаснет ласковое пламя,

И сердце превратится в прах,

Друзья поставят серый камень

С веселой надписью в стихах.

(С.А.Есенин, русский поэт. 1895 – 1925).

Вывод о своей смерти человек делает на основе познания реальной смерти других людей. Затем знание о смерти других людей он осознанно или неосознанно переносит на самого себя: если все другие люди всегда умирали в прошлом и умирают теперь, а я тоже человек, значит рано или поздно умру и я. Да и все в окружающем нас мире, что имеет начало, имеет и конец. Переход бытия в небытие – универсальный закон мироздания. Но если бытие переходит в небытие, то это значит, что небытие в качестве момента должно было содержаться и в самом бытии. А иначе откуда ему мгновенно, сиюминутно взяться? Поэтому следует предположить, что со смертью в определенной мере мы имеем дело и в процессе своей жизни. Жизнь и смерть – такие диалектические противоположности, соотношение которых не сводится только к отношению жизни как времени нашего индивидуального бытия и смерти как конца, как прекращения этого бытия, полного отрицания жизни. Отрицание жизни смертью имеет место и в процессе самой жизни. И с этой точки зрения Эпикур не прав, так как жизнь и смерть он противопоставляет абсолютно, рассматривает их как противоположности, соотносящиеся чисто внешним образом: вначале есть жизнь, а после нее следует смерть. Здесь необходимо отметить, что преобладающее большинство мыслителей, начиная с Эпикура и вплоть до середины XX в., рассматривали смерть как неделимое мгновение. Успехи медицины в XX в. поставили перед философами проблему определения смерти. Большинство исследователей исходит из того, что родовым признаком человека является сознание, следовательно, смерть, это смерть сознания. «Смерть человеческого существа определяется с того момента, когда умирает сознание» (Л. Шварценберг).

Но в истории философской мысли иногда высказывался и иной взгляд на смерть: Так, еще римский философ Сенека писал: «Наша ошибка в том, что мы смотрим на смерть как на будущее событие. Большая часть смерти уже наступила: то время, что за нами – в ее владении». А французский философ Ж.-Ж. Руссо отметил: «Всякий организм начинает умирать с момента рождения и в самом себе носит причины своего предстоящего разрушения». Но парадигмальный разрыв с классическими концепциями смерти впервые был реализован в работах французского мыслителя второй половины XX в. Биша, определившего жизнь как «совокупность функций, оказывающих сопротивление смети» и переставшего трактовать смерть как неделимое мгновение. Согласно М. Фуко, Биша «релятивизировал идею смерти, сбросив ее с пьедестала того абсолюта, на котором она представала как событие неделимое, решающее и безвозвратное. Он «испарил» ее, распределив по жизни в виде смертей частичных, смертей по частям, и таких медленных, что «по ту сторону» они завершаются самой смертью. Из этого факта он образовал одну из основополагающих структур медицинской мысли и медицинского восприятия: то, чему противостоит жизнь, и то, чему она подвергается; то, по отношению к чему она предстает как живое сопротивление, и, следовательно, жизнь, то, по отношению к чему она обнаруживается аналитическим образом, а значит, является подлинной». Три «важнейших нововведения» Биша в понимании смерти сводимы к следующему: «постулирование смерти как сущности, равнообъемной жизни; превращение смерти в глобальный результат совокупности частичных смертей; а главное принятие в качестве модели «насильственной смерти» вместо «естественной смерти» (Новейший философский словарь. Минск, 2003. С. 927).

Действительно, жизнь – это не только бытие человека, а смерть – небытие, ничто. Жизнь человека есть также его восхождение на вершину бытия, а смерть – нисхождение жизни к ней. Поэтому смерть не только противостоит жизни как то, что наступает после нее, но она входит и в структуру самой жизни, выступает как ее непосредственная составляющая. Жизнь – это, прежде всего рост клеток, но из 60 миллиардов клеток, содержащихся в теле взрослого человека, каждые сутки умирает 0,5 млрд. Даже сама по себе смерть как таковая в современной научной медицине описывается в виде процесса с четырьмя этапами: предагония – агония – клиническая смерть – тотальная смерть. Уполномоченными представителями смерти в реальной жизни человека являются, прежде всего, все ее аномалии, все отклонения от тех норм жизнедеятельности, которые базируются на познании ее объективных законов. Это все те формы жизнедеятельности, которые ведут к разрушению нашего тела, психики, духовности, социальности. Своеобразным интегральным выражением уполномоченных представителей смерти в нашей жизни являются болезни. Ведь болезнь, как расстройство здоровья, нарушение правильной деятельности организма, есть то, что прокладывает дорогу к смерти, открывает врата в ее мрачное подземелье. Уполномоченным же представителем жизни в нашей жизни является здоровье. Поэтому борьба в реальной жизни человека тех ее форм, которые ведут к здоровью и тех, которые ведут к болезням, есть ничто иное, как борьба жизни и смерти в самой жизни, борьба, которую мы можем не только познавать и переживать, но и принимать участие либо на стороне жизни, либо на стороне смерти. Из сказанного, очевидно, что любая ориентация человека на продуктивную жизнедеятельность, любая борьба за здоровый образ жизни, любая оздоровительная активность есть реальная борьба против смерти, против ее зловещих угроз.

Вывод. Особенность нашей смерти как объекта самопознания состоит в том, что она для живого человека и не существует и непознаваема и одновременно существует и познаваема. Существенно отметить и следующее. Поскольку жизнь и смерть соотносятся между собой так, что основанием смерти является жизнь, то глубина постижения смерти прямо зависит от глубины постижения жизни. Поэтому полно глубочайшего смысла вопрошание китайского философа Конфуция: «Как мы можем знать, что такое смерть, когда мы не знаем еще, что такое жизнь». Но верным является и перефразирование этого суждения: «как мы можем знать, что такое жизнь, когда мы не знаем еще, что такое смерть». Более того, опираясь на то или иное знание жизни и смерти, мы в своей собственной жизни можем работать, либо на свою смерть, либо против нее, на жизнь. Все зависит от того, какой жизнью мы намерены жить: продуктивной или непродуктивной. Этим будет определяться и наше отношение к смерти, и ее переживание. Одним из самых сильных чувств, связанных с переживанием отношения человека к смерти, является чувство страха.

Видимо, можно выделить две основные формы страха смерти. Страх «просто смерти», т.е. своей кончины, прекращения своего физического существования, функционирования себя как личности, как живого существа. Этот страх некоторые философы называли страхом-тоской, метафизическим страхом или экзистенциальным страхом (С. Кьеркегор, М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр). Этот страх ведом только человеку (животное, в отличие от человека, о своей смерти не знает). «Тот лжет, кто утверждает, что не боится смерти. Всякий человек страшится смерти; это великий закон чувствующих существ, без которого все смертные существа вскоре подверглись бы уничтожению» (Ж.-Ж. Руссо). «Только трусы боятся смерти – геройской смерти. А обыкновенной смерти? Ее каждый боится, даже герой. Таков уж закон природы» (И. Гете). «Смерть столь отвратительна, что ни один из нас не в состоянии смотреть на ее приближение без ужаса» (Ж. Санд, французская писательница. 1804 – 1876).

Каждый человек – это огромный мир стремлений, желаний, деяний, идеалов, надежд, это и весь окружающий нас мир, который мы всю жизнь воспринимаем, созерцаем, переживаем, изменяем и т.д. И вот в нашем индивидуальном бытии наступает такой момент, когда все это должно исчезнуть, перейти в небытие, раствориться в сером, в темном и безликом мраке. Смерть – это переход жизни в ничто, погружение человека в ничто.

Я жил, любил, страдал, воплощал в жизнь свои проекты… И вот наступила моя смерть. От меня остался только труп, который близкие опускают в могилу. А дальше… Безмолвие и холод могилы, тяжесть и сырость земли, глухая крышка гроба и разложение трупа… Затем те атомы, из которых состояло мое тело, становятся составляющими других неорганических и органических тел.

Чем порождается рассматриваемый страх смерти? На наш взгляд, прежде всего нежеланием человека признать собственную смерть в качестве неизбежного события в будущем и смириться с этим в своей душе. Устремленность человека в будущее, его неутолимое желание жить, интуитивно исходит из предположения о своем бессмертии. Но он одновременно осознает и тот факт, что он, как и все другие люди, смертен, но признать это он в своей в душе не желает. Поэтому противоречие между интенцией бессмертия человека и его фактической смертностью пронизывает всю его сознательную жизнь. Но «смерть неизбежна для всего рожденного также, как и рождение неизбежно для всего смертного. Поэтому не должно сетовать на то, что неизбежно» (Индийская Бхагавад Гита). «Смерть предстоит всему: она – закон, а не кара» (Сенека). Но коль физическая смерть человека неизбежна, как бы долго он ни жил, то он должен считаться с нею подобно тому, как он считается со всеми другими неизбежностями, фатальностями в своей жизни (наличие у себя тех или иных задатков, того или иного темперамента, родителей, страны, в которой он родился и т.д.).

Второй вид страха смерти непосредственно порождается не самой «просто смертью» как неизбежностью прекращения жизни, а уполномоченными представителями, репрезентантами смерти, т.е. всеми теми формами жизни человека, которые ведут к сокращению жизни, к преждевременной смерти. Все они связаны с непродуктивной жизнью человека, находящей свое концентрированное выражение в его самоотчуждении от самого себя, от других людей, социума и природы. А самоотчуждение, как известно, является фундаментальным основанием экзистенциального страха людей. Некоторые мыслители называли его обычным страхом или страхом-боязнью. Этого рода страхи столь же многообразны, как многообразны формы непродуктивной жизни человека, его самоотчуждения. Это прежде всего страх перед своим прошлым, вызываемый непреодоленными трудными состояниями в виде психотравм и грехов, в которых человек не раскаялся, это страхи, связанные с непреодоленными конфликтными ситуациями сегодня (в профессиональной деятельности, в семейной жизни, с соседями и т.д.), с фрустрациями, т.е. неудовлетворенными существенными потребностями, сожалениями о прошедшей жизни, в которой были не выполнены многие планы, не испытаны многие радости, игнорировался здоровый образ жизни (человек пил и курил, пренебрегал физической культурой, гонялся за славой и деньгами), а теперь появился целый букет болезней, на излечение которых надежд мало, страхи, связанные с потерей смысла жизни и вызываемые ею скукой и тоской, которые в обыденной жизни выражаются такими словами как «тошно», «муторно», «противно» на душе, это, наконец, страх за жизнь детей, родителей, родных, близких.

Все страхи такого рода, сливаясь, резко усиливают страх человека перед «просто смертью» и могут обусловить его трагическое мироощущение. А в нем, кроме страха, обычно участвуют и связанные с ним чувства вины и стыда. Различие между ними, видимо, в том, что стыд – это «внешняя» санкция, а вина – «внутренняя». Стыд всегда бывает перед кем-то, вину же человек переживает наедине с собой. Для носителя трагического мироощущения характерны потеря жизненных ориентиров, неверия в собственные силы, пессимизм, ощущение тягостной зависимости от внешних обстоятельств. Согласно исследованиям, около трети опрошенных людей обладают оптимистическим мироощущением, остальные, примерно поровну, делятся на обладателей трагического и ожесточенного мироощущения. Оптимистическое мироощущение определяется такими положительными эмоциями как радость, интерес и удивление, уверенность в себе. Так как ожесточенное мироощущение характеризуется преобладанием в нем эмоций печали, гнева, презрения, отвращения, то, оно, на наш взгляд, скорее является разновидностью пессимистического мироощущения, нежели каким-то самостоятельным мироощущением.

Итак, каждый человек на определенном этапе своей жизни осознает тот факт, что он умрет, что его смерть – факт совершенно бесспорный, объективный, неизбежный. Но знание факта непреложности собственной смерти смягчается тем обстоятельством, что он не знает точного срока ее прихода. Неопределенность времени наступления смерти объективно может способствовать поддержанию иллюзии о безграничности жизни, существенно снижает тревогу и беспокойство по поводу кончины собственной и близких нам людей. Но смерть как отрицание жизни – неотвратима.

«Если бы нам был дан выбор: умереть или жить вечно, никто бы не знал, на что решиться. Природа избавляет нас от необходимости выбирать, делая смерть неизбежной» (Ж. Лабрюйер). Каково же должно быть отношение к смерти человека, ставшего на путь продуктивной жизнедеятельности? Естественно, каждый человек отвечает на этот вопрос по своему. С нашей точки зрения, неприемлемо, прежде всего, иллюзорное разрешение дихотомии жизни и смерти с помощью христианской концепции бессмертия, которая, признавая бессмертие души в мире Ада и Рая, отрицает тем самым факт прекращения жизни человека со смертью его физического тела. Ад и Рай – это два противоположных по своему назначению царства загробного мира, куда после смерти человека в воздаяние за земную жизнь попадает его душа: в Ад – за грехи, в Рай – за добродетели. Ад – это мрачное подземелье, геена огненная, где властвует Сатана, а бесы подвергают душу вечным мучениям; Рай – небесное царство покоя, радости и блаженства. Однако современная наука не располагает никакими данными о существовании живой души вне телесной оболочки человека. Но вера в существование того, что не существует, хотя и может иметь определенный психотерапевтический эффект, есть вера ложная. Разумеется, кто верит в загробный мир, пусть верит. Неприемлемость мифа об Аде и Рае и в том, что он культивирует представление о подлинной жизни не здесь, на Земле, а там, в ином мире, созданном воображениям человека. Но в этом случае получается, что праведная жизнь верующего на Земле, следование нравственным заповедям в отношении к другим людям – это не конечная цель жизни, а всего лишь средство реализации эгоистического устремления – достижение вечного блаженства только для самого себя. Если и есть какой-то рациональный смысл в представлениях об Аде и Рае, то он, на наш взгляд, состоит только в том, что Ад и Рай человек создает себе сам здесь, на Земле. И как он живет на земле – таково и воздаяние ему на ней: адское (болезни, страдания, несчастья) или райское (цветущее здоровье, радость, счастье). Вместе с тем следует признать, что тысячелетняя религиозная практика выработала разнообразные механизмы и ритуалы, смягчающие страх смерти: молитвы, причастия, покаяния. Поэтому некоторые из них, освобожденные от религиозной оболочки и преобразованные в качестве психотерапевтических средств могут использоваться и в светской жизни.

Мы считаем неприемлемым подход к жизни и смерти также и с точки зрения объективного идеализма. Согласно объективно-идеалистическому воззрению, жизнь привязывает душу к материи, а смерть освобождает ее для соединения с мировым сознанием. Жизнь негативна, потому что она соединяет вечную душу с временным материальным телом и держит ее в склепе этого тела. В этой ситуации, как считал, например, греческий мыслитель Платон, мудрость состоит в занятиях абстрактным мышлением, что подтачивает влияние чувственности на душу. Смерть же положительна, так как освобождает душу от тела, и она оказывается в царстве идей. В последующем душа снова нисходит в тело и начинается новая жизнь в бесконечном цикле смены жизни и смерти. «Никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ, между тем ее боятся, словно знают, наверное, что она - величайшее зло» (Платон).

Мы исходим из того, что смерть («просто смерть») – это необратимый переход всего человека (и его тела, и его души) из бытия в небытие, и это – закон бытия. Но как при таком понимании смерти человек должен относиться и к ней, т.е. должен ли он думать о своей смерти и бояться ее или же относиться к ней как к чему-то внешнему и не имеющему отношения к его жизни?

Учитывая то, что смерть в определенной мере есть единство процесса и результата, этот вопрос целесообразно расчленить на два вопроса: «Должен ли человек думать о своей смерти как о конце своего бытия, как прекращении жизни?» и «Должен ли человек думать о своей смерти как о всем том, что преждевременно ведет к этой смерти (об уполномоченных смерти)?»

Ответ на первый вопрос. Если я нашел смысл своей жизни в продуктивной деятельности, в жизнетворчестве, в творении себя через созидание блага для других и для самого себя, в совершенствовании своего динамически равновесного отношения с миром и самим собой и совершенно ясно осознал, что моя смерть неизбежна, то зачем мне нужно думать о своей смерти? Мне необходимо думать о том, как эффективно решать проблемы своей продуктивной жизнедеятельности. «Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Б. Спиноза, нидерландский философ. 1632 – 1677). «Во имя добра и любви человек не должен позволить смерти овладеть его мыслями» (Т. Манн). «Самые смелые и самые разумные люди – это те, которые под любым благовидным предлогом избегают мыслей о смерти» (Ф. Ларошфуко). «Нет, видимо, смерть ничего не разъясняет. Только жизнь дает людям определенные возможности, которые осуществляются или пропадают напрасно: только жизнь может противостоять злу и несправедливости. Смерть – ничто» (В. Быков, белорусский писатель. Р., 1924). «Все умрем!... Не в этом суть... Так разумею: суть в том, чтобы прожить честно... Чтобы хоть единым праведным делом оправдать жизнь» (С.П. Бородин, русский советский писатель. 1902 – 1974). «Жизнь в ее целом никогда не принимает смерти всерьез. Она смеется, пляшет и играет, она строит, собирает и любит перед лицом смерти. Только тогда, когда мы выделяем один отдельный факт смерти, мы замечаем ее пустоту и смущаемся» (Р. Тагор).

Однако одного только осознания неизбежности своей смертности для обретения власти над смертью еще недостаточно. Это связано с тем, что отношение человека к собственной смерти наличествует у него не только на уровне разума, но и на уровне чувств, прежде всего в виде чувства страха, а также в виде конкретных представлений о своем конце. Поэтому в отношении к собственной смерти как к концу своего бытия необходима и определенная эмоционально-психологическая подготовка. Но это надо понимать не как подготовку к своему посмертному существованию, а как к освобождению от страха смерти. Все методы и технологии, связанные с этим, включая и отношение к смерти на уровне разума, на наш взгляд, можно назвать танатологическим воспитанием (танатология в переводе с греческого означает учение о смерти).

Так, например, «прежде на Руси к смерти относились спокойно, готовились загодя: присматривали место, чтобы по возможности подле отца-матери, очищая от корья и каменья, да чтобы сухо было лежать, некоторые и гроб загодя ладили, и он никого не давил; женщины берегли «подвенечный лоскуток» к смерти (подвенечное платье или венчальную рубаху), а если не было свадебной лопатины, то заранее шили смертную рубаху, плисовые или суконные башмачки, ибо в кожаных лежать грешно, укладывали смертное стопочкой на дне сундука, тут же поверх лежали заготовленные подарки на помин души, полотенца и деньги на похороны. Деньги, те и поныне старые люди прикапливают, откладывают копейка к копейке, чтобы не вгонять в трудности ближних по смерти своей»… «Ведь чтобы «спокойно лечь под святых», надо всем сердцем понять свое предначертание: отсюда столько спокойствия на Руси в разговорах о смерти, столько природного юмора, сначала непонятного, кощунственного даже юмора для молодого ума, но к которому с годами привыкаешь. Так и случается исподволь, постепенно приготовление духа, хотя тело всячески сопротивляется, вопит, вопрошая, скуля, желая бесконечных утех!»

В наше время в США получила распространение так называемая «педагогика смерти», ставящая своей целью научить детей и молодежь правильно, рационалистически относиться к проблеме смерти. Так, например, школьникам в виде сочинения задают написать собственный некролог, проводят специальные уроки на кладбищах, дети играют в похороны и т.д.

Существенное воспитательное значение имеет также уход детей и подростков за тяжелобольными, и прежде всего родственниками, их участие в похоронах, различного рода траурных церемониях. В связи с этим отмечают три существенных момента в нравственном воспитании ребенка через переживание опыта смерти другого человека: 1) этот опыт может дать толчок духовным исканиям, поиску молодым человеком смысла жизни; 2) он учит сопереживанию, состраданию, без чего подлинно нравственная личность немыслима; 3) смерть человека, близкого и дорогого, сплачивает оставшихся в живых. Поэтому нельзя исключать детей из участия в церемониях похорон и прощания.

Исключительное значение имеет осознание жизни как высшей ценности, высшего блага уже в юношеском возрасте, в молодости. Жизнь, какая бы она ни была, есть благо, выше которого нет никакого, она заключает в себе поистине неисчерпаемые источники подлинных радостей и наслаждений. Но эти возможности превращаются в действительность только тогда, когда человек становится на путь самореализации, продуктивной жизнедеятельности и посредством самопроектирования стремится ко всем сторонам своей жизни подходить, как к жизнетворчеству. И в сколь бы сложные ситуации человек не попадал, он, за исключением может быть только случаев эвтаназии (безболезненная кончина обреченного человека), никогда не имеет права поднимать руку на свою жизнь, т.е. совершать самоубийство. Самоубийство недостойно человека, есть грех, акт безнравственный, так как является выражением отказа от борьбы за жизнь, есть капитуляция перед врагом жизни – смертью. Тот, кто хочет в тех или иных жизненных ситуациях прибегнуть к лишению себя жизни, должен помнить, что самоубийство – это единственная ошибка в жизни, которую потом уже никогда и никак исправить нельзя. Никогда! Поэтому всякие мысли о самоубийстве должны также вытравливаться из сознания каждого нормального человека как люди вытравливают из помещений вредных насекомых. «Совсем ничтожен тот, у кого есть много причин для ухода из жизни» (Эпикур). «Какие основания были у него покончить с собой? А ведь для того, чтобы жить, нужны более веские основания, чем для того, чтобы умереть» (А. Ривароль, французский писатель, памфлетист. 1753 – 1801). «Желание смерти показывает самое ложное и призрачное состояние духа» (В.Г. Белинский). «Желать смерти, когда живется, столь же малодушно, как сокрушаться о жизни, когда настала пора умирать» (А. Франс, французский писатель. 1844 – 1924). «Самоубийцы, по-моему, кончают с собой не столько из мести кому-нибудь, а из жалости к самому себе и своей бессильной, неудачной жизни. Страшное чувство – жалость к самому себе» (Э.М. Капиев, дагестанский советский писатель. 1909 – 1944). «… мир… в котором мы сейчас живем, это один из вечных миров, который прекрасен, радостен и который мы не только можем, но должны нашими усилиями сделать прекраснее и радостнее для живущих с нами и для всех, которые после нас буду жить в нем» (Л.Н. Толстой).

В свете вышесказанного, рекомендацию греческого философа Гегесия (320 – 280 гг. до н.э.) о том, что самоубийство – самое лучшее избавление от жизненных страданий, следует рассматривать как античеловеческую и абсолютно неприемлемую. Гегесия рассуждал так: удовольствия в жизни всегда сопровождаются болью и страданием, такая жизнь невыносима и требует скорой смерти. После публичных выступлений Гегесия некоторые слушатели кончали жизнь самоубийством, поэтому современники назвали его «смертоучителем». Но, во-первых, удовольствия далеко не всегда сопровождаются болью и страданием. Это имеет место только тогда, когда человек во всем нарушает меру. Во-вторых, человеческая жизнь имеет высокий смысл, ради которого нередко приходится терпеть боль и страдания.

На наш взгляд, каждый человек уже с юности с целью освобождения от страха смерти должен набраться мужества и довольно подробно представить себе (или описать) свой переход из мира жизни в мир смерти. «Самое главное, чтобы человек безропотно ждал смерти как простого разложения тех элементов, из которых он состоит. Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным» (Марк Аврелий). «Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны» (Сенека).

«Над смертью властвуй в жизни быстротечной.

И смерть уйдет, и ты пребудешь вечно»

(В. Шекспир).

В общем, о смерти думать надо, но думать разумно, продуктивно. Стремление же не думать о смерти вообще – это заблуждение. Отгонять от себя мысли, представления о своей смерти, вытеснять их – значит загонять страх смерти в недра своей души, оставаться в его власти. Этот страх подобен шилу в мешке. Правда, часто люди, удручаемые бременем неминуемой смерти, как отмечал французский мыслитель Блез Паскаль, пускаются в разнообразные уловки, чтобы хоть на время забыть, отсрочить то, что ожидает каждого. С этой целью изобретаются всевозможные развлечения: игры, забавы, кутежи, балы и т.д. Но все они служат лишь средством развеять скуку жизни, не давая возможности глубоко задуматься над смыслом жизни и смерти. Не лучшим является и этакое беззаботное отношение к смерти, так как она в определенных обстоятельствах, в час испытания реальной смертью, нередко оборачивается животным трепетом перед ней, трусостью, готовностью откупиться чем угодно - вплоть до предательства.

К «просто смерти», как своеобразному арбитру, иногда полезно прибегать при решении сложного жизненного вопроса. «Если сомневаешься и не знаешь, как поступить, представь себе, что ты умрешь к вечеру, и сомнения тотчас же разрешатся: тотчас же ясно, что дело долга и что личные желания» (Л.Н. Толстой). Однако идею Б. Паскаля о том, что человек не только должен помнить о смерти, но и постоянно мысленно вызывать ее, переживать ее в каждом действии и поступке, мы считаем непродуктивной жизненной позицией. Непрерывное нравственное истязание себя мыслью о собственной смерти с нравственной целью – это путь к неврозу, болезням, а, значит, к преждевременной смерти. К тому же Б. Паскаль, подвергая себя многие годы нравственным испытаниям, подкреплял их телесным самобичеванием, для чего носил на теле пояс, утыканный внутри острыми гвоздями, по которому ударял каждый раз, когда ему казалось, что он начинал забывать непреложные бытийные истины, о служении господу. Это, а также то, что Б. Паскаль отказывал себе в полноценном питании, в котором крайне нуждался по состоянию здоровья, явилось одной из причин его ранней смерти (в 39 лет).

Ответ на второй вопрос, «Должен ли человек постоянно думать о своей смерти как о всем том, что преждевременно к ней ведет?». А к ней ведет все непродуктивное в жизни, все, что в наших действиях связано с нарушением объективных законов бытия. Об этом человек не только должен думать, но и вести с ним непримиримую борьбу. Представление о жизни и смерти как о таких противоположностях, когда есть жизнь пока мы живем, а потом за жизнью следует смерть, как уже отмечалось, есть одностороннее представление. В действительности жизнь в себе самой содержит смерть в качестве своего иного. «Отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, – смертью», «жить – значит умирать» (Ф. Энгельс, один из основоположников марксизма. 1820 – 1895). Это понимать следует так, что переход от жизни к смерти происходит не как-то вдруг, а связан с наличием определенных условий. А этими условиями являются реальные возможности человеческого организма, определяемые естественными видовыми особенностями человека. По одним данным – человек должен жить 100 – 120 лет, по другим – 150 лет, по третьим – до 200 лет и больше. Ясно, что по мере исчерпания возможностей организма, выработки телом своего ресурса, человек приближается к естественной смерти. Но свои естественные возможности, ресурсы человек может использовать разумно и неразумно. Разумное использование возможностей происходит в продуктивной жизни – неразумное – в непродуктивной. Непродуктивная жизнь – это преждевременное разрушение организма, неестественное, форсированное, ускоренное движение к смерти. Очевидно, что смерть в самой реальной жизни неотделима от бессмысленности и абсурдности жизни. Продуктивная жизнь – путь к жизни, утверждение в жизни жизни, это разумное использование всех возможностей организма. К сожалению, в современном обществе люди умирают преимущественно от насильственной смерти, а не естественной.

Поэтому думать продуктивно о смерти – значит думать не непосредственно о своей кончине, а о том, как путем самосовершенствования преодолеть свои недостатки, непродуктивные, отрицательные стороны своей жизни. Вследствие этого, борьба в собственной жизни со смертью выступает как борьба со своим отчуждением от природы, социума и самого себя, как борьба со своей от них закрытостью. И в этом смысле прав был немецкий философ И. Кант, утверждая «что мы, по своей природе, в качестве деятельных существ, по настоящему совсем не должны думать о смерти». Продуктивно готовиться к смерти можно только своими добрыми делами, которые доставляли бы удовлетворение самому себе и окружающим. «Твори дела любви – и для тебя не будет смерти». «Там, где труд превращается в творчество, даже физиологически исчезает страх смерти» (Л.Н. Толстой). «Все радости жизни в творчестве. Творить – значит убивать смерть» (Р. Роллан, французский писатель и общественный деятель. 1866 – 1944). И как это не парадоксально звучит, но к смерти можно готовиться только путем деятельного ее отрицания.

Принципиально важно отметить и то, что между продуктивной и непродуктивной жизнью и страхом существует едва ли не прямо пропорциональная зависимость. Чем человек больше делает добрых дел, чем больше занимается своим развитием, любит мир, радуется жизни, коротко говоря, чем лучше человек, тем меньше он боится смерти. «Смерти меньше всего боятся те люди, чья жизнь имеет наибольшую ценность». «Кто боязливо заботится о том, как бы не потерять жизнь, никогда не будет радоваться ей» (И. Кант). «Бояться надо не смерти, а пустой жизни» (Б. Брехт, немецкий писатель и театральный деятель. 1898 – 1956).

И наоборот. Чем человек хуже, чем больше он делает зла другим, чем больше отчужден и закрыт от мира и ненавидит людей, чем больше замыкается на своем эгоистическом Я, тем больше живет в нем страх вообще и страх смерти, тем с большим ужасом он воспринимает свою смерть в будущем. «Чем глубже проникает в человеческую душу индивидуализм, тем прочнее укрепляется в нем страх смерти» (Г.В. Плеханов, деятель русского и международного рабочего и социалистического движения. 1856 – 1918). Это замечательно изображено, например, в таком произведении Л.Н. Толстого как «Смерть Ивана Ильича». Л.Н. Толстой в нем показал невыносимый страх смерти, являющийся выражением бессмысленности жизни человека, и преодоление этого страха – как прорыв человека, отгороженного этим страхом от других людей – к этим другим, которые перестают быть другими чужими. Иван Ильич, лежащий на смертном одре и мучимый безысходным страхом смерти, вдруг всем своим существом постигает, что и «другие» страдать могут и действительно страдают, причем страдают, сострадая ему, его мучениям.

Смерть, как что-то отъединяющее умирающих от остальных, исчезает для человека, прорвавшегося к другим. И тогда он перестает ее бояться, так как понимает: жизнь вместе с ним не кончается, она продолжается в его близких и любимых. Согласно Л.Н. Толстому, страх смерти и смерть как бессмысленность, как зло побеждает любовь. Это и означают последние слова Ивана Ильича: – «Кончена смерть… Ее нет больше». Смерть, которая мучила Ивана Ильича больше всего, была олицетворением его собственного эгоистического, «безлюбого» существования, герметически замкнутого на себе.

Но что ждет человека после смерти? То, что его тело наше сгниет и станет землею, ясно каждому. Но что станет с его личностью, духом, душой? Если исходить из представления о единстве человека, органического единства в нем тела и духа и невозможности их раздельного существования, то этот вопрос, в известном смысле, даже некорректен. Если человек умирает, то умирает он как целостный человек, т.е. со смертью тела умирает и его дух. Это значит, что после смерти полностью исчезают все наши желания, стремления, переживания, страдания, полностью прекращаются все проявления нашего внутреннего мира. «Смерть есть то, после чего ничто не интересно» (В.В. Розанов). Понятно, что примириться с этим психологически очень трудно, поскольку, как отмечалось, каждый человек интуитивно исходит из предположения, что смерть – это то, что относиться к другим, а ко мне она как бы прямого отношения не имеет. Но смерть есть полное отрицание нашей непосредственной реальной жизни. Поэтому вопрос об этой жизни после смерти смысла лишена. Однако вопрос о том, что от нас останется после нашей смерти в социальной жизни, в жизни других людей – в себе заключает глубокий смысл. Ведь человек живет не только непосредственной жизнью, но и жизнью опосредованной, в результатах своей деятельности, последствиях своих поступков. И здесь встает проблема связи его жизни, смерти и его реального бессмертия. Но если реальное бессмертие человека в результатах его деятельности, то что представляют собой эти результаты? Это, прежде всего, нравственные деяния человека: добрые дела, доброжелательность, сострадательность и милосердие в отношении к другим людям, это полезные обществу материальные и духовные результаты деятельности, это дети и внуки, вклад человека в их продуктивное развитие.

Приведем высказывания некоторых деятелей культуры о бессмертии. «Жизнь – это борьба за бессмертие» (М.М. Пришвин, русский советский писатель. 1873 – 1954). «Человек смертен, и его единственная возможность стать бессмертным состоит в том, чтобы оставить после себя нечто бессмертное» (У. Фолкнер, американский писатель. 1897 – 1962). «Не ищите после смерти могилу нашу в земле – ищите ее в сердцах просвещенных людей» (Д. Руми, персидско-таджикский поэт. 1207 – 1273). «Цель-то жизни в том и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать» (М.М. Джалиль, татарский советский поэт. 1906 – 1944). «Из всех даров мира остается только доброе имя, и несчастен тот, кто не оставит даже этого» (М. Саади, персидский поэт и мыслитель. 1203 – 1292).

«Боюсь не смерти я. О нет!

Боюсь исчезнуть совершенно.

Хочу, чтоб труд мой вдохновенный

Когда-нибудь увидел свет»

(М.Ю.Лермонтов, русский поэт. 1814 – 1841).

«Кто, служа великим целям века,

Жизнь свою всецело отдает

На борьбу за брата человек,

Только тот себя переживет»

(Н.А.Некрасов, русский поэт, литературный деятель. 1821 – 1877).

«Человек, умирая индивидуально, соматической смертью, не умирает общественно, переливаясь своим поведением в составе коллектива и творчеством в живое окружение, общественность. Он продолжает жить в тех, кто остается в живых, если он жил при жизни, а не был мертв. Коллектив живой воскрешает мертвых» (Н.Я. Марр, русский советский лингвист. 1864 – 1934). «Бессмертие, разумеется неполное, осуществляется несомненно в потомстве» (Л.Н. Толстой). «Нехорошо болеть, еще хуже умирать, а болеть и умирать с мыслью, что ничего не останется после тебя на свете, – хуже всего» (В.Г. Белинский).

Из сказанного выше очевидно, что освобождение человека от страха смерти путем стремления к построению продуктивного, разумного образа жизни есть одновременно и его стремление к бессмертию. И если что-то и может беспокоить, тревожить нас, так это только то, что мы можем не осуществить все свои замыслы и проекты. С возрастом также особенно остро встает проблема физического здоровья человека.

Один из парадоксов жизни человеческой состоит в том, что значительное число людей, достигая примерно к 40 – 50 годам социальной зрелости и полные творческих замыслов, имеют во многом подорванное здоровье, обладают целым «букетом болезней», что нередко ведет к преждевременной смерти и кладет конец их замыслам и проектам.

Но можно ли смерть, прерывающую в подобных случаях жизнь, рассматривать как зло? Видимо, нельзя. Ведь всякая преждевременная смерть, как правило, является человеком «заработанной» (результатом небрежного отношения к своему здоровью или «сделанной» другими людьми (ошибки в диагнозе и лечении врачей, козни личных врагов, политическая травля талантливого ученого или писателя, гибель в аварии по вине пьяного водителя и т.д.). Если смерть человека неизбежна в силу естественных причин (исчерпание организмом жизненного ресурса), то ее, видимо, вообще нельзя осмыслить посредством категории зла. Злом является безответственное отношение человека к своему здоровью и своей жизни и отношение одних людей к здоровью и жизни других, т.е. все то, что ведет к смерти. И в этом смысле смерть человека есть зло или, лучше сказать, интегральное и конечное выражение зла.

Вместе с тем, следует отметить и то, что в определенных ситуациях смерть выступает и как благо (например, героические поступки при совершении которых люди погибают, смерть в старости при наступлении полной дряхлости и т.д.). «Если бояться смерти, ничего хорошего не сделаешь; если все равно умирать из-за какого-нибудь камешка в мочевом пузыре, от припадка подагры или по другой столь же нелепой причине, то уж лучше умереть за какое-нибудь великое дело» (Д. Дидро, французский писатель и философ-энциклопедист. 1713 – 1784). «Есть время жить и время умирать… Хорошая смерть (намного) лучше и предпочтительнее, чем дурная жизнь. Мудрый человек живет лишь до тех пор, пока его жизнь имеет большую ценность, чем его смерть. Долгая жизнь не всегда есть лучшая жизнь» (Д. Элиот, английская писательница. 1819 – 1880). «Говоря по человеческим понятиям, смерть имеет одну и хорошую сторону: она полагает конец старости. Смерть, предупреждающая дряхлость, является более кстати, чем смерть оканчивающая собой дряхлость» (Ж. Лабрюйер). Кроме того, трудно себе представить необозримое продолжение жизни: жизнь без смерти. «Вообразите себе жизнь без смерти. От отчаяния каждый день мы пытались бы себя убить» (Ж. Ренар). Противоречивую природу феномена смерти хорошо выразил русский философ Н.А. Бердяев «Смерть имеет положительный смысл. Но смерть вместе с тем самое страшное и единственное зло. Всякое зло может быть сведено к смерти».

Итак, человек своей продуктивной жизнью утверждает жизнь, а после смерти он продолжает утверждать жизнь положительными результатами своей жизни. Как показывают конкретные исследования, молодежь в целом неплохо усвоила представление о социальном бессмертии: 79% десятиклассников, 65% студентов первых курсов и 62% пятикурсников считают, что «после смерти человек живет в своих делах, пока его дела помнят люди». Третья часть опрошенных указала, что «человек после смерти продолжает жить в своих детях и внуках». Характерно, что так чаще думают девушки, чем юноши. С возрастом распространенность этого мнения увеличивается.

Чувство бессмысленности своего существования, обреченности перед лицом смерти преобладающему большинству молодежи чуждо: лишь около 10 % считают, что «после смерти человека исчезает все, поэтому любые дела и стремления напрасны». Кроме того, в сознании части юношей и девушек (как и взрослых) существуют элементы иллюзорных представлений о бессмертии: примерно их пятая часть придерживается мнения, что «после смерти исчезает лишь тело человека, душа же его в той или иной форме продолжает существовать».

В каком же отношении к бессмертию находятся люди, избравшие путь непродуктивной смысложизненной ориентации, живущие только для себя и несущие зло другим? Для них их смерть – это абсолютная смерть. Ведь своей жизнью они утверждали смерть, смертью жили, поэтому результатом их смерти является их полная смерть. Своей жизнью они отрицали жизнь, а после смерти жизнь отрицает их. Поэтому у людей, живущих непродуктивной жизнью, впереди только пустота, забвение, ничто, небытие в полном смысле слова. Вот все это и вызывает у всех эгоистов животный страх смерти, в котором все человеческое пожирается обезумевшим инстинктом самосохранения. Если для людей, живущих продуктивной жизнью, смерть – это лишь частичное, относительное их отрицание, то для эгоистов смерть – это их абсолютное отрицание. Рай для первых – благодарная память потомков, Ад для вторых – их забвение потомками.

Таковы основные аспекты взаимосвязи самопроектирования человека, являющейся основой его самореализации, со смыслом жизни и со смыслом смерти.